Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Леонид Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

И не знаю, какой тебе нужен крест – из камня, или металла,

Но твердо знаю только одно:

Я тебя видел, как ты прилетала

Из Нескучного сада

Тогда

В окно!

(1980)

«Прилетел в окошко мотылек…»^{665}

Прилетел в окошко мотылек

И у рук моих доверчиво прилег.

Прилетела вслед за ним пчела,—

Может быть, Тобой она была!

И покуда сам я не исчез,

Я не трону никаких живых существ!

А ручьи?

Вы воплощенья чьи?

А цветы?

Ведь это тоже Ты!

(1980)

С улыбкой на устах^{666}

Унылые места,

Где в небе пустота

И вся земля в крестах,

А солнце и луна

Валяются в кустах.

Но так не навсегда!

Настанут времена —

И станут на места

И солнце и луна.

А облаков стада

С цветами на рогах,

С кометами в хвостах

Пойдут пастись в лугах

С улыбкой на устах!

(1980)

Оглянувшись назад^{667}

"Хватит

Перья кусать!"

Молвит Время, летя:

"Поспеши записать, хоть вчерне набросать

Всё, что помнишь, грустя, полстолетье спустя.

Оглянувшись назад!"

Опасенья грозят:

"Всё ли сможешь связать

Во единый отчет?"

Да, ты должен дерзать!

Всё ты должен сказать на столетье вперед,

Оглянувшись назад

На Семнадцатый год!

(1980)

«Весною ранней…»^{668}

Весною ранней

Смутно раздраженный,

Иду я, безвозвратно погруженный

В разгадыванье словосочетаний,

Рождаемых умом моим усталым,

Медлительно, как сани и телега,

Когда клубится над вербой и талом

Дым, пахнущий не печью, не металлом,

А просто снегом,

Падающим с неба.

Сатир и нимфа^{669}

Околдованная его дудой,

Очарованная песней-басней

(Он назвал тебя звездой!),

Ты, забыв, что он сатир седой,

Ошибиться не могла прекрасней!

А обнять себя ты не дала

И его ручищу отвела,

Несмотря на нежность песни прежней,

Истина была (ты поняла!)

Злее всякой лжи и безнадежней!

Но недолго, злейшая из злых,

Эта истина торжествовала в мире:

Дикий хрип дуды его затих…

А певцы уже гремят на лире

Вновь и вновь да всё о вас двоих —

Лишь о нимфе песнь да о сатире!

Мир искусства^{670}

А кому какое дело

До оставшихся здесь книг,

Изваяний и полотен,

Хоть у всех душа и тело,

И неповторимый лик

Страшен, дик, жемчужно-потен

От желанья стать понятным,

Исказив свои черты!

О, желанье стать понятным,

Не становишься ли ты

Чем-то вовсе и обратным!

«Из мира Облачных Страниц…»^{671}

Из мира

Облачных

Страниц,

Разрозненных Двадцатым веком,

Одна из прилетевших птиц

Вдруг обернулась человеком

И там, где лунное ведро

Ушло в небесные чернила,

Свое летучее перо

О серп Венеры очинила:

"Всё станет на свои места,

Уход твой назовут утратой

В год от рождения Христа

Две тысячи девятьсот пятый,

А до тех пор доволен будь

И безмятежностью забвенья,

Ложась своей же гордой тенью

На собственный свой торный путь!"

"А! Предрекать одно и то ж

Мы любим: лишь в Грядущем слава

А вдруг придет скорей, чем ждешь,

Своя удача, величава!.."

Но с валуна вспорхнул он вдруг,

Как будто вовсе обессилел

Не я, а мой пернатый друг,

Которому я опостылел!

«Такое иногда бросишь…»^{672}

Такое иногда бросишь,

Что и не разберет никто,

Если даже и сам ты попросишь,

А лет через сто

Глядишь – совершенно понятный

Рассказ это был или стих,

И тут не пойдешь на попятный,

Если ты автор их!

«Кто нынче читает Парни́?..»^{673}

Кто нынче читает Парни́

^[494]

?

Покажите мне,

Где эти пушкинообразные па́рни?

Неужели это они

Патрулируют парами

На фестивале?

Я встречал атеистку, которая уверяла,

Что католики – не христиане,

А вы еще что-то толкуете о Шатобриане

^[495]

И слышал об экономисте,

Который об Адаме Смите

^[496]

Знал из «Евгения Онегина».

О, покажите его мне немедленно!

Все пути

На Парнас так извилисты и каменисты.

Невзгоды^{674}

Неспокойно

Доживаю

Остающиеся годы.

Так волнуют, оживая,

Отошедшие невзгоды…

Что же, их я не скрываю —

Я всегда хотел свободы!

«Кто Сроду Сочинял за одой оду…»^{675}

Кто

Сроду

Сочинял за одой оду,

Кто годы погружался в переводы,

Кто замыкался в эпос, точно в крепость,

А кто срывался в прозу, будто в пропасть!

Но с более обрывистого брега

Я без оглядки со всего разбега

Всегда кидался в лирику, как в реку,

И плыл, и плыл по этому потоку,

Как будто с грустью уносимый к устью,

А все-таки добрался до истока,

Наперекор плывя —

Навстречу Веку!

Королевна^{676}

Как королевна,

Спать ложась, корону

Снимает сонно и на коврик рядом ставит,

Вот так же и надменная осина

В траву роняет яркие листочки

Своей закатом озаренной кроны

В осенний вечер,

И кричат вороны

Вокруг Ея Высочества осины.

«Разрешаю одиночеству…»^{677}

Разрешаю одиночеству

Рано утром приходить, будить,

Называть по имени и отчеству,

Комнаты в порядок приводить.

Как откажешь одиночеству

Быть моим секретарем!

"День настал! Осуществим пророчества,

Деловую почту разберем!

А теперь уйди!"

Но одиночество

Мне в ответ: "А если я уйду,

И тебе остаться не захочется?"

– "Нет! Свою любимую я жду!

Провожать я не люблю. А встречею

Дорожу я ныне только с Ней

И Ее, недалеко ушедшую,

Вижу всё яснее и ясней!"

«Зачем тайник?..»^{678}

Зачем тайник?

При чем тайник?

Нет, не по тайникам рассовано

Всё множество картин и книг,

А люди в большинстве своем

И знать не знают, что о них

Написано и нарисовано.

Нам некогда! Мы устаем,

Внимаем только песнопеньицам,

Напетым в славу нам и в честь!

А книги не подобны пленницам,

Да только некогда прочесть!

«Я покупал газеты и журналы…»^{679}

Я покупал газеты и журналы

И накупил их целый килограмм,

Чтоб не забыть и чтобы ты узнала,

В чем смысл стихов, статей и телеграмм,

И как кого порою величают,

И как кого порой разоблачают,

И как кого еще не замечают

До неких пор!

«Увы, отнюдь не вся Вселенная…»^{680}

Увы, отнюдь не вся Вселенная

Приятным запахом охвачена,

Преобладает нечто тленное,

На изгниванье предназначено.

Не корчи из себя наивника,

Но будь и к смертным благосклоннее

И запах мертвого противника

Не выдавай за благовоние!

За исключеньем исключений^{681}

В чем смысл вечерних передач?

В угрюмом мире неудач

Всё состоит из злоключений,

За исключеньем исключений.

Здесь каждый господин – палач,

За исключеньем исключений,

И слуг своих он гнет в калач,

За исключеньем исключений.

И черств почти любой богач,

За исключеньем исключений,

И всюду стон стоит и плач,

За исключеньем исключений.

Ты это всё переиначь!

Пускай везде без исключенья

Людские кончатся мученья —

Нет у тебя иных задач!

Нечто третье^{682}

Делали одно,

А получалось

Неизменно что-нибудь другое,

Но и этим дело не кончалось…

Откровение благое

Отзвучать еще не успевало,

Но с отцами в спор вступали дети_

Волновало их уж нечто третье.

Новую ли веру порождали

Или вдохновенно возрождали

Невозвратные тысячелетья —

Вечно получалось

Нечто третье.

Думаю об этом и чужие

Расшифровываю размышленья

И заглядываю в чертежи я,

И разгадываю вычисленья.

И одно хочу предусмотреть я:

Чтоб прямая, выгнувшись дугою

И пространство одолев тугое,

Не свилась бы ни петлей, ни плетью,

Где, одно сменяя на другое,

Снова возникает

Нечто

Третье!

ПОЭМЫ

Адмиральский час^{683}

1

Парад. Толпы нестройный гул.

Бомонд

^[497]

вокруг премьер-министра.

«Шеренги, смирно! На к'раул!..»

Колчак идет, шагая быстро.

И помнишь – рейд. Республиканцы.

«Колчак, сдавай оружье нам!»

Но адмирал спешит на шканцы

^[498]

Оружье подарить волнам.

И море страшно голубое:

"Жить, умереть, не всё ль равно?

Лети, оружье золотое,

Лети, блестящее, на дно

^[499]

!"

А после – Омск. И пыльный май.

Киргиз трясется, желт и глянцев.

Его узорный малахай —

Экзотика для иностранцев.

Моторов шум, торговцев крик…

Капризничают интервенты.

Коверкать английский язык

Пытаются интеллигенты.

Самарцы

^[500]

в каждом кабаке

Свой «шарабан»

^[501]

горланят хором.

И о «великом» Колчаке

Бормочет пьяный под забором.

2

Над зданиями флаги ярки,

Но город сер и немощен.

За кладбищем, в воздушном парке,

Французских аппаратов стон.

Идут белогвардейцев взводы,

Перекликаясь и шумя;

Сторожевые пароходы

Плывут по Иртышу, дымя.

Вот к набережной мирный житель

Спешит, сопутствуем женой,

Смотреть, как черный истребитель,

Шипя, вползает в Омь кормой.

Стремительный автомобиль

Сбегает с наплавного моста.

Соленая степная пыль

Покрыла город, как короста…

И всюду – беженская тля.

Сенсации ей надо громкой:

"Вечерний выпуск! Близ Кремля

Пристрелен Троцкий незнакомкой!"

"Мсье Нулланс

^[502]

царскую семью

Увез в автомобиле крытом" —

Так уверяет интервью

С архангельским митрополитом…

А в общем – гниль. Эсерский вздор.

Конец бы этому кагалу

^[503]

!

И вот крадется, словно вор,

Посол казачий к адмиралу.

О том узнавшие •– молчат.

Лишь шепчут старые вояки,

Что волк морской степных волчат

Готовит к предстоящей драке.

3

А в «Люкс», «Буффало» и «Казбек»

^[504]

И в залы дорогих гостиниц

Глядит прохожий человек

С таким же чувством, как в зверинец.

Возможен ли народный гнев,

Дерзнут ли выступить повстанцы,

Когда туземок, опьянев,

Взасос целуют иностранцы?

Таков неписаный закон!

И коль француз угоден даме,

То русский хоть и возмущен,

Но удаляется задами…

Жара. И в дорогих мехах

Сопят красотки, как зверухи.

Делец хлопочет, впопыхах

Жилет не застегнув на брюхе.

Купить-продать он всё готов:

Валюта, спирт, медикаменты,

Не покупает лишь домов,—

Спокойней есть апартаменты.

Какие? – Например, экспресс.

Вы помните судьбы уроки?

В Самаре сел, а после слез

Ну, скажем, во Владивостоке…

Ах, стала б Хлоя

^[505]

в этот час

Беспутнее, чем Мессалина

^[506]

!

Ведь плата страсти: первый класс

От Омска прямо до Харбина.

А те, кто, честью дорожа,

Удобный пропускают случай,

Пусть путешествуют, дрожа,

В теплушке вшивой и вонючей.

4

Вот юноша (неловок он

В шинели длинной, офицерской),

Насилует здоровый сон

Он по ночам в таверне мерзкой.

Но юноша идет туда

Не пить и не забавы ради —

Поэтов сонных череда

Там проплывает по эстраде

И песенка у всех одна —

Читают медленно и хмуро,

Что к гибели присуждена

Большевиками вся культура…

Вот девушка, она мила.

Из Мани превратилась в Мэри.

Она присуждена была

Чекой Московской

^[507]

к "высшей мере".

За что? – Не всё равно ли вам!

И тень на личике невинном:

Она недоедала там

И… торговала кокаином.

Теперь: наряды, хлеб в избытке,

Театр, купанье в Иртыше,

Наикрепчайшие напитки

И жуть какая на душе.

5

Но алый пламень не погас,—

Он в хижинах мерцал нередко.

Угрюмых слов и дерзких глаз

Не уследила контрразведка.

И ночь была, и был мороз,

Снега мерцали голубые,

Внезапно крикнул паровоз,

Ему ответили другие.

На паровозные гудки

Откликнулся гудком тревожным

Завод на берегу реки

В поселке железнодорожном.

Центральный загудел острог.

Был телефонов звон неистов:

"Приказ: в наикратчайший срок

Прикончить пленных коммунистов!"

И быстро стих неравный бой.

Погибла горсть нетерпеливых.

И егеря трубят отбой.

У победителей кичливых

Банкеты, речи и вино.

И дам, до ужасов охочих,

Везет гусар в Куломзино

^[508]

Смотреть расстрелянных рабочих.

6

Был день последний бестолков.

«Падет ли Омск?» – кипели споры

Пьянчуг, а внутрь особняков

Уж заглянули мародеры…

А вечером, часам к восьми,

Просторы степи стали мглисты,

И, чтоб под Омском лечь костьми,

Вооружились гимназисты.

Но мягким снегом замело

Иртышский берег – поле боя.

И боя не произошло

^[509]

.

Без боя отдали былое.

Киргиз-погонщик закричал,

Затерянный в лохмах метели.

И, потянувшись на вокзал,

Обозы четко заскрипели.

Бегут вассалы Колчака,

В звериные одеты шкуры,

И дезертир из кабака

Глядит на гибель диктатуры.

Морозным утром город пуст.

Свободно, не боясь засады,

Под острый, звонкий, снежный хруст

Вступают красные отряды.

Буржуй, из погреба вылазь!

С запасом калачей и крынок,

Большевиков слегка страшась,

Идут молочницы на рынок.

Обосновавшись у лотка,

Кричит одна, что посмелее:

"Эй, красный, выпей молока,

Поди-кось нет его в Расее!"

1924

Правдивая история об Увенькае, воспитаннике азиатской школы толмачей в городе Омске^{684}

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Поручик отставной Петров с учениками был суров,

Не уставал напоминать:

«Политику извольте знать!»

Вот и сейчас, вошел он в класс:

"Испытывать я буду вас… Я говорил вам много раз —

Владыки сопредельных стран давно покорствуют России.

Так вспомним же: кокандский хан нам отправлял дары какие

В тысяча восемьсот тридцать первом году?

Ну-ну! Скорей ответа жду!

Ты отвечай, Нур Мухамед!

Молчишь? Не можешь дать ответ.

Не помнишь? Спросим Увенькая.

Ответствуй".

Увенькай встает и тотчас же ответ дает:

"Даров тех опись есть такая:

Бухарской сто локтей парчи, джюнгарской свиток чесучи

^[510]

,

Джелалабадские шелка

^[511]

, песку златого два мешка,

Монголы, взятые в полон, и элефантус, сиречь – слон"

^[512]

.

– "Ты прав! Ведом был белый слон. Скажи – дошел докуда он?"

– "Не доходя и до Тобольска, сдох элефант на Иртыше:

Слону студено было, скользко идти по первой пороше"-

– "Ты прав! Здесь нет слонам дорог.

Садись. За твой ответ пятерка.

А кто не выучил урок, тому сегодня будет порка!"

Истории учитель строг.

2

Полковник Шварц, угрюм с лица, имел отзывчивое сердце.

Для мальчугана-иноверца полковник заменил отца.

За стол садилися один простой обед делить по-братски —

Раб молодой и господин. Текла их жизнь по-холостяцки.

Спросил полковник:

"Ну, дружок, какой сегодня был урок?

Чему учили нынче вас?"

И начал Увенькай рассказ…

Воскликнул Шварц:

"Петров дурак! Он учит вовсе вас не так,—

Таит он, что кокандский хан в вышеозначенном году

Затеял дерзостный обман, себе, конечно, на беду.

«Глаза, мол, русским отведу, слона, мол, русским приведу!»

России в подданство просясь, сказав «покорствовать желаем»,

Переговоры вел с Китаем о том же самом хищный князь.

Вот и послал послов-пройдох… Но их назад мы завернули.

Не от мороза, а от пули индийский слон в степи подох!

Теперь ты понял, милый друг?

Учиться кончишь ты когда,—

Пошлем тебя туда, на юг, во туркестански города.

Разведывать ты будешь там, ходить за ханом по пятам.

Его повадки изучи. Тебя готовим в толмачи.

Но, если в дебрях той страны годок побудешь ты не зря,

Тебе и большие чины мы исхлопочем у царя!"

Шварц, речь закончивши, зевнул, лег на кушетку и заснул.

Раб потихоньку встал, идет из горницы на огород.

В траву он ляжет на обрыв и будет отдыхать, дыша

Прохладным ветром Иртыша. И книжку вынет и, раскрыв,

Займется чтеньем не спеша.

Та книга очень хороша!

3

Прекрасна книжка!

Как-то раз в воскресный день, после обедни,

Шел Увенькай в полдневный час из крепости в аул соседний,

Где жил приятель Садвокас.

Шел и мечтал, что Садвокаска нацедит четверть кумыса.

Вдруг видит: некая коляска стоит в степи без колеса

Пошел обратно с кумысом толмач дорогою прибрежной

И видит, что ямщик небрежный всё возится над колесом.

Вот два солдата трубки курят. Сверкают острия штыков

Седок поодаль брови хмурит и книжкой гонит мотыльков.

"Скажи, джалдас

^[513]

, он кто таков? Из ссыльных, что ли, поляков?"

Спросил толмач у ямщика.

И был ответ его таков:

"Сей барин не из поляков, из русских он бунтовщиков.

Его, должно быть, года три не выпускали из оков.

В Ялуторовск

^[514]

из Бухтармы

^[515]

на поселенье из тюрьмы

Его везем в коляске мы. С ним осторожней говори!

Его пугалися цари, страшилися государи!

Чтоб свергнули государя,

Сей барин подстрекал солдат

Четырнадцатого декабря

Двенадцать лет тому назад.

Вот он каков. Иди-ка, брат! Сюда приблизился ты зря".

4

Пошел толмач. Вдруг слышит крик. То окликает бунтовщик:

«Эй, друг киргиз, остановись! Продай, пожалуйста, кумыс!»

Подходит Увенькай, дает бутылку путнику.

И барин

Из горлышка прежадно пьет. Он говорит:

«Спасибо, парень! То не кумыс, а чистый мед!»

А книжку сунул он под мышку, не закрывая. В эту книжку

Глядит толмач. Там есть портрет.

Изображает он парнишку пятнадцати, не больше, лет.

Он, щеку подперев рукой, сидит, парнишка толстогубый,

Курчавый парень, белозубый… Узнать бы, кто это такой?

"Напился! Больше не хочу! – промолвил путник толмачу.—

От жажды гибнул я. Ты спас. Возьми двугривенный, джалдас!"

Толмач ответил:

"Полдень жарок, песок в степи кругом горяч.

Пусть будет, что тебе в подарок я дал кумыс!"

– "Я не богач! —

Воскликнул путник.—

Но с лихвою

Я твой подарок отдарю!" —

И трубку с львиной головою он протянул.

«Я не курю!»

– «Так что же дать знакомства ради? Ну, вот – серебряная брошь».

Увенькай, на книжку глядя, молчал и думал:

«Сам поймешь!»

Так получил он эту книжку в обмен на чашку кумыса,

И всё узнал он про парнишку, чьи так курчавы волоса.

Воскликнул пылко бунтовщик:

"Мой друг, хочу тебя обнять

За то, что ты любитель книг!"

Смеялись конвоиры.

Гнать

Им мальчугана было лень,—

Был зноен, душен этот день,

Смерчи клубились на дорогах…

5

"В ауле, на своих порогах

^[516]

,

Черкесы праздные сидят.

Сыны Кавказа говорят

О бранных, гибельных тревогах…"

Но что это? Шуршат шелка. И чья-то нежная рука,

Легка, душиста, горяча, вдруг промелькнула у плеча.

Кто обнимает толмача?

Кто говорит:

"Бонжур, мой друг! Ах, как забавен твой испуг!

Как ты краснеешь, ай-ай-ай! Что ты читаешь, Увенькай?"

Молчит толмач. А к книге тянется девическая рука,

Алеет нежная щека за кружевом воротника…

Архиерейская племянница, как ты стройна и высока!

Девица спрашивает ласково:

"О Увенькай! Давно ль ты глух?

Я вижу – «Пленника кавказского»

Читаешь ты. Прочти же вслух!

Я знаю: «…на своих порогах, черкесы праздные сидят»,

О чем черкесы говорят?

Ну-ну! Читай мне всё подряд, о чем черкесы говорят.

Но обожди… Последний лист в сей книжице почти что чист,

Здесь окончание стишка…"

Метнулась девичья рука, и нет последнего листка.

"У, ити-бала, собачья дочь, листок ты рвешь из книги прочь

Зачем листы ты рвешь из книг?" —

Хотел толмач промолвить вслух,

Но стал горяч, шершав и сух неповоротливый язык,

От злобы захватило дух.

А дева прячет за корсаж посеребренный карандаш.

"Вот письмецо! Не мни, не мажь.

Полковнику его отдашь!"

6

Чертополох прильнул к полыни, лопух обнялся с беленой.

Бушует зелень на вершине стены старинной крепостной.

Бушует зелень. Ветер жарок. Он южный, он жужжит и жжет

Врывается под своды арок старинных крепостных ворот.

Его гуденье, шелестенье заполнило ночную мглу.

Шумя, колышутся растенья на старом крепостном валу.

Такие ночи лишь в июле случаются в краю степном.

Казак стоит на карауле на бастионе крепостном,

И вдруг он слышит: кто-то дышит, вот вздох и снова тихий вздох.

«Эй, кто там ходит, кто там бродит, гнет на валу чертополох?» —

Казак вскричал:

"Ау, ребята! То не сержантова ль коза? Лови ее!

Пошла куда-то!"

Молчи, казак! Протри глаза!

Не выйдешь ты из-под аресту, а то и выдерут лозой,—

Как смел полковничью невесту назвать сержантовой козой!

7

На бруствере сух хруст песка, тропиночка узка.

И слышится издалека, как плещется река.

Раздался голос:

"Не споткнитесь. Поберегите глаз. Здесь карагач

^[517]

".

– "Не беспокойтесь. Была я здесь не раз".

– «Любовь моя, вы не боитесь гулять здесь в поздний час?»

– «Я не боюсь, мой храбрый витязь. Надеюсь я на вас!»

– «Любовь моя, вы знаете – в степях опять мятеж!»

– «Ах, вечно у кочевников мечты одни и те ж!»

– "Верны нам ханы. Но на ханов чернь ополчается везде.

Бунтовщик Исатай Тайманов восстал в Букеевской орде,

А также Утемисов

^[518]

некий творит преподлые дела.

Молва об этом человеке по всем аулам проплыла".

– "Они ж далёко!"

– "За Уралом. Но и у нас найдешь таких.

Из Каратау

^[519]

мне доносят о подлых шайках воровских.

Там есть в горах один мятежник. Воззвал: "Страшитесь, я приду!

Веду я бедных на богатых, я счеты с крепостью сведу".

Мятежник сей наказан будет, в большую попадет беду —

В тысяча восемьсот тридцать шестом году

Не может быть нападенья на Омскую крепость!"

– "Ведь это ж наглость и нелепость! – в ответ невеста говорит.—

Коль сунется мятежник в крепость, ему жестоко нагорит!

Где ж он теперь, кайсак

^[520]

мятежный?"

– "Близ укрепленья Каралы!

Но вы не бойтесь, друг мой нежный, ему куются кандалы.

Для супротивного кайсака уже куются кандалы.

Я сам их кузнецам заказывал, они крепки и тяжелы!"

Тут южный ветер из пустынь дохнул, пахуч, горяч.

Шарахнулись ковыль, полынь, и дрогнул карагач.

И девушки раздался вздох,– вдруг вспомнила она,

Что цепок здесь чертополох, дурманит белена.

«Сколь сладко пахнет здесь травой! Лопух – и тот расцвел!»

На бастионе часовой глаза во тьму отвел.

Блуди, коза, блуди, коза, смущай народ честной,

Близка военная гроза над крепостной стеной!

Близка гроза иль далека – тоска у казака.

На бруствере уже замолк тяжелый хруст песка.

Замолк песка тяжелый хруст, и бруствер как бы пуст

И лишь чертополоха куст дрожит в горячей мгле.

Папахи мех курчав и густ. Уста коснулись уст.

Скрипит трава, трещат стебли, прижатые к земле…

8

Устроил бал полковник нынче. Гостей ведет в парадный зал

Мечи, изогнутые клынчи

^[521]

, кольчуги, шлемы показал.

"Коллекция моя прекрасна, живу я в Омске не напрасно —

Люблю я Азию ужасно, ее мне будущее ясно!

Эй, Увенькай, подай бокал!"

Созвездия сияют свеч в высоких медных канделябрах

Полковник произносит речь:

"Друзья, подымем тост за храбрых,

Что супротив бунтовщиков в немирные уходят степи.

Бунтарь закован будет в цепи! Здесь не Коканд

^[522]

, здесь не Кашгар

^[523]

!

Пошлем две сотни казаков,– тяжелый нанесем удар

Эй, Увенькай, сними со свеч нагар!"

Исполнил приказанье раб и возвращается на место.

Глядит – наряднее всех баб сидит хозяйская невеста.

Звать на казахском языке таких красавиц «Айналаин»

^[524]

,—

Браслет сверкает на руке, румянец пышет на щеке.

А сколько ласки в голоске!

Красива. Молодец хозяин!

«Эй, Увенькай, подай вина для госпожи!»

И пьет она,

И молвит важно, как хозяйка:

"Спасибо, милый Увенькайка!

Ты жив, кавказский пленник наш? Ты будешь мне любимый паж!

Полковник, раб ваш – милый парень, вид расторопный у него.

Но не пойму я одного – он куплен или кем подарен?"

9

"О, это дело было так,– сказал полковник.—

Есть у Тары

^[525]

Екатерининский маяк. Там торг.

Киргизы и татары,

Калмыки и джюнгарцы даже порой съезжаются туда.

Там производится всегда рабов свободная продажа.

Мальца купил я у монгола за три с полтиной серебром

Крестил мальчишку, отдал в школу – пусть вспомнит он меня добром.

И знаете, к нему не строг. В жестокости не вижу прока.

Случается, что дам щелчок, когда не выучит урока,

Но обижать – помилуй бог!

Нет! Он оплачен серебром, ему забот нет ни о чем,

Пусть вспомнит он меня добром, он будет бойким толмачом.

Он уже и теперь не только по-русски,

Но и по-арабски и по-китайски хорошо читает и пишет…"

Всю Увенькай беседу слышит. Стоит потупившись, не дышит…

Всё знает Увенькай, всё помнит: родной аул, войну, разгром,

Монгольский плен и путь на рынок, маяк, стоящий за бугром,

Приезд полковника… Полковник платил казенным серебром.

Раб знает, для чего он куплен и отдан в школу толмачей:

Чтоб, с виду будучи не русским, знать тайну всех чужих речей.

Он знает: выучат законам, да и пошлют потом шпионом

Разведывать в Кокандском царстве, где не смолкает звон мечей,

Где не смолкает свист камчей

^[526]

, где камень гор еще ничей.

Там убивают толмачей… А ведь в Коканд пошлют, ей-ей!

Затем и обучают смеяться, хитрить, кланяться.

«Он сколько лет у вас останется?»

– "Покуда в школе толмачей".

Заулыбалась, вся румянится архиерейская племянница.

К полковнику прижалась. Тянется шлейф ее платья.

И они уходят в глубину зала, где тускло млеют созвездия свечей.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

По воле юной новобрачной преобразился дом невзрачный:

Фарфор в столовой, бархат в спальной,

Блестит в гостиной пол зеркальный.

Преображенная квартира для Увенькая не мила,

Она до свадебного пира куда уютнее была.

Былой уют, о, где ты, где ты?

Табак, бутылки, пистолеты

Валялись в куче под столом…

Так, размышляя о былом,

Толмач сидит один на кухне.

Он грустен. Холода пришли.

Вся крепость в ледяной пыли, снега дорогу замели.

"Эх, гасни, печь, свеча, потухни,

Казенный дом, рассыпься, рухни,

Исчезни, Омск, с лица земли!" —

Так он колдует про себя.

Вдруг сзади подошла хозяйка-

"Давно хочу спросить тебя,

О чем грустишь ты, Увенькайка?"

Он вздрогнул.

Юной госпоже без размышленья дал ответ он,

Как будто он давно уже хотел ей рассказать об этом-

"Ой, Айналаин! Тяжко мне. Грущу я по родной стране

Когда на степь в окно взгляну, в родную хочется страну'

О, в ту страну, что я по праву

Считаю родиной. На славу Сары-Ишик-Отрау

^[527]

,

Страна «Тулуп-носить-кончай»

Прекрасный, дальний, теплый край!

Когда-то я вернусь туда?!"

Сказала Айналаин:

"Да?

Ах, бедненький! Ты – омский пленник?

Поди и принеси сюда

Березовый мне тотчас веник.

Ну, живо, знатный иностранец! Кому хозяйка говорит!"

Разгневалась она. Румянец багровый на щеках горит.

Схватила веник. И, спеша, за листиком сдирает листик.

"Вот розга будет хороша! Вот это будет добрый хлыстик!

Ты захотел в родимый край? Тебе, наш пленник, с нами скучно?"

И был наказан Увенькай полковницей собственноручно.

2

Из Петербурга к Омску возок казенный

Летит в сопровожденье охраны конной.

Трубит над степью ветер неумолчный,

Метет он снег по степи, сухой и колкий.

В оврагах завывают степные волки.

И съёжился в кибитке чиновник желчный,

Весь тонет в шубе волчьей, до треуголки.

А позади кибитки драгунов трое.

Они перекликаются между собою:

А ну, успеть бы, братцы,

До крепости добраться!

К двадцатому бы марта".

– "Уж надо постараться".

– «Поспеть бы хоть к апрелю!»

– "Успеем раньше, братцы,

До крепости домчаться!

Ведь мчимся, аж взопрели!"

Беседуют драгуны:

"Везем предмет чугунный,

Тяжелый очень.

Он в ящик заколочен".

– «Вот бы узнать, что это такое!»

Им не дает покоя знать, что это такое,—

Пули, бомбы, таможенные пломбы?

Черт его знает, что это такое!

И вот на остановке, распив бутыль перцовки, драгуны стали прытки

Идут к кибитке:

"Что это такое мы везем в подводе

В Омск из Петербурга, ваше благородье?"

Слышно из кибитки:

"Всего тут есть в избытке —

Кнуты, колодки, орудия для пытки, свинец лить в глотки.

Бунтовщикам проклятым, киргизцам злобным

Да болтунам-солдатам, тебе подобным!"

3

"Тебя сегодня в школу не отпускаю,– полковница сказала Увенькаю.—

Мне на базар сходить сегодня нужно, боюсь, что завтра будет и вовсе вьюжно.

Пойдёшь и ты со мной нести покупку.

Возьми корзинку и подай мне шубку".

Трубит восточный ветер, метель пророча.

Он мучит, жжет и колет, летя навстречу.

Из труб нисходят дымы обратно в печи.

Еще жесточе

Вьюга будет к ночи.

Она исщиплет веки, залепит очи.

Так злы зимы восточной последние потуги.

Ну, что же! В час урочный взвивайтесь, вьюги!

Метет буран, но торг идет горячий на площади.

Шумит базар казачий

^[528]

.

В рядах мясном, молочном, рыбном, птичном

Идет хозяйка с видом безразличным.

И в лавочках свечных, мучных и хлебных

Не слушает она речей хвалебных,

Что произносят на степных наречьях

Торговцы в шубах козьих и овечьих

И в малахаях песьих, лисьих, волчьих.

Полковница везде проходит молча.

Какое ей дело до всякой базарной сволочи!

Тут Увенькай увидел Садвокаса.

Привез дружок продать сыры и мясо.

Сказал он тихо:

"Увенькай, здорово!

Сырым-Батыр

^[529]

в степи явился снова.

В орде Букея

^[530]

позади Урала

На хан Джангира

^[531]

вольница восстала!"

…Но говорить им удалось немного,—

Полковница на них взглянула строго.

Во взоре том угроза и острастка.

Сказал толмач:

«Прощай, о Садвокаска!»

А Садвокас:

"Прощай, о Увенькайка!

Как вижу я – строга твоя хозяйка!"

И скрылся Садвокас среди кайсаков.

Он затерялся, с ними одинаков.

Домой идут.

Сеть кружев вьюжных

Опутала редут.

Со стен наружных

Свисают на форштадт гирлянды снеговые.

Но что это кричат на вышках часовые?

«Гей! Тройки степью мчат!»

– "Наверно, из России!"

4

Полковник, отобедав молча,

Встает.

«Я снова должен в полк!»

Откинул кучер полость волчью.

Бич свистнул. Скрип полозьев смолк

В проулочке…

"О боже, боже! —

Полковница вздыхает.– Ах!

Так каждый день одно и то же…"

В окно взглянула. Ну, и что же?

Да то же самое!

В снегах

Вся крепость тонет.

Ветер гонит

На бастионы снежный прах.

Полковник скрылся в зданье штаба.

Домой вернется он не скоро.

По карте крупного масштаба

Он реки, горы и озера

Страны киргизской

^[532]

изучает.

Он в штабе. А жена скучает!

Ничто его домой не манит.

Полковник занят, очень занят!

О, неужели выстрел грянет на бастионе крепостном?

Когда ж, когда ж покой настанет

В стране киргизской, в краю степном?

Когда? Об этом мы не знаем. Все лживы. Никому не верь.

И вот беседу с Увенькаем ведет хозяйка через дверь:

«Эй, Увенькай!»

– "Я слышу вас".

– "О чем беседовал в тот раз

Ты на базаре целый час с киргизом? Кто он?"

– «Садвокас».

"Мне наплевать, что Садвокас. О чем беседа шла у вас?

Ты бормотал: «Сырым-Батыр»".

– «Нет, я спросил: „Что стоит сыр?“ Сыры он продавал овечьи».

– «Не головы ли человечьи?»

– "Нет, госпожа. Овечий сыр!

Я говорил: «Твой сыр хорош!»".

– "Ложь!

Я не верю! Всё ты врешь. Беседа не о том была!"

О, подлый раб! Он полон зла.

Он, верно, рад, что Карала

^[533]

на крепость Омскую восстала!

В степях, где мрак, в степях, где мгла,

Свистит аркан, гудит стрела —

Его сородичей дела!

У, подлый раб! Его б драла весь день, раздевши догола!

Всю ночь бы провела без сна, его драла бы докрасна.

Всего бы плетью исхлестала!

Полковница с кровати встала

И медленно выходит в зал.

Там, на стене, среди забрал,

Кольчуг, шеломов и щитов

Висит коллекция кнутов, камчей, бичей, плетей, хлыстов.

Есть у полковника хлысты – одни толсты, другие гибки

О подлый раб, узнаешь ты, как строить за дверьми улыбки!

Вот что-то ощупью взяла и медленно к дверям пошла.

Был смутен, беспокоен взор.

Но до порога не дошла —

В окошке всколыхнулась мгла

И дрогнул ледяной узор на изморози стекла.

То грянули колокола. К вечерней службе звал собор.

5

Гудят, гудят колокола!

Пустынна улица была.

Спала. Но вот из-за углов вдруг появляются солдаты

Хруст снега. Гром колоколов, как орудийные раскаты

Идут саперы, и стрелки,

И пушкари, и казаки.

Идут толпой, идут не в ногу, спешат, бегут через доро

г

'

И тени их, мелькнув в окне, скользнув по каменной стен

Напоминают о войне.

Тогда, почувствовав тревогу,

Кричит хозяйка:

"Увенькай!

Скорее шубу мне подай:

Пойду и я молиться богу!"

Она готова в путь. Но вдруг во все окошки слышен стук.

«Хозяйка дома, казачок?»

Влетают девы на порог

И, не снимая шубок даже, лишь распахнув их на груди,

Бегут к полковнице:

"Куда же идти ты хочешь? Погоди!

Из Петербурга весть пришла!.."

…Вотще звонят колокола.

Великопостные напевы вотще в соборе тянет хор.

Теперь уж не поспеть в собор…

Взволнованно щебечут девы:

«Он был курчавый, как араб!»

– "Он был ревнив. Поэты пылки!"

– «Его убить давно пора б!»

– «Он яд развел в своей чернилке!»

– «На грех вернулся он из ссылки!»

– «Он неискусный был стрелок!»

– «Ну, вот! Палил он даже сидя!»

– «Ах, как ужасно!»

– «Некролог прочтете в „Русском инвалиде“»

^[534]

.

И долго девы лепетали про Николя, про Натали

^[535]

.

Но наконец они ушли. И стало пусто в темном зале.

И снова вьюжный вечер длится. Одна полковница томится.

Столица! Шумная столица!

В кавалергарда

^[536]

на балу