Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Леонид Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)

За вздохи, слезы, горе и потери,

За веру, суеверье и безверье.

Я должен делать так, по крайней мере,

Поскольку сам уже ничем не связан

И стал, как говорится, вольной птицей,

Всему и всем я помогать обязан

Освободиться!

Освободиться!

Разве это просто?

Не говоря уже о человеке,

который ищет помощи, опоры,

Чтоб сдвинуть с места всяческие горы

И обуздать бушующие реки,

Не говоря уже о человеке,

И сами горы возглашают часто,

Что от безлюдья стонут их ущелья,

И сами реки тоже просят моста

И изнывают от бескорабелья.

Шипит пустыня, что под нею море,

До коего столь просто докопаться.

Легко ли всё ж какой-нибудь Сахаре

В одних песках купаться и купаться?

Давно пора покончить с этим адом!

И в то же время

Близко, где-то рядом,

Атлантика бушует неустанно

И повествуют острова пространно

О бешенстве другого океана,

Который хочет их бесследно слопать.

Да океан ли только, в самом деле?

Я вижу пепел, чую дым и копоть,

И пот, и кровь на истомленном теле.

И я употреблю свою свободу,

Чтоб острова на воздух не взлетели,

Материки не провалились в воду

И целые миры не опустели.

Бороться буду я за всё живое,

И должен я со всеми столковаться,

И каждому хочу лишь одного я:

Действительно

Свободы

Добиваться!

1948, 1957

«Душа беспокоится…»^{185}

Душа беспокоится…

Стоит ведь только прислушаться,

И явственно слышится:

Где-нибудь

Что-нибудь

Рушится.

Душа беспокоится…

Полно, душа, беспокоиться!

Где что-нибудь рушится,

Там же и что-нибудь строится.

И всюду, где строится,

Что-то в развалинах кроется.

Душа беспокоится,

Ищет,

В развалинах роется.

Там – яма,

Там – лужица,

Ящерка в травке хвостатая.

И вдруг обнаружится

Целая

Белая

Статуя.

Душа беспокоится:

Может быть,

Это лишь кажется,

Рассыплется,

Скроется,

Смоется,

Сдуется,

Смажется?

Не бойся!

Готовое

К часу второго рождения,

Глядит это новое

Детище древнего гения

Глазами невинными,

Будто творенье новатора,

Когда над руинами

Движется ковш экскаватора.

(1957)

«Есть стихи, Что тотчас увядают…»^{186}

Есть стихи,

Что тотчас увядают,

Ибо корень их был неглубоко.

Есть стихи,

Что, родясь, ожидают

Своего отдаленного срока.

Ожидают,

Не пропадают.

"Что-то близко, не за горами,—

Так давным уж давно мне писалось.

Это – я! Не икона в храме,

Это я не в серебряной раме…"

Не меня это лично касалось.

А кого?

Сам я толком не ведал,

Но имел я в виду человека,

Что идет за лишеньями следом

По дорогам двадцатого века.

Так

От злых поражений к победам

Все мы шли за лишеньями следом.

Миновали

За датами даты,

И за выстрелом выстрел бил мимо,

И что было мечтами когда-то —

Нынче зримо и въявь ощутимо.

Я хочу, чтоб любой бы и каждый

С новой силою, с новою жаждой,

Сообщаясь с другими мирами,

Возглашал бы в свободном полете:

"Это я! Не икона в храме

В ослепительной позолоте,

Это я не в серебряной раме,

Это я не в свином переплете,

А тот самый, которого ждете.

Вот я близок, не за горами!"

1957

«Я знаю, чем была…»^{187}

Я знаю, чем была

Ты в нимбе старой славы,

Качая величаво

Свои колокола.

Уж ты не обессудь:

Я вовсе не поклонник

Рыдающих гармоник,—

Совсем не в этом суть!

Была ты избяной,

Была ты деревянной,

Тележною и санной,

Лучинной и свечной.

Но были вместе с тем

Отели, скетинг-ринги

^[130]

И всякие новинки,

Машинки всех систем.

Хоромы, терема —

Всё это были ширмы,

За ними были фирмы,

Торговые дома.

Любил народ честной

Нехитрое веселье,

Цветные карусели

Вертелись на Страстной

^[131]

.

Месила ты кисель,

Но тресты и картели

Вертели, как хотели,

Всю эту карусель,

Чтоб ты, в конце концов,

Усталая от пляса,

На пушечное мясо

Пошла, страна отцов.

Пошла-то ты пошла,

Да посшибала главы

Двуглавого орла!

…Я знаю, чем была

Ты в нимбе древней славы,

Качая величаво

Свои колокола.

1957

Вас не было еще…^{188}

Вы

Видели ее,

Когда она настала?

Она взяла свое.

Свергала с пьедестала

Всех, кто пытался влезть

Низвергнутым на смену.

Прыть, краснобайство, лесть —

Всё потеряло цену.

На пыльной мостовой

С опавшею листвой

Керенок

^[132]

прах мешала,

По-своему решала.

Сорила шелухой

Подсолнухов лущеных.

Казались чепухой

Сомнения ученых.

Казались пустяком

И саботаж и фронда

В сравненье с мужиком,

Упорно прущим с фронта.

И были ерундой

Европы пересуды

В сравнении с нуждой

Оборванного люда.

Шла осень горячо.

Шли толпы. Страшен гнев их.

Вас не было еще

И в материнских чревах,

Когда дрались отцы

И кровь из ран хлестала.

Вас не было, юнцы,

Когда она настала —

На горе меньшинству

И большинству на счастье,

Настала наяву,

Чтоб стать Советской властью

1957

«Кругом Звучали выхлопы…»^{189}

Кругом

Звучали выхлопы

Моторов, как всегда,

Казалось – всё затихло бы,

Исчезло без следа.

Но дрогнула

Бездонная

Сияющая высь,

Где вновь изобретенные

Моторы пронеслись.

Звук

Вслед за аппаратами

Прошел одной сплошной,

Чреватою раскатами,

Шальной взрывной волной.

Вы слышали,

Вы видели,

Почувствовали вы?

Так следом за событьями

Несется гул молвы.

Теперь

Не полагается

О них предупреждать,—

Событья надвигаются

Быстрей, чем можно ждать!

1957

Рыбинское море^{190}

Где когда-то

Раньше, древле, прежде

Пыль взлетала из ложбин на взгорья

Там, подобно сбывшейся надежде,

Засверкало Рыбинское море

^[133]

.

И казалось:

Даже легче дышит

Человек на ветреном просторе

Потому, что видит он и слышит,

Как бушует Рыбинское море.

Но от века

Есть в людской натуре

Смутность чувств, сомнений многоборье…

Час настал, и разразились бури

Над простором Рыбинского моря.

Заметались,

Потемнели воды,

Будто кровью воспылали зори.

Отчего такая непогода?

Видно, из-за Рыбинского моря!

Ну и вот,

Лиха беда начало,

А потом уж в каждом разговоре

Появилось это, зазвучало:

Мол, понятно,– Рыбинское море!

В январе

Ударили морозы,—

Это из-за Рыбинского моря.

Средь июля разразились грозы,—

Это из-за Рыбинского моря.

Плохо тлеют

В печке головешки,—

Это из-за Рыбинского моря.

У избушек сгнили курьи ножки,—

Это из-за Рыбинского моря.

Если кто-то не добился цели,—

Это из-за Рыбинского моря.

Если где-то что-то проглядели,—

Это из-за Рыбинского моря.

Погодите!

Всё же вы не дети.

Что вы! Это прямо смех и горе.

Ведь нельзя ж, поймите, всё на свете

Сваливать на Рыбинское море!

1957

Дети^{191}

Какие

Хорошие

Выросли дети!

У них удивительно ясные лица!

Должно быть, им легче живется на свете,

Им проще пробиться, им легче добиться.

Положим, они говорят, что труднее:

Экзамены, всякие конкурсы эти.

Быть может, и верно. Им, детям, виднее.

Но очень хорошие выросли дети.

Конечно, задорные это ребята,

А впрочем, по множеству признаков судя,

Мы/сами такими же были когда-то,—

И нас не смирение вывело в люди.

1957

Шаг^{192}

Сделан шаг.

Еще не отхрустела

Под подошвой попранная пыль,

А Земля за это время пролетела

Не один десяток миль…

Множество каких-то древних стадий

^[134]

,

Русских верст, китайских ли

^[135]

–

Всё это осталось где-то сзади.

И назад не повернуть Земли,

И не забежать, опережая,

И ее в объятиях не сжать;

Умоляя или угрожая,

Всё равно ее не задержать —

Эту Землю,

Землю, на которой

Захрустел под микропорой шлак,

Землю, послужившую опорой,

Чтобы сделать

Следующий

Шаг!

1957

«Я вспоминаю Средние века…»^{193}

Я вспоминаю

Средние века,

Когда людей охватывала паника

При виде двухголового телка,

Хвостатых звезд,

Неведомого странника.

Но миновали

Средние века

С их византийски-призрачными лицами,

И спрашивают внуки старика:

«Чему вы, старцы, были очевидцами?»

Чему?

Как грозовые облака,

Умчались, скрылись чудище за чудищем.

Что толковать про средние века?

Не лучше ль позаботиться о будущем!

1957

«О, земля моя!..»^{194}

О, земля моя!

С одной стороны,

Спят поля моей родной стороны,

А присмотришься, с другой стороны,-

Только дремлют, беспокойства полны.

Беспокойство —

Это свойство весны,

Беспокоиться всегда мы должны,

Ибо спеси мы смешной лишены,

Что задачи до одной решены.

И торжественны,

С одной стороны,

Очертания седой старины,

И, естественно, с другой стороны,

Быть не следует слугой старины.

Лишь несмелые

Умы смущены

Оборотной стороной тишины,

И приятнее им свойство луны —

Быть доступной лишь с одной стороны.

Но ведь, впрочем,

И устройство луны

Мы изучим и с другой стороны:

Видеть жизнь с ее любой стороны

Не зазорно ни с какой стороны!

1957

«Тень Телевизорной Антенны…»^{195}

Тень

Телевизорной

Антенны,

Похожая на букву Т,

Легла на мраморные стены,

Напоминая о кресте.

Но

Не о том

Кресте соборном

^[136]

У Бауманского метро,

А – древнем, трехконечном, черном,

Как в шкуру вросшее тавро.

Известно

Из литературы,

Да и понятно без нее,

Что могут

Древние фигуры

Менять значение свое.

И дни придут…

И кто-то снова,

Увидев вещь, как буква Т,

Но назначения иного,

Припомнит уж не о кресте,

Но

О другом изобретенье

Давным-давно минувших дней —

О телевизорной

Антенне

И всем,

Что делалось под ней!

1957

Птенец^{196}

И вдруг

Раздался треск яйца, .

И мы увидели птенца:

Он ростом был не больше пули,

Которая осталась в дуле

Оружья, брошенного в поле,

Когда убийцу побороли,

Обезоружили, связали…

Вот был каков птенец голубки!

Он вылупился из скорлупки,

Как в оперенье из свинца,

Чтоб коршуны

Не растерзали!

Шаги^{197}

Враги

Или друзья?

О, торная стезя,

Понять мне помоги —

Лаская иль грозя

Во мгле звучат шаги?

Едва ли разберешь

По шепоту подошв, по голосу калош,

Кто дошл, кто, в общем, пошл,

Кто плох и кто хорош,

Кто – как нечистый дух и кто душой убог…

А топот этих двух совсем как четырех.

Есть и такой мирок!

И чуть не сотней ног, за неименьем рук,

Владеет тварь одна,

Годна

Лишь под каблук.

Но вдруг

Взметнулся мрак от вздоха каблуков,

Должно быть, вот таков спасенных моряков

По суше первый шаг,

И ноги от оков освобождают так.

Как будто на лету перевалив черту,

Перешагнув предел,

Он что-то разглядел с альпийского плато.

Кто?

Я не знаю кто.

Но я как будто сам

Шагал вот так сквозь мрак.

И можно по шагам

Понять —

Кто друг,

Кто враг!

1958

Новое поколенье^{198}

Новое

Поколенье

К нам благосклонно,

Как к древним,

Будто бы в отдаленье,

Окаменелые, дремлем.

Взят

Я тобой за живое!

Этого не скрывая,

Я оживаю,

Киваю

Каменною головою.

Спрыгиваю

С пьедестала,

Ставлю тебя на него я,

Чтоб чело твое заблистало

Лавровою листвою.

И, триумфальной трубою

Провозгласив восхваленья,

Живо справляюсь с тобою,

Новое поколенье!

1958

«Еще Боятся Высоты…»^{199}

Еще

Боятся

Высоты:

Мол, с высоты легко сорваться

И ввысь уж лучше не соваться.

Еще

Боятся

Простоты:

Мол, попросту не столковаться.

Еще

Боятся

Наготы,

Хоть фиговые листы

Смешны, чтоб ими прикрываться.

Еще

Боятся

Красоты,

Боятся с ней соприкасаться:

Мол, очень трудно разобраться,

Как будто бы в глазах двоятся

Ее блестящие черты,

Отсюда – бденья и посты.

О ты,

Простак,

Пойми же ты:

Ты в рубище лженищеты

За крохами встаешь в хвосты,

Когда кругом твои богатства,

Твои сокровища таятся,

Твои труды,

Твои мечты.

1958

«Что делается В механике…»^{200}

Что делается

В механике,

И в химии,

И в биологии,—

Об этом знают лишь избранники,

Но, в общем, пользуются многие:

Излечиваются хворости,

Впустую сила мышц не тратится…

Но где-то на пределах скорости,

Где бешена частиц сумятица,

Ворочается зверь искусственный;

Ворчит, себе добычи ищет он,

Зверь механический, бесчувственный,

Детально вымерен и высчитан.

Чтоб не пожрал он ваши домики

Со всеми вашими надеждами,

Остерегайтесь быть невеждами

В политике

И в экономике!

1958

Люди^{201}

Люди,

В общем,

Мало просят,

Но дают довольно много.

Люди

Многое выносят:

Если надо – ходят в ногу,

Устают, недоедают.

Но уж если взрыв за взрывом,

Этот ад надоедает

Даже самым терпеливым.

Люди,

В общем,

Мало знают,

Но они прекрасно чуют,

Если где-то распинают

И кого-нибудь линчуют.

И тогда творцов насилья

Люди смешивают с пылью,

Сбрасывают их со счета.

Не по людям их работа!

Люди,

В общем,

Мало верят

В заклинанья, в пентаграммы

^[137]

,

А своею меркой мерят

На фунты и килограммы,

И на ярды, и на метры.

Счет иной еще не начат.

Люди,

В общем,

Незаметны,

Но довольно много значат!

1958

«Когда раскапывали Помпею…»^{202}

Когда раскапывали Помпею

^[138]

,

Был обнаружен в пепле ряд пустот,

И затруднялись люди, не умея

Какой-то метод, этот или тот,

Тут применить, чтоб разгадать загадку.

Но всё же догадались наконец,

С раствором гипса приготовив кадку,

Лить в дырку гипс, как в формочку свинец.

И этот гипс, заполнив пустоту,

Застыл и принял очертанья тела,

Которое давно уже истлело

В объятьях пепла, и не красоту

Являл тот слепок, а предсмертных мук

Невыразимо ясную картину —

Несчастного помпейского детину,

От глаз не отрывающего рук.

Я видел эту жуткую статую,

Напоминающую о беде.

И если слышу проповедь пустую,

Хоть чью угодно, безразлично где,

И если слушаю пустые строфы,

И перед беспредметным полотном,—

Я думаю лишь только об одном:

А какова причина катастрофы?

1958

«Да здравствуют Искатели дорог!..»^{203}

Да здравствуют

Искатели дорог!

Ведь тяжело лишь преступить порог.

О человек,

Следы твоей ноги

Ясней всего во времени я вижу,

Как шел ты от Лютеции

^[139]

к Парижу

И в Улан-Батор от Урги

^[140]

.

Зыбучесть дюн,

И скользкость автострад,

И в омуты засосанные весла…

Бесчисленное множество преград!

Есть путь из Петербурга в Ленинград,

И путь от Христиании

^[141]

до Осло,

И путь, что через Новый Амстердам

^[142]

Довел до колоссального Нью-Йорка.

И нет конца заботам и трудам,

И каждый шаг – весьма крутая горка,

А всё же путь достаточно широк.

О вечные искатели дорог,

Со всеми вами я готов идти,

Поскольку мне любая речь понятна!

И только с теми мне не по пути,

Кто, точно в фильме, пущенном обратно,

Гремя вооруженьем до зубов

И яростен до белого каленья,

Дошел до Геркулесовых столбов

^[143]

Унылых грез взаимоистребленья!

(1959)

«Невозможно Жить на белом свете…»^{204}

Невозможно

Жить на белом свете

И кружить лишь по своей орбите,

Не вникая ни во чьи дела,

Будто где-то на иной планете

Погибают женщины и дети

И набат гудят колокола.

Невозможно жить на белом свете,

Не вникая ни во чьи дела!

1959

Песни^{205}

Пришел и требует:

«Давай мне песен!»

Чтоб я ему, как в лавочке, отвесил,

Разок отмерил да семь раз отрезал'

Такого, чтоб от радости воскрес он!

Вот человек! Ведь в этом прямо весь он-

Когда он грустен – дай веселых песен,

А если весел – просит слезных бусин.

Ведь вот каков! Таким и будет пусть он

И требует, наверное, по праву.

«Что ж! Выбирай, которые по нраву!»

И выбрал он. И слышите: запел он,

Кой-что не так поет он – переделал,

На свой он лад слегка переиначил.

Но слышите: ведь петь-то всё же начал,

Как будто хочет заново слагать их

Своим подружкам в новомодных платьях.

Почти свои поет, а не чужие…

А я и рад, чтоб люди не тужили!

1959

Весна^{206}

Весна

Стояла затяжная:

По снежной глади неподвижной

Всё тот же след тянулся лыжный,

Когда исчезнет, сам не зная.

Туманной этою весною,

Казалось,

Не дождешься зною:

Всё было холодно и голо,

И по затонам пароходы,

Не ожидая ледохода,

Уже просили ледокола

Помочь им, носом в льдинах роясь.

Весна

Ждала,

В туманах кроясь.

Она была в лесах по пояс,

Как недостроенное зданье…

Но,

Нагоняя опозданье,

Вдруг понеслась, как скорый поезд.

Листва

Деревья покрывала

Поспешно со всего размаха,

Чтоб вещая кукушка-птаха

На голый лес не куковала.

Апрель и май

В одно сплетались

На циклопической арене

^[144]

,

И яблони, как кони в пене,

Встав на дыбы, так и остались,

Но тоже на одно мгновенье.

Мгновенье полного расцвета.

И сразу

Наступило

Лето!

1959

Граница^{207}

Ты

Не почитай

Себя стоящим

Только здесь вот, в сущем,

В настоящем,

А вообрази себя идущим

По границе прошлого с грядущим.

О, граница прошлого с грядущим!

Останавливаются у границы

Железнодорожные составы,

Экипажей целые вереницы;

Даже триумфальные колесницы

Останавливаются у заставы.

В придорожные кюветы

Опрокинуты носилки, паланкины,

Старые кареты, кабриолеты,

Ветхие велосипеды, мотоциклеты,

Персональные машины,

Устаревшие летательные аппараты,

Недостаточно могучие аэростаты,

Неуклюжие исполины «цеппелины»

^[145]

,

Чьи-то невзлетевшие ракеты —

Мощных сил напрасные затраты,

Неосуществленные желанья.

В то же время —

Обрати вниманье:

За границу прошлого с грядущим

Переваливаются неподвижные сооруженья,

Передвигаются зданья,—

Самые разнообразные созданья

Человеческого гения,

Если они выдерживают эти перемещения

И не разваливаются при этом до самого основания,—

Все эти храмы, ангары, цирки, стадионы и пантеоны-

Видишь, какие-то мраморные колонны

Через пограничное поле тащит трактор.

Главное же —

Атомный реактор!

Вот что нужно осторожно, с тактом

Переправить не во вред контактам

За границу прошлого с грядущим.

1959

Небо и земля^{208}

В расширяющейся Вселенной

^[146]

,—

Если это действительно так,—

Что ты чувствуешь,

Обыкновенный

Человек,

Неученый простак?

Эти споры о красном смещенье,

Возле них создаваемый шум

Не приводят в смущенье

Твой ум.

И когда

Разбеганье галактик

Наблюдаешь в космической мгле,

То, не столь теоретик, сколь практик,

Обращаешь ты взоры

К земле.

Всё

Стремится

Здесь сблизиться, слиться:

В косяки собираются птицы,

В элеваторы льется зерно,

И, устав проклинать и молиться,

Людям хочется быть заодно,

Чтобы спорился труд вдохновенный,

Окрыляя людские сердца

В этом мире,

Вот в этой Вселенной,

Расширяющейся

Без конца!

1959

«Он Перед нами Открывает душу…»^{209}

Он

Перед нами

Открывает душу,

А может быть, и новые моря,

И новую неведомую сушу,

И глубь, и высь…

Короче говоря —

Вдруг видно всё, чему еще не верят

К вчерашнему привычные гл.аза,

Чего вершки вчерашние не мерят,

Вчерашние не держат тормоза.

Как открывает новую планету

Среди небесной бездны астроном,

Так открывать приходится поэту

Весь этот мир.

Ведь ни о чем ином —

Об этом что ни миг, то новом мире

Ведет он нескончаемый рассказ,

И горизонты делаются шире

От этого у каждого из нас.

1959

Ленинские горы^{210}

Лазоревая станция

Меж небом и волной

Без каменного панциря

И пышности лепной,

И без иного прочего,

Что тягостно для глаз…

Твоя настала очередь

Вот именно сейчас!

1959

«Намеренья. Легко ли разгадать их!..»^{211}

Намеренья.

Легко ли разгадать их!

Что это? Клятва в дружбе до конца?

Иль, может быть, сплетаются в объятьях

Два дьявольски упорные борца?

Один другого повалить стремится,

Прижать коленкой, превратить в раба,

Но, глядя на улыбчатые лица,

Никто не знает, что идет борьба.

А может быть, что даже от испуга

Сцепились так и, будто столп за столп,

Стремятся удержаться друг за друга

Среди потока беспокойных толп.

(1960)

Пан^{212}

Давно

Окаменела Афродита,

До дырок износилась козья шкура,

Которой опоясывалась Греция,

Но хитрая догадка Демокрита

^[147]

,

Дойдя до римлян через Эпикура

^[148]

,

Воскресла в изложении Лукреция

^[149]

.

И плыл

Корабль среди Архипелага

^[150]

,

И донеслись отчаянные крики

До мореходов с острова пустынного,—

Сатиров безутешная ватага

Заголосила: "Умер Пан Великий

^[151]

!

Скончаются все боги до единого!"

Но все-таки

Не все исчезли боги:

Есть терем на земле Замоскворечья

^[152]

,

Там под медвяным серпиком на убыли

Сам древний Пан, мохнатый, козлоногий,

Из полутьмы мечтателям навстречу

Дудит в дуду о милом друге Врубеле

^[153]

.

1960

В девятьсот девяносто седьмом^{213}

В девятьсот девяносто седьмом,

В девятьсот девяносто восьмом,

В девятьсот девяносто девятом

Человеку с нетвердым умом

Даже благовест мнился набатом.

Извергались вулканы.

Их дым

К небесам подымался седым,

И на них появлялись кометы.

И на смену отчаянных зим

Наступали студеные лета.

Замерзала в июле вода,

Рыбы дохли под коркою льда,

И от стужи сады увядали.

Люди Страшного ждали суда

И второго пришествия

^[154]

ждали.

Содрогалась поверхность земли.

Всюду ужас царил.

Короли

Отрекались от распрь.

Пилигримы

Бесконечными толпами шли

По дорогам к Иерусалиму.

И у нас, вероятно, была,

Как и всюду, большая тревога,

Но по милости господа бога

До потомков одна лишь дошла

Запись:

«Бысть наводнение многа».

Видно, мы во величье немом

Не внимали латинцам проклятым

В девятьсот девяносто седьмом,

В девятьсот девяносто восьмом,

В девятьсот девяносто девятом.

1960

Тоху-во-боху^{214}

Знаете ли вы,

Что такое тоху-во-боху?

Это библейское слово обозначает

Первоначальный хаос —

Неразбериху и суматоху.

Словом,

Ненастье опять началось.

Дождь

Лил сорок дней и сорок ночей.

Начались наводненья, почти что потопы,

Во многих странах Европы,

А на всех незатопленных трассах

В один изумрудно-рубиновый зыбкий ручей

Сводянились машинные фары и стопы.

И тогда

На одной из самых больших европейских рек

Появилось не что иное,

Как самый обыкновенный Ноев ковчег

^[155]

.

Он причалил к причалу.

Все кинулись интервьюировать Ноя.

И закричал Ной:

"Господа,

Как это можно, чтоб в нашу эпоху

Этот новый потоп поглощал города

И, увы, буги-вуги

^[156]

плясала вода

В стиле старобиблейского тоху-во-боху.

Вы, стремящиеся завершить то, что господу богу

Не вполне удалось,

То есть окончательно упорядочить

первоначальный

хаос,

Вы, в небеса возносящиеся подобно Еноху

^[157]

,

Почему же,– ответьте на этот вопрос! —

У себя на земле допускаете старобиблейское

тоху-во-боху?

Вы,

Овладевающие Луной,

Создающие циклотроны

^[158]

и продающие изотопы,—

Неужели не можете справиться даже с этой одной

Из самых культурнейших рек Европы?!

О, человеческая семья!

Неразбериха и толчея

Так разрастаются час от часу,

Что, кажется, буду не в силах и я

Вам запустить голубку Пикассо

^[159]

!"

I960

«Трава Никудышная, сорная…»^{215}

Трава

Никудышная, сорная,

Но в теплом своем естестве

Земля, точно женщина черная,

Покоится в этой траве.

А к ночи еще и красивее

Вся с ног и до головы

Во мгле, точно женщина синяя,

Восстанет земля из травы.

И глянут на землю на дальнюю,

На весь ее тусклый покров,

На смутность ее глобальную

Глазища иных миров.

Зеленая, желтая, бурая,

В пустынях, в горах и лесах

Земля, точно женщина хмурая,

Пригрезится им в небесах.

Но всё это только поэзия,

Романтика только одна,

И чем бы там в небе ни грезили

Земля не такой им видна.

Их грезы с моими не вяжутся,

И женщиною земной

Им даже и вовсе не кажется

Земля моя вместе со мной.

1960

Воспоминанья^{216}

Надоело! Хватит! Откажусь

Помнить всё негодное и злое —

Сброшу с плеч воспоминаний груз

И предам забвению былое.

Сбросил! И от сердца отлегло,

И, даря меня прохладной тенью,

Надо мною пышно расцвело

Всезабвенья мощное растенье.

Но о чем мне шелестит листва,

Почему-то приходя в движенье

И полубессвязные слова

В цельные слагая предложенья?

Либо листья начал теребить

Ветерок, недремлющий всезнайка:

"Не забыл ли что-нибудь забыть?

Ну-ка хорошенько вспоминай-ка!"

Либо птичьи бьются там сердца,

Вызывая листьев колебанье?

Но перебираю без конца

Я несчетные воспоминанья.

Не забыл ли что-нибудь забыть?

Ведь такие случаи бывали.

…Нет! Воспоминаний не убить,—

Только бы они не убивали!

1960

Гора^{217}

Так

Велика

Гора черновиков,

Бумаги каменеющая масса,

Что, кажется, за несколько веков

Мне разобраться в этом не удастся.

И не отточишь

Никаких лопат,

Чтоб все пласты поднять вот эти снова,

Где происходит медленный распад

Неуловимых элементов слова.

Но

Ведь ничто не сгинет без следа,—

Во что-нибудь оно переродится,

И это нечто, скажем кровь-руда,

Не мне, так вам однажды пригодится.

Быть может, всё,

О чем ты лишь мечтал,

Сольется в бездне кладовых подземных

В металл, который только бы летал

И для решеток был негож тюремных;

В тот матерьял,

Которому дано

Работать не по-прежнему на сжатье,

А лишь на растяженье, чтоб оно

Не превратилось в новое распятье.

Возвел я

Эту гору не один,

И, подымаясь на ее обрывы,

В мерцанье снеговых ее седин

Я различаю многие архивы.

Пусть к ним

За рудокопом рудокоп

Приложат нерастраченную силу —

Напомнит им гора черновиков

Всё, что угодно, только не могилу.

1960

Обвал^{218}

Был

Безмятежен

Мир долины —

Покой заречной стороны,

Где в этот полдень грели спины

На солнцепеке валуны,

И в придорожных канавах

Спокойно подсыхала слизь,

И лошади в осенних травах

Стреноженные паслись.

И вдруг

Как будто

От погони

Все скопом через реку вброд

Заковыляли эти кони

В деревню до своих ворот,

Как будто задрожало поле,

Шурша, заискрилось жнитво.

Откуда это? С неба, что ли?

Ведь мы оттуда ждем всего!

Нет!

Там

Не пахло потрясеньем.

Все авиавензеля

Висели в воздухе осеннем

Спокойно. Но сама земля

Заколебалась. Взмыли гривы,

И желтый лист забушевал…

Ведь всё ж кругом не только взрывы,

Быть может, попросту – обвал?

Сронил,

Быть может,

Праха груду

Обрыв какой-нибудь, ползуч?

Ведь столько есть еще повсюду

Таких неукрепленных круч,

Что камни, пролежав, быть может,

Тысячелетия ничком,

Вдруг, будто что-то их тревожит,

Кувыркнувшись, встают торчком.

Но,

Как всегда,

Над головою

Висел обрыв береговой.

И вдруг там появились двое.

Он бледен был. Был сам не свой.

Да и ее лицо бесстрастно

Зияло бледностью. И врозь

Они пошли. И было ясно —

Меж ними всё оборвалось.

1960

Корень зла^{219}

Вот он, корень,

Корень зла!

Ох и черен

Корень зла!

Как он нелицеприятно

Смотрит с круглого стола,

Этот самый корень зла!

"Надо сжечь его дотла,

Чтоб исчез он безвозвратно!"

– "Ну, а если не поможет

И опасность лишь умножит

Ядовитая зола?"

Побоялись уничтожить!

И опять колокола

Бьют тревожно и набатно,

И скорбей не подытожить,

И отрава садит пятна

На болящие тела.

Неужели же обратно

Закопают

Корень зла?

1960

Лжете^{220}

Видеть время,

Проходящее

По назначенному кругу,

Понимать происходящее

Редко ставилось в заслугу.

И еще гораздо менее

Поощрялось, позволялось

Предугадывать затмения,

Но и это вычислялось.

Словом, хочется не хочется,

Как бы вы ни волновались,

А великие пророчества

Неминуемо сбывались.

Вот над этим мир и трудится.

И когда свистите, ржете,—

Мол, не выгорит, не сбудется! —

Думаю спокойно:

«Лжете!»

1960

«Сколько ты ни шевелись там…»^{221}

Сколько ты ни шевелись там,

Подколодная змея,—

Интернационалистом

Был и впредь останусь я,

Ибо в глубине России,

Где родился я и рос,

Где узоры ледяные

На оконцах вил мороз

И в степях фата-моргану

^[160]

Порождал июльский зной,—

Ощущал я постоянно,

Чем он дышит, шар земной.

Над равниной плодородной

И пустым солончаком

Телеграф международный

Мне о братстве пел людском.

И из кожаного меха

Мне кумыс цедили: «Пей!»

Люди юрт, где по лемеху

Тосковала гладь степей.

И ввели меня, младенца,

Под изгнаннический кров

Хмурые переселенцы

С прибалтийских хуторов.

И гудел железный кабель,

Старый датский телеграф

^[161]

:

"Люди – братья: Каин, Авель!

И, конечно, был он прав.

И когда под хмурым небом

Гнали пленных с фронта в тыл

Мы бедняг кормили хлебом,

Чтобы взор их не остыл.

Так вдали, в глуши, в Сибири,

На народ смотрел народ —

В представлениях о мире

Назревал переворот:

Для друзей – душа открыта,

Будь хоть смугл, хоть белокур.

И в степях боролся Тито

^[162]

,

А в урмане Бела Кун

^[163]

.

1960

Декабрь^{222}

Кто там

Возле университета?

Вероятно, это сам декан.

Ничего подобного!

Ведь это

Сам Декабрь. Ровесник он векам.

Он идет в калошах-исполинах,

И, конечно, весь проспект притих.

Меховые девушки в витринах

Тупо смотрят в глубь себя самих.

Он в пенсне, в каракулевой шапке

Снег ему садится на усы.

Но не бойтесь, если вы не зябки.

Даже не хватайтесь за носы.

В предвесенних голубых глубинах

Он и сам рассеется, как дым.

Шелковые девушки в витринах

Улыбнутся людям молодым.

1960

«Я разговаривал С одним врачом…»^{223}

Я разговаривал

С одним врачом,

Работающим в сложной атмосфере

Районной поликлиники, причем

Уже пятнадцать лет, по крайней мере.

Не о болезнях говорили мы,

А говорили мы об их причинах,

Вернее – о бушующих пучинах,

В которых тонут слабые умы.

"А надо ль ставить так вопрос ребром,

Твердить про преступленья и ошибки?

Быть может, лучше люминал и бром,

Слова уклончивые и улыбки?"

Нет! Ясность – и холодная – нужна,

Чтоб дальше не росла температура,

Хотя бы и чувствительно нежна

Больного деликатная натура.

И в чем таится здравия залог —

Понятно всем: давно настало время

Решительно возвысить потолок,

Дабы в него не упиралось темя.

И разобьются темные очки,

Исчезнет всё душевное смятенье,

Разымутся рецепты на клочки

И сгинут никчемушки-бюллетени.

1960

«Я провожал Учительницу средней…»^{224}

Я провожал

Учительницу средней,

Нормальной школы, где преподают

Ничуть не хуже, чем в любой соседней…

"По-видимому, всех, кто отстают,

Мне подтянуть за четверть не удастся,

Но всё же есть и несколько таких

Сверходаренных мальчуганов в классе,

Что я, конечно, знаю меньше их! —

Сказала мне учительница.– Дети

В какой-то мере знают больше нас,

И надо думать при любом ответе,

Чтоб не смеялся весь девятый класс.

И если что-то не дает покоя,

То не тетрадки и не дневники,

А эта снисходительность, с какою

Взирают на тебя ученики".

И по лицу,

Довольно молодому,

Вдруг пронеслась мечтательная тень.

Учительницу

Я проводил до дома.

Она закончила рабочий день.

1960

«Стихотворцы Говорят стихами…»^{225}

Стихотворцы

Говорят стихами,

Пылкие ораторы – речами,

Солнце изъясняется – лучами,

Модницы – мехами и духами…

Я всё это

Ясно ощущаю —

Я вдыхаю,

Слушаю,

Читаю,

Но в конце концов предпочитаю

Видеть собственными глазами

То, что звездам чудится ночами,

То, о чем трибуны не сказали…

И поэтов

Трудное молчанье

Иногда звучит

Как обещанье!

1960

«Рукава, Острова…»^{226}

Рукава,

Острова…

Это – дельта речная.

Вот она какова,

Вечереть начиная.

А вдали,

За лукой,

Где волнам нет покоя,

Уходя на покой,

Виснет солнце мирское.

От тебя,

О земля,

Уплывая куда-то,

Силуэт корабля

Встал на фоне заката.

Погляди,

Погляди,

Как слились с полутьмою

Далеко позади

У него за кормою

Дон имен,

Нил чернил

И какие-то реки,

Что исчезли навеки

В океане времен.

1960

Ленинский проспект^{227}

Вот

Идешь ты,

Мирный человек,

Только под ногами

Временами

Вдруг

Возьмет

И глухо хрустнет снег,

Как о выстреле воспоминанье.

Это

Только хруст

И только скрип,

И как будто нету основанья,

Чтобы вновь сакраментальный гриб

Вырос над людскими головами.

Пусть

Грибками

Славится кефир!

Видишь, всюду вывесок сверканье:

«Мясо», «Рыба», «Птица», «Обувь», «Ткани».

Добрый мир.

Добрый мир,

Который я люблю,

Ты недавно вышел из окопов.

Я тебе чего-нибудь куплю

В магазине изотопов

^[164]

.

1960

«Отмечали Вы, схоласты…»^{228}

Отмечали

Вы, схоласты,

Птолемея

^[165]

Юбилей.

Но дошла к вам

Лет так за сто

Весть, что прав был

Галилей

^[166]

.

Но

Плечами вы пожали:

Мол, отрекся

Галилей!

Отмечать

Вы продолжали

Птолемея

Юбилей.

1960

«Где-то там Испортился реактор…»^{229}

Где-то там

Испортился реактор

И частиц каких-то напустил.

Известил о том один редактор,

А другой не известил.

И какой-то диктор что-то крикнул,

А другой об этом ни гу-гу.

Впрочем, если б и никто ни пикнул,

Всё равно молчать я не могу!

1960

«Я видел, Как он борется со львом!..»^{230}

Я видел,

Как он борется со львом!

Был этот лев отчаянно когтист;

Хвост с кисточкой

Хлестался,

Словно хлыст.

Но,

Будучи разумным существом,

Знал человек: