Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Леонид Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

Где вздымал дыханьем сырости над Невою вымпела

Ветер с Маркизовой лужи…

Так рассказывала мне —

Чтобы видел я во сне,

Как за брызжущим закатом в белых брыжжах

^[462]

при луне

Он, маркиз какой-то, вброд где-то там по мелководью

Меж столицей и Кронштадтом парусный гоняет флот,

Сам при этом что-то вроде ветра с Маркизовой лужи…

Так рассказывала Бадя.

Много позже,

В Ленинграде,

Я задумал:

Обнаружу, где тут девочка жила…

Гавань… Линии…

Подлетает кто-то сзади:

"Доброй девушкой была

Ваша бабушка по материнской линии, Бадя!"

– "Да! Но скажите бога ради,

Кто вы?"

– «Я? Что за вопрос!»

Не с Маркизовой ли лужи

Этот ветер, ветер дюжий,

Ветер дюжий, как матрос!

(1976)

Белая ночь^{591}

В белую ночь

Целую ночь кто спит?

Всё бело —

И пески, и чешуйки трески.

Всё бело до последней доски

от «Святого Фоки» капитана Седова…

^[463]

Всё бело —

Белый скит, белый радиошпиль,

Твой, Мелвилл

^[464]

, "Белый кит" в белых-белых руках!..

Всё бело,

Даль Времен,

Как твоих циферблатов эмаль!

Всё бело,

Как бела твоя белая-белая шаль,

И не надо тоски,

И чего тут худого,

Что белеют виски

Человека, душой молодого!

(1976)

Смысл сна^{592}

Я видел сон:

Исчезли не миры

И даже не часы остановились,

Но из большой собачьей конуры

Медлительно цепной тигренок вылез,

Лесной котенок, чьи глаза-шары

Из полнолуний живо превратились

В два новолуния, два лезвия…

И понял я смысл сна: мои друзья

Не изменили мне, но изменились,

А впрочем, точно так же, как и я!

(1976)

На моей планете^{593}

И брожу я меж соленых луж,

И как будто вижу я, блуждая,

Что блуждаю, как ученый муж,

Зарожденье жизни наблюдая

На тебе, планета молодая!

О, твоя еще взойдет звезда,

Поостынет дикая вода,

Кровь и мед появятся и млеко!

Но когда еще? Еще когда!

Высшая премудрость иногда

Преждевременна для человека,

Как железная руда для питомца

каменного века!

Но ее,

Чтоб подковать коня,

Цепь сковать и зубья для капкана,

В недрах зарождают для меня

Великаны дыма и огня,

Боги металлургии,

Вулканы!

(1977)

Закат^{594}

Когда

В лесу уже темно,

Бывает дерево одно

Зеленопламенным закатом

Оранжево озарено.

Вот так и ты давным-давно,

Когда кругом темным-темно,

В лесу блуждающим закатом

Остался будто бы объятым.

(1977)

Не за помыслы меня вини^{595}

Допустимо ли

Средь бела дня

Звезд пыланье?

Не за помыслы кори меня

И не за желанья,

Не за бредни ты меня гони

И не за грезы,

И не за поэзию цени

И не за прозу,

Потому что если б стал смотреть,

Стал бы ждать я,

Только думая тебя согреть,

А в объятья

Не схватил тебя бы, грубоват,

С кровью в теле,—

Вот когда бы был я виноват

В самом деле!

(1977)

На лайнере благоразумия^{596}

На лайнере благоразумия

Мы плыли в мире полных лун.

Слегка похож был лик Везувия

В тумане на гору Ахун

За Сочи, у того гигантского

Серпа, где море наяву

Залива Неаполитанского

Напоминает синеву.

И, полная благоразумия,

Шла речь о том, что жить в жилье

Учиться надо у Витрувия

^[465]

,

А не у Райта

^[466]

с Корбюзье

^[467]

,

Но, впрочем, древними преданьями

Мы не насытимся, увы,

И новыми похожи зданьями

Предместья Рима и Москвы,

Хоть вдалеке едва заметная

Еще и видится в бинокль

Сицилия с несытой Этною,

В чей кратер прыгнул Эмпедокл

^[468]

,

И дарит нам расчет утонченный

Проектов всяческих и смет

Бессмертный, будто не приконченный

Над чертежами, Архимед

^[469]

.

(1977)

«Но если бы вы все-таки спросили…»^{597}

Но если бы вы все-таки спросили,

Как выглядела старая Россия,

Сказал бы я:

"А в чем бы ни ходила,

А все-таки она не походила

На разные свои изображенья

В новейших книгах либо в кинофильмах:

Все эти свечи в дозах изобильных,

Все эти дуги, бубенцы и вожжи,

И все эти подкованные блохи,

И бороды, как при царе Горохе,

На современность

Более похожи!"

(1977)

Оборона^{598}

"Я не ласточка,

А я – ворона!" —

Закричала девочка Алена —

До того ей надоели

Все ласкательные имена.

«Карр!» – воскликнула она, и ввысь

Руки, словно крылья, поднялись.

Это начиналась оборона,

Дни сознательности начались.

(1977)

«Есть книги…»^{599}

Есть книги —

В иные из них загляни

И вздрогнешь:

Не нас ли

Читают

Они!

(1977)

Млечный Путь^{600}

Пусть не обсохло молоко еще,

а говорю про материнское,

На розовых устах ребяческих, а вовсе не про Млечный Путь

^[470]

!

Но так дразняще-беспокояще волнует жажда исполинская,

Когда, в своих мечтах захватнических, дитя губами ищет грудь.

Все превращения, все стадии ребячье выражает личико,

И кажется, в зрачках ребяческих всё успевает промелькнуть:

От грез пастушеской Аркадии

^[471]

до хлопотливости добытчика

Пусть далеко еще не радия, но медных руд каких-нибудь,

Чтоб всё хитрее, бестолковее меж всякими словами громкими

Рождались здравые суждения, продуманные глубоко,

Как через мрак средневековия с его античными обломками

До мраморного Возрождения добраться было нелегко.

Так чередуются с потемками

Рассветы наши от рождения,

От лет младенческих, студенческих

До старческих.

Но далеко

Не всем дается это чувствовать,

Не всем дано плечом к плечу вставать

Как с предками, так и с потомками,

Хоть и обсохло молоко!

(1977)

Богоборец^{601}

И в гневе

На землю и небо

Я понял, как умер Зевес,

Меча свои молнии гнева

На головы наши с небес.

Те молнии грозно блистали,

Но был им поставлен предел:

Зевесу доспехи из стали

Сковали, достали, надел…

И молниями своими

Он сам был убит наповал,

Чтоб ими не убивал.

(1977)

Тьма вопросов^{602}

И если

Никому не нужный,

Ни с кем не согласован,

Дождь, кутаясь в свой плащ жемчужный,

В дневной ландшафт врисован,

И осень в облачной одежде в туманах нас купает,

И сумерки приходят прежде, чем вечер наступает,

То, несмотря на это, всё же

К нам ночь прийти мы просим позже и не спешим ложиться

На предназначенное ложе, а ляжешь – не лежится,

Не спится от висков, стучащих

От грез о песнях, с неба спетых,

О завтрашних в почтовый ящик опущенных газетах

И о недремлющих комбайнах на нивах

предрассветных…

Вопросов тьма!

Больших!

Глобальных!

Почти междупланетных!

(1977)

Естественность^{603}

Вечером,

Как только шум уляжется,

Слышу: речь идет о тишине

И спокойствии и, как мне кажется,

Даже, может быть, и обо мне.

«Да, едва ли что-то еще есть у него!»

– "Разумеется. И от него

Надо ждать чего-то сверхъестественного

Или уже больше ничего".

И, быть может, не во мне, но есть в ином

Сверхъестественная мощь борца,

Позволяющая ему

Естественным

Быть

И оставаться

До конца!

(1977)

Ночь звездочетства^{604}

Как чужды

Мне эти рыданья,

Что нынче уже не вчера

И осень – пора увяданья

И самосгоранья пора.

Нет,

Осень, просторы очистив,

Исчезнет под видом зимы

В день самосожжения листьев

И в ночь звездочетства…

А мы

Не верим беседам в беседках

О том, что деревья мертвы,

Хотя и осталось на ветках

Лишь десять процентов листвы.

(1978)

«Холодный ум Одолевают думы…»^{605}

Холодный ум

Одолевают думы,

Что, от благоразумья далеки,

Не рассуждают леопарды, пумы

И пауки.

Но как к числу бессмысленных причислить

Я не могу тебя, цветок в цвету,

Вот так и Землю неспособной мыслить

Я не сочту.

И неразумными

Считать не будем

Мы тонны книжек, проданных на вес,

И хорошо понятен добрым людям

Зов звезд с небес!

(1978)

«Я побывал У смерти в лапах…»^{606}

Я побывал

У смерти в лапах,

Но уцелел наперекор

И чувствую, как острый запах

Из всех моих исходит пор,—

Не запах ли коры ореха,

Что ей разгрызть не удалось,

И запах смеха,—

Вот потеха,—

Похожий и на запах слез!

(1978)

«А, собственно говоря…»^{607}

А, собственно говоря,

О чем спор?

Мне кажется,

Человек создавался не благодаря

Чему-то, а скорее – наперекор,

А его творенья во всей своей красоте

Становятся явны, пожалуй что, лет через сто,

А самые лучшие стихи – те,

Которые написаны, несмотря ни на что.

(1978)

Сопротивляемость^{608}

Бывает,

Сердце так колотится, точь-в-точь

Как будто сам себя и день и ночь

Толчешь в ступе. Но нет, не растолочь,

И как бы ни была крепка,

О ты, ступа, служившая века,

Я не могу столочь себя, силач,—

Сопротивляемость столь велика!

(1978)

«В тот день Работал я давно…»^{609}

В тот день

Работал я давно,

С рассвета я трудился, но

Решился в девять без пяти

Внимательней взглянуть в окно.

А там, крылатые почти,

Как лебеди, летели люди

На службу ровно к девяти.

Я крикнул:

"Добрый люд! Лети!

И я спешу не без пути!

Мое перо – мое орудье!"

(1978)

«Где мы находимся?..»^{610}

Где мы находимся?

Астрономически —

Мы, разумеется, в небесах.

А краеведчески и следопытчески

Мы – в городах, и в полях, и в лесах.

Веря с природой в права наши равные,

То, как в зерцало, глядим в водоем,

То в объективах, такие забавные,

Чуть ли не вниз головою встаем.

Всяко бывает!

А самое главное:

Ты в моем сердце,

А я в твоем —

Вечно вдвоем!

(1978)

Он и Елена^{611}

Вдруг

Он стал горячиться:

"А какой романист

Мог бы из меня получиться, Елена!

А какой математик! Ведь артиллерист

Есть уж сам по себе математик, Елена!

А теперь я не больше чем тусклый мемуарист

И на страже суждений своих оловянный солдатик, Елена!"

Так Елене, своей собеседнице, мне он казнился без слов,

Сам глубоко презрев мемуаров своих недомолвки.

"Ты видишь, Елена,

Как гребни валов,

Набегая на скалы, преображают оскалы в осколки,

Чтоб не вычислил ветер,

Чему не равняется сумма углов

Пресловутой моей треуголки, Елена!"

(1978)

Зять и тесть^{612}

О ветер,

Дуя издалека,

Моих видений не развеивай!

Я вижу Александра Блока

С его Любовью Менделеевой

^[472]

.

И слышу голос Менделеева:

«Он бедный, Люба, пожалей его!»

"Отец! – я слышу голос дочери.—

Как вы ужасно напророчили!"

А может быть, и не последовало

Ответа, и не собеседовала

Так дочь с отцом своим, мыслителем.

Он не был лирики хулителем,

Ученый, взорами пророка

Глядевший в недра недр глубоко,

Идущий с веком рука об руку.

Но всё же как-то одиноко

Он видел Александра Блока,

Юнца совсем иного облика,

Творца с иной совсем судьбою,

Чем это видим

Мы с тобою!

(1978)

Мачты^{613}

Как сосны,

Превращаясь в мачты,

Ждут парусов сто лет подряд,

Так и стихи, порою начаты

Лет пятьдесят тому назад,

Точь-в-точь как выросшие в мачты,

Ждут ветра, и дождя, и туч,

А нынче хоть сиди всю ночь ты,

А делу этим не помочь!

(1978)

«Давным-давно уж ясных дней нет…»^{614}

Давным-давно уж ясных дней нет.

Луна, коль ввысь она всплыла,

И та как будто бы краснеет

За чьи-то грустные дела.

Леса горят. И не с корней ли,

Где не кусает и пила,

Деревья будто почернели

За чьи-то черные дела.

И, видно, потому и к ночи,

Какой бы светлой ни была,

У фонарей тускнеют очи

За чьи-то темные дела.

(1978)

«Обманутый, Не мысля об обмане…»^{615}

Обманутый,

Не мысля об обмане,

Ни на секунду сам себе врагом

Не кажется. Он бегает бегом,

Не обращая ни на что вниманья.

А необманутому

Всё кругом

Неясно и опасно,

Как в тумане.

Недешево дается пониманье,

Блеск истин в их величии нагом.

(1978)

У дверей вечности^{616}

Весной,

Особенно при свете

Могучих солнечных лучей,

От наблюдающих очей

На волю убегают дети.

Но снова

Там, где соловьями

Полночный воздух освежен,

Мужья мерещатся для жен

Их будущими сыновьями.

И знал

Поэта я собрата:

Шептал своей любимой он,

Что дочерью ему когда-то

Она была во мгле времен.

О страсть,

Кого ни повстречай,

От ввысь взлетающих до падших,

Рассматривать как будто младших

Знай – пестуй,

Нянчи,

Поучай!

И я,

В дверь Вечности стучащий,

О жизнь моя, чем я старей,

Тебя отождествляю чаще

И чаще с матерью своей!

(1978)

Поздний час^{617}

Рабочий день

Уже лежал в постели,

От сдержанной усталости зевая.

Я вышел. Тротуары опустели,

Часы показывали что хотели:

Одни – вперед, другие – отставая.

Прошла старуха, лихо напевая.

Какие-то младенцы пролетели —

Возможно, что Амуры. Надевая

Непроданные всякие вещицы —

Пальто, колготки, кофточки и платья,

В безлюдных магазинах продавщицы

Плясали. Что еще могло случиться,

Какие провести мероприятья

Задумал кто – не мог предугадать я!

(1978)

Крест^{618}

Я на многом ставлю крест,

Но от вычеркнутых мест

Дополняется весьма

Биография моя.

Ибо, как и жизнь сама,

Не таясь, стараюсь я,

Чтоб из умолчаний, из

Недоговоренных фраз,

Как откуда ни возьмись,

Пламенный возник рассказ.

(1978)

«Грибы мигрируют…»^{619}

"Грибы мигрируют,– сказал мне жук с рогами,—

Они уходят с троп, где топчут их ногами,

В лес, где деревья, для защиты леса

Касаясь неба лиственными лбами,

Своими шелестящими губами

Сосут космическое звездное железо".

(1978)

Страж^{620}

Я, когда нахожу черепки чаш в чистом поле,

Думаю: «Кто же им страж? Вечность, что ли?»

Я не говорю уж о многих еще не взятых под охрану

государства древних могильных буграх,

То есть о том, что кто-то не занят спасеньем

Тех курганов, где предков своих беспокоим мы прах

По субботам и воскресеньям

Так, что сучья трещат средь дубрав и в соседних мирах!

О, довольно пылать браконьерским кострам,

И, конечно, теперь уж никто

Не стремится разрушить старинный храм,

Но на радужном озере

Видится мне

Монастырь,

Превращенный когда-то в маяк,

А теперь и на месте маячных развалин

Остается, печален, лишь черный пустырь

и пожравший и камень и пламень очаг.

Словом,

Есть у Вечности что-то

Всепожирающее

В ясных ее очах,

Будто Вечность такой преотчаянный весельчак,

Что порой и заплакать от смеха охота.

(1978)

«Люди ревнивы…»^{621}

Люди ревнивы,

Будто они

Либо огниво,

Либо кремни,

Либо, как в засуху

Ветка и прут,

Трутся в пространстве,

Чтоб тлеть, будто трут,

Либо, как листья, иссохшие в зной,

Вспыхнуть готовы от искры одной,

Либо как нива в осенние дни,

Нивы ленивы, но лишь зарони

Пламень в их гривы —

Так вспыхнут огни.

Люди ревнивы.

(1978)

Мнимая незавершенность^{622}

Нет предела

Зависти и козням.

В этом мире порицают чуть не каждого!

Говорилось же о том, что поздним

Старческим твореньям Микеланджело

^[473]

Свойственна незавершенность,

Что рука слабела постепенно…

Но лениво усмехался Хронос

^[474]

,

И преобразилась вдохновенно

Эта мнимая незавершенность

Поздних озарений Микеланджело

В будущее мастерство Родена

^[475]

.

И лениво усмехался Хронос,

Хронос, усмехающийся хмуро,

Видя, как роденовская юность,

А затем роденовская зрелость —

Эта мнимая незавершенность —

Порождала железобетонность

Генри Мура

^[476]

!

(1978)

Вне себя^{623}

Когда мне было восемнадцать, мне

Мерещились как въявь средь бела дня

Миры, которые создать я лишь во сне

Дерзал, ночных соблазнов не гоня.

А Будничность творилась будто вне

Меня, юнца. Но и ее любя,

Я день и ночь бывал как вне себя!

(1978)

«Нередко Бессмертия ищем…»^{624}

Нередко

Бессмертия ищем

Мы только лишь в прошлом своем,

И молимся мы корневищам

И пнищам осанну поем,

Чтоб после кричать:

"Мы не мы! Я

Не я! Ты не ты! Он не он!"

И озаряет немые

И странные сцены

Неон.

(1978)

«Эй, старик, Ты можешь петь…»^{625}

Эй, старик,

Ты можешь петь

Про свободных и рабов,

Про скитальцев-моряков,

Про наяд, попавших в сеть,

Про сирен и про химер,

Но не надо про любовь

Напевать, старик слепой!

Впрочем, если хочешь, пой,

Если вправду ты – Гомер

^[477]

!

(1978)

Дальние звезды^{626}

Как ни давно

Живу на свете,

К чему глаза бы ни привыкли,

Но не обрел я даже трети

Мне предназначенных реликвий

И не прочел и половины

Тех книг, что должен прочитать я,

Хотя и в этом не повинны

Их авторы, мои собратья,

А что касается полотен,

Подобных неоткрытым звездам,

Их в бездне столько тысяч сотен,

Что и каталог их не создан!

(1978)

«Овидий В Рим писал в тоске…»^{627}

Овидий

^[478]

В Рим писал в тоске:

"Творя на гетском языке,

Я сделался понятен им,

Наивным гетам!"

Древний Рим

Пал. И давно не стало гетов.

Забыто множество поэтов.

Но не забыт Овидий, ныне

Звуча не только по-латыни,

А всюду, близко и далече!

По-видимому, Овидий

Не только гетское наречье

Усвоил!

(1978)

Шостакович^{628}

При немеркнущей луне

В мире сумрака лесного

Ночь показывала мне Шостаковича больного,

Вспоминавшего свои юные произведенья.

И венчали соловьи эти лунные виденья.

В бранном небе при огне катаклизма мирового

Ночь показывала мне

Шостаковича живого!

(1978)

Золотой запас^{629}

Свои виденья записать

Мне никогда не лень,

Поскольку надо запасать

Фонд грез на черный день.

Но этот золотой запас

Не выставляю напоказ,

Его не трачу зря,

А берегу его для вас,

Раз не пишу я на заказ,

Точнее говоря!

(1978)

Луч^{630}

Нет,

Не горячный баламутчик,

Хоть и невзрачен и не жгуч,

Скольжу по мрачным кручам туч,

Пусть даже не весьма могуч,

Но никакой не лизоблюдчик,

Дичок, колючий без колючек,

Я никакой не лучик —

Луч!

(1978)

Пловец^{631}

Как будто

Бухту в час отлива

Переплываю. Цель близка,

И выхожу я горделиво

На отмель серого песка.

И не плывет за мною сзади

Никто, хоть многих я увлек.

Отстали! Возвратились! Глядя

На тень свою, смеюсь:

«Высок!»

Но, тело, на ветру ты стынешь,

И тяжелеет голова…

Так неужели это финиш?

Нет, Вечность, ты не такова!

1923, (1979)

Считайте: это – я!^{632}

Я виноват,

Что душ не потрясал!

И сколько бы стихов ни написал,

Я виноват, что не солоноват

Весь мир от слез, разбрызганных в былом

Чувствительностью!

Да, я виноват,

Что стих мой не настолько суховат,

Чтоб затрещать, как истый бурелом,

Под всем котлом бурнокипящих слез,

И из колодца этих слез бадья

Мной поднята, но их не выпил я.

Их пить? Совсем не так борюсь со злом!

И не моя в юдоли слез ладья

Идет ко дну. Нет, выплывет авось,

Чтоб с ней побольше гибнущих спаслось.

Ах, сколько туч над нами пронеслось,

Рассеялось!

Но если говорят,

Что где-то кто-то в чем-то виноват,

Пожалуйста, считайте: это – я!

1974, (1979)

Гонец^{633}

Вот скачет гонец!

Заныло в груди.

«Так, значит, конец?»

– "Да нет, погоди…"

– «А что прискакал?»

– «Другого ищу!»

Кого б ни искал,

А я трепещу,

Кричу ему вслед,

Что их не найдешь,

Что дома их нет…

О, мелкая ложь!

(1979)

Небесные письмена^{634}

Ветер – звать его Мефодий —

Мне окно приотворил:

"Я пришел к сухой погоде,

А за мной идет Кирилл

^[479]

!"

Сняли рясы, хохотали,

Ибо выпили вина.

По-славянски начертали

В синем небе письмена.

Письмена на небесах —

Здесь,

Над третьим

Этим

Римом,—

О великих чудесах!

Посмотри

И разбери,

Если ты

Горазд

Читать:

В этом

Мире

Рима

Три,

А четвертому

Не встать!

(1979)

Таится смысл во всем^{635}

На наших улицах

Не день ли ото дня

Ужасней и ужасней суетня,

Как будто бы машины без людей

Туда-сюда, как люди без идей,

Лишь тычутся бессмысленно с утра

До ночи нынче, завтра и вчера!

Но это вздор! Таится смысл во всем:

В машинном газе, в девушке со псом

И в мальчике, идущем колесом…

В толченье атомов как будто смысла нет,

Но соразмерен стройный бег планет,

И кто дерзнет, тот станет невесом!

(1979)

В старом отеле^{636}

В старом римском отеле

Старый коричневый пол,

Пахнущий воском пчел,

Старенькие постели,

Старенький римский шкап,

И внутри у него, не пустого,

Много старше всех римских пап,

Старый-старый седой римский раб

Всё-то ждет

Рождества Христова!

(1979)

Чернильница Лютера^{637}

Вновь

Адский гром

Забормотал о чем-то,

И просятся проклятья на уста.

Чернильница,

Которой Лютер в черта

Швырнул

^{638}

, она прольется неспроста!

Чернильница,

Которой в черта Лютер

Сердито запустил в полубреду,

Чтоб не паскудил бес, не баламутил

Благочестивым людям на беду!

Очнулся Лютер,

И чернила вытер

Он с пола, со стены и со стола.

Изгнал он дьявола,

И гнев он свой насытил,

Чтоб добродетель сладко не спала!

(1979)

Профили^{639}

Почему

На западе Востока

В дни, что безвозвратно миновали,

Человека, зверя, птицу, бога

Только сбоку, в профиль, рисовали?

Потому что

Малы иль велики,

Но двоятся облики и лики

И обличья! В том-то и морока,

Что одно бывает скорбно око,

А другое будто и смеется!

Но такие вещи удается

Не увидеть разве только сбоку.

Видеть

Разве не было бы дико

Губы справа – громкие от крика,

Слева – молчаливые глубоко!

Правая рука дарами дарит,

Левая – отымет и ударит,

И жестоко,

Ибо если в ней не меч, то – пика!

Вот в чем штука!

Двойственность такую

Надо ли показывать людскую —

Думали художники Востока,

К делу подходя

Не однобоко.

(1979)

Второе бытие^{640}

Я к жизни возвратил немало мертвецов,

И встретиться помог я им, живые, с вами,

Затем чтоб наконец и о земле отцов

Хотя бы несколькими перекинуться словами.

Но торопитесь же! Подозреваю я:

О первом бытии своем, негладком часто,

Спешат они забыть, второго бытия

Прекраснодушные энтузиасты!

(1979)

Халкидский лев^{641}

У блаженного Иеронима

^[480]

,

Удалившегося в Халкидскую пустыню,

Был в его рабочем кабинете

Лев, лежащий в глубине пещеры возле письменного стола.

Это было необходимо.

И когда у облаженного Иеронима

телефон трещал, бренчал и верещал

Лев рычал,

Чтоб телефон замолчал.

(1979)

Художник Милашевский^{642}

О Милашевском

^[481]

: знайте, это был

Отнюдь не только книжный иллюстратор

Но и великолепный портретист,

Трудившийся, чтоб мир не позабыл

Ни Бабеля

^[482]

, ни Клюева

^[483]

, ни Грина,

Ни Мандельштама

^[484]

, ни Анри Барбюса

^[485]

,

Ни Гидаша

^[486]

, ни Азии с Европой,

Так чудно сочетавшихся в прекрасном

Лице Сейфуллиной

^[487]

, когда на нас

Она глядит любезно-дерзким взором

Центростремительных своих очей…

…Еще он мне рассказывал о том,

Как в юности с таинственною маской

Он танцевал, допытываясь: "Кто

Вы, маска?" И загадочная маска

С усмешкой полумаску сорвала

И оказалась самой лучшей в мире,

Прекрасной поэтессой Анной А…

^[488]

Но, впрочем, это только пересказ,

А главы подлинных воспоминаний

Прочтем и жадно перечтем не раз

Мы в книгах, что издательствам должна

Представить для изданья

Жизнь сама!

(1979)

Университет^{643}

Университет

На закате красив:

В алое платье одет

Университетский массив на закате,

Будто бы в мантию,

Став фиолетовым с головы и до пят,

Ибо когда люди спят,

Даже не только Москва-река, Сетунь

^[489]

и

Но точно так же и Сена, и Темза

Даже ночному университетскому его силуэт ,

Дружно присваивают

Звание доктора

Honoris causa

^[490]

!

(1979)

Елей^{644}

Я шел по аллее,

И воздух был сух,

И вдруг я елея

Почувствовал дух.

Не ветер с полей я

Вдохнул и с болот,

А будто елея

Какой-то налет.

И всё тяжелее,

И всё тяжелей

Идти по аллее

Мне было. Елей

Подобием клея

Налип на стогах,

И клейкость елея

Лежала в лугах,

И клейкость елея

Хвалили клещи:

"Милее елея

Веществ не ищи!"

И пели во мгле им

Гнилушки из пней: ,

"Покрыты елеем,

Мы тлеем сильней!"

И, сил не жалея,

Шагнул я смелей

В завесу елея,

И лопнул елей.

(1979)

«Мне чудилось, Что все дороги…»^{645}

Мне чудилось,

Что все дороги,

Откуда бы ни ждать гонца,

Должны сходиться на пороге

Моем, у моего крыльца.

За солнцем и луна садится

В моих лесах, в моих горах,

И только Сатана гнездится

В своем аду, в иных мирах.

Так было всё, как на иконах,

На освещенных образах,

Но постоянства нет в законах,

Меняется всё на глазах.

И всё спокойней год за годом

Внимаю даже и речам,

Что Солнце в гости к антиподам

Гулять уходит по ночам.

(1979)

«Снег Идет за туманами вслед…»^{646}

Снег

Идет за туманами вслед,

Кроя волчий и кроличий след,

Он идет, будто в воздухе нет

Никаких ни тарелок, ни дисков,

Ни частиц, причиняющих вред,

Ни пришельцев с планет явно близких.

Явно близких…

И, словно гоня

Все видения, тени, миражи,

Никого не дразня, не казня,

Так идет он не мимо меня,

Звездный снег не вчерашнего дня,

А, быть может, грядущего даже!

(1979)

Эпилог^{647}

Ищут

Медвежьих берлог,

В каждый глухой уголок

Жадно заглядывая.

Чуешь, отрада моя!

Вот в чем блаженства залог

Райских птиц радуя,

Свеж ветерок

Рая за адской оградою.

А за райской оградою —

Чуешь, милок! —

Банный полок,

Келья с лампадою.

А у икон —

Присмотрись! —

О, бородища лопатою! —

Ризы богатые,

А из-под риз —

Черти рогатые.

То-то, милок,– вот эпилог:

Черти рогатые!

(1979)

«Надоели Эти примитивы…»^{648}

Надоели

Эти примитивы,

Но попробуй по-иному спеть

Эти три известные мотива:

Голод, Любовь, Смерть!

Он

До новизны был очень падок,

Целый мир перевернуть готов,

И навел совсем иной порядок:

Жизнь, Голод, Любовь!

Может быть,

Что-то изменилось?

Взвизгнула Эротова стрела!

Смерть с приятным смехом извинилась

Отступила и свое взяла.

(1979)

«От соприкосновения Художника с Жизнью…»^{649}

От соприкосновения

Художника с Жизнью

Рождаются крылатые образы —

Икары, Пегасы, Победы, Эроты.

А от соприкосновения

Пустопорожника с жизнью

Получаются слизни,

Уроды, мордовороты.

(1979)

Приходит время^{650}

Проходит время уверять,

Что нету равных мне по силе,

Приходит время умерять

Свои могучие усилья.

Приходит время убирать

Сеть паутины в доме отчем,

Приходит время умирать,

Но и оно проходит, впрочем!

(1979)

«Кому останутся Колдобины и пни …»^{651}

Кому останутся

Колдобины и пни,

Когда не станет нас?

Тому,

Кому останутся одни

Пленительные праздничные дни,

И блюз

^[491]

, и джаз.

Кому останутся шальные вечера

И лунной ночи месяц-голова?

Тому, кому забыть давным-давно пора

На кой-то черт созвучные слова.

Кому останутся торцы, дворцы,

Зубцы бойниц, прославленных в былом?

Кому достанутся терновые венцы,

А то и шелест лавров над челом?

Кому останутся и лавры и костры,

Кому достанется весь этот ад и рай

И этот и соседние миры?

Тебе, дитя! Что хочешь выбирай!

(1979)

Оглядываясь на былое^{652}

Оглядываясь на былое,

Мать я увидел и отца

И оперенною стрелою

Пронизанные сердца.

Оглядываясь на былое,

На сонный дом, на лунный сад,

Я вижу племя пожилое,

Оглядывающееся назад.

Я вижу хладною пилою

Распиленные на дрова,

Оглядывающиеся на былое

Классические дерева.

Оглядываясь на былое

В равнинах безголовых пней,

Я вижу ставшие золою

И пеплом стружки прошлых дней.

Но столько зноя в этом слое.

Где кенарь, соловей и чиж,

Что, в пепел глядя на былое,

Грядущее ты различишь!

(1979)

«Я думаю, Что на Земле…»^{653}

Я думаю,

Что на Земле,

В ее пыли, в ее золе,

Книг много больше, чем людей,

И это что-нибудь да значит…

Над безднами библиотек

Они как маяки маячат,

Стоят как стражи на часах.

Такой уж нынче, видно, век:

Книг больше, чем озер и рек,

Книг больше, чем грибов в лесах,

И разве только в небесах,

Где солнце тусклое маячит,

Заезд все-таки не меньше книг

И в переплетах и без них —

И это что-нибудь да значит!

(1979)

Поля у дороги^{654}

Поезд

Мчался и мчался,

Так что вовсе не виделось даже,

Чей пейзаж отличался

От какого иного пейзажа.

Пастухи

И пастушки

Читали журналы и книжки,

И в любой деревушке

В астронавтов играли мальчишки.

Через

Радужный воздух

Привлекал удивленных пилотов

Залетевших в наш мир звездолетов

Небосвод в кинозвездах.

И в гостиничном холле

Гостили певцы, напевая,

И ржала в чистом поле

Лошадка живая.

Это всё

Было летом,

В конце его самом (я точен!),

Но когда-то мечтал я об этом

Как о будущем, близком не очень.

(1979)

«Ты пишешь так мелко о том, что прошло…»^{655}

Ты пишешь так мелко о том, что прошло,

Что даже сквозь выпуклое стекло

Твоих не рассмотришь идей,

Как будто бы след от пера и чернил

Кишит миллионами всяких бацилл,

А вовсе не делом людей.

А я всё крупней и крупнее пишу,

Как будто бы сам и себя отношу

И тех, с кем бывал я знаком,

К гигантам: уж так всё я вижу кругом!

А кто дальнозорок и кто близорук —

Пускай установят потом!

(1972), (1980)

«И вдруг Затихли Лир бряцанья…»^{656}

И вдруг

Затихли

Лир бряцанья

И самопишущие перья.

"Ты кто?

Не Дух ли Отрицанья?

А может быть, и Дух Безверья?

Прочь! Отвяжись! Прими гоненья!

Усвой запрет сюда соваться!"

А он в ответ:

"Я – Дух Сомненья,

Но можешь ты не сомневаться,

Что никому не воспрещаюсь

И никому я не навязан!"

Так он воззвал. И, не смущаясь,

В одно мгновенье скрылся с глаз он,

Как дьявольское наважденье,

Дух Отрицанья с мглистым ликом,

Но с чистым Духом Утвержденья

Почти близнец,

Коль не двойник он!

(1980)

«На прозу навалился я, кляня…»^{657}

На прозу навалился я, кляня

Ее невероятное упорство.

Стихи же, будто позади меня,

Стоят и смотрят на единоборство.

Они ничем не могут мне помочь,

Но с ними и во сне и наяву я

Содружествовать буду день и ночь,

Над прозою победу торжествуя!

(1980)

«Ну, вот И снова я в унынье…»^{658}

Ну, вот

И снова я в унынье

И снова на себя грешу,

Что затерялся как в пустыне,

Где ничего не воскрешу.

Слова куда-то улетели,

И, если реют вдалеке,

От них я вижу только тени,

Мелькающие на песке.

Я перелистывал поэмы,

Как будто их писал не я…

Вот так и улетаем все мы

В неведомые края,

Где, сказанные, не годятся

Для повторения слова

И только новые родятся —

Лишь в этом сущность мастерства.

(1980)

Знаки препинания^{659}

Я старых записей густую вязь

Перебираю в грустном удивленье,

Своей неаккуратности дивясь.

Но так писал я вовсе не из лени,

А, говорю без ложного стыда,

Что отроду не знал я этих правил,

И там, где это надо, никогда

Я знаков препинания не ставил.

Не соблюдал ни точки с запятой,

Ни просто запятых, ни многоточий,

А всё подряд лепил я, как простой

Необразованный чернорабочий,

Ошибки делая то тут, то там.

Ну, ладно, напишу воспоминанья,

И в них-то уж расставлю по местам,

Как следует, все знаки препинанья!

И вот пишу, и мечется рука

По запятыми полному листочку,

Но всё же сил достаточно пока,

Чтоб не поставить там, где должно, точку,

Подобную

Могильному

Цветочку!

(1980)

«Есть поэмы, не закончены…»^{660}

Есть поэмы, не закончены

Сорок лет и пятьдесят,

Будто, немы, колокольчики

Нерасцветшие висят,

Всё-то что-то ожидающе

И ничуть не увядающе,

На упругих стебельках,

Будто в будущих веках.

Значит, это не беда еще,

Если есть перо в руках!

(1980)

«О, литература Осьмнадцатого столетья…»^{661}

О, литература Осьмнадцатого столетья,

Будто она существует без меня – что за вздор,—

Разве не я с рыбацкою сетью

Помогал Ломоносову близ Холмогор

^[492]

?

А литература Будущего столетья —

И она, как мне кажется, немыслима без меня!

Но еще существует нечто третье:

Литература Вчерашнего дня!

(1980)

«О ты, Бумага несмятая…»^{662}

О ты,

Бумага несмятая,

На всё, что уже печатаю,

Смотрю как на полузабытое!

Былое мое богатое

Огромною и рогатою за мною ползет улитою,

Но птицей летит крылатою,

Волнующе и бушующе,

Всё то, что я напишу еще!

(1980)

Всё чаще и чаще^{663}

Всё реже и реже,

В дверь сердца стучащий,

Ты слышишь:

«Открыто! Войди!»

Всё чаще и чаще

Слова не одни ли и те же

В окошко стучат как дожди.

Всё чаще и чаще

Ничем не венчается день,

Всё чаще и чаще

Ничем не кончается ночь.

И что ни надень,

А ничем не помочь!

Хоть тогу надень, хоть медвежью доху, хоть навыпуск рубаху

Хоть шапку напяль Мономаха

^[493]

затем, чтоб усилить родство,—

Всё чаще и чаще,

Всё пуще и пуще молчащий

Всё реже и реже

Похож на себя самого!

(1980)

«Это я, может быть, превращусь в горстку пепла…»^{664}

Это я, может быть, превращусь в горстку пепла,

Которая развеется на ветру,

Но, чтоб он не попал тебе прямо в глаза и от слез, хоть на миг, ты не слепла,

Может быть, даже я, даже я не умру, не умру,

А останусь на белом свете пусть даже тенью,

Потому что надеяться может даже и тень —

На неувядающее соприкосновенье

Со сладчайшим дыханьем твоим в светлый день!