Текст книги "«Ивановский миф» и литература"
Автор книги: Леонид Таганов
Жанры:
Культурология
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)
Еще одно писательское имя курсивно выделяется в надеждинском дневнике: Демьян Бедный. Понятно, почему Яков Павлович неравнодушен к этому имени. По своей стихотворной манере он во многом близок Д. Бедному. Их объединяет страсть к тотальной зарифмовке всего и вся, стихотворный фельетонизм, тяготение к лубку, раешнику и т. д. Но тем интересней наблюдать, как крепнет недоверие Надеждина к творчеству, от которого он, казалось бы, отталкивается. Автору дневника глубоко претит цинизм Д. Бедного по отношению к религии, к церкви. Претит приспособленчество к новой власти. В дни работы съезда писателей Д. Бедный становится объектом эпиграммы Надеждина, которая начинается так: «Вот появился и Демьян, / Вожак безбожных обезьян» (29 августа 1934 г.).
Будучи формально близким творчеству Д. Бедного, автор дневника по существу выступает против «одемьянивания» литературы. Тем самым Я. Надеждин (и не только он) создавал прецедент, который пока мало учитывается исследователями советской культуры двадцатых-тридцатых годов, в частности, культуры ивановского края. Как уже говорилось выше, речь идет о существовании народной контркультуры, стремящейся каким-то образом противостоять новой власти и насаждаемым ею мифам. Конечно, любое открытое проявление такой культуры безжалостно подавлялось. Чтобы избежать гибели, носители неугодного власти массового сознания должны были вести подпольный образ жизни, отрезая себе пути установления связи с литературной средой. Я. Надеждин не был в данном случае исключением.
Безусловно, и Якову Павловичу хотелось пробиться в печать, но он чувствовал свое одиночество среди пишущих, так как видел, что здесь доминирует конъюнктурность литературных устремлений, зависимость от пропаганды. Кроме того, Надеждин обладал достаточной критической саморефлексией, чтобы понять: его стихи носят доморощенный характер и далеки от настоящей литературы. А потому он и делал ставку на дневник в стихах, где можно быть честным с самим собой и открыто писать обо всем, что тебя волнует.
Яков Павлович Надеждин хорошо осознавал: его стихотворная летопись может навлечь беду не только на него, но и на близких. Но сделать с собой ничего не мог. Тяготение к Музе, т. е. желание говорить правду, превышало все остальное. В записи «Я и Муза» (19 ноября 1929 г.) читаем:
Благодарен буду Музе
За стихи один лишь я.
И услуги не забуду:
В ней живет душа моя.
Я писал, когда лишь можно
Исполнять ее указ.
И старался, чтоб не ложно
С жизни списан был рассказ.
А о том, что после будет,
Мне она не говорит.
Думать надо, не забудет,
Куда надо, водворит.
«Муза» водворила стихотворные тетради Я. Надеждина «куда надо». Благодаря его дневникам мы начинаем по-новому видеть наше прошлое, освобождаясь от многих исторических, литературных химер, которые сковывали сознание и душу человека двадцатого столетия.
Глава VII. Настоящий русский поэт Дмитрий Семеновский
В известной записке В. И. Ленина библиотекарю Кремля, где говорится о «кружке настоящих пролетарских поэтов» в Иваново-Вознесенске, названы три имени: Иван Жижин, Михаил Артамонов и Дмитрий Семеновский. Именно их, судя по записке, «хвалит Горький», а потому творчество упомянутых литераторов заслуживает особого внимания. Так трем ивановским поэтам была выдана новой властью своего рода охранная грамота, а вместе с ней выдвигалось и требование: соответствовать высокому званию «настоящего пролетарского» поэта.
Увы, первые два из перечисленных имен сегодня основательно забыты. Если они называются, то в основном в краеведческом контексте. Нечасто упоминается в истории русской советской поэзии и имя Д. Семеновского, хотя на родине поэта сделано немало, чтобы привлечь к нему внимание читателей.
В 1989 году в большой серии «Библиотеки поэта» вышел том «Дм. Семеновский и поэты его круга», подготовленный ивановскими учеными П. В. Куприяновским и А. Л. Агеевым. Само название книги акцентирует внимание на творчестве Семеновского как заглавной фигуре в ивановской поэзии 1920-х годов. И это полностью соответствует истинному положению вещей. Но выдвижение Семеновского на роль первого местного поэта вольно или невольно сопровождается непременным соотношением его творчества с «кружком настоящих пролетарских поэтов». При этом всячески подчеркивается, что наибольшее влияние на его творческую судьбу оказал Максим Горький, опекавший литературную провинцию и направлявшей ее по верному пролетарскому пути. И только сегодня становится понятным следующее: Семеновский интересен не только тем, что его творчество согласуется с «ивановским мифом» в типовом советском, «горьковском» варианте, но и тем, что поэт с ним во многом расходится, а порой и взрывает этот миф изнутри.
Жизнь Дмитрия Николаевича Семеновского (1894–1960) лишена каких-то ярких, сенсационных примет, которые так привлекают к себе читателей. Были, конечно, драматические эпизоды и в этой жизни: исключение из Владимирской духовной семинарии с «волчьим билетом» в 1912 году, арест и кратковременное пребывание в тюрьме в 1933 году, потеря сына в 1943 году. Но в целом поэт, как принято говорить, жил скромно и тихо.
Все, кто вспоминает о нем, непременно считают необходимым сказать о его кротком характере. Известный ленинградский литературовед Д. Е. Максимов, сблизившись с Д. Семеновским во время проживания в военные годы в Иванове, советовал своему ученику Павлу Куприяновскому: «Обязательно познакомьтесь – это хороший поэт и человек-голубь»[212]212
Купряновский П. В. В вечерний час. Воспоминания. Иваново, 2003. С. 90.
[Закрыть].
М. Дудин, вспоминая о своем приезде в Иваново после войны, писал о том, что один из первых его визитов был нанесен «своему наставнику, тишайшему человеку с голубыми глазами под навесом клочкастых бровей и неслышной походкой, с тихим хрипловатым голосом, произносящим только правду, к редкому русскому поэту Дмитрию Николаевичу Семеновскому»[213]213
Дудин М. Поле притяжения. Л., 1984. С. 21.
[Закрыть]. Н. Смирнов в статье «Россия в цветах» так писал о своей первой встрече с Семеновском в редакции «Рабочего края» в 1919 году: «Тогда это был совсем еще молодой человек, хотя и казался старше из-за худобы и некоторой сутулости. Лицо его, внешне как будто будничное, сразу же, однако, запоминалось, в нем сквозили внутренняя одухотворенность и след неустанной поэтической мысли, и было в нем нечто изумленное, несколько напоминающее отрока Варфоломея на картине Нестерова…»[214]214
Смирнов Ник. Россия в цветах // Волга. 1974. № 11. С. 167.
[Закрыть]. И еще – из тех же воспоминаний: «Скромный до наивности, не знающий и не понимающий, что такое зависть, Семеновский органически чуждался и литературных сплетен, и любых „фривольностей“ – при этих разговорах лицо его становилось растерянно-обиженным, а улыбка – неловкой, и он, заложив ногу на ногу и опустив голову – любимая его поза, – много и молчаливо курил»[215]215
Там же. С. 171.
[Закрыть].
Уже из этих мемуарных материалов вырисовывается портрет поэта, мало согласующийся с рядовым портретом советского писателя. Где гражданско-пролетарская активность? Где пресловутая партийность и т. д.?
Чем больше знакомишься с такого рода свидетельствами, тем больше понимаешь, что в «скромности», «голубиности» Семеновского отражается не просто человеческая индивидуальность, но здесь дает о себе знать особая философия жизни, определяющая само его творческое поведение. Ему претила поза публичного поэта. Он с рождения знал, нес в себе убеждение, поэтически сформулированное Пастернаком, согласно которому: «Быть знаменитым некрасиво. // Не это поднимает ввысь…»
Д. Семеновский был поэтом, внутри которого изначально заложено то, что можно назвать почвенно-христианским началом, отрицающим гордыню и ложь. Не забудем: родился, воспитывался он в семье деревенского священника. «Мой отец, Николай Николаевич, – писал Семеновский в одной из своих автобиографий, – был человеком мягкого характера и большой правдивости. Всякая ложь, даже в мелочах, претила ему…»[216]216
Семеновский Д. Автобиография // Позывные сердца: Сборник литературно-критических статей. Ярославль, 1969. С. 353.
[Закрыть].
Особую роль в жизни поэта сыграла мать, о которой в той же автобиографии говорится так: «Мать, Варвара Ивановна, в девичестве Троицкая, осталась в раннем детстве круглой сиротой, была ученицей-швеей в Москве, испытала самую горькую нужду и шестнадцати лет вышла по сватовству замуж за семинариста, посвятившегося во священники <…> Замужем моя мать не чувствовала себя счастливой. Особенно тяжело ей приходилось в годы болезни моего отца, когда он лежал в постели. Живых детей у нее было пятеро, я – старший. Ее любовь к нам, детям, была поистине самоотверженной.
Образование моя мать не получила, но любила книги, сама собиралась написать о своей жизни, прислушивалась к песням, записывала пословицы, заговоры. Знала разные травы, которым народ приписывает целебные и чудодейственные свойства, и верила в их силу. Говорила выразительным и ярким языком. Когда мы ездили в город, сама правила лошадью и не надевала рукавиц даже в мороз»[217]217
Там же.
[Закрыть].
Именно с материнским началом связано опорное ощущение святости женского начала, которое Семеновский пронес через всю свою жизнь. Сам природный мир, в котором он вырастал, «бедные селения» (Тютчев), с детства окружающие будущего поэта, хранили в себе потаенную красоту, напоминающую ему о самоотверженной любви матери.
Мне жаль тебя, такую хрупкую,
Мне жаль, что молодость твоя
Умчалась вспугнутой голубкою
В недостижимые края.
Мне жаль твоих усталых рученек
И дней, загубленных в труде.
Твой каждый палец – светлый мученик,
На каждом ногте – по звезде.
Ты – в дикой непролазной рамени
Надломленное деревцо.
Багровый ад печного пламени
Всю жизнь сушил твое лицо.
Ты распиналась, как страдалица,
На коромысле расписном…
Но полно плакать и печалиться:
Ведь все пройдет и станет сном.
(«Мне жаль тебя, такую хрупкую…»)
В этих и других стихах, посвященных матери, дает о себе знать тот особый софийный исток, который лежит в основании всего творчества Д. Н. Семеновского. Пора уже прямо сказать, что только с учетом этого истока открывается художественная глубина и уникальность литературного наследия замечательного русского поэта, с ранних пор чувствовавшего высшие основы земного бытия. И никогда Семеновский не уходил от миросозерцания, в котором жила древняя вера русского народа в единство природного и божественного начал, в то, что В. Соловьев называл Богоматерией, Вечной Женственностью.
Г. Федотов, объясняя, почему так дорог был православному люду киевский храм Святой Софии, писал: «Здесь земля легко и радостно возносится к небу в движении четырех столпов, и свод небесный спускается ей навстречу, любовно объемля крылами парусов своих»[218]218
Федотов Г. П. Судьба и грехи России. СПб., 1991. Т. 1. С. 63.
[Закрыть]. С таким «софийным» пониманием мироздания и связан, по мнению того же Федотова, культ Богородицы на Руси, отражение ее образа в русской духовной поэзии, где женская красота почти всегда связана с материнством. А потому «красота мира для русского певца дана не в соблазнах для страстных сил, а в бесстрастном умилении, утешительном и спасительном, но как бы сквозь благодатные слезы»[219]219
Федотов Г. Стихи духовные. М., 1991. С. 75.
[Закрыть].
Поэт Семеновский не мыслим без «благодатных слез», без молитвенного отношения к земному существованию. Навсегда в его памяти остался тот день, когда он пятнадцатилетним подростком ощутил миг какого-то озарения. «Идя полем, – вспоминал Дмитрий Николаевич, – я вдруг почувствовал гармонию. С этим чувством заснул. И долго после этого я ходил по полям, смотрел на зарево заката и прислушивался к чему-то, звучавшему в мире и в душе»[220]220
Семеновский Д. Автобиография. С. 356.
[Закрыть]. Но из этого отнюдь не следует, что Семеновский не чувствовал дисгармонии окружающей жизни. Напротив, сознание первоначальной благодатности мира заставляло поэта мучительно остро воспринимать «визги, яростные лязги», которыми наполнена окружающая жизнь, заставляло отрицать социальную несправедливость. И здесь Семеновский снова следует народной морали, которая отразилась в духовных стихах, где, согласно Г. Федотову, «природа безгрешна и свята. Но человек сквернит землю тяжестью грехов. Его жизнь тяжка и беспросветна; она слагается из беспрерывных страданий. Отсюда эти слезы, которые застилают глаза певца даже тогда, когда он говорит о чистой красоте»[221]221
Федотов Г. Стихи духовные. С. 79.
[Закрыть].
Вырастая в фабричном краю (село Юрьевское, где прошло детство, находилось всего в двенадцати километрах от Иваново-Вознесенска), Семеновский не мог не вбирать в себя дух пролетарского протеста против царящего произвола. Его активное участие в забастовке учащихся во Владимирской духовной семинарии (конец 1912 года) не было случайным. Как не было случайностью и его обращение к Горькому после исключения из семинарии. Исключили с «волчьим билетом», лишив какого-либо права поступать в высшее учебное заведение. «Зима прошла для меня, – вспоминал Семеновский о тяжелой зиме 1913 года, – в скитаниях по родственникам и знакомым и в писании стихов. Товарищи поступали в псаломщики, некоторые мечтали приготовиться на аттестат зрелости. Мне тоже нужно было зацепиться за что-то, найти в жизни свое место. Но идти в псаломщики я не хотел, а других перспектив – кроме сочинения стихов – не было. В этот переломный момент юности меня потянуло к Горькому. <…>
Я знал, что Горький живет на Капри, что он редактирует беллетристический отдел выходящего в Петербурге журнала „Просвещение“. Почему-то верилось, что он не только может дать оценку моим стихам, но и вообще посоветует, как мне быть.
И вот я послал Горькому через журнал „Просвещение“ несколько стихотворений»[222]222
Семеновский Дм. А. М. Горький. Письма и встречи. Иваново, 1961. С. 5–6.
[Закрыть].
М. Горький очень скоро отозвался на письмо неизвестного ему ранее Семеновского. И как! «Искра божья у Вас, чуется, есть. Раздувайте ее в хороший огонь. Русь нуждается в большом поэте. Талантливых– немало, вон даже Игорь Северянин даровит! А нужен поэт большой, как Пушкин, как Мицкевич, как Шиллер, нужен поэт-демократ и романтик, ибо мы, Русь – страна демократическая и молодая»[223]223
Горький М. Собр. соч. в тридцати томах. М., 1955. Т. 29. С. 304.
[Закрыть]. Горький угадал в молодом поэте главное: чистоту помыслов, органичность таланта, особое упрямство души, которое не позволяет человеку изменить самому себе. «Очень хорошо, что Вы – семинарист, это народ упрямый, – говорится в письме Горького Семеновскому от 10 июня 1913 года, – все семинаристы, каких я знал, умели и любили думать»[224]224
Там же. С. 308.
[Закрыть].
Роль Горького в творческой судьбе Семеновского трудно переоценить. Дмитрий Николаевич обязан ему поступлением в университет имени Шанявского. Горький помогал Семеновскому материально, способствовал изданию многих его произведений. Не кто иной, как уже говорилось выше, а именно Горький включил имя Семеновского в число «настоящих пролетарских поэтов». Однако общение этих двух писателей имеет и свою драматическую подоплеку. Горький, открывая в молодом провинциале свежий талант, надеялся развить в нем «горьковский», условно говоря, феномен. Великому пролетарскому писателю, мечтающему о «поэте-демократе» масштаба Шиллера, хотелось сотворить из Семеновского нечто грандиозное, социально соотносимое с автором романа «Мать».
Трудности такого сотворения Горький почувствовал сразу. Семеновский с самого начала внутренне противился навязываемой ему роли остро социального, гражданского поэта. Глубоко уважая «буревестника революции», в какой-то мере следуя его советам, Семеновский не мог изменить своей «софийной» натуре, а потому нередко открывался в письмах к старшему товарищу в настроениях, чуждых горьковским. «Часто вспоминаю о граде Китеже, утонувшем в Святом озере, – писал Семеновский Горькому в 1913 году. – Светлый град, утонувший в озерной глуби, – это новая счастливая Русь. Она не умерла, она придет, – недаром звонят колокола белокаменных китежских соборов»[225]225
Цит. по ст.: Розанова Л. Города и веси Дмитрия Семеновского // Откровение. Лит-худ. альманах. Иваново, 1988. № 5. С. 279.
[Закрыть]. Горького это китежское мировоззрение раздражало. Почти в каждом из своих дореволюционных писем Семеновскому Горький советует (и весьма настойчиво) освободиться от «декадентского» влияния таких поэтов, как Блок, Клюев, Клычков. «Вы еще молоды, – пишет Алексей Максимович в письме от 7 августа 1913 года, – но у Вас есть кое-что свое, что Вы и должны беречь, развивать, говорить же, что „я решил быть поэтом прекрасной дали, грядущего эдема, града невидимого и влюблен сейчас в слово „рай““ – все это Вам не нужно. Все это – дрянь, модная ветошь, утрированный лубок и даже языкоблудие. Каким Вы будете поэтом, это неизвестно ни Вам, никому, но если Вы пойдете за Клычковыми, – Вы не будете поэтом»[226]226
Горький М. Полн. собр. в тридцати томах. Т. 29. С. 315.
[Закрыть].
Горький явно недооценивал Семеновского, тревожась за то, что он станет на путь подражания действительно влекущим его поэтам. Все дело в том, что, ощущая родственность с так называемыми новокрестьянскими поэтами, Семеновский оставался самим собой и отнюдь не являл из себя «ивановского Есенина» или «ивановского Клычкова».
Пришло, видимо, время сказать, что сила поэта Семеновского заключается в том, что раньше могло показаться его слабостью. Это – поэт вне каких-то определенных группировок. Поэт, имеющий мужество идти своей тропой и тогда, когда эта тропа, казалось бы, уже никому не видна. Первым намекнул на такое понимание феномена Семеновского самый близкий друг поэта Петр Алексеевич Журов. «Над Семеновским стоит подумать, – писал он в рецензии на первую книгу поэта „Благовещание“ (1922). – Судьба его представляется нам зыбкой и загадочной <…> Он выродок, он изгой своего (духовного) сословия <…>, он не пролетарий, не крестьянин, он – та социальная частица, которая несется на гребне чужой волны и беспомощно озирается на окрестные, столь же чужие ей, волны <…> Семеновский – поэт одинокий, беспомощный в своем одиночестве, наивной и робкой любви»[227]227
Красная новь. 1923. № 3. С. 230.
[Закрыть].
Журов ошибся в одном: Семеновский не был беспомощен в своем одиночестве. Напротив, нужна была внутренняя сила, чтобы в эпоху потрясений, смуты сохранить в душе и выразить в слове то, что другими считалось уже утраченным навек. И здесь неизбежна параллель между Семеновским и Есениным. Не будем в данном случае говорить о масштабе дарований. Ответ очевиден. Для нас важен творческий итог, вытекающий из общего начала, роднящего этих двух поэтов. Известно, что на раннем этапе Есенин прислушивался к стихам Семеновского. В этом нетрудно убедиться, сопоставив отдельные строфы поэтов. Семеновский:
Я люблю эту робкую пору —
Крылья весен зеленых над Русью.
И молюсь полевому простору
Со слезами и сладкою грустью.
(«Родина»)
Мне радостна весна короткая,
Весна печальная твоя, —
И звездная улыбка кроткая,
И сладкий щекот соловья.
(«Леса с болотами да топями…»)
Над миром солнышко, как полымя,
Земля над муравою сохнет,
А звон плывет-плывет над селами
И где-то за туманом глохнет.
(«Пасха»)
Есенин:
Я странник убогий,
Молюсь в синеву.
На палой дороге
Ложуся в траву.
(«Я странник убогий…»)
Но люблю тебя, родина кроткая!
А за что – разгадать не могу.
Весела твоя радость короткая
С громкой песней весной на лугу.
(«Русь»)
Колокол дремавший
Разбудил поля,
Улыбнулась солнцу
Сонная земля.
(«Пасхальный благовест»)
Перекличка поэтов явная. Но заметим, что приведенные выше стихи Семеновского написаны раньше есенинских. Есенин мог слышать их в авторском чтении, общаясь с Семеновским в университете им. Шанявского, и попасть под их обаяние. Недаром А. Воронский, по свидетельству Е. Вихрева, утверждал, что Есенин одно время подражал Семеновскому[228]228
Певец родников прекрасных/ Публикация и предисловие М. Грамаковского // Волга. 1975. № 4. С. 175.
[Закрыть].
Известен факт, когда ивановец в письме к Горькому, написанном в июле 191бгода, посетовал, что Есенин «заимствует» у него образы[229]229
Цит. по кн.: Куприяновский П. В. Соприкосновенья. Ярославль, 1988. С. 164.
[Закрыть]. Разумеется, говорить об умышленном заимствовании и даже о подражании применительно к Есенину надо с большой осторожностью. Даже если и признавать момент заимствования, надо видеть и претворение «чужого» в есенинских стихах в неповторимое «свое».
Есенин открывал через Семеновского какую-то сокровенную грань собственной души. В своих воспоминаниях «Есенин» Дмитрий Николаевич приводит такой эпизод. Накануне отъезда Есенина за границу (осень 1923 года) он встретился с ним в кафе «Стойло Пегаса». Читали стихи. Сначала Есенин – из недавно написанного цикла «Москва кабацкая». Потом два стихотворения прочитал Семеновский. «Он внимательно слушал мое чтение, – вспоминал Семеновский.
– Какая нежность! – сказал он, когда я читал:
Нежность, смирение перед земной красотой, в которой отразилось высшее начало, – все это было в Есенине, но не было той душевной ровности, которая утверждала бы «нежные» чувства в качестве доминанты его творчества. Многоликость есенинского героя, резкие перепады его настроения, явный эпатаж автора «Москвы кабацкой», вплоть до кощунственного глумления над той же «нежностью» разводили Семеновского с Есениным. Ивановскому поэту претила имажинистская нота в есенинской поэзии. Но тот же Семеновский готов был простить все «диссонансы» своему давнему приятелю за его гениальное «Не жалею, не зову, не плачу…», где в полной мере обозначился светлый лик музы Есенина.
О том, как непросты были отношения этих двух поэтов, говорится в стихотворении Семеновского «Прощай» – отклике на смерть Есенина:
Прощай! Так редко мы с тобой
Друг другу «здравствуй» говорили!
Увы, дороги наши были
Всегда разделены судьбой.
Лишь в пору юности они
Сошлись у сладкого истока,
Но как далеко, как далеко
Те затуманенные дни…
В процитированных строфах, между прочим, ощутима горечь давнего расставания с Есениным, который в свое время (1915 год) принял решение покинуть московских друзей и уехать в Петроград. Уехать, как сказано в воспоминаниях Семеновского, «предчувствуя свой будущий успех», но вместе с тем вольно или невольно изменяя «сладкому истоку». Известно, что Есенин усиленно звал с собой в Петроград и Семеновского, но тот предпочел свой путь[231]231
См.: Семеновский Д. Есенин. С. 188.
[Закрыть]. Путь верности первоначальному поэтическому чувствованию мира.
А. Блок, рецензируя поэтическую рукопись Семеновского, находил в ней следы близости к Н. Клюеву, и это не нравилось рецензенту. Особенное раздражение вызвали у Блока следующие стихотворные строки: «Телега – ржавая краюха – // Увязла в медовой раствор». В такого рода стихах Блок находил претивший ему «тяжелый русский дух, нечем дышать, и нельзя летать»[232]232
Блок А. О Дмитрии Семеновском // Блок А. Собр. соч. в 8–ми т. М.-Л., 1962. Т. 6. С. 342.
[Закрыть]. Но тот же Блок в той же рецензии по существу говорит и о преодолении этого духа в стихах о Богоматери, о русских святых в цикле «Иконостас».
Громадны очи на лице
Спокойном, высохшем и смуглом,
Каменья теплятся в венце,
Как месяц, золотом и круглом.
Процитировав эти строки о Божьей матери, Блок пишет: «Это по-настоящему сказано»[233]233
Там же. С. 343.
[Закрыть]. А в заключительной части блоковской рецензии читаем: «Много рассеяно в этих стихах признаков живого дарования; многое поется, – видно, что многое и рождается из напева; рифма зовет рифму, иногда – новую, свою»[234]234
Там же. С. 344.
[Закрыть].
То, что Блок называет напевом, относится не столько к внешней, формальной стороне поэзии Семеновского, сколько к ее внутренней сущности. В. Ходасевич, отзываясь на книгу «Благовещание» (1922), подчеркивал, что несомненным достоинством стихов Семеновского является «певучесть: то, что не дается никакой учебой»[235]235
Цит. по: Волга. 1991. № 3. С. 187; публ. О. Переверзева.
[Закрыть]. В «напеве», «певучести» Семеновского скрывалось то, что позднее М. Петровых обозначила как «обаяние скромности, сдержанности, душевного целомудрия»[236]236
Цит. по рукописи: Переверзев О. К., Куприяновский П. В. Семеновский Д. Н. С. 8.
[Закрыть]. Как бы вторя М. Петровых, Ю. Терапиано писал в газете «Русская мысль» (Париж, 1968, 23 мая) о «прирожденной духовности», «способности чувствовать … внутреннее „лицо“ жизни и человека даже тогда, когда поэт намеренно не стремится к этому».
Из новокрестьянских поэтов наиболее близок был Семеновскому Сергей Клычков. «Я совершенно не согласен с Вами, – писал Дмитрий Николаевич Горькому, – что Клычков – не поэт. По-моему, это очень своеобразный и сильный талант в ряду современных поэтов, хотя, может быть, не первый между ними»[237]237
Из писем Дм. Семеновского М. Горькому / Публ. П. Куприяновского и В. Семеновской // «Волга», 1968. № 3. С. 44.
[Закрыть]. А в начале тридцатых годов в письме самому Клычкову ивановец открыто признавался: «Я всегда любил тебя – человека, а ты – поэт – для меня с юности – туманная и прекрасная сказка»[238]238
Переверзев О. «Мы должны дорожить друг другом» // Рабочий край. 1987. 13 декабря.
[Закрыть].
Напомним, что именно Клычков напутствовал молодого Семеновского словами, которые были так созвучны песенной природе обоих поэтов: «Ходите, ходите по миру с широко отрытыми глазами, мир входит Вам теперь в душу, и над Вашей уносящейся, заходящей юностью загораются звезды и всплывает волшебный месяц недолгих очарований, пойте о них, пойте, пока есть голос, пока не набежали тучи, ибо еще большее счастье – песня»[239]239
Цит. по публ.: Агеев А. «… Мир входит теперь вам в душу…» // Рабочий край, 1988. 7 февраля.
[Закрыть].
И Клычков, и Семеновский входили в поэзию «очарованными странниками». И тот, и другой, в отличие от Клюева, да и Есенина тоже, были приверженцами «тихой» лирики. К обоим можно отнести следующие наблюдения исследователя поэзии Клычкова: здесь «христианская кротость сочеталась с фольклорной, языческой образностью, ортодоксальные православные мотивы уступали место мотивам пантеистическим…», «поэтика <…> по-пушкински проста, образ строг, язык прозрачен»[240]240
Солнцева Н. Сорочье царство Сергея Клычкова // Клычков С. Собр. соч.: в 2-х т. Т. 1. М., 2000. С. 27–28.
[Закрыть].
И все-таки, несмотря на внутреннюю близость с клычковским творчеством, Семеновский ищет своих путей в поэзии. Россия в его стихах выходит за пределы определенного крестьянского мифа, составляющего сердцевину творчества Клычкова. Семеновский в большей степени был нацелен на выражение общенародных настроений, где крестьянин и пролетарий, человек, представляющий самые разные слои российского народонаселения, слышит благую весть о преображении мира. По крайней мере, так можно истолковать основной пафос первых поэтических книг Семеновского «Благовещание» и «Под голубым покровом», вышедших в Иваново-Вознесенске в 1922 году.
Эти книги давно уже стали библиографической редкостью, и критики, пишущие о Семеновском, предпочитают цитировать его ранние стихи по более поздним изданиям, где мы имеем дело часто с новыми вариантами стихов. Окончательные тексты могут быть совершенней, но порой из них уходит тот особый аромат времени, который присущ первым сборникам Семеновского. Уходит то, что можно назвать соборным началом в тогдашней его поэзии.
Лирический герой «Благовещания» живет благостно-радостным чувством сопричастности к чуду возрождения светлого лика земли и благодарного ей человека. Революция для поэта – это миг, когда небо сходит на земные долы, когда наконец-то поэт открыто может заявить о своем призвании:
Я послан в мир, чтобы сказать,
Что неба праздничная риза,
Леса, холмы и луга гладь —
Великолепней Парадиза.
Я миру в дар несу канон
Ласкательных и сладких песен,
Чтоб этот мир узнал, что он
Неизглаголанно чудесен.
Чтоб человек, блажен и свят,
Дышал дыханием свободы
И, украшая жизни сад,
Молился красоте природы.
Я полюбил лицо земли,
Подобно радостному раю,
Живу и на поля мои
Я милость мира призываю[241]241
Семеновский Д. Благовещание. Иваново-Вознесенск. 1922. С. 21. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием страниц.
[Закрыть].
Перед нами своеобразный манифест, в котором запечатлен поэтический миф Семеновского, связанный с его пониманием революции. Миф, который во многом, как выяснилось позже, расходился с реальностью.
В самом деле: в разгар гражданской войны пишутся стихи, где поэт призывает к «милости», к молитвенному отношению к природе. Само отталкивание Семеновского от традиций народной духовной поэзии, лик Богородицы, возникающий в цикле «Иконостас», разводили ивановского поэта с «неистовыми ревнителями» революции, славящими борьбу с проклятым прошлым. В предисловии к сборнику «Дм. Семеновский и поэты его круга» точно подмечены преемственные связи, которыми новая Россия у Семеновского связана со старой. «В какой мере образ старой Руси был устремлен в ранней лирике в будущее, в такой же мере новый образ – Красная Русь – укоренен в прошлом, если прошлое понимать не как социально-политический строй, а как совокупность национальных традиций – нравственно-этических, эстетических, трудовых»[242]242
Агеев А., Куприяновский П. Поэты рабочего края // Дм. Семеновский и поэты его круга. Л., 1989. С. 18.
[Закрыть]. Семеновский решительно расходился с новой поэзией пролеткультовского толка, которая начинала отчет жизни с Октября и решительно перечеркивала то, что было раньше. Напротив, «любовь поэта к родине становится все более личной, интимной, радостной:
Я люблю тебя, красная родина!
Мне приятна кукушка твоя,
Увитая в ивняк загородина,
Ветхий мост над струями ручья.
…Мне люба на оконце подзоринка,
Жило пахаря с гарью и мглой
И за сумраком девушка-зоренька
Над проворной, над легкой иглой.
(„Новая Россия“)»[243]243
Там же.
[Закрыть]
Иконописно-возвышенное настроение, пронизывающее стихи Семеновского первых лет революции, отражается в символике цвета, где преобладают голубые и золотые тона. Лазурью и солнцем полнится его тогдашняя поэзия. Между землей и небом открывается связь, которая становиться освободительным для людей голубым мостом. Недаром книга «Благовещание» открывалась стихотворением, так прямо и названным – «Голубой мост»:
… Пусть лазурь утонула во мгле,
Пусть и я незаметен и прост, —
Я узнал, что от неба к земле
Голубой перекинулся мост.
Он идет из тебя, из меня,
Из деревьев, лучей, лепестков.
Поле, небо и сердце – родня.
Все мы – братья во веки веков (9).
Первые поэтические сборники Семеновского запечатлели такое лирико-мажорное отношение поэта к жизни, какого он не испытывал прежде и какое ему уже не суждено будет испытать в будущем. Впрочем, в само «Благовещание», а именно в маленькую поэму, давшую название сборнику, входит мотив трагического разноречия мечты и действительности, давние коллизии классической русской литературы: непонимание и отрицание пришедшего в мир Христа, глумление над праведником.
Христос Семеновского рождается в краю, «где фабрики-кадила // над чумазым городом льют густую мглу».
Не взывали ангелы в бездне эфирной,
На текстильном небе не вспыхнула звезда.
И волхвы с ливаном, золотом и смирной
Не пришли сюда.
Только за окном водовоз прополз на кляче
В синеватой мути нарождающегося дня.
Да дитя беспомощно захлебывалось в плаче.
Да мать угасала, как гаснет головня (121).
Этот фабричный Христос, готовый «все бремя мира, боль и тьму» принять на свои плечи, остается неузнанным. Слишком он обыкновенен, «будничен и прост»: «Ни вдохновенного лица, // Ни лучезарного венца». И последним приютом этого нового Христа, обещавшего всем, кто «наг и сир», прекрасную жизнь, становится сумасшедший дом.
Поэма «Благовещание» обычно остается за рамками рассмотрения поэзии Семеновского 20-х годов как нечто побочное в его творчестве. Но это не так.
Да, поэма далека от художественного совершенства, но она интересна как свидетельство драматического перелома в мироощущении поэта. Об этом П. Журов в рецензии на первую поэтическую книгу писал: «В поэте надломилось что-то очень тайное и ценное, и мир его души стал болезненным миром-маревом. <…> И зловещая поэма о безумце-бедняке, сломленном непосильной и неправой мечтой, таит странные созвучия…»[244]244
Журов П. Указ. рецензия. С. 330.
[Закрыть].
Горький отреагировал на новые настроения Семеновского с учительской суровостью: «Вы кем-то призваны окрасить мучительно-трудную жизнь людей в яркие краски звучных слов, – вот Ваше отличие от множества миллионов людей, для которых Ваша оценка жизни может дать много пользы и радости.
Довольно скрипеть и ныть, Семеновский!»[245]245
Цит. по кн.: Семеновский Дм. А. М. Горький. Письма и встречи. Иваново, 1961. С. 115.
[Закрыть]. Увы, легче от таких горьковских советов не становилось.
Семеновского мучает мысль о ненужности его литургических откровений, или, как сказано в поэме, «золотых глаголов», бескорыстно даруемых людям. В письме П. Журову от 16 марта 1921 года Дмитрий Николаевич с грустью пишет: «Стихи о святых, о крестных ходах, церковные образы – на всем этом теперь далеко не уедешь. Но такие стихи наиболее характерны для меня, они мне удаются больше, чем вирши на иные темы. Самый тон моих писаний не гармонирует с настроениями, господствующими сейчас»[246]246
Цит. по рукописи: Переверзев О. К., Куприяновский П. В. Семеновский Д. Н. С. 6.
[Закрыть]. Подтверждением этих слов становится приостановление издания сборника переложений духовных песнопений «Умиление» (1922)[247]247
См.: Розанова Л. А. «Церковные стихи» Д. Н. Семеновского и потаенный сборник «Умиление» // Потаенная литература. Исследования и материалы (Приложение к выпуску 2). Иваново, 2000.
[Закрыть]. Грубой редакционной правке подвергся поэтический сборник «Земля в цветах» (1930).
