Текст книги "Суд королевской скамьи"

Автор книги: Леон Юрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

– Давайте двинемся к следующей колонке. Я вижу слово «нейрокрин». Говорит ли оно о том лекарстве, которое было введено в спинномозговой канал?

– Да.

– И последняя колонка отдана примечаниям.

– Да.

– Вашим ли почерком заполнены колонки на страницах пятьдесят и пятьдесят один и ваша ли подпись стоит в колонке, озаглавленной «Хирург»?

– Да.

– Внимательно изучая журнал, видите ли вы где-нибудь имя доктора Тесслара как хирурга или ассистента?

– Наверно, ему удалось скрыть свое участие.

– Каким образом? Вы были его начальником. Вы постоянно общались с Воссом и Фленсбергом, в качестве помощника которых вы себя представили. Как он мог скрыть свою роль?

– Не знаю. Он был очень хитрым.

– Я же предполагаю, что он просто не сделал в Ядвиге ни одной операции.

– Ходили такие слухи, – обильно обливаясь потом, сказал Адам.

– Теперь откройте, пожалуйста, страницу шестьдесят пять. Она заполнена совершенно другим почерком, кроме подписи хирурга. Как вы можете это объяснить?

– Порой медицинский регистратор заполнял все графы, оставляя только место для подписи хирурга. Это мог быть Соботник, который по заданию коммунистического подполья фальсифицировал записи о ходе операций.

– Но вы же не будете отрицать, что тут ваша подпись? Или она подделана? Если бы вы поймали его за тем, что он подделывает вашу подпись, вы должны были что-то сделать – как вы, например, поступили с Менно Донкером.

– Я вынужден внести протест, – сказал Хайсмит.

– В журнале мы можем найти следы того, какая судьба постигла Менно Донкера, – с беспрецедентной для него вспышкой ярости сказал Баннистер. – Ну, доктор Кельно?

– Часто я очень уставал в конце дня и порой не вчитывался в то, что подписывал.

– Понимаю. Мы сделали двадцать двойных листов из журнала, и на каждом из них примерно сорок операций. Они обозначены как «экспериментальные операции: слева или справа», и мы можем предположить, что речь идет об ампутации левого или правого яичка, не так ли?

– Да.

– Чем они отличаются от операции кастрации?

– Первая означает извлечение мертвых или облученных половых желез, как я уже показывал. Вторая же означает... ну... она означает...

– Что означает?

– Кастрацию.

– Ампутацию обоих яичек?

– Да.

– Благодарю вас, Теперь я попрошу помощника предъявить вам документ, который представляет собой данное под присягой ваше показание Министерству внутренних дел в ходе рассмотрения вопроса о вашей экстрадиции в 1947 году. Оно было написано вами в Брикстонской тюрьме.

Хайсмит вскочил на ноги.

– Это из ряда вон, просто из ряда вон! Давая по просьбе ответчика согласие на изменение процедуры, мы исходили из того, что вопросы будут касаться только регистрационного журнала.

– Имея дело с первой инстанцией, – сказал Баннистер, – сэр Адам представил Министерству внутренних дел данное заявление как часть доказательств своей невиновности. Подчеркиваю – он сам представил данный документ на рассмотрение. Но теперь выявляются разительные расхождения между тем, что он свидетельствовал в 1947 году, что он показывал на начальной стадии этого процесса, и между данными медицинского журнала. Если он считает, что журнал врет, ему остается только сказать об этом. И я уверен, что суд присяжных сможет оценить, какое его заявление считать отвечающим истине.

– Ваш протест отвергнут, сэр Роберт. Вы можете продолжать, мистер Баннистер.

– Благодарю вас. На третьей странице своего заявления в Министерство внутренних дел вы утверждаете: «Я произвел извлечение нескольких пораженных заболеваниями яичек и яичников, но я все время проводил операции, и моей неизменной задачей было излечить часть тела или орган, заболевание которого могло угрожать состоянию организма». Это ваши показания, которые вы давали в 1947 году, чтобы избежать выдачи вас Польше, – да или нет?

– Это было очень давно.

– А месяц назад в этом зале суда вы свидетельствовали, что провели несколько дюжин операций и ассистировали доктору Лотаки при еще одной дюжине операций. Говорили вы это, стоя на этом же месте?

– Да, после своего заявления в Министерство внутренних дел я припомнил, что провел еще несколько операций.

– Ну что ж, доктор Кельно, я предполагаю, что, если вы еще добавите все овариэктомии и ампутации яичек, зафиксированные в данном журнале, их число дойдет до двухсот семидесяти пяти, не считая того, что вы ассистировали еще при сотне операций.

– Я очень сомневаюсь, что можно подсчитать точное число операций. Вы сами видите, что их было порядка двадцати тысяч. Как я могу помнить, сколько прошло через мои руки?

– Доктор Кельно, – продолжал настаивать Баннистер, голос которого снова обрел привычную мягкость, – вы слышали заявление Туклы, что было еще два тома подобных записей, заполненных до того, как вы покинули Ядвигу. Это факт?

– Да, может быть...

– Что, по вашему мнению, поведают нам эти два тома, если они внезапно появятся на свет? Не станет ли нам совершенно ясно, что число операций, которые вы провели лично или при которых ассистировали, близится к тысяче?

– Пока я не увижу записи своими глазами, я ничего не могу сказать.

– Но вы согласны, что провели или ассистировали при трехстах пятидесяти операциях, которые нашли отражение в этом томе?

– Думаю, что с этим можно согласиться.

– И вы не можете не согласиться, что у вас были обезболивающие препараты, но вы никогда лично не проводили обезболивание на операционном столе, как показывали раньше.

– Эти детали я не могу точно припомнить.

– Я попрошу вас открыть страницу третью вашего заявления в Министерство внутренних дел и процитирую ваши же слова: «Я категорически отвергаю обвинение, что когда-либо проводил операции на здоровых людях, мужчинах и женщинах». Говорили ли вы это в 1947 году?

– Такова была моя точка зрения в то время.

– И разве вы не заявляли то же самое в этом зале суда?

– Да.

–Теперь откройте журнал на странице семьдесят два и взгляните на четвертую операцию снизу, объектом которой был некий Олег Солинка. Расскажите суду о ней.

– Здесь говорится... цыган... по приговору суда...

– И операция представляла собой...

– Кастрацию.

– Это ваша подпись как хирурга?

– Да.

– А теперь прошу вас обратиться к странице двести шестнадцать. В середине листа мы видим греческую фамилию Пополус. Не можете ли зачитать для милорда и присяжных описание диагноза, операции и сообщить имя хирурга?

– Это был еще один приговор суда.

– И вы кастрировали этого человека, потому что он был гомосексуалистом?

– Я... я...

– А теперь прошу вас обратиться к странице двести восемнадцать. В самом верху ее мы видим женское имя – скорее всего, она была немкой, – Хельга Брокман. Что вы можете поведать о ней?

Кельно уставился на страницу.

– Ну же? – поторопил его Гилрой.

– Верно ли предположение, – сказал Томас Баннистер, – что эта женщина, немецкая уголовница, отправленная в Ядвигу, подверглась по приговору суда ампутации яичников, потому что она, не будучи зарегистрированной проституткой, тем не менее занималась проституцией?

– Я думаю... да, это могло быть.

– Теперь будьте любезны открыть страницу триста десять и... дайте мне посмотреть... двенадцатая строчка сверху. Русское имя Борлатский, Игорь Борлатский.

И снова Адам Кельно оцепенело застыл на месте.

– Я думаю, что вам было бы лучше отвечать на вопросы, – сказал Гилрой.

– Это было решение суда о кастрации умственно неполноценных личностей.

– Какую опасность представляли эти люди?

– Ну проститутки могли быть источником венерических заболеваний.

– И с этой целью вы выдирали яичники у женщин?

– В некоторых случаях.

– Расскажите милорду и присяжным, каким заболеванием является умственная неполноценность и каким образом его можно вылечить кастрацией?

– Это была одна из тех диких идей, которыми руководствовались немцы.

– Что за болезнь – быть цыганом?

– По решению суда немцы считали некоторых низшей расой.

– В таком случае обратитесь к двенадцатой странице, третья снизу строчка – кастрация Альберта Гольдбауэра. Каков диагноз?

– По приговору суда.

– За что?

– За кражи.

– Каким заболеванием можно считать кражу? Адам снова промолчал.

– Разве не соответствует истине, что воровство можно считать, скорее, образом жизни, да и вам самим приходилось прибегать к нему, поскольку оно было широко распространено в Ядвиге, не так ли?

– Так, – откашлявшись, сказал он.

– Я подсчитал, что в данном томе имеется двадцать приказов суда, в соответствии с которыми вы провели кастрацию и ампутацию яичников у здоровых людей. Я имен все основания предположить, что вы лгали, когда на этом же месте утверждали, что никогда не проводили операций по приговору суда. Вы делали их, доктор Кельно, отнюдь не для того, чтобы спасти чьи»то жизни или извлечь безнадежно пораженные органы, угрожающие здоровью пациентов, как вы старались убедить нас, а потому, что немцы приказывали вам.

– Просто у меня раньше выпали из памяти операции по приговору суда. Я провел огромное количество операций.

– И я предполагаю, что вы так и не вспомнили бы их, не появись на свет этот журнал. А теперь, доктор Кельно, скажите нам, в какого рода операциях, кроме ампутации яичек и овариэктомий, вы предпочитали прибегать к спинномозговому обезболиванию?

Адам на мгновение закрыл глаза, судорожно втянув в себя воздух. У него было ощущение, что все слова доносились до него каким-то отдаленным эхом, отражающимся от стен зала.

– Ну? – повторил Баннистер.

– При аппендиктомии, при иссечении грыжи, при лапаратомии, при полостных операциях ниже срединной линии тела.

– Вы свидетельствовали, что к такой методике вас заставляло прибегать, кроме вашей приверженности пункциям, и отсутствие достаточного количества обезболивающих средств.

– У нас почти ничего не было.

– Я вижу, что за месяц, предшествовавший дате 10 ноября 1943 года, и в течение последующего месяца вы провели почти сто подобных полостных операций, девяносто шесть, если быть точным. И у меня есть все основания считать, что в девяноста из них вы предпочитали прибегать к общему наркозу, а во всех остальных случаях, включавших в себя, скажем, вскрытие нарывов, вы пользовались обширным обезболиванием, что говорит о наличии медикаментов для общего наркоза и о присутствии анестезиологов.

– Если так утверждают записи...

– И я вижу, что вы прибегали к методике спинномозгового обезболивания только в пяти процентах случаев полостных операций на нижней части тела из общего списка ваших операций и что при каждой такой операции вы отмечали в графе примечаний, что делалась предварительная инъекция морфия, – но только не в тех случаях, когда операции проводились в пятом бараке.

Адам снова углубился в перелистывание страниц журнала и, просмотрев их, лишь пожал плечами.

– Я считаю, – продолжал загонять его в угол Баннистер, – что вы лгали суду, говоря о вашем пристрастии к спинномозговому обезболиванию, потому что на самом деле ему подвергались только евреи в пятом бараке и потому что, как я предполагаю, вы испытывали особое удовольствие, видя их мучения.

Хайсмит поднялся было, но сел, не проронив ни слова.

– А теперь давайте выясним еще одну деталь, прежде чем обратимся к ночи на десятое ноября. Будьте любезны взглянуть на третью страницу журнала, где вы можете увидеть имя Эли Яноса, который был кастрирован по обвинению в краже. Вспоминаете ли вы процедуру опознания в суде магистрата на Боу-стрит восемнадцать лет назад?

– Да.

– И Эли Янос не смог опознать вас, хотя утверждал, что видел лицо хирурга без маски. Можете ли вы прочесть нам имя того хирурга?

– Доктор Лотаки.

– И если бы на его месте стояли вы, который также проводил подобные операции, вам бы пришлось вернуться в Польшу и предстать перед судом как военному преступнику. И вы понимаете это, не так ли?

Адам взмолился о перерыве, но Энтони Гилрой не счел возможным пойти ему навстречу.

– А теперь будьте любезны открыть журнал на странице триста два и сообщите милорду и присяжным, какая там обозначена дата.

– 10 ноября 1943 года.

– Она начинается с вытатуированного номера 109834 и имени Менно Донкера, вслед за которым прочтите нам, пожалуйста, имена и номера всех остальных пятнадцати человек.

После долгого молчания Адам стал читать ровным моиотоииым голосом:

– 115490, Герман Паар, 114360, Яан Перк, 115789, Хане Хассе, 115231, Хендрик Боомгартен, 115009, Эдгар Биитс, 115488, Бернард . Холст, 13214, Даниэль Дубровский, 70432, Иолана Шорет, 70433, Сима Галеви, 70544, Ида Перетц, 70543, Эмма Перетц, 116804, Хелена Бланк-Имбер, и 116805...

– Я не расслышал последнего имени.

– Тина.

– Тина Бланк-Имбер?

– Да.

– Я представляю вам имена и вытатуированные номера десяти из тех лиц, которые давали показания в суде. Даже учитывая, что некоторые имена были сменены на еврейские их варианты, и смену фамилий после замужества, готовы ли вы согласиться, что это те же самые люди?

– Да, – прошептал Кельно еще до того, как,помощник положил перед ним лист бумаги с именами.

– Есть ли в журнале какие-то записи, что им предварительно, давали морфий?

– Должно быть, забыли записать.

– Так есть они или нет?

– Нет.

– Кто выступал в роли хирурга? Чья подпись стоит под четырнадцатью операциями?

– Доктор... – раздался стон Терри с балкона.

– Я предполагаю, что там стоит подпись Адама Кельно.

Подняв на долю секунды глаза, Адам увидел, как молодой человек покидает зал суда.

– И что написано в графе примечаний против имен Тины Бланк-Имбер и Бернарда Холста?

Адам покачал головой.

– Там говорится «скончались той же ночью», не так ли?

Адам вскочил на ноги.

– Неужели все вы не видите, что я жертва нового заговора против меня! Когда скончался Тесслар, они прислали Соботника, чтобы затравить меня! Они хотят меня, уничтожить! Они никогда не оставят меня в покое!

– Сэр Адам, – тихо сказал Баннистер, – я хотел бы напомнить вам, что именно вы и никто иной потребовали возбуждения этого дела.

36

Оправив мантию, сэр Роберт повернулся лицом к присяжным – усталый, выжатый до последней капли человек, измученный борьбой с тем, что составляло суть его существования, и в то же время английский юрист, обязанный до последнего издыхания бороться за своего клиента. Привычно качнувшись с пятки на носок, он поблагодарил членов суда присяжных за их терпение, а затем напомнил ход слушания, делая особый упор на явных противоречиях между тем, что было в тексте «Холокауста», и тем, что на самом деле происходило в Ядвиге.

– Мы встречаемся в книге с противоречивым утверждением о пятнадцати тысячах операций, которые проводились без наркоза. На это мог пойти только маньяк. Но мы уже убедились, что сэр Адам Кельно– далеко не маньяк, а обыкновенный, нормальный человек, оказавшийся в этой дикой обстановке. Он олицетворение того трагического положенному котором в этих ужасных обстоятельствах мог оказаться любой из нас.

Мы, жители Англии, мысленно все время пытаемся представить себе тот кошмар, царивший в Ядвиге. До нас доходили какие-то ужасные слухи, но могли ли мы полагаться на них? Могли ли мы представить себе и понять, что могут сделать с обыкновенным человеком... с таким, как вы или я? Смогли бы мы выстоять и выжить в Ядвиге?

Я думаю об экспериментах доктора Фленсберга, убивавших волю личности. Какое напряжение в силах вынести человек, прежде чем он будет сломлен силой зла? Любой из вас, кому довелось пережить удар током, не в силах забыть этого потрясения.

Попробуйте представить себе, досточтимые члены суда присяжных, что сейчас вы сидите не на местах для суда, а, привязанные к стулу, смотрите в лицо человеку, рядом с которым вы провели все последние месяцы. Перед вами ряд выключателей, и я приказываю вам нанести удар током вашему соседу. Какое напряжение мог бы вытерпеть каждый из вас, прежде чем протянул бы руку к выключателю? Уверены ли вы, что у вас нашлось бы мужество вынести такую пытку?

Представьте себе эту картину, попробуйте все представить ее. Вас нет здесь. Нет ни журналистов, ни адвокатов – нет никого. Вы привязаны к стулу, и судороги рвут и сотрясают ваше тело. Напряжение повышается, и вы кричите от невыносимой боли! Еще один удар, и вы чувствуете, как боль пронзает ваши зубы, ваши глаза, половые органы, каждую клеточку тела, и вы содрогаетесь в конвульсиях; из ушей, носа и рта у вас идет кровь, и в невыносимой агонии вы молите о пощаде.

Впрочем, для одного дня хватит. Вас уже подвели к смертной черте. Но то же самое ждет вас и на следующий день, и через день, и еще в последующие дни – пока вы не превратитесь в бессмысленное и бездумное существо.

Вот что представлял собой Ядвигский концентрационный лагерь. Чудовищное подобие ада на земле, в котором были уничтожены все признаки нормального человеческого существования. И теперь вам, английскому суду присяжных, предстоит решить, как долго человек может выдержать в таких условиях. Где та граница, на которой сломается любой из нас?

Перед нами жизнь человека, работа которого была до конца посвящена облегчению страданий своих современников. И если даже он оказался не в силах выдержать ударов током высокого напряжения, неужели это означает, что он не заслужил прощения в этом мире? И если бы этот человек не чувствовал, что искупил свои прегрешения, разве он явился бы в этот суд с просьбой обелить его имя? Разве он обречен на вечные муки и проклятия за то, что на мгновение дрогнул в яме со змеями? Разве вся его жизнь, отданная служению людям, не дает ему права избавиться от груза проклятия?

Адам Кельно не заслуживает дальнейших унижений. Может быть, очутившись в тех ужасающих условиях, на миг он действительно подумал, что некоторые люди в самом деле являются представителями высшей расы. Но прежде чем мы осудим его за это, давайте подумаем о самих себе. Адам Кельно делал все, что было в его силах, для многих людей, и сколько он спас еврейских жизней! И если даже он сломался, пойдя на сотрудничество с сумасшедшим немецким врачом, орущим ему в ухо, все же его поступок помог спасти тысячи других жизней. И я могу предположить, что сделать такой выбор– это самое ужасное, что могло бы ожидать любого из нас.

Где были вы все, леди и джентльмены, в ночь на десятое ноября 1943 года? Подумайте, и об этом.

Мы знаем, не так ли, что армии подчиняются приказам убивать других людей нод весьма сомнительным предлогом защиты отечества. Но не забывайте, уважаемые члены суда, что когда Бог приказал Аврааму принести в жертву собственного сына, тот подчинился.

Адаму Кельно должен быть компенсирован в соответствующем размере нанесенный ему ущерб и возвращено доброе имя, чтобы он мог спокойно жить в мире, которому он делает честь своим существованием.

37

В течение нескольких часов тем же ровным спокойным голосом, каким он вел весь процесс, Томас Баннистер восстановил перед слушателями весь ход рассмотрения дела.

– В анналах истории этот случай останется как иллюстрация к тому, что христиане делали с евреями в середине двадцатого века в просвещенной Европе. И во всей истории человечества у нас нет более черных страниц. Конечно, основной груз вины за то, что случилось, лежит на Гитлере и Германии, но они были бы бессильны, если бы сотни тысяч других людей не помогали им.

Я согласен с моим ученым другом, что армии приучены повиноваться приказам, но у нас есть все возрастающее количество примеров, как люди отказываются подчиняться командам убивать других людей. Обратимся к истории Авраама и Бога. Всем нам известно, чем она завершилась. Бог, не тратя лишних слов, избавил отца от необходимости приносить в жертву собственного сына. Но я как-то не могу представить полковника СС Адольфа Восса в роли Господа Бога, так же как сомневаюсь, чтобы Адаму Кельно пристала роль Авраама. Есть непреложный факт– Восс отнюдь не передал Адама Кельно в руки Отто Фленсберга, чтобы тот проводил над ним свои эксперименты. У Адама Кельно была возможность внимательно присмотреться к порядку вещей, и он не пытался противиться ему. Он совершал все свои деяния, не колеблясь, не подвергаясь запугиванию, не слыша угроз в свой адрес.

Вы слышали его показания, как он отказался делать смертельные инъекции фенола в сердце заключенным. И что же с ним случилось после этого? Как он был наказан? Он отлично знал, что врачей не расстреливают и не отсылают в газовые камеры. Он знал это!

Вы можете предположить, что человек с таким грузом на совести, как Адам Кельно, должен был бы молчать всю жизнь, чувствуя себя счастливым, если совесть не будет доставлять ему мук раскаяния, и уж, во всяком случае, двадцать пять лет спустя он не стал бы вытаскивать на свет старые дела.

Он пошел на это, будучи глубоко уверенным, что они никогда не предстанут перед миром. Но, увы, перед нами лежит медицинский журнал, записи в котором разоблачили одну его ложь за другой

Может ли любой присутствующий здесь отец, у которого есть дочь, забыть девочку Тину? У Тины Бланк-Имбер были отец и мать, которым довелось пережить холокауст, и они знали, что их дитя было убито, как подопытное животное. И убил ее не немецкий врач – нацист, а поляк, союзник. И случись нечто подобное с нами и знай мы, что английский врач убивал наших детей как бесполезных существ, после того как они были искромсаны им с жестокостью мясника... мы знали бы, что делать с ним.

Я согласен, что Ядвигский концентрационный лагерь представлял собой самое страшное из того, что можно было бы себе вообразить. И тем не менее, уважаемые члены суда присяжных, жестокость человека к своим ближним насчитывает столько же веков, сколько существует человечество. Но если даже в Ядвиге не было места гуманности, это никому не давало права отбрасывать нормы морали, религии и философии, которые обязывают человека быть достойным представителем рода людского.

Вы слышали показания других врачей Ядвигского концентрационного лагеря, и двое из них были самые отважные и благородные женщины, которых когда-либо видел английский суд. Одна – еврейка и член коммунистической партии, а другая – истинная христианка. Что произошло, когда Восс обрушился с угрозами на доктора Вискову? Она отказалась подчиниться ему, полная готовности покончить с собой. И доктор Сюзанна Парментье... и она была в самых глубинах ада Ядвиги. Напрягите память – вспомните, что она ответила доктору Фленсбергу.

И перед вами предстал самый отважный из всех. Самый обыкновенный человек. Учитель романских языков из маленькой польской гимназии. Даниэль Дубровский, который отказался от всех радостей существования, чтобы молодой человек получил возможность дождаться нормальной жизни.

Досточтимые члены суда, наступает такой момент, когда жизнь отдельного человека теряет смысл, если она направлена на уничтожение и убийство своих ближних. Эта та демаркационная линия моральных убеждений, которую человек не имеет права преступить, если хочет и дальше считать себя членом человеческого сообщества, – где бы это ни происходило, в Ядвиге или Лондоне.

Граница эта была перейдена, и нет искупления этому поступку. Антисемитизм – это бич человеческого рода. Каинова печать, лежащая на всех нас.

Ничто не может оправдать Кельно за совершенные им преступления. Он потерял право на наше сочувствие. И я считаю, что британский суд присяжных не может воздать ему ничего, кроме презрения, – и самой мелкой монеты государства.

38

– Члены суда присяжных, – сказал Энтони Гилрой, – мы подошли к концу месячного судебного слушания, которое может считаться самым длинным в британской истории процессом по обвинению в клевете. Представленные нам доказательства никогда ранее не подвергались рассмотрению в суде по гражданским делам, и многие из них полны противоречий. Будущие поколения будут считать Ядвигский концентрационный лагерь одним из самых больших преступлений против человечества. Но мы собрались тут не в качестве трибунала для осуждения военных преступников. По существующим в Англии законам мы рассматривали гражданское дело.

Непросто было подвести итоги сложного и запутанного разбирательства, но судья Гилрой справился с этим с привычным для него блеском, дав представление, какими статьями гражданского кодекса надлежит руководствоваться членам суда присяжных, выделив безупречные доказательства и обратив внимание на те, к которым следует отнестись с сомнением. Напутствие его длилось полтора дня заседаний, после чего он возложил ношу вынесения решения на присяжных.

В последний раз поднялся Томас Баннистер.

– Милорд, мне бы хотелось, чтобы вы обратили внимание на два аспекта. Можете ли разъяснить их подробнее перед тем, как суд удалится?

– Да. Первым делом вы должны вынести решение в пользу истца или ответчика. Если вы примете сторону доктора Кельно и сочтете, что он стал жертвой клеветы, вы должны определить сумму полагающегося ему возмещения.

– Благодарю вас, милорд.

– Члены суда присяжных, – сказал Гилрой.– Большего сделать я не в силах. Теперь вам ясна задача, которую вы должны решить. Обсуждайте ее так долго, сколько вам потребуется. Мой штат сделает все, дабы вы были обеспечены всем необходимым в виде пищи и прохладительных напитков. И последнее. Правительство Польши через своего посла обратилось с просьбой предоставить в его распоряжение медицинский журнал как документ большой исторической важности и хотело бы, чтобы он, вернувшись в страну, занял подобающее место в одном из музеев. Правительство Ее Величества удовлетворило просьбу. Польский посол выразил согласие, чтобы журнал был предоставлен в распоряжение суда, когда он будет выносить решение. Убедительно прошу вас обращаться с ним с предельной осторожностью. Постарайтесь, чтобы на страницах не было крошек, следов пепла и пятен от кофе. Мы не должны давать будущим поколениям поляков основания обвинять английский суд присяжных в легкомысленном обращении с документом. Теперь вы можете покинуть зал суда.

Только что миновал полдень. Двенадцать заурядных английских граждан покинули зал суда, и за ними закрылась дверь совещательной комнаты.

Адам Кельно и Абрахам Кэди завершили свою битву.

В половине второго Шейла Лем ворвалась в комнату и сказала, что присяжные возвращаются. Коридор был забит газетчиками, которые были вынуждены повиноваться строгому запрету фотографировать или брать интервью в стенах суда. Но один из них оказался не в силах противиться искушению

– Мистер Кэди, – сказал он, – не считаете ли вы, что краткое время, в течение которого отсутствовал суд, означает, что вы победили?

– В этом деле не может быть победителей, – ответил Эйб – Все мы потерпели поражение

Протолкавшись сквозь толпу, он и Шоукросс оказались рядом с Кельно.

Гилрой кивнул помощнику, который пригласил в зал членов суда.

– Пришли ли вы к соглашению относительно вердикта?

– Да, – ответил старшина суда присяжных.

– Принят ли он единодушно?

– Да.

– Поддержали ли вы требования истца, сэра Адама Кельно, или же ответчиков, Абрахама Кэди и Дэвида Шоукросса?

– Мы вынесли решение в пользу истца, сэра Адама Кельно.

– И пришли ли вы к соглашению относительно суммы возмещения нанесенных ему убытков?

– Пришли.

– Какова же эта сумма?

– Мы присудили в пользу сэра Адама Кельно полпенни.

Анджела ворвалась в кабинет, где недвижимо сидел Адам.

– Там Терри, – выдохнула она. – Он вернулся и упаковывает свои вещи.

Адам сорвался с места и, задевая стенки коридора, кинулся по ступенькам наверх. Он рывком распахнул двери. Терри укладывал свой чемодан.

– Много я не возьму, – сказал Терри – Только самое необходимое.

– Ты возвращаешься к Мэри?

– Мы расстались с Мэри.

– Так куда ты?

– Толком я и сам не знаю Я оставляю Лондон и Англию. Анджела будет знать, что со мной.

Адам встал на пороге

– Я имею право знать, куда ты направляешься!

– К прокаженным, – с мукой в голосе выдавил Терри. – Если уж мне суждено быть врачом, я хочу быть таким, как доктор Тесслар!

– Ты останешься здесь! Ты слышишь меня?

– Вы лгали мне, доктор

– Да, лгал! И делал это лишь из-за тебя и Стефана.

– За что могу только поблагодарить вас. А теперь отойдите.

– Нет.

– Что вы можете мне сделаться. Вырезать яйца?

– Ты... ты... как и все они! И ты хочешь уничтожить меня! Они заплатили тебе, чтобы ты меня оставил! И ты в этом заговоре!

– Вы рехнувшийся параноик, который только и мог, что кастрировать евреев, потому что не удалось добраться до собственного отца. Не так ли, сэр Адам?

Адам Кельно наотмашь ударил его ладонью прямо по губам.

– Еврей! – завопил он. Он наносил Терри удар за ударом. – Еврей! Еврей! Еврей!

40

Эйб открыл двери своего обиталища. На пороге стоял Томас Баннистер. Он вошел не говоря ни слова и проследовал за Кэди в гостиную.

– У нас была договоренность о встрече, – сказал Баннистер. – И я ждал вас.

– Я знаю. Прошу прощения. Виски?

– Разбавленного.

Баннистер снял пальто, пока Эйб наливал виски.

– Последние пару дней я только и делаю, что прощаюсь. И спокойно, и весело, и со слезами. С дочерью я увижусь только в Израиле.

– Жаль, что она уехала. Обаятельная девушка. Хотел бы, я познакомиться с ней поближе. С Ближнего Востока поступают тревожные вести.

Эйб пожал плечами.

– Приходится привыкать. Когда я писал «Холокауст», Шоукросс волновался при каждом новом кризисе и поторапливал меня с рукописью. А я говорил ему– не волнуйтесь, когда бы я ни кончил книгу, беды не покинут евреев.

– Должно быть, это очень утомительно.

– Писать или быть евреем?

– В сущности, я хотел сказать о писании. Приходится познавать самых разных людей, чьи мысли месяц за месяцем проходят перед тобой.

– Нечто вроде. Баннистер, я избегал встречи с вами,,потому что мог бы чертовски напугать вас.

Баннистер улыбнулся.

– Ну во всяком случае, я не хотел бы, чтобы вы предстали в качестве свидетеля.

– Знаете, о ком я думал? – сказал Эйб.

– Об Адаме Кельно.

– Откуда вы знаете?

– Потому что я и сам о нем думаю.

– Знаете, а ведь Хайсмит был прав, – задумчиво сказал Эйб. – Все мы в руке Божьей. Простые люди со своими простыми заботами – и любой из нас мог бы попасть в эту дьявольскую мясорубку. И что же тогда, черт побери, останется делать?

– Мне кажется, я знал бы.

– А я далеко не так уверен. В мире не столь уж много Даниэлей Дубровских или Марков Тессларов, Парментье или Висковых. Или ван Даммов. Мы разглагольствуем о мужестве, а в конце концов поступаем как жалкие подонки.

– Сегодня это все, что остается вам думать.

– Я упустил из виду еще кое-кого, – сказал Эйб. – Томаса Баннистера. В тот вечер, когда вы решили разделить со мной ответственность, вы не думали о себе. Но разве не была эта ситуация подобна пистолету, выстрел которого мог бы лишить английский народ такого премьер-министра, как вы?

– Ах это. Ну, кто-то же должен поступать так, как он считает верным.