Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Леонид Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

Как сам Дзержинский

^[412]

, грустный командир.

Начало 1920-х гг.

«О неведомом и о таинственном…»^{535}

О неведомом и о таинственном

Говорить без смеха бы не мог

Я, рожденный в племени воинственном,

Покорившем Северо-Восток.

Ну и плыл с товарищами рослыми

Бить зверей на ледяной земле,

Молодые заправляли веслами,

Старики сидели на руле.

У речного устья волны пенятся,

Завывает ветер низовой,

Кто навстречу там скакать не ленится,

Свищет, машет шапкой меховой?

Помню, в Мангазее и в Березове

^[413]

Нас вводили под уютный кров

Девушки, прельстительны и розовы,

Говорили: «Пей да будь здоров!»

И не рву я с древнею отчизною,

Помню юных дорогих подруг,

А встречая нудную, капризную,

Говорю: «Тебя изнежил Юг!»

День придет, и снова ясно вспомнится

Дикий вихрь пустыни ледяной,

И равно, капризница ли, скромница,

Сделаешься верною женой!

Середина 1920-х гг.

«На берегу под плакучими ивами…»^{536}

На берегу под плакучими ивами

Головни от костра

Тускло мерцают, что людям счастливыми

Стать уж давно пора.

Видишь ты розовый Тополев мыс

^[414]

вдали,

Пристань Арбузогрузи?

Знаешь ли: то, что заманчиво издали,

Всё ж не такое вблизи.

Ты понимаешь: просторы – просторами,

Но и – скрипенье колес!

Видишь ты сорные травы, которыми

Низменный берег порос,

Видишь, сверкают степными озерами

Очи сверкающих слез,

Видишь ты город, который заборами,

Как чешуею, оброс!

Вот погляди! Убедившись воочию,

Что утопают в грязи,

Вынь поскорее свои полномочия,

Всё это преобрази,

Чтоб над крапивно-едучими гривами

Вновь воссияла звезда,

Сделай, чтоб жители стали красивыми

Без исключенья всегда!

Конец 1920-х гг.

«Чему грозят Сухие днища…»^{537}

Чему грозят

Сухие днища

Вчерашних барж на отмелях,

Покинутые пепелища

В ломающихся ковылях?

А ничему! Что в чем погрузло

Исчезнет в древности седой,

Наполнятся сухие русла

Шарообразною водой.

И сквозь молекулярный воздух,

Весь в полумесяцах, в крестах,

Воскреснет небо, только в звездах

Уже не на былых местах!

1929

Сомненья гоня^{538}

И пришло

Подходящее время

Для того, чтобы сесть на коня

И ногою почувствовать стремя

И помчаться, сомненья гоня.

Но коня не случилось,

А были

Только пыльные автомобили,

С жидким топливом вместо огня,

Чтобы мчаться, сомненья гоня.

Предлагали

Еще эскадрилью,

Чтобы мчаться, сомненья гоня.

Я не взял. Это всё для меня

Было лишним…

В течение дня

Зной палил и дожди моросили.

Сесть в карету меня не просили,

И, уверенный в собственной силе,

Шел вперед я, сомненья гоня.

1930

Старая Русь^{539}

Нет!

Картина для меня ясна:

Даже и в твои еще, допустим,

Лермонтов, былые времена

Русь была отнюдь не захолустьем,

А кипела, чувствами полна,

Жизнь не только лишь над невским устьем,

И когда читал ты наизусть им

Сам себя – внимала вся страна:

Тракты, постоялые дворы

И трактиры, где мигали свечи,

Да и бильярдные шары

Прыгали отчаянной картечью

В дни, когда ты гибели навстречу

Поспешал к подножью

Той горы

^[415]

!

1933

«Из молодца синеокого…»^{540}

Из молодца синеокого,

Ярого шутника,

Он превратился в глубокого,

Старого старика.

Мудро глаза его щурились,

Множились ордена.

И безобразницы хмурились,

И улыбалась

Она!

1945

«Я Вас Люблю!..»^{541}

Я

Вас

Люблю!

Поэтому

Весь мир творю я заново.

Он стар. Мильоны лет ему.

В нем очень много странного,

Смешного, старомодного

И никуда не годного.

Вот

Горны

Разгораются,

И под блестящим молотом

Различие стирается

Меж оловом и золотом.

Окупится богато нам

Всё, что рукой мы тронули.

Клянусь разъятым атомом

И всеми электронами!

Но

Вы

Не улыбаетесь!

Чему-то огорчаетесь.

Чему? Не знаю, право, я.

А, хитрая-лукавая,

Зачем не превратил еще

Вот эти Ваши серьги я

В два крохотных вместилища

Космической энергии!

Терпение!

Терпение!

Сначала исцеление

Бедняги прокаженного,

Сначала превращение

Изгоя окаянного

В наследника законного,

Сначала воскрешение

Неправедно казненного…

Весь мир творю я заново!

1953

«Я С классикой…»^{542}

Я

С классикой

Был вечно не в ладу —

На статую взгляну и отойду.

Зевесы не будили интереса,

Минервы действовали мне на нервы,

Венеры мне казались так же серы,

Как буры все Амуры, их младенцы.

И вышло, что не зря их сторонюсь,

А так диктует мне хороший вкус:

Чуждаюсь копий и реминисценций.

Об этом

Лишь недавно я узнал,

Как, впрочем, и другие догадались,

Что чаще на глаза нам попадались

Лишь копии. А где ж оригинал?

Его давным-давно уже не стало —

Оригиналы были из металла.

Низвергнуты могучие тела,

Их расчленили, их перепилили,

Расплавили, на утварь перелили

И на церковные колокола.

И не в музеях я ищу твой след,

О олимпиец с тугоплавким телом!

Ты слишком ценный, чтоб остаться целым,

Но слишком цельный, чтоб сойти на нет,

Живешь не только в колокольном гуде,

Порою превращаемом в набат,

Не только лишь в поту олимпиад

И в олимпийских позах всяких судей.

И не в одном лишь мире киностудий,

Где мощные юпитеры горят.

Но чуют люди, понимают люди,

Что суть не в том, о чем мелькнет экран,

А в том, о чем летят из разных стран

Через пустыни, через океан

Известия хрипучей чередою —

Что, весь багрян от незаживших ран,

Колдует над тяжелою водою,

Ворочает урановой рудою

Седой родитель Времени Уран

^[416]

.

И бездна не исчерпана до дна;

Ведь, как Сатурн

^[417]

, и в наши времена

Своих детей эпоха пожирает,

Но молодая жизнь не замирает,

Хоть и она, о, даже и она,

Лишь в новое одно и влюблена,

Античных жестов всё ж не презирает.

Вот

Это всё,

Что я имел в виду,

И, кажется, я в общем не ошибся,

А по музеям снова не пойду:

От юности моей я не в ладу

С подобьями из мрамора и гипса.

{1962)

«Искусство часто путают с искусственностью…»^{543}

Искусство часто путают с искусственностью,

А между тем оно – сама естественность:

В него мы вкладываем всё, что есть у нас

И быть должно. Всё это так естественно

И натурально. В этом-то и есть она,

Искусства истина. Но тем не менее

Искусство часто путают с искусственностью.

(1963)

Я не прощаюсь^{544}

Я не прощаюсь,

Ибо недаром

Не возвращаюсь

В облике старом.

Да, и ручаюсь:

Видеть дано вам,

Как возвращаюсь

В облике новом.

Не обольщаясь

Верою сладкой,

Я возвращаюсь

Горькой догадкой

И исключаюсь,

Будто бы ересь;;

И возвращаюсь,

Силою мерясь,. .

И воспрещаюсь,

И, не смущаясь,

Я возвращаюсь;

И, возвращаясь,

Быть обещаюсь

Лучше и лучше.

Осенью поздней

Движутся тучи.

Осенью поздней

Листья умчались,

Будет морозней —

Я не печалюсь.

Веткой качаясь

Ранней весною,

Я возвращаюсь

В братство лесное.

И, не прощаясь

Все-таки с вами

И не прельщаясь

Даже словами,

Я не прощаюсь

Рукопожатьем,

Я возвращаюсь

Крепким объятьем!

(1963)

Людские имена^{545}

Сыпучее песка

Людские имена,

И Вечности рука,

Длинна и холодна,

Играет их горой,

Перебирает их,

Чтоб вознести порой

Одно за счет других.

Потоки крови, мчась,

Смывают имена,

Но и со дна подчас

Всплывают имена,

Но всё ж на старый лад

В другие времена

Никак не прозвучат

Былые имена.

Иная или та

Сотрется пелена,

Что в прошлые лета

Легла на имена.

1965

Любовь^{546}

Она заблудилась

В лесу полосатых столбов.

Она находилась

Среди величавых гербов.

Как Красная Шапочка,

Шла она, путь свой держа

К ощеренной пасти,

Где остры клыки рубежа.

«Ты кто?» —

Вопросил ее серый недремлющий волк.

Она отвечала:

"Сама не возьму еще в толк!

Любовь я. Но только сама я еще не пойму,

К чему я Любовь и Любовь я сегодня к кому?

Я эту загадку боюсь разгадать, Ваша Пасть!

Любовью к порядку зовет меня твердая Власть.

Любовью к доходам меня называют дельцы,

Любовью к походам считают меня удальцы,

Любовью к милому я в девичьих песнях зовусь,

Любовью к былому зовет меня бабушка Грусть,

Любовью к природе меня называет мудрец,

Любовью к свободе я вечно зовусь, наконец!"

И это последнее

Вдруг прозвучало как гром!

Любовью к свободе восстала Любовь во весь рост

«Прожорливый волк, убирайся отсюда добром!»

И волк убежал,

Поджимая свой дьявольский хвост.

(1966)

«Не Пожаловал Деревни мне…»^{547}

Не

Пожаловал

Деревни мне

Никакой великий князь,

Но пожаловал в деревню я,

За спокойствием гонясь:

Жаждал я резьбы по дереву

На бревенчатой стене,

Но деревня мне отмерила

И пожаловала мне

Вместе с ликом богородицы

С византийских образов

И жучка, который водится

Меж бревенчатых пазов.

Да в пудах металла ржавого

Свалок битое стекло —

Всё, что выброшено к дьяволу,

Всё, чье время истекло.

За деревней

В куче мусорной

Я нашел кусок резьбы

Деревянной от избы.

Эту вещь я заберу с собой,

Но возьму и глаз мерцание

По осенним вечерам

При ревнивом созерцании

Телевизорных программ.

(1966)

Единая стезя^{548}

Что говорить,

Я видел города.

Будь житель их латинянин, германец,

Порой глядишь: седая борода,

А на лице пылающий румянец.

Да то же самое и молодежь…

Зачем всё время на нее сердиться?

Куда ни глянь, повсюду ты найдешь

Живые, человеческие лица.

Всегда найдется

Некий круг людей,

Связуемых порукой круговою,

В конечной степени, за всё живое,

Каким бы ты наречьем ни владей.

Так Маркс и Энгельс были заодно

Не только с Дарвином, но и с Ван-Гогом

^[418]

,

И с Герценом, и с Уитменом

^[419]

, но

Совсем по разным идучи дорогам

Навстречу бедам, радостям, тревогам,

Как будто

Мир

Един

Давным-давно!

(1966)

Стачка^{549}

Воображение бастует:

Полна словами голова,

Но сердятся и протестуют

Встревоженные слова.

Они взывают: "Добываем

Себе права. А у кого?

Не ты ли сам себе хозяин?

Не у тебя ли самого?"

Но забастовщикам на смену

Слова-штрейкбрехеры спешат,

Но нет, готовы на измену,

Они вопроса не решат!

Не кланяйтесь, голов не гните,

Угодничеством не помочь!

И вы, пикетчики, гоните

Их, унижающихся, прочь!

И в результате свалки, схватки

Штрейкбрехеры побеждены.

Бегут. И добрые порядки д

Решительно наведены.

И вновь колеса закрутились,

И, все сомнения поправ,

Слова работают. Добились

Они своих законных прав!

(1966)

«О великие начала Девятнадцатого века!..»^{550}

О великие начала Девятнадцатого века!

Помню, как меня встречала, молодого человека, старая библиотека.

Пыль. Ветшающая мебель. А на полках Кант и Гегель.

"Кант и Гегель, да и Шеллинг

^[420]

, ни к чему тебе, бездельник!"

Нет, бездельником я не был, ибо через быль и небыль,

Через ветхие страницы старых энциклопедистов,

Через призрачные лица мистиков и утопистов

Намечался облик Чарльза

Дарвина и Карла Маркса;

Шарль Фурье

^[421]

и князь Кропоткин

^[422]

,

Из противоречий соткан,—

Вот что книжникам под утро вдохновенно и премудро серый петел

^[423]

кукарекал!

И таился за колонной, за колеблющейся шторой,

В пиджачок свой облаченный, удивительный ученый —

Федоров-библиотекарь

^[424]

, человек в лучистой форме,

В превеликом увлеченье говоря о возвращенье

К жизни тех, что в здравье добром жить с Грядущим приспособлен,

Сделав плоть свою нетленной!

И глупцам не помешаем тем, что мудрых воскрешаем,—

Места хватит во Вселенной!

(1966)

Жили-были^{551}

Жили-были

На одной планете

Гегель, Гоголь и Ван-Гог

^[425]

,

Но не встретились они на белом свете,

А ведь были как отцы и дети

Гегель, Гоголь и Ван-Гог.

Умер Гегель, но уже трудился

Гоголь, не познав еще невзгод,

И смирением еще он не гордился.

Умер Гоголь, а Ван-Гог родился

Не поздней чем через год.

Так и мы. Живем в соседних странах,

Может быть, в соседних городах,

И совсем без разницы в годах,

И встречаемся в аэропланах,

На катамаранах, в поездах,

Ах, везде блуждая как в туманах!

И возможность выявить всё то, что

Составляет близость наших дней,

Не сулят ни телеграф, ни почта,

Ни «Спидола», толку нет и в ней,—

Это выявится лишь поздней!

(1966)

«Язычники, христиане…»^{552}

Язычники, христиане,

Буддисты, магометане,

Оставьте бомбометанье

На суше и в океане.

Мне кажется,

Слышу давно я

Вот эти стихи без названья,

А может быть, просто воззванье,

Простое воззванье земное:

О люди.

Оставьте раздоры,

Довольно таиться и красться!

Об этом взывают просторы,

Долины взывают и горы,

И авто– и авиатрассы.

И громче торжественной мессы

Звенят магазинные кассы:

О люди, умножьте запасы

Пшеницы, маиса и риса!

Мир зябнул, от голода трясся,

Авось он напьется, наестся,

Ведь мы же не звери, чтоб грызться

Об этом молчат вершины,

Об этом вопят провалы,

Об этом гремят машины,

Об этом скрипят штурвалы,

Об этом сердец трепетанье:

Язычники, магометане,

Евреи и христиане,

Да близятся дни процветанья,

Да кончится бомбометанье

На суше и в океане!

(1968)

Чужая душа^{553}

В потемках

Иду чуть дыша

С мерцающим фонарем в руке…

Эта местность – чужая душа.

Чужая душа – потемки.

И если кого впущу

Я в душу свою, то сначала

Поярче еще освещу,

Чтоб там не свеча трещала

И чтоб ни нетопыря

Не тыкалось там осовело,

А утренняя заря —

Аврора там розовела!

(1968)

«Чего Вам надо От меня!..»^{554}

Чего

Вам надо

От меня!

Того, что надо от коня

Наездницам вертоголовым

С дыханием, как свист хлыста!

Иль то, что надо от скита

Монахиням, а богословам

От пожелтевшего листа

Писания, а китоловам

От добродушного кита,

Чтоб под гарпун он шел спроста!

Как это в голову пришло вам,

Чтоб стать добычей и уловом

Я вздумал бы

В мои лета!

(1968)

Девушка и охотник^{555}

Старую песню спой ты мне,

Старый охотник!

Но рассмеялся верхом на коне

Старый охотник:

"Приехала девушка, ой, хороша.

"Я, говорит, среди озерного камыша

Желаю поймать

Розовое фламинго!"

– "Это что за розовое фламинго!"

– "А вот

Эта самая птица —

Зиму в Африке живет,

Летом на Кургальджин-Тенисе

^[426]

гнездится".

А я говорю ей: "Ты сама

Розовая фламинго".

А она говорит: "Ты спятил с ума —

Я научный работник!""

(1969)

Ленин^{556}

Льстецы изображать его готовы

Едва ли не угодником святым…

Нет! Ленин был характера крутого

И не сулил мечтателям пустым

Чуть ли не завтра века золотого,

Но, гениальный критик Льва Толстого,

Он даже и с крестьянином простым

Так говорил, как будто с Львом Толстым.

И с каждым добросовестным умельцем

Беседовал любезней, чем с Уэллсом

^[427]

,

Он, вождь, мыслитель, автор мудрых книг,

Рожденных в буре не того ли ради,

Чтоб даже «Философские тетради»

^[428]

Усвоил позже каждый ученик.

(1970)

Нахал^{557}

Не трогайте меня, не торопите.

Никто, ни человек, ни селенит

^[429]

!

Но вдруг звонок полночный:

"Вы не спите?

Простите. Это юность вам звонит.

Нет! Вовсе не из «Юности», журнала,

А к вам из вашей юности звоню!"

И трубку я бросаю, и нахала

Из своего спокойствия гоню.

Но всё же в трубке не смолкает шорох,

Как будто я ее и не бросал.

Стервец стихи читает мне, которых

Я сорок лет назад не дописал!

(1970)

Ночные птицы^{558}

Клювы острые

И перья пестрые

Есть у них, и крылышки, но всё ж

Гамаюнами

^[430]

и Алконостами

^[431]

Этих птиц никак не назовешь,

А скорее, попугаи мечутся

Либо говорящие грачи —

Сущая бессмыслица лепечется

Птицами, особенно в ночи.

Иногда

Оказываются утками,

Но ведь существует всё равно

Перевариваемое их желудками

Истины незримое зерно.

Ведь и шелуха не что-то ложное,

Ибо прячется и в каждой лжи

Что-то ей и противоположное,

Только всё как следует свяжи!

И ловлю я

Правду всеми клетками

Мозга, да, пожалуй, и грудной,

Там, где сердце. И сухими ветками

Лес ночной скрежещет надо мной

От чужого гомона тяжелого,

От всего, что кроется в речах…

Разберусь в них!

Для того и голову

Я имею на своих плечах!

1970

Если слепо верить Геродоту^{559}

Если слепо верить Геродоту

^[432]

,

Эти парусные корабли

Шли по Меотийскому болоту

^[433]

–

Амазонок пленных на работу

Греки-корабельщики везли.

Амазонки узы теребили,

А когда случился ураган,

Амазонки греков перебили

И пристали к скифским берегам,

Если слепо верить Геродоту.

И, оставив всякую охоту

Затевать со скифами войну,

В скифских банях до седьмого поту,

Если слепо верить Геродоту,

Амазонки мылись на Дону.

(1971)

«Это верно?..»^{560}

"Это верно? —

Так без гнева

И не тоном увещаний

Прозвенел мне голос с неба.—

Сотворили на земле вы

И соборы для венчаний,

И моторы для вещаний,

И, в конце концов, Женеву

^[434]

–

Круглый стол для совещаний.

Вам, конечно, всё под силу:

Вы тесали древесину,

Секли мрамор, сталь ковали,

Тексты все истолковали

И соткали парусину,

Вы моря переплывали,

Целый мир исколесили,

Раздобыли керосину,

Создали огонь без дыму,

А потом и Хиросиму".

И внезапно как бы нищим

Стал весь мир. Полна криница —

Только чем? Таким винищем

Очень горько опьяниться.

"Это верно!

Вот и ищем,

Вот и ищем,

Как бы нам договориться.

Дальше так невыносимо!"

(1971)

«Как разгадаешь – кто вокруг?..»^{561}

Как разгадаешь – кто вокруг?

А если настоящий друг?

В ответ на крик: «Не подходи!» —

Подумал бы:

"Нет! Погоди!

Кого ты гонишь, как в бреду?

Я выясню! Я подойду!"

А если это тайный враг?

Подумал бы совсем не так:

«И ладно! Гибни одинок!» -

И побежал бы со всех ног,

Чтоб заказать тебе венок.

1971

Эолова арфа^{562}

Арфу слышали Эолову

^[435]

?

Приходило ли вам в голову,

Что над нивами бескрайними,

Над полями и равнинами

Небеса звучат былинами,

У морей янтарных – дайнами

^[436]

,

У быстрин карельских – рунами

^[437]

?

Слышали ночами лунными —

За аулами и селами,

За озерами солеными

Небеса звучат элёнами

^[438]

,

Да еще и ероолами

Над песками раскаленными!

Это песенное полымя

Полыхает ореолами

Над грядами каменистыми.

Вы, о люди со спидолами,

Арфу слышали Эолову?

Гул ее я слышал исстари,

Знать не зная

О транзисторе!

(1972)

Дар Прометея^{563}

Был

Огонь

Прометеем

Человеку подарен,

Но опасным затеям

Мир предался, коварен.

И дневной воздух меден,

И ночной воздух лунный

То же самое вреден,

Ибо он как чугунный.

Кружевной воздух съеден,

Смят покров златорунный.

Если тучи рассеем —

Будет мир благодарен…

Был огонь Прометеем

Человеку

Подарен!

(1972)

Сирень^{564}

Корявая сирень,

Я из твоих ветвей

Не выдолблю свирели:

Нет ничего кривей

Сиреневой сирени!

Нет ничего немей

Ветвей твоих скрещенья!

Зато цвести умей

До звездоизлученья —

Нет ничего прямей

Прямого назначенья!

(1972)

«Что-то Крикнули…»^{565}

Что-то

Крикнули

Вещие птицы,

Но умолкли, слыхать, и они,

Потому что не может продлиться

Их вещание целые дни.

Но поскольку они не вещают,

Не вещают они, не поют,

Видно, пищу они поглощают,

Видно; что-то такое клюют.

Чтобы, как на капустном кочане,

Будто червь для сгрызенья сердец,

Величаво не висло молчанье,

А склевалось оно

Наконец!

1972

«Безголовый мальчик…»^{566}

Безголовый мальчик:

Только два крыла

Да в руке отбитой тетива цела.

Как ни обезглавишь – всё равно крылат

И звучанье клавиш всё на тот же лад!

Безголовый мальчик, для любовных мук

Вновь тебе подарен будет меткий лук,

И рука, чьих пальцев просит тетива,

И, удел страдальцев, даже голова!

1972

А может быть…^{567}

А может быть, всё позади —

И пыль, и дорожная слякоть,

И пепельные дожди,

И цепи, уставшие звякать.

Но делать привал погоди!

Авось и поверишь в иное,

Что, может быть, всё впереди —

И солнце, и звезды с луною!

(1973)

Ответ^{568}

Знаешь,

Не жду я ответа

Ни от гадальных бобов

И ни от мудрости где-то

В мире наморщенных лбов.

Да и от лунного света,

Даже взглянув на звезду,

Я никакого ответа,

Как и когда-то, не жду.

Даже не от рассвета

Под истомленной луной,

А ожидаю ответа

Лишь от тебя от одной.

И не посмей ошибиться,

Слишком вверяясь уму,

Иначе сердцу не биться

Не моему одному!

(1973)

Старый театр^{569}

В этом

Старом

Северном театре,

В деревянном северном театре,

Чей фасад от ветра побурел,

В балаганном северном театре,

Где на древе плод запретный зрел,

В снежно-санном северном театре,

Где Амур с колчаном, полным стрел,

От голландской печки угорел,

Я бывал!

А вы бывали вряд ли

В том театре, что столетья за три

До рожденья моего сгорел.

(1973)

При жизни Ленина^{570}

Я еще при жизни Ленина

Строки первые в печать

Сдал, хотя и неуверенно,

Чтобы что-то освещать и кого-то просвещать.

И хотя мечтал я Ленина хоть случайно,

Ненамеренно, а однажды повстречать,

Но не стал бы в двери к Ленину я просительно стучат

ь

И петиции вручать,

Но еще при жизни Ленина стал, хотя и неуверенно

Ложь от правды отличать, взор от скверны отвращать

Эта песня, и теперь она тоже сможет прозвучать.

Это всё при жизни Ленина было Лениным навеяно.

Что же было мне молчать!

(1973)

Облик народа^{571}

Я знал в лицо землевладельца

И видел у его крыльца

Жнеца, беднягу земледельца…

Недружно бились их сердца!

При слове «золотоискатель»

Мне вспоминается тропа,

И он, усталых ног таскатель,

И злых соперников толпа.

Ловцов, купцам попавших в сети,

Я видывал. Да всех не счесть,

Кто бедовал тысячелетья,

Свою вынашивая месть.

Кровавился над Волгой парус,

Разбойничали соловьи...

Народа молодость и старость,

Они не чьи-то, а мои!

И жив с народом воедино —

Его мне ноша по плечу! —

Свои морщины и седины

В его я облике ищу,

Ищу, но тщетно! Чем скорее

Я старюсь, тем его черты

Всё краше! Это я старею.

Народ бессмертный, а не ты!

(1973)

Старые вопросы^{572}

Старые колеса

Заскрипели вновь.

Старые вопросы —

Петь ли про любовь,

Либо не пристало

Вновь об этом петь,

Ибо отсвистала

Мук любовных плеть!

Темные колеса

Светлых колымаг

Будто бы с откоса

Канули во мрак,

Но не хорониться

Повалились ниц

Лунные возницы

Звездных колесниц.

И сомнений стражи

В собственных гробах

Понесли себя же

На своих горбах,

Чтоб волнений стражи,

С песней на устах,

Вознесли себя же

На своих крестах.

Старые вопросы…

Росы на кустах,

Осы на цветах…

Старые колоссы

На своих местах!

(1973)

Ледяная свирель^{573}

А можно ли

Хотеть зимы,

В ее мехах потеть, ее

Снега месить, носить пимы

И скрипом лыж бесить зверье?

Но вот она пришла ко мне,

"Желай, сказала, не желай-,

А как мурашки по спине,

Я пробегу под песий лай!

Ужо вгоню тебя в озноб

Я под Полярную звезду!"

…Видали мы таких зазноб!

А ну-ка, дай свою дуду!

И на мучительнице губ,

Твоей свистульке ледяной,

В косматом царстве вьюжных шуб

Я засвищу про летний зной.

Зима, зима! Моя свирель

Твоих зверей повергнет ниц,

И хлынет смутная капель

С твоих сосульчатых ресниц!

(1973)

Ледниковое озеро^{574}

Из

Ледникового озера

Речка сочится небыстро.

У ледникового озера

Даже не слышно транзистора,

И ледникового озера ни пейзажист не рисует —

Нет, ледниковое озеро их не интересует.

У ледникового озера

Днем, как и ночью, прохладца,

И ледникового озера люди как будто боятся —

У ледникового озера даже травы не скосили.

О ледниковое озеро, глубже тебя нет в России

О ледниковое озеро, там, где редеют колосья,

Белоголовое озеро, разве что козье да лосье,

Ты – ледниковое озеро, знаю такие озера,

Бледные, точно молозиво, холодноватые взоры

Тракторы ходят, бульдозеры

Где-то за горизонтом.

Ты, ледниковое озеро, хочешь остаться нетронутым

"Брось ты, не жду никакого я

Гостя – ни мотоциклиста,

Ни пастуха!"

Ледниковое

Озеро пусто и мглисто.

Холодно.

Ночь приближается.

Что же!

Единственный вывод

Сделать пора: продолжается

Межледниковый период!

Нет,

Он, конечно, кончается.

Холод, довольно, не властвуй!

Озеро улыбается:

«Всё же явился ты! Здравствуй!»

(1973)

Две тучи^{575}

Две тучи

Заприметил я. Одну —

Сжирающую солнце на закате,

Другую – хмуро взявшую в объятья

С востока выглянувшую луну.

И я прекрасно понял, отчего

Столь злобны тучи! Темных возмутило,

Что нам сияют сразу два светила…

Довольно! Хватит с вас и одного!

1973

Баллада о Северной Пальмире^{576}

В гордой

Северной Пальмире

^[439]

Властвовал еще всесильный

Император… А в Сибири

Обитал мыслитель ссыльный.

Где железная дорога

Обрывалась у порога

Деревянного острога

И, еще восточней много,

В хвойном мире низких кровель,

За далеким Енисеем,—

Ленин отповедь готовил

^[440]

Книжникам и фарисеям!..

В бездне снежного беззвездья,

Друг обиженных и сирых,

Он готовил день возмездья

Звездоносцам в вицмундирах,

Плутократам, казнокрадам,

Бюрократам – всем им вместе!

И пронизывал он взглядом

Чуть не целые полмира —

От Таймыра до Памира,

Чтоб покончить с мором, гладом,

Чтобы рухнуть всем преградам.

Чтобы стала Ленинградом

Северная Пальмира…

В небесах и

Над Минусинским округом,

Где надеждам будто нет и места,

Маем веяло. Всё расцвело кругом.

К жениху приехала невеста.

Не одна приехала, а с матерью!

Хлопотали! Удалось им!

Звать Надеждой. Надо понимать ее.

Время к лету. Вслед за лётом осень.

Проплывал, сияя, над Саянами

Ясный месяц, месяц их медовый.

И урядник толковал с крестьянами:

"Эти ссыльные – народ бедовый!

Чем он занят?"

– "В лес ходил охотиться.

Утром пишет, вечером читает".

– «А она?»

– «Она о нем заботится…»

Лето прочь. Зима. И вновь снег тает.

И сама Российская империя

В драной мантии из горностая

Хмурым взором, полным недоверия,

Зорко смотрит, их дела листая

Полицейскою ручищей, шарящей

В кипах книг и в переписке личной

Этих двух и многих их товарищей.

Так и длится жизни ход обычный.

Мир еще не знает об Ульянове —

Ленине, который обитает

Где-то там, за темными Саянами…

Лето прочь. Зима. И вновь снег тает,

И в последний раз ложится заново…

Время! Под луною ледяною

Он возник – пути отрезок санного

Перед мужем и женою.

И о том, что им сулит грядущее,

В эти дни еще не понимая

И чего-то будто только ждущая.

Будто бы еще полунемая,

Им Сибирь устраивает проводы

Шелестеньем кедров, елок, сосен,

Потому что оба они молоды —

Чуть побольше, чем за тридцать

Весен!

(1974)

Преддверье дня^{577}

Преддверье дня.

Трава в росе.

Я встану, в сапоги обуюсь —

Восходом солнца полюбуюсь.

Петух в деревне не поет,

Спят псы, спят птички-попрыгуньи.

А солнце что-то не встает.

Должно быть, очень устает —

Пересияло накануне!

Лишь чья-то голова в овсе,

Как будто и не солнце вовсе.

Да нет – оно во всей красе:

«Я – здесь! И вы на месте все»,—

И в колею свою вошло всё.

1974

За языческим бугром^{578}

За языческим бугром

Что-то ищут два солдата,

То привстанут, то прилягут…

В стойку вытянулись «смирно»:

«Здравия желаем!»

Я им:

«Что вы ищете, ребята?»

– "Ягод!"

Мирно ищут ягод,

Да находят маловато.

Подевались все куда-то.

Их всё меньше с года на год

За языческим бугром,

За которым так эфирно,

Эфемерно, но пунктирно

Зыблется аэродром!

1974

«Конечно, При первом знакомстве…»^{579}

Конечно,

При первом знакомстве

Мы искренней были гораздо

Во время бессвязных признаний,

Но вслед за весенними снами

Не то что становится с нами

Природа всё скрытней и скрытней,

Но, видимо, жажда познаний

Становится всё ненасытней,

Чтоб истине быть самобытней!

(1975)

Открытие^{580}

Парусная каравелла

В океане целый месяц,

Яростная Изабелла

^[441]

Думает: "Проклятый генуэзец

^[442]

!"

Будь спокойна, Изабелла!

Точно там, где мы предполагали,

Чтобы ты, смеясь, их разглядела,

Антиподы

^[443]

ходят вверх ногами!

И летит Колумб, как сизый голубь,

Дружелюбней всех посланцев божьих,

А закат алеет, словно желоб,

Полный кровью грустных краснокожих.

Анды еще не Анды,

Кордильеры еще не Кордильеры,

И еще не вышли на веранды

Прохлаждаться кавалеры…

(1975)

Мгновенье^{581}

"О, не зевай!" —

Мне Время говорит,

И ночь светла становится, как будто

С натуры я пишу метеорит,

Летящий с неба целую минуту.

Нет, не минуту – что я говорю! —

А будто замирает он на месте

На целый век, и вместе с ним горю

Я в небесах,

И гасну

С ним я вместе!

(1975)

«Старость Восседала молодая…»^{582}

Старость

Восседала молодая,

Гордая за письменным столом,

Будто бы ничуть и не седая,

Потому что вся она

В былом!

(1975)

Цветочек^{583}

Цветочек!

Откуда взялся этот чудный цветочек по имени «роза»?

Угроза грозы намечалась,

Но мне надоело: всё грозы и грозы, довольно об этом!

К тому же и сам я грозился, что этим сверкающим летом

Написана будет громоздкая книга грохочущей прозы.

Но вместо того получилась лишь скромная книжка ритмических строчек

Как будто заглавную букву «Грозе» отрубил я,—

И вместо грозы оказалась одна только роза —

Цветочек!

(1975)

«Как Тихо, чинно, постепенно…»^{584}

Как

Тихо, чинно, постепенно,

Медлительно и тяжело

Шипучая венчает пена

Волны могучее чело,

Так

До сознания, до слуха

Труднее, чем на небо взлезть,

Подобно колоколу, глухо

Глубинная доходит весть.

(1975)

«Галилей Ослеп от старости…»^{585}

Галилей

^[444]

Ослеп от старости

Или от трубы подзорной?

Галилей

Ослеп от ярости,

Ибо жил как поднадзорный.

(1976)

Латынь^{586}

Все

Исходы

Всё летальней

^[445]

,

Всё тотальней все бои,

Всё печальней и печальней

Дни мои и дни твои.

Всё печальней и печальней

Этих слов звучит латынь.

Всё летальней, всё тотальней

В мире кладбищ и пустынь.

(1976)

«Под старость…»^{587}

Под старость

Все становимся мы странными:

Нам подавай Евангелья с Коранами,

Затем перекликаемся с перунами,

Все инструменты кажутся нам струнными,

И снова ночи делаются лунными

Под облаками пенно-златорунными…

Под старость вновь становимся мы юными!

(1976)

Вдохновенный слепец^{588}

Возле устья Двины,

Где причалили англичане,—

Монастырь деревянный, и там при дверях

Славной церкви, наполненной иконами и свечами,

Ровно двадцать монахов,

Порядочных неучей, пьяниц, нерях.

А в заливе напротив, о господи, Розовый остров

С изобилием алых и красных прекрасных роз

И отменных фиалок, и славен трав буйный покос там,

Но уже с сентября снегопад,

Чуть не в ярд снежный пласт и мороз,

И мороз, и мороз!..

Вот как отлично начал свое описание Московии

Вдохновенный слепец Мильтон Джон

^[446]

,

И никто не сумел бы точней и толковее

Это сделать, чем он.

Будто сам, самолично он ездил к царю Иоанну

^[447]

,

Но не с Ченслером

^[448]

, Боусом

^[449]

, Флетчером

^[450]

, а в толмачи

Брал сам Демон его, сам его Демон, летавший по меридиану

^[451]

От Студеного моря

До самой

Керчи!

(1976)

Страна Лебедия^{589}

Страна Лебедия

^[452]

, о коей сведения почти потеряны…

Прочел недавно я у Дьюлы Ийеша

^[453]

,

Что в годы древние, во восьмисотые,– гласит история,—

Мадьярам, идущим с востока к западу вдоль моря Черного,

От Дона доброго к Днепру упрямому, в их междуречии

На полстолетия приютом сделалась страна Лебедия.

Страна Лебедия, где в белом трепете – как мне пригрезилось —

Порхали лебеди над Черноморием, белея крыльями,

Страна Лебедия, наверно, схожая своим обличием

В далеком будущем с мечтою Врубеля – царевной-Лебедью

^[454]

,

Страна Лебедия, а если правильней, в иной транскрипции – страна Леведия.

Так на Украине, как и в Болгарии, звались левадами

^[455]

луга и рощицы,

Луга с левкоями… Страна Леведия, страна Лебедия, страна Ливадия

^[456]

.

О, что за славное у нас наследие!

Ведь мы соседи – я

И ты, Лебедия!

Сгинь прочь, безлюдная страна неведенья,

Воскресни, чудная страна Лебедия!

{1976)

Маркиз и матрос^{590}

"Ужас

Что за стужа,

Дай бы бог нагнал тепла

Ветер с Маркизовой лужи…

^[457]

"

В городе

Пушном, как горб верблюжий,

снега копытом рыла, и клубила, и мела

Серая кобыла Тюкала,

Будто тайны степи хоронила

Белая могила Акмола

^[458]

.

"Закрывайте туже ставни! – на ночь глядя говорила Бадя

^[459]

–

Прямо ужас что за стужа. Дай бы бог нагнал тепла

Ветер с Маркизовой лужи…"

Дело в том,

Что в Петербурге,

Где Адмиралтейская игла

^[460]

,

В Петербурге, где-то в Гавани

^[461]

,

Эта девочка росла,

И с дождем играла в жмурки эта девочка, чтоб вырасти