Текст книги "Суд королевской скамьи"

Автор книги: Леон Юрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

Давайте на минутку забудем, что мы находимся в доброй старой Англии. Мы в Ядвигском концентрационном лагере. Полковник СС доктор Томас Баннистер вызывает меня к себе в кабинет и говорит: «Итак, ты должен согласиться на уничтожение Питера ван Дамма. О, конечно, это будет происходить «ин камера». Пятый барак надежно изолирован, подобно помещению суда. Да н кроме того, мы вообще не собираемся выносить такие вещи на публику». И я снова повторяю вам слова Томаса Баннистера, К. А., сказавшего, что в жизни каждого человека наступает такой момент, когда она не будет больше иметь смысла, если он позволит себе пойти на унижения и убийства своих современников. И я, члены суда присяжных, не вижу более убедительных доказательств тому, что жизнь этого человека будет разрушена окончательно и непоправимо, если я разрешу ему предстать на свидетельском месте. Короче говоря, я решительно отказываюсь способствовать убийству Питера ван Дамма.

Повернувшись, Эйб направился к дверям.

– Папа! – вскрикнула Ванесса, бросаясь за ним.

– Оставь меня одного, Винни, – сказал он.

Оказавшись на улице, он остановился перевести дыхание.

– Эйб! Эйб! – кричала леди Сара, спеша за ним. – Я сейчас подгоню машину.

– Мне не нужен этот паршивый «бентли». Я хочу поймать паршивое такси марки «остин».

– Эйб, пожалуйста, позволь мне побыть с тобой.

– Мадам, я намерен направиться в Сохо, где собираюсь вдребезги напиться и переспать с какой-нибудь шлюхой.

– Я буду твоей шлюхой! – Сдерживая слезы, она схватила его за руку. – Я буду вопить, царапаться и ругаться, а ты будешь кричать и бить меня... а потом я буду сидеть рядом с тобой.

– О Господи Иисусе, – простонал Эйб, приникая к ней. – Я без сил. Я просто без сил.

33

На лице Адама Кельно, когда, сидя за столом своего адвоката, он смотрел на Абрахама Кэди, было выражение нескрываемой жестокости н радости. Их глава встретились. Адам Кельно слегка улыбнулся.

– Внимание!

Судья Гилрой занял свое место.

– Мы все потрясены и расстроены неожиданной кончиной доктора Марка Тесслара, но, боюсь, тут уж ничего не поделаешь. Намерены ли вы, мистер Баннистер, представить его заявление в виде доказательства?

– В этом нет необходимости, – ответил Баннистер.

Гилрой в изумлении откинулся на спинку кресла. Хайсмит, приготовившийся к долгой и утомительной дискуссии по этому поводу, был ошеломлен.

Шимсон Арони пробрался поближе к Эйбу и, сев рядом, протянул ему записку. «Я Арони, – было написано в ней. – Мы привезли Соботника».

– И вы собираетесь этим ограничиться, мистер Баннистер? – спросил судья.

– Я хотел бы вызвать еще одного свидетеля.

Улыбка ползла с лица Адама Кельно, и сердце у него замерло.

– С данным свидетелем связаны не совсем обычные обстоятельства, милорд, и вследствие этого я хотел бы посоветоваться с вашей честью. Свидетель занимал видное положение в коммунистической стране и бежал из нее со своей семьей только прошлой ночью. Прибыв в Лондон в два часа, он попросил и получил политическое убежище. Мы искали этого джентльмена без малого год, не имея представления, жив ли он и сможет ли предстать перед нами, пока он не оказался на Лондоне.

– Добровольно ли он согласен давать показания в данном процессе?

– Я не имею представления, что побудило его к побегу, милорд.

– Так в чем, собственно, проблема? Если свидетель действует согласно своему желанию, не может быть и речи, чтобы отказать ему в этом праве. Если же он оказался тут не по своей воле, дело значительно осложняется, так как мы не можем определить, находится ли он под защитой английского суда, пусть даже он и попросил политического убежища.

– Нет, милорд. Проблема в том, что, когда перебежчик просит убежища, это требует длительных расследований. Мы не можем отрицать вероятность того, что данный свидетель может стать объектом грязной игры, и поэтому он доставлен в суд в сопровождении нескольких джентльменов из Скотланд-Ярда.

– Понимаю. Они вооружены?

– Да, милорд. И Форин офис, и Скотланд-Ярд считают, что они постоянно должны быть рядом. Мы обязаны защитить его.

– Весьма огорчает предположение, что английский суд может стать ареной каких-то грязных дел. Я не испытываю симпатий к закрытым судебным заседаниям. Мы предпочитаем проводить только открытые заседания суда, Итак, вы просите, чтобы данный свидетель был выслушан «ин камера»?

– Нет, милорд. Теперь, когда мы обсудили данный предмет и всем известно, что в зале присутствуют вооруженные сотрудники Скотланд-Ярда, трудно допустить, что кто-то осмелится на опасные действия.

– Что ж, я не в восторге от присутствия вооруженных людей в моем зале суда, но в данный. момент не вижу иного выхода. Мне приходится учитывать необычные обстоятельства. Приглашайте вашего свидетеля, мистер Баннистер.

– Он будет давать показания на чешском языке, ваша честь.

Адам Кельно напрягся, пытаясь вспомнить имя Густава Туклы. Люди, столпившиеся в дальнем конце зала суда, были оттеснены детективами, и по образовавшемуся проходу прошел растерянный, испуганный человек. Детективы из Скотланд-Ярда перекрыли все входы в здание. Завеса времени упала с глаз Адама Кельно, он судорожно втянул в себя воздух и торопливо нацарапал отчаянную записку Ричарду Смидди: «Остановите его».

– Невозможно, – шепнул Смидди. – Держите себя в руках.

В свою очередь, Смидди отправил записку Хайсмиту: «Кельно ужасно растерян».

Руки Густава Туклы тряслись, когда он, принеся присягу, занял свое место. Пока переводчика приводили к присяге, он озирался вокруг с видом затравленного животного.

– Прежде чем мы продолжим, – сказал судья Гилрой, – я хотел бы обратить ваше внимание, что свидетель находится в сильном напряжении. И я не потерплю ни малейших попыток запугивания данного человека. Мистер переводчик, будьте любезны, сообщите мистеру Тукле, что он находится в Англии, в суде Ее Величества, и никакие опасности ему тут не угрожают. Посоветуйте ему тщательно вдумываться в каждый вопрос, прежде чем он соберется отвечать.

Тукла постарался выдавить из себя улыбку и кивнул судье. Он назвал последний адрес, по которому жил в Брно, сообщил, что родился в Братиславе, где и жил до начала войны, работая инженером.

– Ваша последняя должность?

– Я был одним из руководителей завода имени Ленина, огромного предприятия тяжелой индустрии с несколькими тысячами рабочих.

Судья Гилрой, чтобы успокоить свидетеля, обсудил с ним несколько статей; которые он читал о международной ярмарке в Брно, и одобрительно отозвался о высокой репутации чехов в этой области.

– Занимали ли вы ко времени вашего бегства какой-нибудь пост в коммунистической партии? – начал Баннистер.

– Я заведовал отделом тяжелой промышленности в окружном комитете и был одним из членов Центрального Комитета, отвечавших за эту отрасль.

– Это был достаточно высокий пост, не так ли?

– Да.

– Были ли вы членом коммунистической партии к моменту начала войны?

– Официально я вступил в партию в 1948 году, когда вернулся в Брно и стал работать инженером.

– Меняли ли вы свое имя, сэр?

– Да.

– Не сообщите ли нам, при каких обстоятельствах? – Во время войны я носил имя Эгона Соботника. Я полу-еврей по отцу. После освобождения я сменил имя, так как боялся, что меня найдут.

– В связи с чем?

– Из-за некоторых действий, которые мне пришлось совершать в Ядвигском концентрационном лагере.

– Теперь расскажите нам, если можете, как вы оказались в Ядвигском концлагере.

– Когда немцы оккупировали Братиславу, мне удалось добраться до Будапешта, где я жил по фальшивым документам. Меня схватила венгерская полиция и отправила в Братиславу. После гестапо я попал в Ядвигу, где меня определили на работу в медицинский сектор лагеря, Это было в конце 1942 года.

– Кому вы были вынуждены там подчиняться?

– Доктору Адаму Кельно.

– Присутствует ли он в данном суде?

Соботник указал на него дрожащим пальцем. Судья повторил, что стенографист не может записывать жесты.

– Вот он.

– Какого рода работу вам пришлось выполнять?

– Канцелярскую. Главным образом, вести записи. В конце я вел записи по клинике и по операционной.

Поддерживали ли вы в то время контакты с подпольем? Говоря о нем, я имею в виду интернациональное подпольное движение. Вы понимаете мой вопрос?

– Ваша честь, – сказал переводчик, – могу ли я, с вашего разрешения, растолковать мистеру Тукле смысл вопроса?

– Да, прошу вас.

Они переговорили между собой, после чего Тукла кивнул.

– Мистер Тукла все понял. Он говорит, что была небольшая подпольная группа польских офицеров и большое подпольное движение, которое включало в себя практически всех остальных. Летом сорок третьего года он связался с ним, и ему было сказано, что медицинские эксперименты вызывают большую тревогу. По ночам он с евреем из Голландии Менно Донкером копировал все записи о хирургических операциях, которые проводились в пятом бараке, и передавал их связному подполья.

– Куда их переправлял связной?

– Я не знаю. Но планировалось выносить эту информацию за пределы лагеря.

– Рискованное дело.

– Да, Менно Донкер был пойман за ним.

– Вы знаете, что случилось с Донкером?

– Он был кастрирован.

– Понимаю. Вам не кажется странным, что немцы настаивали на ведении записей такого рода?

– У немцев была прямо мания все записывать. Сначала я думал, они не сомневаются н своей победе. Позже они стали просматривать записи и фальсифицировать их с целью скрыть подлинные причины смерти.

– Как долго вы вели записи об операциях?

– Я начал вести их в сорок втором году и продолжал до освобождения в сорок пятом. Они составляли шесть томов.

– Теперь вернемся назад, сэр. Вы сказали, что сменили имя, чтобы вас не могли опознать после войны в силу того, что вам приходилось делать в Ядвиге. Не можете ли подробнее рассказать нам об этом?

– Сначала я занимался только канцелярской работой. Затем Кельно узнал, что я был членом подполья. К счастью, ему не было известно, что я выкрадывал и выносил записи об операциях. Я был испуган, что он передаст меня СС. И он заставил меня помогать ему.

– Каким образом?

– Держать пациентов, когда им делали пункцию. Порой делать пункцию приходилось и мне самому.

– Были ли вы подготовлены для такой процедуры?

– Однажды я несколько минут наблюдал, как она проводится.

– Что еще приходилось вам делать?

– Также держать пациентов, у которых брали образцы спермы.

– Вы имеете в виду, когда им вводили деревянный стержень в задний проход, чтобы вызвать семявыделение?

– Да.

– Кто этим занимался?

– Доктор Кельно и доктор Лотаки.

– Сколько раз вам доводилось видеть доктора Кельно за этой процедурой?

– Самое малое раз сорок или пятьдесят. Каждый раз он обрабатывал несколько человек.

– Испытывали ли они боль?

Тукла опустил глаза.

– И очень сильную.

– То есть эксперименты проводились над совершенно здоровыми людьми, после чего они подвергались облучению и операциям?

– Милорд, – сказал Хайсмит. – Мистер Баннистер задает свидетелю наводящие вопросы и требует от него выводов.

– Я сформулирую вопрос иначе, – согласился Баннистер. – Сотрудничал ли доктор Кельно с немцами в ходе проведения медицинских экспериментов?

– Да.

– Откуда вам это было известно?

– Я видел его.

– Вы видели, как он оперировал в пятом бараке?

– Да.

– Много раз?

– Во всяком случае, я был свидетелем того, как он провел в пятом бараке двести или триста операций.

– Над евреями?

– Порой это бил приговор суда, но девяносто девять процентов составляли евреи.

– Имели ли вы возможность наблюдать, как доктор Кельно проводит операции в своей клинике в двадцатом бараке?

– Да, много раз. Несколько десятков.

– И вы видели, как он ведет прием? Как сам занимается даже такими мелочами, как нарывы и порезы?

– Да.

– Могли ли вы заметить существенную, разницу между поведением доктора Кельно в пятом бараке и у себя на приемах?

– Да, он был очень жесток с евреями. Он часто бил их или осыпал бранью.

– На операционном столе?

– Да.

– Итак, мистер Тукла. Я хотел бы обратить ваше внимание на некую серию операций, совершенных в первой половине ноября 1943 года. В ходе их у восьмерых мужчин были извлечены яички, а три пары близнецов подверглись овариэктомии.

– Я совершенно отчетливо помню этот день. Он пришелся на десятое ноября. Ночь, когда кастрировали Мекка Донкера.

– Расскажите нам, пожалуйста, об этом.

Тукла отпил воды, и было слышно, как у него зубы стучали о край стакана.

– Мне было приказано явиться в пятый барак. Там была уже целая команда капо и эсэсовцев. При. мерно к семи часам в предоперационную было доставлено четырнадцать жертв, и нам было приказано побрить их и сделать им пункции.

– Именно там, а не в операционной?

– Всегда все проводилось в предоперационной. Доктор Кельно не хотел терять времени попусту, когда стоял у стола,

– Делались ли этим людям какие-то предварительные уколы?

– Нет. Доктор Вискова и доктор Тесслар несколько раз требовали, чтобы им хотя бы из соображений гуманности делали уколы морфия.

– И что на это отвечал доктор Кельно?

– Он говорил: «Мы не собираемся тратить морфий на этих свиней». Тогда ему сказали, что куда легче давать людям общий наркоз, погружать их в сон, как это делалось у него в двадцатом бараке. Доктор Кельно заявил, что у него не так много времени, чтобы терять его попусту.

– То есть пункции проводились в предоперационной, без использования морфия, неопытными или неподготовленными людьми.

– Совершенно верно.

– Испытывали ли пациенты боль?

– Ужасную. Это моя вина... моя вина...

– Закусив губу, чтобы сдержать слезы, он раскачивался из стороны в сторону.

– Способны ли вы продолжать давать показания, мистер Тукла?

– Я должен продолжать. Я держал в себе эту картину двадцать лет. И я должен рассказать об этом, чтобы наконец обрести покой. – Он всхлипнул.– Я оказался трусом. Я должен был отказаться, подобно Донкеру.

Несколько раз с трудом набрав в грудь воздуха, чтобы успокоиться, он извинился и кивнул в знак того, что готов продолжать показания.

– Итак, сэр, вы присутствовали в предоперационной в ту ночь на десятое ноября и помогали готовить к операциям четырнадцать человек. Продолжайте, пожалуйста.

– Первым был Менно Донкер. Кельно приказал мне войти в операционную и заставить его замолчать.

– Вы простерилизовали себя перед этим?

– Нет.

– Кто еще там был?

– Ассистировал доктор Лотаки. Там были еще один или два, санитара и два охранника-эсэсовца. Донкер кричал, что он совершенно здоров, а затем стал молить Кельно оставить ему хоть одно яичко.

– И что в ответ сделал Кельно?

– Он плюнул в него. В это время снаружи был уже такой бедлам, раздавались такие крики, что Восс приказал мне доставить в пятый барак Марка Тесслара. Вернувшись вместе с ним, я увидел сцену настолько чудовищную, что она день и ночь стоит у меня перед глазами. Я вижу этих юных девочек, с которых срывали одежду, слышу стоны и крики от боли во время уколов, вижу, как сопротивлялись жертвы на операционном столе и как их били, повсюду кровь... Только Марк Тесслар смог сохранить рассудок и доброту.

– Присутствовали ли вы непосредственно на операциях?

– О, я доставлял жертвы и выносил их обратно.

– Кто проводил операции?

– Адам Кельно.

– Все?

– Да.

– Дезинфицировался ли он между операциями?

– Нет.

– Стерилизовал ли он инструменты?

– Нет.

– Был ли он внимателен к своим пациентам?

– Он вел себя словно разгулявшийся мясник с топором в руках на бойне. Это была самая настоящая резня.

– Как долго длилась одна операция:

– Он делал их очень быстро, тратя на каждую от десяти до пятнадцати минут. К полуночи мне было приказано доставить всех прооперированных в третий барак. Тут же были носилки, на которых они лежали бок о бок. Мы оттащили их в барак. Тесслар молил меня вызвать Кельно... но я в ужасе сбежал.

Адам Кельно написал записку: «Я ухожу из зала». «Сидите на месте», – ответил ему Смидди.

– Что вы дальше стали делать в этой ситуации, мистер Тукла?

– На следующее утро мне было приказано явиться в пятый барак и заполнить свидетельства о смерти на одну женщину и одного мужчину Сначала в графе «причина смерти» я написал «шок» у мужчины и «кровотечение» у женщины, но немцы заставили меня изменить обе записи на «тиф».

– И все это, мистер Тукла, столь долгое время хранилось у вас в памяти.

– Я жил в постоянном страхе, что меня назовут военным преступником.

– Вам известно, что случилось с теми шестью томами записей об операциях?

– Когда русские заняли лагерь, все смешалось. Многие из нас, как только не стало охраны, постарались исчезнуть. Я не знаю, куда делись пять томов. Шестой я сохранил.

– И хранили его все эти годы?

– Да.

– Из страха, что будет обнаружено ваше участие?

– Да.

– Какой период охватывают данные этого тома?

– Вторую половину сорок третьего года.

– Милорд, – сказал Баннистер, – я хотел бы представить в виде доказательства медицинский журнал из Ядвигского концентрационного лагеря.

34

Его заявление положило начало словесной баталии. Закон должен оставаться законом!

– Милорд, – сказал сэр Роберт Хайсмит, – мой ученый друг, пытаясь в последнюю минуту представить новые доказательства, вызывает определенные осложнения. Я должен со всей решительностью протестовать против его намерений как совершенно недопустимых.

– На каких основаниях? – спросил судья Гилрой.

– Первым делом, я не видел этот документ и не имел возможности изучить его.

– Милорд, – сказал Баннистер, – данный журнал попал к нам в руки только в три часа ночи. В течение ночи мы собрали примерно сорок человек добровольных помощников, которые просмотрели его строчка за строчкой в поисках значимой информации. На двух листах я выписал те данные., которые считаю существенными. И готов с удовольствием представить их и фотокопии тех листов журнала, в связи с которыми мы собираемся задать ряд вопросов. Мой ученый друг может тщательно изучить их.

– То есть в стремлении добиться справедливости вы хотите изменить порядок рассмотрения дела? – спросил судья.

– Именно так, милорд.

– Против чего я решительно протестую, – сказал Хайсмит.

Ричард Смидди набросал тем временем записку секретарю с просьбой найти мистера Баллока, своего управляющего, чтобы тот успел собрать достаточное количество людей, если Баннистеру удастся одержать верх. Она торопливо покинула зал.

– Мой опыт подсказывает, что защита может обратиться с подобным требованием, если появляются новые доказательства.

– Я не вижу основания для подобных изменений, – возразил Хайсмит.

– А у меня оно есть, изложенное на одном листе, – ответил Баннистер.

Пристав передал копии документа судье, Честеру Диксу и Ричарду Смидди, которые углубились в его изучение, пока сэр Роберт продолжал дебаты.

– Ваша честь и мой ученый друг смогут убедиться, что этот документ занимает всего лишь один лист и имеет отношение только к медицинскому журналу, – сказал Баннистер.

– Итак, что вы на это скажете? – обратился Гилрой к Хайсмиту.

– За всю свою юридическую практику, исчисляющуюся несколькими десятилетиями, я никогда не слышал о деле, тем более таком, что близится к завершению, когда суд решает настолько изменить порядок его рассмотрения, что вся суть дела может обрести иной смысл.

Честер Дикс торопливо собрал несколько юридических справочников, и Смидди пододвинул их к Хайсмиту. Тот зачитал данные о полудюжине прецедентов, когда подобные обращения были отвергнуты.

– Но вы все же хотите, чтобы суд принял такое решение, мистер Баннистер? – спросил Гилрой.

– Я ни в коем случае не могу согласиться, что мое ходатайство способно изменить всю суть дела.

– Конечно же, тем самым мы его изменим, – прохрипел Хайсмит. – Будь данный документ представлен в виде доказательства в самом начале процесса, истец совершенно иным образом сформулировал бы свои требования. Почти месяц мы ведем процесс, и он подошел к своему завершению. Большинство свидетелей защиты вернулись к себе в разные страны Европы, Азии и в Америку. Мы лишены возможности опросить их. Наш главный свидетель, показывавший в пользу доктора Кельно, наглухо заперт в Польше. Мы запрашивали, может ли доктор Лотаки опять прибыть сюда, но ему не удается еще раз получить визу. И это неблагородно по отношению к истцу.

– Что вы можете сказать на это, мистер Баннистер? – спросил судья.

– Я собираюсь задавать вопросы, относящиеся исключительно к данному журналу, так что никто из свидетелей защиты не мог бы дополнительно пролить свет на какие-то неясные моменты и у другой стороны совершенно нет необходимости в присутствии свидетелей. Что же касается доктора Лотаки, мы согласны оплатить его проезд до Лондона, но не наша вина, что его собственное правительство не выпускает его. В сущности, если сэр Роберт убедит доктора Кельно вернуться на свидетельское место, я смогу выяснить все, что меня интересует в течение часа и к тому же буду рад представить моему ученому другу формулировки вопросов, которые собираюсь задать его клиенту.

Вот в этом и состоял высший пилотаж профессии барристера. Способность к мгновенной импровизации, основанная на изощренном умении обдумать и подать свою мысль, когда приходится буквально на одной ноге балансировать на краю пропасти, имея на вооружении лишь четко действующую память и быстро соображающих помощников.

– Сэр Роберт, если медицинский журнал будет принят в качестве доказательства, склонны ли вы посоветовать доктору Кельно подвергнуться опросу в связи с ним? – спросил судья Гилрой.

– В настоящий момент мне трудно представить себе, к какой тактике я предпочту прибегнуть.

– Понимаю. Есть у вас что-то еще добавить, мистер Баннистер?

– Да, милорд. Я не вижу ничего странного или удивительного в попытке представить в качестве доказательства медицинский журнал. С самого начала судебного слушания его тень незримо присутствовала в зале суда. И я, ваша честь, рискну предположить, что во всей английской истории не было еще такого доказательства, которое более громко требовало, чтобы его выслушали. В нем заключается суть всего дела. В нем ответы на те вопросы, которые мы искали по всему миру и в этом зале. Если в британском суде мы попытаемся проигнорировать такое свидетельство, как этот медицинский журнал, это бросит тень на всю нашу систему судопроизводства, ибо замолчать его в любом случае не удастся. Если мы обойдем его молчанием, все скажут, что на самом деле мы отнюдь не заинтересованы выяснить, что же в действительности происходило в Ядвиге при нацистах. Все это, мал, просто фантазии некоторых людей. И, разве мы имеем право забыть тех мужественных мужчин и женщин, которые отдали свои жизни за то, чтобы до нас дошли документы, рассказывающие, что там было на самом деле?

– При всем уважении к моему ученому другу,– вмешался Хайсмит, – мне кажется, что он пытается произнести перед судом заключительную речь. У него еще будет время для нее.

– Итак, мистер Баннистер, какие еще основания вы можете представить суду?

– Самые убедительные,из всех возможных. Свидетельство самого истца доктора Адама Кельно, данное им во время допроса, который проводился его же собственным адвокатом. Я напомню вам. Сэр Роберт спросил «Велись ли какие-либо записи проводившихся вами операций и назначаемого вами лечения?» На что доктор Кельно ответил: «Я настаивал на аккуратном ведении записей Я считал это исключительно важным, чтобы впоследствии не возникало никаких сомнений относительно моих действий». И через минуту, стоя на том же свидетельском месте, доктор Кельно сказал: «Я молю Бога, чтобы тут оказались эти записи, потому что они. подтвердили бы мою невиновность». И далее, в ходе прямого допроса, он сказал: «В каждом отдельном случае я настаивал, чтобы был зарегистрирован ход операции». Ваша честь, все предельно ясно, и большего невозможно желать. Если доктор Кельно сделал такое заявление в своих показаниях, неужели мы можем сомневаться, что если бы журнал был найден лично им, он был бы обязательно представлен в виде доказательства?

– Что вы можете на это сказать, сэр Роберт? – спросил судья.

– Доктор Кельно, должен вам заметить, врач, а не юрист. Не видя и не прочитав документа, я был бы вынужден попросить моего клиента предъявить его мне, и, только ознакомившись с журналом, я посоветовал бы, стоит ли его представлять в виде доказательства или нет.

– Мне кажется, – быстро ответил Баннистер,– что пока не было ни малейших шансов найти данный журнал, пока он считал, что записи потеряны навсегда, доктор Кельно рассматривал его как убедительное свидетельство в свою пользу. Но, увы, один из пропавших томов все же обнаружен и добрался до суда – и теперь истец запел совсем другим тоном.

– Благодарю вас, джентльмены, – сказал Гилрой.

Он внимательно просмотрел заявление Баннистера. С юридической точки зрения документ был безупречен, и у английского судьи не должно было возникнуть никаких сомнений.

И все же были причины, по которым Гилрой продолжал смотреть на него, не в силах сосредоточиться на сути дела. Вдруг перед его глазами поплыла вереница смутных теней.

То, что открылось во время процесса, потрясло его до глубины души. Он видел... эти несчастные человеческие существа... униженные и страдающие. Не вина или невиновность Кельно в эти секунды волновали судью. Неужели его современники способны творить такие злодеяния? На мгновение ему показалось, что он может сломить барьер и понять причину столь странной преданности евреев друг другу. Тем евреям, что жили в Англии, просто выпала счастливая доля, избавившая их от Ядвиги, но каждый из них понимал, что геноцид лишь случайно миновал его семью по причуде судьбы. Гилрой был тронут преданностью этих двух молодых людей, сына и дочери Кэди. Да и, кроме того, они наполовину были англичане.

Но, несмотря на все что ему довелось узнать, Гилрой все же продолжал оставаться английским джентльменом, который был не в силах полностью понять евреев. Он мог дружить с ними, работать вместе с ними, но он был не в состоянии до конца постичь их. Он нес в себе черты и того белого человека, который не может понять психологию черного, и тех черных, которые отказываются понять белых. Он был из числа нормальных людей, которые способны спокойно относиться к гомосексуалистам и даже порой защищать их... но никогда не могут до конца понять их.

Да, в любом из нас есть тот барьер, который мешает нам понимать друг друга.

Оторвавшись от документа, Гилрой увидел, что на него устремлены ожидающие взгляды всего состава суда и посетителей.

– Заявление защиты подлежит удовлетворению. Медицинский регистрационный журнал Ядвигского концентрационного лагеря принимается в качестве вещественного доказательства под соответствующим номером. Учитывая положение истца, я объявляю перерыв на два часа, чтобы его сторона могла изучить данный документ и соответствующим образом подготовить свою защиту.

С этими словами он покинул зал суда.

Гром грянул! Хайсмит был ошеломлен. Судья сказал «подготовить свою защиту». Доктор Адам Кельно, обвинитель, стал обвиняемым даже в глазах судьи.

35

Сэр Адам Кельно торопливо вошел в помещение, где Роберт Хайсмит, Честер Дикс, Ричард Смидди и полдюжины их помощников лихорадочно изучали фотокопии журнала, сверяя их с текстом вопросов, которые предполагал задать Баннистер. Встречен он был с нескрываемой холодностью.

– Это было так давно, – прошептал он. – И что-то случилось с моей памятью. Все эти годы я жил в какой-то полуамнезии. Я так много забыл. Соботник хранил этот журнал. Он мог подделать записи, свидетельствующие против меня. Как правило, я не видел, что мне приходилось подписывать.

– Сэр Адам, – сухо сказал Хайсмит, – вам придется предстать в качестве свидетеля.

– Я не могу.

– Вы должны, – раздраженно ответил Хайсмит. – У вас нет выбора.

Адам Кельно так и не смог полностью прийти в себя. Он был растерян, когда, поднявшись на возвышение для свидетелей, выслушал напоминание судьи Гилроя, что принесенная им клятва говорить правду и только правду по-прежнему сохраняет свою силу. Перед ним, так же как и перед судьей и членами суда присяжных, лежали фотокопии отдельных страниц журнала. Баннистер попросил помощника представить Адаму Кельно оригинал. Он смотрел на него, все еще не веря своим глазам.

– Является ли представленное вам доказательство в самом деле медицинским регистрационным журналом Ядвигского концентрационного лагеря, охватывающим период в пять последних месяцев 1943 года?

– Думаю, что да.

– Говорите погромче, сэр Адам, – сказал судья.

– Да... да.. так и есть.

– Готов ли мой ученый друг признать, что фотокопии, имеющиеся в его распоряжении и представленные суду, являются точными репродукциями соответствующих страниц журнала?

– Признаю, – сказал Хайсмит.

– В стремлении облегчить задачу суда, мы позволили себе копировать на один лист по две страницы из журнала. Я попросил бы вас открыть лист, на котором размещены страницы пятьдесят и пятьдесят один. Слева направо мы видим одиннадцать различных колонок, Первая фиксирует порядковый номер операции, и, руководствуясь этим указанием, мы видим, но их число достигает более восемнадцати тысяч. Вторая колонка говорит о дате. Что включает в себя третья колонка?

– Вытатуированный номер пациента.

– Да, а дальше следует его имя и диагноз заболевания. Правильно?

– Ла.

– Мы рассмотрели первую половину листа и обратимся к странице журнала номер пятьдесят один. Что находится в левой колонке этой страницы?

– Краткое описание оперативного вмешательства.

– И в следующей?

Кельно не ответил. Баннистер повторил вопрос и получил в ответ лишь невнятное бормотание.

– Не содержит ли она имя хирурга, а следующая – имя того, кто ему ассистировал?

– Содержит.

– И следующая. Объясните милорду и присяжным, что она означает.

– Это...

– Ну?

– Имя анестезиолога.

– Анестезиолога, – повторил Баннистер, повысив голос, что позволял себе крайне редко. – Просмотрите фотокопии и сам журнал, обращая особое внимание на те графы, в которых приводится имя анестезиолога.

Сэр Адам молча пролистал страницы, а затем поднял затянувшиеся влагой глаза.

– Не замечаете ли вы повсеместного отсутствия анестезиолога? Во всех случаях?

– Как правило, не хватало подготовленных людей.

– Но разве вы сами не свидетельствовали, что часто у вас не было анестезиолога и в таком случае вы сами проводили обезболивание; и это была одна из причин, по которой вы предпочитали спинномозговую инъекцию?

– Я.. но...

– Вы признаете, что, согласно журналу, в каждом случае вы имели или квалифицированного ассистента, пли врача, имеющего возможность проводить анестезию?

– Да, это так.

– Значит, вы говорили неправду в своих показаниях?

– В этом пункте память меня подвела.

О Господи, подумал Эйб, нет, я не получаю удовольствия от этого зрелища. Пользуясь скальпелем закона, Томас Баннистер сейчас разбирает его по частям, но я не чувствую ни торжества, ни наслаждения местью.