Текст книги "Суд королевской скамьи"

Автор книги: Леон Юрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

– Немец-лаборант по фамилии Креммер.

– Насколько он был опытен?

– Опыта у него явно не хватало, и именно поэтому я и опасался возникновения рака.

– Понимаю. Опыта не хватало. Он был повешен за свои деяния, не так ли?

– Я протестую, – вскочил сэр Роберт.

– Протест принимается.

– Какая судьба постигла капрала Креммера? – продолжал настаивать Баннистер.

– Возражаю, милорд. Мой ученый коллега явно пытается обвинить сэра Адама в том, что он был сознательным сообщником. Он не был нацистом и не по своей воле принимал участие в этой деятельности.

– Смысл моего вопроса, милорд, полностью отвечает сути дела. Я высказываю предположение, что все эти операции представляли собой часть экспериментов, являясь не чем иным, как экспериментальной хирургией. Другие были приговорены к повешению за участие в данных экспериментах, и я хочу доказать, что доктор Кельно мог и отказаться от проведения их, но он старался обеспечить себе освобождение из лагеря.

Гилрой задумался.

– Всем нам в настоящее время известно, что капрал СС Креммер был повешен. Но я прошу присяжных воспринимать данную информацию с предельной осторожностью. Вы можете продолжать, мистер Баннистер.

Сэр Роберт медленно опустился на место, пока Баннистер благодарил судью.

– Итак, перед вами в операционной прошло не менее двух дюжин человек, и вы видели, к каким результатам приводит жесткое облучение.

– Да.

– И вы также сообщили, что капрал Креммер был не очень опытным специалистом, в результате чего вы опасались возникновения раковых опухолей. Это вы говорили?

– Да, говорил.

– А теперь, доктор Кельно, давайте предположим, что облучал не капрал Креммер, а гораздо более опытный рентгенолог. Существовала бы в данном случае опасность поражения яичников и яичек.

– Боюсь, что не понимаю вашего вопроса.

– Ладно, давайте уточним его. Каждое из мужских яичек находится в своем отделении, на расстоянии около дюйма друг от друга. Так?

– Да.

– А женские яичники отстоят друг от друга на расстоянии примерно в пять или семь дюймов.

– Да.

– Я могу предположить, что в том случае, если половые железы подвергаются облучению не очень опытным техником, соседствующее яичко или другой яичник также будут поражены. Вы свидетельствовали, что видели следы больших ожогов и вас это беспокоило.

– Да.

– В таком случае, если вы боялись возникновения раковых опухолей, почему же вы не ампутировали оба яичка? Разве это не было бы в интересах пациента?

– Не знаю. Я хочу сказать, мне давал указания, что делать, доктор Восс.

– Я предполагаю, доктор Кельно, что мысль о ссылке на опасность рака впервые пришла вам в голову, когда вы находились в Брикстонской тюрьме, ожидая выдачи Польше.

– Это неправда.

– Я предполагаю, что состояние здоровья пациентов совершенно не волновало вас; в противном случае вы не оставляли бы пораженное, по вашему мнению, раком второе яичко. Я предполагаю, что вы все это выдумали значительно позже.

– Я этого не делал.

– Тогда почему же вы не устраняли весь пораженный участок?

– Потому что за спиной у меня стоял Восс.

– Не является ли фактом, что Восс несколько раз говорил вам и доктору Лотаки, что, если вы будете проводить для него эти операции, он сможет забрать вас из Ядвиги?

– Конечно, нет.

– Могу предположить, как психологически трудно вам было оперировать человека, страдающего от ожогов после облучения. Что вы можете сказать об этом?

– Да, трудно было бы в Лондоне, но не в Ядвиге.

– Без морфия?

– Говорю вам, я использовал морфий.

Баннистер внезапно сменил тему.

– Когда вы впервые встретились с доктором Тессларом?

Упоминание имени Тесслара потрясло Кельно; у него стали влажными ладони и по коже поползли мурашки. Сменились стенографисты. Было слышно тиканье часов.

– Я думаю, подошло время сделать перерыв, сказал судья.

Потеряв немалую долю тога впечатления, которое он произвел сначала, Адам Кельно покинул свидетельское место. Теперь уж он никогда не будет столь легкомысленно относиться к Томасу Баннистеру.

7

Неизменный порядок вещей продолжал сохраняться. Сэру Адаму Кельно пришлось пересечь Темзу, чтобы провести ленч у себя в доме, пока его советник вкушал ленч за своим столиком в частном клубе.

В таверне «Три бочки» на Ченсери-лейн наверху был небольшой отдельный кабинет, где и расположились Эйб и Шоукросс вместе со спутниками, которые присоединились к ним в зале суда. Меню в «Трех бочках» состояло из привычного лондонского набора: ломтиков холодной говядины, салата, яиц всмятку и омлета, мяса и зелени. Объяснив бармену, как готовить настоящий холодный сухой мартини, было очень приятно убедиться, что он усвоил урок. На нижнем этаже по двое и по трое эа столиками размещались молодые адвокаты, секретари судов, студенты и бизнесмены, все они знали, что наверху Абрахам Кэди, но в соответствии с британскими обычаями не позволяли себе надоедать ему.

И так шло каждый день. Суд начинался в десять утра и длился до перерыва в час, после чего возобновлялся с двух до половины пятого.

Оправившись после первого столкновения с Баннистером, Адам Кельно решил, что более или менее удачно отбился от брошенных в его адрес обвинений и большого урона не понес.

– Итак, доктор Кельно, – после перерыва начал Баннистер, подчеркивая каждое слово, хотя сначала его голос звучал ровно, даже монотонно. – Перед перерывом вы сказали нам, что впервые встретились с доктором Тессларом, еще будучи студентами.

– Да.

– Каково было население Польши перед войной?

– Больше тридцати миллионов.

– И сколько из них было евреев?

– Примерно три с половиной миллиона.

– Некоторые из них жили в Польше уже много поколений... столетиями.

– Да.

– Существовали ли студенческие общества на медицинском факультете Варшавского университета?

– Да.

– И являлось ли фактом положение дел, при котором, в силу антисемитских воззрений офицеров, аристократии, интеллигенции и представителей высших классов, еврейские студенты не могли стать членами таких обществ?

– У евреев были свои союзы.

– Предполагаю, лишь потому, что им был закрыт доступ во все прочие.

– Вполне возможно.

– Не является ли также установленным фактом, что еврейским студентам отводились лишь задние места в аудиториях и они подвергались иной социальной сегрегации как в среде студентов, так и в целом в Польше. И не является ли установленным фактом, что студенческие союзы громогласно объявляли себя свободными от евреев, участвовали в разгроме еврейских магазинов и иными способами преследовали их?

– Таковы были условия жизни, которые были созданы не моими руками.

– Но их создавали поляки. Польше был свойствен антисемитизм, который проявлялся и в отношениях, и в действиях, не так ли?

– Да, в Польше существовал антисемитизм.

– И, будучи студентом, вы активно. участвовали в его проявлениях?

– Я должен был вступить в общество. Но я не несу ответственности за его действия.

– Я же предполагаю, что вы отличались заметной активностью. Итак, вы, конечно, знали, что, после того как немцы вторглись в Польшу, в Варшаве и по всей Польше были образованы гетто.

– В то время я уже был узником Ядвиги, но до меня доходили слухи.

Несколько расслабившись, Хайсмит перекинул записочку Ричарду Смидди: «Эта линия ничего ему не даст. Он, должно быть, расстрелял всю обойму».

– Ядвигу, – сказал Баннистер, – можно в полной мере охарактеризовать как неописуемый ад.

– Хуже не могло быть и в аду.

– Миллионы человек подвергались в ней мучениям и обрекались на смерть. Вы знали все это, потому что были непосредственным свидетелем того, что там делалось, и потому что получали информацию из подполья.

– Да, мы знали, что происходит.

– Как много рабочих лагерей окружало Ядвигу?

– Примерно пятьдесят, в которых содержалось полмиллиона рабов, трудившихся на заводах по производству вооружения, на химических и разного рода военных предприятиях.

– Большинство этой рабочей силы составляли евреи?

– Да.

– Доставленные сюда со всех стран оккупированной Европы?

– Да.

Ради Бога, к чему он клонит, пытался понять Кельно. Неужели он собирается вызвать сочувствие ко мне?

– Вы знали, что по прибытии заключенные проходили селекцию и все лица старше сорока и дети направлялись в газовые камеры Ядвиги-Западной.

– Да.

– Их были тысячи? Миллионы?

– Я слышал, что называли много разных цифр. В Ядвиге-Западной, говорилось, погибло больше двух миллионов человек.

– Остальным же наносилась татуировка, и на одежде у них были разнообразные нашивки, что позволяло отличать разные группы заключенных друг от друга.

– Все мы были заключенными. Я не понимал, кто к какому разряду относится.

– Тем не менее каковы же были нашивки?

– В лагере были евреи, цыгане, немецкие уголовники, коммунисты, борцы Сопротивления, какая-то часть русских военнопленных. Я могу припомнить только свою собственную нашивку, которая указывала на мою национальность.

– Вы помните, какие отличительные знаки носили капо?

– Да.

– Можете ли вы рассказать милорду и присяжным, что представляли собой капо?

– Они подбирались из числа заключенных, которые надзирали за другими узниками.

– Они были очень грубы?

– Да.

– Получали ли они какие-то привилегии за свое сотрудничество с СС?

– Да... но среди евреев тоже были капо.

– Я предполагаю, что по отношению к общему числу заключенных евреев капо из их среды было очень немного Можете ли согласиться с таким утверждением?

– Да.

– Большинство капо составляли поляки, не так ли?

Адам заколебался на мгновение, подавив искушение вступить в спор. Его противник медленно продвигался вперед, но цель его была совершенно ясна.

– Да, – ответил Адам.

– Внутри основного лагеря Ядвиги примерно двадцать тысяч заключенных строили еще одну внутреннюю тюрьму и возводили крематорий в Ядвиге-Западной. Позже число заключенных, занятых на строительстве, выросло до сорока тысяч.

– Я вынужден довериться вашим цифрам.

– У евреев, прибывающих в лагерь, могли быть с собой какие-то фамильные драгоценности? Золотые колечки, драгоценные камни, которые они могли спрятать в своем скудном багаже?

– Да.

– И когда их нагими отправляли в газовые камеры, все их имущество присваивалось. Вы знали об этом?

– Да, и это было ужасно.

– И вы также знали, что волосы использовались . для набивки немецких матрасов и при производстве перископов для подводных лодок, что у трупов вырывались золотые зубы, а перед сожжением у них вырезались и вскрывались желудки, чтобы убедиться– не проглочено ли что-то ценное. Вы это знали?

– Да.

Эйб почувствовал тошноту. Склонившись к коленям, он закрыл лицо руками, моля Бога, чтобы эти вопросы поскорее прекратились. Терренс Кемпбелл тоже был белый как мел, и во всем зале повисла напряженная тишина, хотя все это уже доводилось слышать.

– Сначала всем руководили немецкие врачи, но потом стали привлекаться и медики из числа заключенных. Какое количество персонала было предоставлено в ваше распоряжение?

– Всего около пятисот. И шестьдесят или семьдесят из них были врачами.

– Сколько человек из них были евреями?

– Может, около десятка.

– Но они занимали незначительные должности? Санитары, уборщики и тому подобное?

– Если они были квалифицированными врачами, я использовал их.

– Но немцы этого не одобряли, не так ли?

– Да, немцы не одобряли.

– И количество евреев-медиков явно не соответствовало их процентному содержанию среди заключенных?

– Квалифицированных врачей я использовал по их прямому назначению.

– Вы не ответили на мой вопрос, доктор Кельно.

– Да, количество еврейских врачей было непропорционально мало.

– И вы знали суть и кое-чего другого, что делали Восс и Фленсберг. Эксперименты с раком шейки матки, изучение возможностей стерилизации путем введения содовых растворов в фаллопиевы трубы. И другие эксперименты, ставящие себе целью найти уязвимые места своих жертв.

– В точности мне, ничего не было известно. Я посещал пятый барак только с целью операций, а потом шел в третий барак выхаживать пациентов.

– Хорошо. Обсуждали вы положение дел с француженкой, врачом Сюзанной Парментье?

– Я не припоминаю такую.

– Заключенная, врач, из французских протестантов. Психиатр. Ее фамилия была Парментье,

– Милорд, – вмешался сэр Роберт Хайсмит, в его тоне слышались саркастические нотки. – Нам всем достаточно хорошо известно о зверствах в Ядвиге. Мой ученый друг, по всей видимости, пытается доказать, что на сэре Адаме лично лежит вина за отправку людей в газовые камеры и за прочие жестокости немцев. Я не вижу смысла в его вопросах.

– Да, надо было бы уточнить, – сказал судья.– К чему вы клоните, мистер Баннистер?

– Я предполагаю, что, несмотря на весь ужас Ядвигского концентрационного лагеря, в нем были определенные разряды заключенных и некоторые узники считали себя выше остальных. В нем существовала своеобразная кастовая система, и привилегии даровались тем, кто работал вместе с немцами.

– Понимаю, – сказал судья.

Поколебавшись, Хайсмит сел, не скрывая беспокойства от настойчивого стремления Баннистера развить эту тему до конца.

– Итак, – продолжил Баннистер, – я держу в руках копию документа, сэр Адам, озаглавленную «Прошение о помиловании». И я хотел бы представить ее милорду и присяжным.

Хайсмит просмотрел ее, кивнул в знак того, что не имеет возражений, и секретарь суда раздал копии судье, присяжным и одну – сэру Адаму.

– В своем прошении вы утверждаете, что являетесь помощником полковника СС доктора Адольфа Восса и полковника СС доктора Отто Фленсберга.

– Под помощником я имел в виду...

– Да, в самом деле, что вы имели в виду под «помощником»?

– Вы пытаетесь исказить смысл совершенно обычного слова. Они были врачами и...

– ...и вы называете себя их помощником. Вы, конечно, внимательно перечитывали это прошение о помиловании, Ваш адвокат, должно быть, изучил, его строчка за строчкой.

– Слово «помощник» вкралось туда случайно, это описка.

– Но вы знали, чем они занимались, что явствует из ваших показаний, вы знали, какое обвинение было выдвинуто против них после войны, и тем не менее вы утверждаете, что сотрудничали с ними.

Баннистер взял со стола другой документ, пока Адам устремил взгляд к – часам в тщетной надежде увидеть, что подходит время перерыва. Помолчав, Баннистер снова заговорил:

– Тут у меня выдержки из обвинений против Восса. Признает ли мой ученый коллега идентичность этой копии?

Просмотрев документ, Хайсмит лишь пожал плечами.

– Мы слишком далеко углубляемся в события военных лет. Пользуясь этим обвинением, другая сторона, хочет доказать, что ужасные дела, которыми занимались обвиняемые, имеют прямую связь с моим клиентом.

– Прошу прощения, одну минутку, – сказал Баннистер, поворачиваясь к О'Коннору, который рылся в грудах бумаг на столе перед ним. Одну из них он протянул Баннистеру.

– Вот тут есть свидетельство, которое вы дали под присягой, доктор Кельно. Оно было принесено присяжному комиссару, и параграф первый и два листа документа имеют отношение к вашему делу. Это ваша подпись, доктор Кельно?

– Я не знаю, что сказать.

– В таком случае проясним суть дела. Обращаясь в суд, вы представили ряд документов, свидетельствующих в вашу пользу. Среди них вы представили и обвинение в адрес Восса. Вы сами.

– Если мой адвокат счел его необходимым...

– Когда вы представляли данный документ для подкрепления своего иска, вы считали его убедительным доказательством, не так ли?

– Пожалуй что да.

– А теперь я хотел бы зачитать суду отрывок из обвинительного акта против Восса.

Судья посмотрел на Хайсмита, который проглядывал текст обвинения.

– Возражений не имею, милорд, – процедил он сквозь зубы.

– «Штаб-квартира фюрера, август 1942 года, секретный документ рейха; единственный экземпляр. 7 июля 1942 года в Ядвигском концентрационном лагере состоялась встреча между докторами Адольфом Воссом, Отто Фленсбергом и рейхсфюрером СС Генрихом Гиммлером по вопросу о полной стерилизации еврейской расы. Было достигнуто соглашение, что ряд экспериментов должен проводиться на здоровых половозрелых евреях и еврейках». Далее, доктор Кельно, в вашей подборке документов есть письмо от Восса в адрес Гиммлера, в котором Восс утверждает, что для претворения в жизнь своей программы облучения ему нужна как минимум тысяча лиц, чтобы получить удовлетворительные результаты. Доктор Кельно, вы утверждали, что и вы, и доктор Лотаки оперировали или ассистировали примерно в двух дюжинах случаев. Что же произошло минимум с девятьюстами семидесятью шестью другими лицами, о которых говорилось в письме Восса?

– Не знаю.

– С какой целью вы представили это письмо в качестве доказательства?

– Только для подтверждения того, что я жертва. Это делали немцы, а не я.

– У меня есть все основания предположить, что были проведены еще сотни и сотни операций, о которых вы не упоминаете.

– Может быть, их делал тот еврей, Дымшиц, почему он и был отправлен в газовую камеру. А может, это дело рук Тесслара.

– Вы не можете не понимать, что тут всего лишь ваше слово против слов Тесслара, потому что все истории болезни исчезли.

– Я должен самым решительным образом возразить, – вмешался сэр Роберт. – Вы не имеете права ссылаться на записи, которых не существует в природе. – Он повернулся к судье. – Мистер Баннистер спросил сэра Адама, сколько операций тот провел, и сэр Адам исчерпывающе ответил.

– Мистер Баннистер, – сказал судья, – я хотел бы обратить ваше внимание на то, что время от времени ваши вопросы перемежаются комментариями.

– Прошу прощения, милорд. В программе массовой стерилизации быстрота операций играла существенную роль для тех целей, которые ставили перед собой немцы. Можно ли предположить, что решение было принято до того, как Воссу продемонстрировали, как быстро можно осуществить оперативное вмешательство?

– Скорость, с которой я оперировал, ни в коей мере не могла повредить пациенту.

– Но разве вы на самом деле не гордились быстротой, с которой могли извлекать еврейские яичники, и разве у вас не было желания продемонстрировать свое мастерство перед Воссом?

– Милорд, – сказал сэр Роберт, – я должен решительно возразить. Мой клиент всего лишь утверждал, что быстрота, с которой он работал, не угрожала его пациентам.

– Я снова должен предостеречь вас, – сказал судья. Он повернулся к членам коллегии присяжных, в первый раз дав им почувствовать ту власть, которой располагает. – В адрес доктора Кельно были обращены косвенные намеки обвинительного характера. Я хотел бы убедительно посоветовать вам, чтобы, когда придет время, вы оценили, что является существенным, а что нет.

Баннистер не моргнул и глазом.

– Припоминаете ли вы доктора Сандора?

– Сандор был еврейским коммунистом.

– Нет. Сандор был католиком и не состоял членом никакой коммунистической партии. Он был одним из ваших врачей. Вы припоминаете его?

– В определенной мере.

– И помните ли вы разговор, в ходе которого вы сказали Сандору: «Сегодня я выскреб не меньше двадцати пар еврейских яиц?»

– Я никогда не говорил этих слов. Сандор был членом коммунистического подполья, который мог обвинить меня в чем угодно.

– Я думаю, что пришло время объяснить милорду и присяжным, что представляли собой два подпольных движения в Ядвиге. Вы упоминали о своем подполье как о националистическом, не так ли?

– Да.

– Из кого оно состояло?

– Из людей, оказывающих сопротивление немцам, выходцев из всех стран оккупированной Европы.

– Это, как мне кажется, не соответствует истине. Я предполагаю, что девяносто пять процентов членов вашего подполья составляли поляки и в нем пользовались влиянием и властью только те, кто в прошлом был офицером польской армии. Согласны ли вы с этим?

– Не могу утверждать. Не помню.

– Можете ли вы припомнить какого-нибудь чеха, датчанина или югослава, который занимал бы руководящее положение в вашем подполье?

– Нет.

– Но польских офицеров вы помните,

– Кое-кого.

– Да, кое-кого из тех, кто ныне присутствует в зале суда и может свидетельствовать в вашу пользу. Я предполагаю, доктор Кельно, что националистическое подполье в стенах Ядвиги представляло собой то же самое довоенное собрание офицеров, пронизанное антисемитскими настроениями.

Кельно ничего не ответил.

– Вы упоминали коммунистическое подполье. Разве оно не носило интернациональный характер?

– Оно состояло из коммунистов и евреев.

– А также из некоммунистов и неевреев, которые превосходили кучку польских офицеров не менее чем в пятьдесят раз и которые в равной мере представляли свои страны, оккупированные немцами. Разве не так?

– Главную роль в нем играли коммунисты и евреи.

– Были ли в послеоперационном периоде случаи кровотечения, причиной которых являлась скорость, с которой проводились операции? – спросил Баннистер, в уже привычной манере внезапно меняя тему допроса.

Кельно отпил воды из стакана и вытер взмокший лоб.

– Если хирург достаточна квалифицирован, скорость часто уменьшает возможность шока.

– Давайте-обратимся к середине 1943 года, когда доктор Марк Тесслар прибыл в Ядвигу. Вы уже были не санитаром, которого били немцы, а врачом, который пользовался большим авторитетом и властью.

– Под руководством немцев.

– Но вы совершенно самостоятельно принимали решения. Например, кого отправить в больницу.

– Я все время стоял перед необходимостью преодолевать сильное давление.

– Но ко времени появления доктора Тесслара вы находились в постоянном контакте с немцами. Они вам полностью доверяли.

– Лишь в определенной мере.

– И как складывались ваши отношения с доктором Тессларом?

– Я знал, что Тесслар был коммунистом. Восс приказал доставить его из другого концлагеря; у него были свои взгляды. При встречах я был с ним достаточно вежлив, но, как говорится, старался держаться от него подальше. Я не имел с Тессларом никаких дел.

– Я же предполагаю, что между вами нередко проходили разговоры, потому что на самом деле вы совершенно не опасались Тесслара, а он тщетно старался раздобыть побольше пищи и лекарств для послеоперационных жертв, о которых он заботился. И я предполагаю, что вы именно ему сказали, что провели около двадцати тысяч операций, на которых оттачивали быстроту действий.

– Можете предполагать все, что угодно, пока у вас голова не отвалится, – взорвался Адам.

– Что я и делаю. Итак, доктор Тесслар заявил, что в один ноябрьский день 1943 года вы за один прием провели четырнадцать операций. Восемь мужчин, семь из которых были датчанами, подверглись кастрации, или ампутации яичек. И на том же операционном столе вы извлекли яичники у шести женщин. В бараке стоял такой крик, что эсэсовцы были вынуждены послать регистратора, некоего Эгона Соботника, за доктором Тессларом с требованием прибыть в пятый барак и успокоить пациентов, нока вы оперируете.

– Это откровенная ложь. Доктор Тесслар никогда не показывался в пятом бараке, когда я там оперировал.

– И к тому же доктор Тесслар утверждает, что вы никогда не делали спинномозгового обезболивания, не анестезировали операционное поле и тем более не впрыскивали морфий перед операцией.

– Это ложь.

– А теперь обратимся к овариэктомиям, изьятию яичников, как явствует из заявления доктора Тесслара. Давайте на минутку забудем о его утверждениях и проследим ход обыкновенной операции такого рода. Итак, вы делали разрез стенки брюшной полости. Правильно?

– Да, после того, как пациента мыли, брили, я ему впрыскивал морфий и проводил спинномозговое обезболивание.

– Даже тем, у кого были серьезные ожоги после облучения.

– Я не делал исключений.

– Затем вы вводили в брюшную полость хирургические Щипцы, приподнимали матку, вводили далее щипцы между яичниками и фаллопиевыми трубами, после чего отрезали яичник и бросали его в емкость.

– Более или менее так я и поступал.

– Я предполагаю, доктор Кельна, что по завершении операции вы, не заботились зашить, как полагается, отрезок яичников, матку и кровеносные сосуды.

– Это неправда.

– Отрезок ампутированного органа называется культей?

– Да.

– Разве не принято закрывать эту культю клапаном из брюшины?

– Вы хороший юрист, мистер Баннистер, но вы не хирург.

Баннистер не обратил внимания на легкий смешок в зале.

– Тогда будьте любезны, просветите меня.

– Отрезком брюшины культю не закрыть. Единственный способ состоит в крестообразном наложении связок. Таким образом вы перекрываете культю, чтобы избежать воспаления, западения ее или кровотечения.

– И вы всегда так поступали?

– Естественно.

– Доктор Тесслар утверждает, что ни в одном случае из шести овариэктомий, которые он наблюдал, вы ничего подобного не делали.

– Это чушь. Тесслар никогда не стоял рядом со мной. И если бы даже он находился в операционной, практически невозможно было увидеть, что я делаю. Разве что вместо глаз у него был рентген. Вместе с окружающими меня ассистентами, в присутствии Восса и других немцев, из-за экрана, закрывающего голову пациента, рядом с которой Тесслар, по его утверждению, сидел, он был не в состоянии что-либо видеть.

– А если он сидел сбоку и экран ему не мешал?

– Эта всего лишь предположение.

– Значит, как вы утверждаете, доктор Тесслар никогда не предупреждал вас о возможной опасности кровотечения и перитонита?

– Этого не было.

– И доктор Тесслар не спорил с вами по поводу того, что вы никогда не моете рук перед операцией?

– Нет.

Или что употребляете одни и те же инструменты, не стерилизуя их?

– Я опытный хирург, мистер Баннистер, уважающий свою профессию. И я отвергаю эти обвинения.

– Получали ли вы письменные указания, в которых говорилось, левое или правое яичко следует изымать, левый или правый яичник?

– Нет.

– Были ли случаи, что врачи ампутировали не тот палец на руке или ноге или что-то еще, потому что они не получали указаний?

– Это Ядвига, а не лондонская больница..

– Откуда вы знали, что именно надо извлекать? – Капрал Креммер, который проводил облучение, находился в операционной. Он и говорил мне – слева или справа.

– Креммер? Ах, капрал Креммер. Этот неопытный рентгенолог указывал вам?

– Он имел дело с рентгеновскими лучами.

– И если тут не было доктора Тесслара, значит, он не мог обращать ваше внимание на ожоги после облучения и на тот факт, что вы не даете-общего обезболивания?

– Повторяю. Я лично проводил пункцию. Оперировал я действительно быстро, что спасало пациентов от пневмонии, нарушения сердечной деятельности и, Бог знает, от чего еще. Сколько раз мне повторять вам это?

– Пока все не станет совершенно ясно.

Баннистер помолчал, внимательно изучая состояние, в котором находился Кельно. Настал тот самый переломный момент, до которого и судья, и присяжные еще могли испытывать к нему сочувствие. Неумолимый ход стрелок подсказывал, что подходит время кульминационного пункта его допроса.

– Значит, все сказанное Марком Тессларом, является выдумкой.

– Все это – откровенная ложь.

– Мужчины и женщины кричали. Их терзала невыносимая боль.

– Ложь.

– И вы грубо и бесцеремонно обращались с пациентами на операционном столе.

– Мое поведение было безупречно.

– Почему, по вашему мнению, доктор Тесслар стремился оболгать вас?

– Из за наших ранних стычек

– Вы упоминали случай, когда, практикуя в Варшаве, вы, не ставя Тесслара в известность, послали к нему на аборт члена вашей семьи. Я хотел бы, чтобы вы сейчас назвали этого пациента.

Кельно оглянулся в поисках помощи. Возьми себя в руки, сказал он себе, успокойся.

– Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.

– Потому что, как мне кажется, никаких подобного рода абортов не было. Доктору Тесслару пришлось оставить Польшу, чтобы завершить медицинское образование, из-за антисемитизма вашего студенческого общества, и я предполагаю, что доктор Тесслар никогда не проводил никаких абортов и не делал экспериментов для эсэсовцев в Ядвиге.

– Тесслар оклеветал меня, чтобы спастись самому! – закричал Кельно. – Когда я вернулся в Варшаву, он был членом тайной полиции коммунистов и у него было указание травить меня, потому что я был польским патриотом, который откровенно говорил о горестной судьбе, постигшей его любимую родину. И еще восемнадцать лет назад, когда британское правительство отказалось выдать меря, было доказано, что все выдвинутые против меня обвинения являются ложью.

– Я же предполагаю, – с невозмутимым спокойствием, которое резко контрастировало с волнением, охватившим Кельно, продолжал Баннистер, – что, когда вы вернулись в Польшу и выяснили, что доктор Тесслар и несколько других врачей остались в живых, вы скрылись и. в то же время пустили в ход ваши выдумки против них.

– Нет.

– И вы никогда не били пациенток, лежащих на операционном столе, и никогда не называли их проклятыми еврейками?

– Нет. И пусть мое слово противостоит слову Тесслара.

– Это обвинение, – сказал Баннистер, – в сущности, не имеет ничего общего со словами Тесслара. Это слова женщины, которую вы избили. Но она жива, и в настоящий момент направляется в Лондон.

8

Субботний вечер они провели в предместье Парижа вместе с французским издателем Кэди, а в воскресенье Эйба и леди Сару пригласил Питер ван Дамм, устроив для них прекрасный обед, на котором присутствовали мадам Эрика ван Дамм и двое их детей, оба студенты Сорбонны.

Дочь, тихая милая девушка, ушла в свою комнату. Антон ван Дамм извинился перед гостями: у него уже назначена встреча, но дал обещание приехать в Лондон для встречи с Беном и Ванессой.

– Пока ход процесса складывается не лучшим образом, – сказал Питер.

– Пока присяжные не выражают никаких эмоций. Мы получили сообщение из Польши, что доктор Лотаки будет свидетельствовать не в нашу пользу и, более того, так и не удалось разыскать Эгона Соботника.

– Времени у нас немного, – сказал Питер. Он кивнул жене, и, поняв намек; Эрика предложила леди Саре осмотреть квартиру, что дало возможность мужчинам остаться с глазу на глаз.

– Абрахам, я все рассказал детям.

– Я уже вечером догадался об этом. Должно быть, это было очень нелегко.

– Странно, но далеко не так трудно, как мне представлялось. Вы отдаете детям всю свою любовь, все свои знании и все же боитесь, что в критическую минуту потеряете их. Так вот – этого не произошло. Они плакали, в особенности из-за матери. Мой сын Антон сказал, что ему стыдно: он не знал этого раньше и он мог бы помочь мне в трудные минуты. И Эрика объяснила ему – у нас установились такие отношения,что они в немалой мере возмещали отсутствие близости.

Эйб кивнул.

– И все же мне не хотелось бы видеть вас в роли свидетеля, – сказал он. – Я понимаю, что вы думаете об этом.

– Я читал вашу книгу, Кэди. И мы оказались способны взять на себя груз, который обыкновенная супружеская пара не вынесла бы. И теперь нас четверо, до глубины души убежденных в необходимости...

– Я не могу позволить вам пойти на это. Ведь кроме того, одна из тем, которые затрагивает это дело, – унижение человеческого достоинства.