Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Леонид Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

И богатырские шлемы

^[102]

,

Помню и фильмы, что были

Немы и вовсе не немы.

Помню я

Лестниц скрипучесть

И электричества тленье.

Помню я буйную участь

Нашего поколенья.

1954

«Звонят в Елоховском соборе…»^{140}

Звонят в Елоховском соборе

^[103]

.

И это значит – понимай,

Что вслед за пасхой очень вскоре

Придет весенний праздник Май.

А эта девочка на рынке

Торгует птичками. Блестят

Очаровательные спинки

Кустарно сделанных утят.

«Ответь, какой ты воск топила?»

– "Я в нефтелавочку зашла,

Свечей церковных накупила

И на утят перелила".

Ведь вот судьба твоя, художник!

Таков блаженный твой удел,

Наивный основоположник

Новейших форм старинных тел.

Творим мы из чего-то что-то,

А что творим мы из чего —

Не ваша, умники, забота,

И в том – искусства торжество!

1954

Музыкальный ящик^{141}

Что песня?

Из подполья в поднебесье

Она летит. На то она и песня.

А где заснет? А где должна проснуться,

Чтоб с нашим слухом вновь соприкоснуться?

Довольно трудно разобраться в этом,

Любое чудо нам теперь не в диво.

Судите сами, будет ли ответом

Вот эта повесть, но она – правдива.

Там,

Где недавно

Низились обрывы,

Поросшие крапивой с лебедою,

Высотных зданий ясные массивы

Восстали над шлюзованной водою.

Гнездится

Птица

Меж конструкций ЦАГИ

^[104]

,

А где-то там,

За Яузой,

В овраге, бурля своей ржавеющею плотью,

Старик ручей по черным трубам скачет.

Вы Золотым Рожком

^[105]

его зовете,

И это тоже что-нибудь да значит.

…Бил колокол на колокольне ближней,

Пел колокол на колокольне дальней,

И мостовая стлалась всё булыжней,

И звон трамвая длился всё печальней.

И вот тогда,

На отдаленном рынке,

Среди капрона, и мехов, и шелка,

непроизвольно спрыгнула с пластинки

Шальная патефонная иголка

И на соседней полке антиквара

Меж дерзко позолоченною рамой

И медным привиденьем самовара

Вдруг объявился

Ящик этот самый.

Как описать его?

Он был настольный,

По очертаниям – прямоугольный,

На ощупь – глуховато мелодичный,

А по происхожденью – заграничный.

Скорей всего он свет увидел в Вене,

Тому назад столетие, пожалуй.

И если так – какое откровенье

Подарит слуху механизм усталый?

Чугунный валик, вдруг он искалечит,

Переиначит Шуберта и Баха,

А может быть, заплачет, защебечет

Какая-нибудь цюрихская птаха,

А может быть, нехитрое фанданго

^[106]

С простосердечностью добрососедской

Какая-нибудь спляшет иностранка,

Как подобало в слободе немецкой,

Здесь, в слободе исчезнувшей вот этой,

Чей быт изжит и чье названье стерто.

Но рынок крив, как набекрень одетый

Косой треух над буклями Лефорта

^[107]

.

И в этот самый миг

На повороте

Рванул трамвай,

Да так рванул он звонко,

Что вдруг очнулась вся комиссионка,

И дрогнул ящик в ржавой позолоте,

И, зашатавшись, встал он на прилавке

На все четыре выгнутые лапки,

И что-то в глубине зашевелилось,

Зарокотало и определилось,

Заговорило тусклое железо

Сквозь ржавчину, где стерта позолота.

И что же?

Никакого полонеза,

Ни менуэта даже, ни гавота

^[108]

И никаких симфоний и рапсодий,

А громко так, что дрогнула посуда,—

Поверите ли? – грянуло оттуда

Простое: «Во саду ли, в огороде…»

^[109]

Из глубины,

Из самой дальней дали,

Из бурных недр минувшего столетья

Где дамы в менуэте приседали,

Когда петля переплеталась с плетью

Когда труба трубила о походе,

А лира о пощаде умоляла,

Вдруг песня:

"Во саду ли, в огороде,—

Вы слышите ли? —девица гуляла!"

1954

«Закрывались магазины…»^{142}

Закрывались магазины,

День кончался, остывая;

Пахли туфлей из резины

Тротуар и мостовая.

В тридцатиэтажном зданье

Коридоры торопились

Опустеть без опозданья,

А внизу дома лепились.

Средь конструкций, и модерна,

И ампира, и барокко

Этот день, шагая мерно,

Вдаль ушел уже далеко.

Вот смотрите! Это он там,

Он, который нами прожит,

А для стран за горизонтом —

Только будущий, быть может.

Он у нас не повторится,

А у них еще начнется

В час, когда на ветке птица

Поутру едва очнется.

1954

Голоса^{143}

Мне

Не дает уснуть

Хор смутных голосов…

Я не хочу замкнуть

Пространство на засов,

И голоса кричат,

Стучат в железо крыш,

Трещат и верещат:

"Услышь,

Услышь,

Услышь!"

Всё это про меня,

Всё это обо мне —

Возня и стрекотня

В распахнутом окне,

В летящих облаках,

Покрывших небеса,—

На разных языках

Земные голоса.

О, эти голоса!

Я вслушиваюсь в них.

Но чей. же раздался

Отчетливей других?

Мой голос

Этот вот.

Велик он или мал,

Я, не боясь невзгод,

Упорно поднимал;

Его я возвышал,—

О нет, я не молчал,—

И пусть он не решал,

Но всё же он звучал,

Поддержан, заглушён,

То тайный, то прямой,

Каков бы ни был он,

Он мой,

Он мой,

Он мой!

И вам я заглушить

Не разрешу его,

И за меня решить

Не дам я ничего!

1954

«По существу ли Эти споры?..»^{144}

По существу ли

Эти споры?

Конечно же, по существу!

Рассудок может сдвинуть горы,

Когда мешают эти горы

Увидеть правду наяву.

По существу ли

Свищут пули?

Конечно же, по существу!

И что бы там они ни пели,

Но ведь огонь-то в самом деле

Идет не по абстрактной цели,

А по живому существу.

Огонь

Идет по человеку!

Все тяготы он перенес,

И всех владык он перерос,—

Вот и палят по человеку,

Чтоб превратить его в калеку,

В обрубок, если не в навоз.

Итак,

К какому же решенью

Он, человек, пришел сейчас?

Он, человек, пришел к решенью

Не быть ходячею мишенью

Для пуль, и бомб, и громких фраз

И человек вступает в споры,

Конечно, только для того,

Чтоб, не найдя иной опоры,

Взять и однажды сдвинуть горы

С пути людского своего!

1954

Никогда^{145}

Никогда,

Никогда,

Никогда

Не бывало такого июля!

Никогда

Ни земля, ни вода,

Ни амбары, ни хлевы, ни ульи

Не бывали такими еще,

И таким никогда не бывало

Это солнце и так горячо

Толщу вечных мерзлот не гревало.

Не бывала

Вот так никогда

Степь в смерчи пылевые одета.

Ни в какие

Былые года

Не умело горячее лето

Так искусно над нами возвесть

Облаков вавилонские башни

^[110]

.

Но летит

Из Исландии весть:

Обнажились там старые пашни.

Лет семьсот под корой ледяной

Прозябали те земли незримо;

Жизнь вернул им не то чтобы зной,

А сырое дыханье Гольфстрима.

И теперь

Ото льда —

Ни следа,

Вековые разбиты оковы!

Вот и вздумай сказать:

Никогда,

Никогда не бывало такого!

Нет!

Где глетчер,

Где вечный был лед,

Снова будут пахать, будут сеять

И, когда это семя взойдет,

Будут перелопачивать, веять…

И дыхание талого льда

До меня долетает с заката.

Значит,

Нет

Никаких

Никогда,—

Есть когда-нибудь

Или когда-то.

Это так!

Но какое-то «но»

Существует и существовало…

Знаю:

Скоро случиться должно,

Что еще никогда не бывало!

1954

Градус тепла^{146}

Все-таки

Разрешилась,

Больше терпеть не могла,

Гнев положила на милость.

Слышите:

Градус тепла!

И через зимние рамы

Школьный доносится гам,

К небу возносятся гаммы,

Чтенье идет по слогам.

И на спортивных площадках

Лед под покровом воды

В трещинках, в отпечатках,

Будто цыплячьи следы.

Знаете, что это значит?

Это ведь он наконец

Прямо над лужами скачет,

Градус тепла, как птенец.

Что уж он хочет, малютка,

Как уж он будет расти,

Как уж до первопутка

Он ухитрится дойти —

Кто его знает! Но радость

Всем нам весна принесла.

Вы понимаете: градус,

Благостный

Градус

Тепла!

1954

Снег тает…^{147}

Вот

Тает снег…

И всё, что мир из рук

Ронял к ногам во время стуж и вьюг,

Теперь вытаивает.

Вот оно —

Всё, что зимой в снегах погребено:

Перчатки, шпильки, ржавые крючки,

Афиш громадных мелкие клочки,

И капли слез, которые мороз

Исторг из глаз, и дробный след колес,

Который был еще в осенней мгле

Запечатлен на стынущей земле,

И всё другое, что зимой в сугроб

Заброшено подальше от жилья.

Снег тает…

Сунув шубу в гардероб,

Поспешно обнажается земля,

Чтоб облачиться с ног до головы

В одежду из сверкающей листвы.

1954

Вечерело… Луч закатный^{148}

Вечерело…

Луч закатный,

Удлиняясь мало-мальски,

Прямо в город необъятный

Глянул смутно, по-февральски.

Потеплел он

И смягчился,

Перестал на всё коситься.

Наконец-то научился

К людям лучше относиться.

1954

Сон женщины^{149}

Добрая женщина,

Пожилая,

Мне рассказала, что видела сон —

Будто бы с неба спустился, пылая,

Солнечный луч, и попался ей он

В голые руки, и щекотно, колко

Шел сквозь него электрический ток…

Кончик луча она вдела в иголку —

Вздумала вышить какой-то цветок,

Будто из шелка…

И тем вышиваньем

Залюбовался весь мир, изумлен.

Женщина, с искренним непониманьем,

Робко спросила: «К чему этот сон?»

Я объяснил ей, что сон этот – в руку!

Если уж солнцем пошла вышивать —

Это не склоку сулит и не скуку

И неприятностям тут не бывать,

Это навеяно воздухом вольным!

Ведь не способна ни рваться, ни гнить

Даже в ушке этом тесном игольном

великолепная светлая нить.

"Будьте,– сказал я,– к удаче готовы!

Так не приснится и лучшей швее

В перворазрядном большом ателье".

Женщина робко сказала:

«Да что вы!»

1954

Художник^{150}

Художник

Писал свою дочь,

Но она,

Как лунная ночь,

Уплыла с полотна.

Хотел

Написать он

Своих сыновей,

Но вышли сады,

А в садах —

Соловей!

И дружно ему закричали друзья:

«Нам всем непонятна манера твоя!»

И, так как они не признали его,

Решил написать он себя самого.

И вышла картина на свет изо тьмы,

И все закричали ему:

«Это мы!»

1954

Вьюги^{151}

Бывают такие весенние вьюги,

Когда леденеют трамвайные дуги

И глухо волнуется всё меховое,

Как будто живое, как будто живое,

Как будто бы к жизни вернуться охота

Всему, что убито,– от старца енота

До самой последней ничтожной зверюги-

Бывают такие тревожные вьюги!

1955

«Хочется Сосредоточиться…»^{152}

Хочется

Сосредоточиться

И припомнить,

Как за шагом шаг

Этот мир рождался,

Чтоб упрочиться

В первобытном хаосе;

И как

Приходилось в этом мире,

Созданном

Собственною кровью

И трудом,

Подыматься к звездам,

Скупо розданным

Прямо с неба

В сумраке седом;

Совладать со всяческою нечистью,

Делать всё,

Чтоб вновь не грянул бой;

Столковаться с целым человечеством

И остаться

Всё ж

Самим собой!

1955

«Да, Многое исчезло без следов…»^{153}

Да,

Многое исчезло без следов.

Всего не в силах даже перечесть я:

Освобождаем тело городов

От пыльной паутины проводов,

которых только путались известья.

И свищут нам ракеты в небесах,

Дед-пропеллер может и на отдых.

И, словно о фрегатах в парусах,

Мы думаем теперь о пароходах.

Пар! Отпыхтел свое он и уплыл.

И хорошо, и тосковать не станем

О том, что топок антрацитный пыл

Мы заменили внутренним сгораньем.

Уйдет и паровой локомотив

В мир памятников древности печальной

И мы его, слегка позолотив,

На пьедестал у площади вокзальной

Поставим и решеткой оградим,

И быстро человечество забудет,

Каким на вкус был паровозный дым,—

Им лишь романтик упиваться будет.

Но, смутно помня о его судьбе,

Ведь мы-то сами жить не перестанем,

Ведь мы-то не покажемся себе

Таким же точно вот воспоминаньем.

Ведь мы, природу недопокорив,

От дела не откажемся устало

И, волосы себе посеребрив,

Не ринемся, кряхтя, на пьедесталы —

Туда, откуда дворник помелом

Клочки афиш сгоняет со ступенек.

Ведь мы-то не окажемся в былом!

Что ты об этом скажешь, современник?

1955

Нагая истина^{154}

Не правы те, кто истину нагую

Считают голой,

Считают голой истину нагую

И невеселой.

Ведь вот сейчас, когда в разгаре лета

Хлеб колосится,

Естественно, что истина одета

В цветные ситцы…

А день придет – она под черно-бурой

Своей лисою

В декабрьской бездне, облачной и хмурой,

Блеснет красою.

Но есть часы, когда в моторном шуме

Над нами всеми

Она витает в кожаном костюме,

В пилотском шлеме.

И мчится ввысь, ее оберегая,

Голубок стая,

Чтоб воссияла истина нагая

Весьма простая.

1955

Шквал^{155}

И снова

Мир

За что-то впал в немилость:

Промчался вихрь, напитан дымной пылью,

Как будто бы, поджав стальные крылья,

Какая-то промчалась эскадрилья

И, глухо взвыв, за горизонтом скрылась.

И рожь в полях коленопреклонилась,

Но распрямилась, хоть не без усилья,

И охнуло колосьев изобилье,

И равновесие

Восстановилось.

1955

Заводы^{156}

Похолоданье.

Вихри пыльные.

И солнце, голову склонив,

Свои лучи, уже бессильные,

Дарит пространству сжатых нив.

Вода в канавах стынет ржавая.

Вот-вот замерзнут все пруды.

Но за заставой

Величавые

Шумят заводы,

Как сады!

1955

Первооткрыватель^{157}

Гидролог

Или не гидролог,

Ты не был глух и не был слеп,

И путь твой был суров и долог

В пустыне, где не зреет хлеб.

Она вставала из полыни,

Горько-соленая заря,

И знал ты: в глубине пустыни

Кипят подземные моря.

К земле ты нагибался часто,

Отыскивая неспроста

В пластах то отпечаток ласта,

А то и рыбьего хвоста.

Пусть были временем затерты

Едва заметные следы,

Но видел ты каналы, порты

И будущие сады.

Тебя считали фантазером,

Который вечно ходит вброд

По испарившимся озерам,

Всё делая наоборот.

Но видел ты, как, воду пеня,

Идут к причалам корабли.

Нет, не терял ты представленья

О будущем

Своей земли!

1955

Дедал^{158}

И вот

В ночном

Людском потоке

Мою дорогу пересек

Седой какой-то, и высокий,

И незнакомый человек.

Застыл он

У подножья зданья,

На архитектора похож,

Где, гикая и шарлатаня,

Толклась ночная молодежь.

Откуда эта юность вышла

И к цели движется какой?

И тут сказал мне еле слышно

Старик, задев меня рукой:

"С Икаром мы летели двое,

И вдруг остался я один:

На крыльях мальчика от зноя

Растаял воск. Упал мой сын".

Я вздрогнул.

«Что вы говорите?»

– "Я? Только то, что говорю:

Я лабиринт воздвиг на Крите

Неблагодарному царю

^[111]

.

Но чтоб меня не заманили

В тот лабиринт, что строил сам,

Себе и сыну сделав крылья,

Я устремился к небесам!

Я говорю: нас было двое,

И вдруг остался я один.

На крыльях мальчика от зноя

Растаял воск. Упал мой сын.

Куда упал? Да вниз, конечно,

Где люди, по своим делам

Стремясь упорно и поспешно,

Шагали по чужим телам.

И ринулся я вслед за сыном.

Взывал к земле, взывал к воде,

Взывал к горам, взывал к долинам.

«Икар! – кричал я.– Где ты, где?»

И червь шипел в могильной яме,

И птицы пели мне с ветвей:

"Не шутит небо с сыновьями,

Оберегайте сыновей!"

И даже через хлопья пены

Неутихающих морей

О том же пели мне сирены:

«Оберегайте дочерей!»"

И этот голос в вопль разросся,

И темный собеседник мой

Рванулся в небо и унесся

Куда-то прямо по прямой.

Ведь между двух соседних точек

Прямая – самый краткий путь,

Иначе слишком много кочек

Необходимо обогнуть.

И как ни ярок был прожектор,

Его я больше не видал:

Исчез крылатый архитектор,

Воздухоплаватель Дедал!

1955

Ночью^{159}

Этой

Ночью,

Ночью летней,

Вьется хмель тысячелетний

По железу,

По бетону,

По карнизу,

По балкону.

Что

Творится

Там, за шторой,

Той вот самой, за которой

В мученические позы

В мутных вазах встали розы?

Чем же

Тут могу помочь я?

Может быть, вот этой ночью

На балкон пробраться снизу

По железу,

По карнизу

Цепко, с выступа на выступ,

Взять и пыль

И хмель

На приступ,

У окошка очутиться,

Стукнуть, будто клювом птица,

Чтоб окно ты распахнула.

Ты бы встала

И взглянула —

Что за птаха залетела?

Ничего не разглядела,

У окна бы постояла,

А закрыть – не захотела.

И не надо,

И не трогай,

И напрасно закрывала:

Я иду своей дорогой,

Как ни в чем и не бывало!

1955

«Нет, Тени За людьми не гонятся!..»^{160}

Нет,

Тени

За людьми не гонятся!

От некоторых эти тени,

Когда к закату солнце клонится,

Бегут как будто бы в смятенье.

Но вот,

На рубеже грядущего,

Сама себе почти чужая,

Тень человека, вдаль идущего,

Плывет, его опережая.

И полны

Дали необъятные

Тенями именно такими,

Которые в часы закатные

Вперед отброшены живыми.

И точно так,

Как тени прошлого

Вдруг возникают между нами,

В грядущем – потому и ждешь его! —

Мы существуем

Временами.

1955

«Будто Впрямь по чью-то душу…»^{161}

Будто

Впрямь по чью-то душу

Тучи издалека

С моря движутся на сушу

С запада, с востока.

Над волнами

Временами

Ветер возникает,

Но волнами,

А не нами

Грубо помыкает.

Он грозится:

"Я возвышу,

А потом унижу!"

Это я прекрасно слышу

И прекрасно вижу.

Возвышенье,

Униженье,

Ветра свист зловещий…

Я смотрю без раздраженья

На такие вещи.

Ведь бывало и похуже,

А потом в итоге

Оставались только лужи

На большой дороге.

Но чего бы это ради

Жарче керосина

Воспылала в мокрой пади

Старая осина?

Я ей повода не подал,

Зря зашелестела.

Никому ведь я не продал

Ни души, ни тела.

Огненной листвы круженье,

Ветра свист зловещий…

Я смотрю без раздраженья

На такие вещи.

1955

«О, годовщины…»^{162}

О, годовщины,

Годовщины,

Былые дни,

Былые дни,

Как исполины

Встают они!

Мы этих дней

Не позабыли,

Горим огнем

Тех дней,

В которые мы жили

Грядущим днем.

И в час,

Когда опять двенадцать

На башне бьет,

Когда дома уже теснятся,

Чтоб дать проход

Неведомым грядущим суткам,

Почти мечтам,

Вновь ставлю я своим рассудком

Всё по местам.

Да,

Он назад не возвратится —

Вчерашний день,

Но и в ничто не превратится

Вчерашний день,

Чтоб никогда мы не забыли,

Каким огнем

Горели дни,

Когда мы жили

Грядущим днем.

1955

«В белый шелк по-летнему одета…»^{163}

В белый шелк по-летнему одета,

Полночь настает.

На Садовой

^[112]

в переулках где-то

Человек поет.

Слышите! Не рупор, не мембрана

Звуки издает,—

Громогласно, ясно, без обмана

Человек поет.

Он моторов гул перекрывает

И не устает,

И никто его не обрывает —

Пусть себе поет.

Он поет, и отвечает эхом

Каждая стена.

Замолчал и разразился смехом.

Вот тебе и на!

Он хохочет, петь большой любитель,

Тишине грозя.

Это ведь не громкоговоритель,—

Выключить нельзя!

1955

Неподвижность^{164}

Неподвижность

Громоздилась,

Точно туча грозовая,

И под нею зародилась

Свистопляска пылевая.

В буревые

Барабаны

Барабанщики забили,

Пылевые ураганы

Пыль над миром заклубили.

И понесся,

И понесся

Вихрь, движение рождая,

На скрипучие колеса

Неподвижность взгромождая.

Но

Немедленно, тотчас же,

Как сама себе преграда,

Навалилась на себя же

Неподвижности громада.

И упала,

Раскололась,

Всё разрушить угрожая,

Но не смяла даже колос

Молодого урожая.

1955

Эхо^{165}

Что такое случилось со мною?

Говорю я с тобой одною,

А слова мои почему-то

Повторяются за стеною,

И звучат они в ту же минуту

В ближних рощах и дальних пущах,

В близлежащих людских жилищах

И на всяческих пепелищах,

И повсюду среди живущих.

Знаешь, в сущности, это не плохо!

Расстояние не помеха

Ни для смеха и ни для вздоха.

Удивительно мощное эхо!

Очевидно, такая эпоха.

1955

«Всё Обрело Первичный вес…»^{166}

Всё

Обрело

Первичный вес:

Воскрес

Алмаз,

Лишась оправы,

Лекарства превратились в травы,

Бумага превратилась в лес,

Но только на единый миг,

Чтоб разуму понятно стало,

Как зрело всё и возрастало,

Как

Этот самый

Мир

Возник.

(1956)

Дуб^{167}

Когда с полей пустых и голых

Уйдут последние машины,

Последний колос подобрав,

Ты птиц озябших, но веселых

Сгоняешь со своей вершины,

О дуб, великий князь дубрав!

Бушуешь ты, огромный, темный,

Под стынущими небесами.

И, как в ответ, несется крик

Многоголосый, неуемный:

"Зима близка – мы знаем сами.

Нам не указывай, старик!"

Но ты шумишь. В такую ярость

При виде юношеских, дерзких,

Восторгом искаженных лиц

Сановная приходит старость

В своих регальях камергерских,—

В такую ярость без границ!

Поглотит птиц туман осенний,

Войдут крылатые их клинья

В диагональ сплошных дождей,

Но разве меньше потрясений

Тебе, о дуб, готовят свиньи,

Искательницы желудей?

Не чувствуешь, что подкопаться

И под тебя, царя лесного,

Идут их мирные стада?

То чувство может просыпаться,

Но если рано – дремлет снова,

А если поздно – что тогда?!

(1956)

«Троллейбус рванулся из мрака…»^{168}

Троллейбус рванулся из мрака,

Взывая на помощь дугой.

Я понял: в троллейбусе драка,

Там бьют и пинают ногой!

Будь там я, конечно бы, сразу

Мерзавца за шиворот сгреб,

Но поздно: миганием глаза

Растаял рубиновый «стоп».

Извне невозможно вмешаться,

Не крикнешь:

«Назад поверни!»

Дела эти могут решаться

Лишь там, где творятся они.

И пусть не забудет живущий

На этой летящей во мгле,

Гудящей, свистящей, ревущей,

Крутящейся в бездне Земле:

Коль будут увечить, калечить,

То только своею рукой

Удастся тебе обеспечить

Желательный мир и покой!

(1956)

«Будьте Любезны…»^{169}

"Будьте

Любезны,

Будьте железны! –

Вашу покорную просьбу я слышу.—

Будьте железны,

Будьте полезны

Тем, кто стремится укрыться под крышу".

Быть из металла!

Но, может быть, проще

Для укрепления внутренней мощи

Быть деревянным коньком над строеньем

Около рощи

В цветенье

Весеннем?

А! Говорите вы праздные вещи.

Сделаться ветром, ревущим зловеще,

Но разгоняющим все ваши тучи,—

Ведь ничего не придумаешь лучше!

Нет!

И такого не дам я ответа,

Ибо, смотрите, простая ракета

Мчится почти что со скоростью звука,

Но ведь и это

Нехитрая штука.

Это

Почти неподвижности мука —

Мчаться куда-то со скоростью звука,

Зная прекрасно, что есть уже где-то

Некто,

Летящий

Со скоростью

Света!

Чистое небо^{170}

Не ювелирные изделия,

Не кости для пустой игры,

Не кружевные рукоделия

И не узорные ковры,

Не шелка облако душистое,

Не цирк

И даже не кино,

А покажу вам небо чистое.

Не видывали давно?

Быть может, книгу перелистывая,

Вы скажете:

Какое мглистое,

Какое смутное оно!

Бывает так…

Но всё равно

Я покажу вам

Небо чистое.

1945, 1956

Первородство^{171}

По мненью бедноты,

Мы – богачи:

У нас все сказки делаются былью

И вообще, что хочешь получи —

Нам вручены ключи от изобилья.

По мненью богачей,

Мы – беднота,

Чьи беды в Лету канули бесследно.

Им невдомек, что жизнь безбедна та,

Которую мы создали победно.

А мы – не богачи, не бедняки.

Мы те, которых не бывало прежде.

И прошлогоднейшие ярлыки

к нашей не пришпилите одежде.

Сказать точнее:

Есть у нас черты,

В которых ни малейшей капли сходства

С чертами богачей и бедноты…

Здесь речь идет о праве первородства!

1956

«Как всё это случилось, в самом деле?..»^{172}

Как всё это случилось, в самом деле?

Двадцатый век, с чего он начался?

Мелели реки, и леса редели…

Но в сизые от дыма небеса

Аэропланы ухитрились взвиться,

И мгла не преградила им пути,

И на земле сумели объявиться

Те, кто решились этот мир спасти,

Чтоб снова плодородной и сырою

Измученная сделалась земля,

И сутью государственного строя

Не мнились бы ни штык и ни петля,

И двери тюрем полетели с петель,

И чтоб искусство не было мертво…

А ты не только этому свидетель,—

Свидетелями этого всего

Пусть остаются ветхие бойницы

И рыхлый камень вековечных стен,—

Ты не свидетель! Ты, как говорится,

Виновник этих самых перемен.

Ведь всё ж не вихрь весенний иль осенний

Бесповоротно пробудил умы,—

Виновники великих потрясений

И их творцы не кто-нибудь – а мы!

1956

Самокатная^{173}

На Яузе

^[113]

Свой взор покоила

Елисавета

^[114]

, дочь Петра.

Над Яузой

Качели строила

Екатерина

^[115]

для двора,

Пейзажи были здесь приятные:

Лужок, зеленый бережок…

Но существует

Самокатная

^[116]

,

Откуда сделали прыжок

Мотоциклетчики в Семнадцатом

Аж через город весь, к Кремлю,

За революцию сражаться там!

Я эту Яузу люблю!

У Яузы,

У мутной Яузы,

Стояли статуи наяд,

А рядом склады и пакгаузы

В чаду едучем, точно яд.

Купцы, заводчики, кабатчики

Еще таились там и тут,

Когда помчались самокатчики

Сражаться за рабочий люд,

Творить Октябрь, бороться с барами,

Кровь проливать за род людской…

И пахнут старыми пожарами

Брандмауэры

^[117]

над рекой.

Но дым умчится, чад уляжется,

И вдруг в каких-нибудь кустах

Светлеет Яуза и кажется

Совсем такой, как в тех местах,

Где, плавные изгибы делая,

Подходит к городу она

И плавают кувшинки белые,

На тонких ножках встав со дна.

Но дело всё ж не в этих лилиях,

Всегда умеющих цвести,

А в человеческих усилиях,

Нечеловеческих почти.

Кувшинки дружат пусть с кувшинами

На подоконниках в домах…

Там, где мосты кишат машинами,

Иной у Яузы размах:

От новостроек на окраинах

До Устьинского моста

^[118]

,

Как самокатчиков отчаянных

Осуществленная мечта,

То алая, то снежно-белая,

То как чугунное литье,

Встает Москва, как будто делая

Прыжок в грядущее свое.

1956

Итоги дня^{174}

В час ночи

Все мы на день старше.

Мрак поглощает дым и чад.

С небес не вальсы и не марши,

А лишь рапсодии звучат.

И вдохновенье, торжествуя,

Дойти стремится до вершин.

И зренье через мостовую

Сквозь землю видит на аршин.

Как будто на рентгеноснимке,

Всё проступает… Даже те,

Кто носит шапки-невидимки,

Теперь заметны в темноте.

И улицы, чья даль туманна,

Полны машин, полны людей.

И будто бы фата-моргана

^[119]

Всплывают морды лошадей.

Да, с кротостью идут во взорах

Конь за конем, конь за конем,

Вот эти самые, которых

Днем не отыщешь и с огнем.

И движутся при лунном свете

У всей вселенной на виду

Огромнейшие фуры эти

На каучуковом ходу.

А в фурах что? Не только тонны

Капусты синей и цветной,

Не только плюшки, и батоны,

И булки выпечки ночной,

Но на Центральный склад утиля,

На бесконечный задний двор

Везут ночами в изобилье

Отходы всякие и сор.

За возом воз – обоз громаден,

И страшно даже посмотреть

На то, что за день, только за день,

Отжить успело, устареть.

В час ночи улицы пустые

Еще полней, еще тесней.

В час ночи истины простые

Еще понятней и ясней.

И даже листьев шелестенье

Подобно истине самой,

Что вот на свалку заблужденья

Везут дорогою прямой.

Везут, как трухлые поленья,

Как барахло, как ржавый лом,

Ошибочные представленья

И кучи мнимых аксиом.

Глядишь: внезапно изменилось,

Чего не брал ни штык, ни нож,

И вдруг – такая это гнилость,

Что, пальцем ткнув, насквозь проткнешь.

И старой мудрости не жалко!

Грядущий день, давай пророчь,

Какую кривду примет свалка

Назавтра, в будущую ночь!

Какие тягостные грузы

Мы свалим в кладовую тьмы!

Какие разорвутся узы

И перерубятся узлы!

А всё, что жить должно на свете,

Чему пропасть не надлежит —

Само вернется на рассвете:

Не выдержит, не улежит!

1956

Время^{175}

Быстро несется время,

Будто ночной трамвай.

Вот он летит через темень,—

Только не прозевай!

Вот и ушел! Неужели

Больше – ни одного?

Дьявольски тянется время,

Если упустишь его!

1956

«Короче, Короче, короче!..»^{176}

Короче,

Короче, короче!

Прошу тебя, не тяни.

Короче становятся ночи,

Но будут короче и дни.

Все сроки

Отныне короче

И каждый намеченный путь.

И даже пророкам, пророча,

Не следует очень тянуть.

И хватит

Стоять на пороге.

Медлительность – это порок.

Рассказывай, что там в итоге.

Выкладывай, что приберег!

1956

«Забыто Суеверие былое…»^{177}

Забыто

Суеверие былое,

И ни одна небесная звезда

Нам предрекать ни доброе, ни злое

Уже не будет больше никогда.

Но как Луна

Земной играет влагой

Здесь, в мире мачт, винтов и якорей _

Так и Земля своей могучей тягой

Вздымает волны солнечных морей.

И это

Не совсем невероятно,

Хотя и не доказано вполне,

Что возникают солнечные пятна

Отчасти даже по людской вине.

Ведь всё же

Люди, вольные как птицы,

Земля и все живые существа

Не столь уже ничтожные частицы

В круговороте естества.

На нас-то ведь

Какое-то влиянье

Оказывает даже и Луна,—

Когда кипит прилив на океане,

Мы говорим: виновница – она!

А мы

На Солнце вызываем бури,

Протуберанцев колоссальный пляс.

И это в человеческой натуре —

Влиять на всё, что окружает нас.

Ведь друг на друга

То или иное

Влиянье есть у всех небесных тел.

Я чувствую воздействие земное

На судьбы солнц, на ход небесных дел

1956

Олива^{178}

Олива,

Олива,

Олива!

Тяжелые ветви вздымая,

Она не стоит молчаливо —

Она не глухонемая.

Конечно,

Какое-то в мире

Творится неблагополучье,

И слышатся шумы в эфире,

Как будто

Ломаются

Сучья.

Ломаются

Сучья оливы

И хлещут по стенам и крышам,

Как будто бы дальние взрывы

Мы слышим,

Хотя и не слышим.

В пустыне,

Гудящей от зноя,

Петролеум

^[120]

плещет бурливо,

Но всё же —

Не что-то иное —

Там слышится шелест оливы.

Моря,

За морями – проливы,

Каналы, ворота и шлюзы,

В пакгаузах копятся грузы…

И слышится шелест оливы.

О, шелест

Оливы цветущей!

Им полон – то реже, то чаще —

И этот хрипящий, поющий,

Бормочущий, свищущий ящик.

И люди

Почти что не дышат,

У ящика ночью уселись

И слышат,

Конечно же, слышат

Оливы прельстительный шелест.

Ведь

Сколько ее ни рубили

И сколько ее ни пилили.

А всё же

Ее не сгубили,

А всё же

Ее не свалили!

1956

Антарктида^{179}

Ни господ,

Ни рабов,

Ни царей,

Ни республик,

Ни древних империй,

Никаких базилик, алтарей,

Стародавних легенд и поверий,

Адских мук и блаженства в раю —

Ничего ты не знала такого!..

Ты

Последней

Вступаешь в семью

Беспокойного рода людского.

Что таят

Ледяные пласты?

Что покажется,

Что обнажится?

Как

Со старшими сестрами ты

Подружиться сумеешь, ужиться?

Знаю я,

Добывал китолов

Сверх китового уса и жира

Спермацет

^[121]

из китовых голов

Для красавиц подлунного мира…

Ну, а вдруг обретет бытие

Тот, кого убивать и не будем,—

Антикит

^[122]

, о котором Фурье

Проповедовал страждущим людям.

Антихищники, антикиты…

В наше время сбываются часто

Коль не те, так иные мечты

Не того, так другого фантаста.

Есть ведь силы,– их только затронь,

Оживают, стремятся наружу!

Отеплит ли подземный огонь

Вековечную внешнюю стужу?

Ведь ему никуда не пропасть!

Будет лоно твое отогрето,

Антарктида,

Последняя часть

Необъятного белого света!

1956

«В темноте Притаился злодей…»^{180}

В темноте

Притаился злодей.

В темноте

Всё седей и седей

Закипают людские моря.

Ночью

В давке

Среди площадей

Хорошенько собою владей,

Не влачись, обрубив якоря.

А точней говоря,

Что ни день,

То и больше люблю я людей,

И люблю их, конечно, не зря!

Потому что

Они – это те,

Кто стремились ко мне в темноте

И взывали среди темноты:

«Мы с тобой, если с нами и ты!»

1956

«О вы, которые уснули…»^{181}

О вы, которые уснули

Меж двадцатью и сорока

От яда, от петли, от пули,

Елея или коньяка,—

Вы, Лермонтов, Есенин, Шелли

^[123]

И Сирано де Бержерак

^[124]

,

Я спрашиваю:

"Неужели

Я старше вас?"

Да, это так!

И каждый, кто своей рукою

Коснулся острого пера,

Чтоб больше не иметь покоя,

Тот должен знать – она стара,

Та истина, что в самом деле,

Будь моложав ты или сед,

Ты старше Байрона и Шелли,

Вергилия

^[125]

и Руставели,

Ты старше, если ты – поэт!

1956

Дрема луговая^{182}

Господи Исусе, чудно под Москвой,

В Рузе

^[126]

и в Тарусе

^[127]

, в дреме луговой

^[128]

!

Дрема луговая! Это к ней вчера

Не переставая липла мошкара.

Сока из надлома не дал бледный хвощ.

Чувствовала дрема: утром будет дождь!

То-то белокрыльник

^[129]

вовсе изнемог!

Будет в серый пыльник кутаться восток.

Смерчик еле зримый, предрассветно мглист,

Пронесется мимо, как мотоциклист.

Глухо тарарахнет предрассветный гром

Там, где в гнездах пахнет пухом и пером.

И взлетит от грома

Мошек целый рой,

Как с аэродрома,

С дремы луговой!

1956

«Отцокало Пегасово копыто…»^{183}

Отцокало

Пегасово копыто,

Отцокало, и вновь оно зацокало,

И эта лошадь снова ржет несыто.

И нечего ходить вокруг да около,

А надо сделать новое усилье

И оседлать имеющую крылья

Да так помчаться, чтоб и сердце сжалось

И стало совершеннейшею былью

Всё, что не зря тебе воображалось!

1956

Свобода^{184}

Я уяснил,

Что значит быть свободным.

Я разобрался в этом чувстве трудном,

Одном из самых личных чувств на свете.

И знаете, что значит быть свободным?

Ведь это значит быть за всё в ответе!

За всё я отвечаю в этом мире —