Текст книги "Суд королевской скамьи"

Автор книги: Леон Юрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

– Я знаю, на что они способны, – прошептал он. – Меня задержат в аэропорту, скажут, что неполадки с двигателем. Им нельзя доверять.

– Я им доверяю, – сказал Арони. – И я буду в самолете вместе с вами.

– Но чего ради? – взмолился Тукла. – У меня есть все. И теперь то, ради чего я трудился, пойдет насмарку.

– Теперь послушайте меня, Соботник; вы не против, если я буду называть вас Соботником? Чешский инженер, получивший практику на таком заводе, без труда найдет себе высокооплачиваемую работу и займет соответствующее положение в Англии или Америке. Откровенно говоря, вы должны быть счастливы, что вам представляется такая возможность. Не пройдет и года, как русские возьмут вас за горло и начнутся чистки, как в сталинские времена.

– А если я откажусь бежать?

– Ну, вы же знаете, как это делается. Вас переведут на какую-нибудь глухую электростанцию. Резко понизят в должности. Вашего сына внезапно исключат из университета. Возможно, сообщение о процессе Кельно заставит товарища Браника открыть какие-то старые досье... где лежат некоторые заявления относительно вас, датированные концом войны.

Тукла опустил голову на руки и зарыдал. Арони шептал ему прямо в ухо.

– Вы помните Менно Донкера. Он был членом подполья. Они ему за это отрезали яйца. Ну и... что же было, когда Кельно выяснил, что вы тоже были членом подполья?

Соботник замотал головой.

– Кельно заставил вас помогать ему, не так ли?

– Господи! – зарыдал он. – Я пошел на это всего лишь несколько раз. И я расплатился за все! Все эти годы я жил, как спугнутая крыса. Я бежал и скрывался. Я жил, боясь каждого шага, каждого стука в дверь.

– Ну, теперь, ваша тайна всем известна, Соботник, Вы должны оказаться в Лондоне. И из зала суда вы выйдете свободным человеком.

– О Господи!

– А что, если ваш сын узнает обо всем от кого-то другого, а не от своего отца. Вы же знаете, что он узнает.

– Сжальтесь надо мной.

– Нет. К вечеру соберите всю семью. В шесть часов я встречу вас около вашего дома.

– Сначала я покончу с собой.

– Нет, этого вы не сделаете. – Арони был безжалостен. – Если бы вы хотели, то сделали бы это много лет назад. И не требуйте от меня сочувствия. Если вы работали на Кельно, то самое малое, чем вы можете искупить свою вину, – это наконец сделать что-то достойное. Я встречу вас в шесть. часов. Будьте в полной готовности.

Когда Арони ушел, Тукла дождался, пока успокоительная таблетка стала оказывать свое воздействие. Приказав секретарше отменить все встречи и телефонные звонки, он заперся в кабинете. Открыв нижний ящик стола, Тукла долго смотрел на лежащий в нем пистолет, а потом выложил его на стол. В ящике было двойное дно, сделанное так искусно, что даже опытный глаз не мог бы заметить его. Большим пальцем он нажал на планку, и та скользнула в сторону. В потайном отделении лежала конторская книга. Потрепанная выцветшая обложка. Он положил ее на стол ридом с пистолетом и уставился на нее. Еле заметные буквы на обложке гласили: «Медицинский журнал. Ядвигский концентрационный лагерь, август 1943 г. – декабрь 1943 г.»

30

– Свидетельница будет давать показания по-французски.

Доктор Сюзанна Парментье, поднимаясь на свидетельское место, опиралась на трость, но отказалась от предложенного стула. Предметом гордости судьи Гилроя был его беглый французский, и он воспользовался возможностью продемонстрировать аудитории свои таланты, обратившись к свидетельнице на ее родном языке.

Сильным чистым голосом она назвала свое имя и адрес.

– Когда вы родились?

– Должна ли я отвечать?

Гилрой невольно улыбнулся.

– Не возражаю обойти этот вопрос молчанием,– сказал Хайсмит.

– Ваш отец был пастором протестантской церкви?

– Принадлежали ли вы к какой-нибудь политической партии?

– Нет.

– Где вы изучали медицину?

– В Париже. В 1930 году я получила диплом психиатра.

– Скажите, мадам Парментье, какое положение вы занимали к моменту оккупации Франции?

– Северная часть Франции была занята немцами. Мои родители в Париже. Я же работала в клинике в Южной Франции. Узнав, что мой отец серьезно болен, я обратилась за разрешением на поездку к нему. Получить его было довольно трудно. Это требовало нескольких дней жуткой бюрократической волокиты, а я интуитивно чувствовала, что мне нужно торопиться. Я решила нелегально пересечь демаркационную линию, но поздней весной 1942 года немцы задержали меня и отправили в тюрьму в Брюсселе.

– И что произошло потом?

– Здесь находились сотни евреев, включая детей, и с ними очень плохо обращались. Как врач я получила разрешение работать в тюремной клинике. но положение дел было настолько тяжелым, по я была вынуждена обратиться к коменданту

–Он был представителем армии или СС?

– Ваффен-СС.

– И что вы ему сказали?.

– Я сказала, что считаю подобное обращение с евреями просто позорным. Они люди и французские граждане, и я требую, чтобы их и кормили и относились к ним, как к остальным заключенным.

– Как он на это отреагировал?

– Сначала он просто остолбенел. Меня вернули в камеру. Через две дня меня снова привели в его кабинет. По обе стороны его стола сидели два других офицера из Ваффен-СС. Представ перед ними, я узнала, что вижу состав суда.

– И какое решение вынес этот так называемый суд?

– На одежду мне пришили лоскут со словами «Обожательница евреев», и в начале сорок третьего года за свое преступление я была отправлена в Ядвигский концентрационный лагерь.

– У вас есть татуировка?

– Да, номер сорок четыре тысячи четыреста шесть.

– И спустя какое-то время вы были посланы в медицинский сектор?

– В конце весны сорок третьего года.

– Вы подчинялись доктору Кельно?

– Да.

– Вы встречали доктора Лотаки?

– Да, от случая к случаю, как и всех остальных работников этого медицинского блока.

– И Восса тоже?

– Было ли вам известно, что доктор Кельно и доктор Лотаки проводят в пятом бараке операции для Восса?

– Конечно, это было известно. Кельно и сам не скрывал этого факта.

– И, естественно, вы были в курсе, что Кельно и Лотаки созвали всех вас, чтобы обсудить этические проблемы этих операций.

– Если и была такая встреча, то я на ней не присутствовала.

– Говорили ли вам другие врачи, что Кельно консультировался с ними по этому поводу?

– Доктор Кельно никогда не консультировался с другими врачами. Он просто приказывал им, что делать.

– Понимаю. Как вы считаете, знали ли бы вы о такой встрече, если бы она в самом деле имела место?

– Конечно.

– Доктор Кельно показал, что он не помнит вас.

– Очень странно. Больше года мы встречались с ним практически ежедневно. И, вне всяких сомнений, сегодня утром он узнал меня в коридоре суда. Он сказал мне: «А, снова тут приятельница евреев. Какое вранье вы собираетесь излагать?»

Смидди перекинул записку Адаму: «Это правда?»

«Я разозлился», – ответил тот ему.

«Вы же показывали, что не помните ее».

«Увидев ее, я внезапно вспомнил».

– Вы знали доктора Марка Тесслара?

– И очень близко.

– Вы встречались с ним в Ядвиге?

– Да. Узнав об экспериментах Фленсберга, я почти каждый день стала приходить в третий барак помогать его жертвам.

– Содержались ли в третьем бараке проститутки?

– Нет. Тут были только те, кто ждал своей очереди на эксперименты, и другие, уже прошедшие их.

– Были ли в медицинском секторе проститутки?

– Нет, они содержались в другом лагере, и у них было свое собственное медицинское обслуживание в их же бараках.

– Откуда вам это было известно?

– У них нередко случались психические расстройства, и меня несколько раз вызывали к ним.

– Делали ли аборты врачи, обслуживавшие проституток?

– Нет любая забеременевшая проститутка автоматически отправлялась в газовую камеру.

– Даже женщины-капо?

– Их ждало то же самое. Газовая камера. Это правило жестко соблюдалось по отношению ко всем женщинам в Ядвиге.

– Но, конечно, не для жен, охранников из СС и других немцев?

– Жен тут было очень мало. Их могли себе позволить только высокопоставленные офицеры СС, и они лечились в специальной клинике для немцев.

– Иными словами, доктор Парментье, доктор Тесслар никоим образом не мог бы делать аборты, потому что подобная операция не предусматривалась в лагере.

– Совершенно верно.

– Ну а если заключенному-врачу становилось известно, что какая-то женщина беременна и он хотел бы спасти ее от газовой камеры, мог бы он тайно сделать аборт?

– В исключительно редких случаях. Мужчины и женщины были отделены друг от друга. Конечно, они постоянно искали встреч, но речь могла идти лишь о редких, отдельных случаях. И любой врач, у которого была такая возможность, постарался бы спасти женщине жизнь.

– Кого обслуживали проститутки?

– Немецкий персонал и высокопоставленных капо.

– Возможно ли, чтобы какая-нибудь проститутка, к которой испытывал симпатию кто-нибудь из эсэсовцев-охранников, могла остаться в живых?

– Вряд ли. Они представляли собой весьма жалкое зрелище. Чтобы остаться в живых, им приходилось подчиняться всем приказам. Кроме того, их ряды постоянно пополнялись. Не составляло никакого труда отобрать в ходе селекции любую женщину и заставить ее стать проституткой.

– Так что, судя по вашим словам, доктор Тесслар ни тогда, ни позже не имел отношения к абортам в Ядвиге?

– Да. Дни и ночи он проводил в мужском отделении третьего барака.

– Но есть показания Адама Кельно.

– Похоже, он многое путает, – ответила Сюзанна Парментье.

– Не можете ли вы рассказать нам о первой встрече с полковником СС доктором Отто Фленсбергом?

– Отто Фленсберг был в том же звании, что и Восс, и у него был ассистент, доктор Зигмунд Рудольф. Оба они проводили эксперименты в изолированных первом и втором бараках. Меня доставили к Отто Фленсбергу летом 1943 года. Узнав, что я психиатр, он сообщил мне, что проводит важные исследования и нуждается во мне как в специалисте. Мне уже доводилось слышать кое-что о предмете его занятий, и я сказала ему, что не собираюсь принимать в них участия.

– И что он на это ответил?

– Ну, он попытался переубедить меня. Он сказал, что Восс – это псевдо-ученый и его увлечение рентгеновскими лучами просто бессмысленно. И что работы его собственного помощника столь же бесполезны.

– Чем занимался капитан Зигмунд Рудольф?

– Пытался привить рак шейки матки, выяснить возможности стерилизации путем введения едких составов в фаллопиевы трубы. И тому подобные бредовые омерзительные эксперименты. Фленсберг предоставил в распоряжение своего ассистента первый барак, где тот мог забавляться и слать в Берлин сообщения, благодаря которым имел возможность избавиться от русского фронта.

– Как Фленсберг оценивал свою собственную работу?

– Он считал, что она имеет жизненно важное значение. Он сообщил, что работал в Дахау с середины тридцатых годов, когда там был образован лагерь для политических заключенных. Позже он исправно проводил эксперименты по заказам. Именно он придумал разнообразные испытания для новобранцев СС для доказательства их верности и безоговорочного послушания. Некоторые из заданий были просто чудовищны, как, например, убийство щенка, которого кадет сам выращивал, или убийство ножом заключенного по приказу, и тому подобное.

– И Отто Фленсберг гордился ими?

– Да. Он. сказал, что убедил Гиммлера в беспрекословном послушании немецкого народа.

– Что он рассказывал вам о причине своего появления в Ядвиге?

– Гиммлер предоставил ему полную свободу действий. Он даже получил право взять с собой своего ассистента. Фленсберг оказался в замешательстве, выяснив, что его начальником является Восс. Между ними существовало открытое соперничество, и он считал, что Восс только попусту тратит человеческий материал, в то время как его работа гораздо важнее для Германии, которой придется столетиями править Европой.

– Каким образом?

– Он считал, что дисциплинированность немцев является неоспоримым фактом. Тем не менее их сил может не хватить, чтобы держать под своим контролем континент с сотнями миллионов человек. Он хотел найти методы, с помощью которых можно было бы управлять завоеванными народами. Иными словами, чтобы они беспрекословно подчинялись всем приказам немцев.

– Как капо?

– Я бы сказала, бы старался добиться умственной стерилизации. Чтобы превратить всех в роботов.

Эта жуткая сцена предстала перед взором. всех присутствующих. Бредовые идеи ученого-маньяка из фильма ужасов. Но это не было фантастикой. Все это было на самом деле. И Отто Фленсберг по-прежнему жив, и скрывается где-то в Африке.

– Можете ли объяснить милорду и присяжным, какого рода эксперименты Отто Фленсберг проводил в первом бараке?

Поднялся Хайсмит.

– Я вынужден возразить против этой линии допроса свидетеля. Я не вижу, чем она может представлять для нас интерес.

– Она представляет интерес как доказательство того, что немецкие врачи проводила эксперименты над заключенными и заставляла помогать заключенных-врачей.

– Думаю, что это существенно, – сказал, судья.

– Так чем же занимался Фленсберг, доктор Парментье?

– В нескольких небольших помещениях он проводил серию экспериментов по выработке по выработке рефлекса безусловного подчинения. В комнате стояли два стула. Те, кто сидели на них, были разделены стеклом, так что они могли видеть друг друга. Перед каждым стулом была панель с выключателями. Каждый из подопытных мог подавать на стул соседа все более высокое напряжение, и рядом с выключателями были обозначения: от «легкого шока» до пятисот вольт, где были слова «возможна смерть».

– Невообразимо, – пробормотал Гилрой.

В стороне был пульт оператора с таким же набором кнопок, за которым располагался Фленсберг.

– И что же предстало вашим глазам, доктор Парментье?

– Из третьего барака доставили двоих заключенных; оба были мужчинами. И того и другого привязали к стульям, оставив свободными только руки. Из-за своего пульта Фленсберг обратился к заключенному, скажем «А», и приказал ему нанести заключенному «Б» (по другую сторону стекла) удар силой в пятьдесят вольт, или же он, Фленсберг, накажет его за неповиновение.

– И заключенный «А» сделал то, что было ему сказано?

– Не сразу.

– И Фленсберг наказал его ударом. тока?

Да. «А» закричал. Фленсберг снова приказал ему поразить «Б» током. Заключенный «А» сопротивлялся, пока через его тело не был пропущен ток напряжением в двести вольт, после чего он начал подчиняться приказам, и заключенный «Б» стал корчиться от ударов тока.

– То есть суть данных экспериментов заключалась в том, чтобы заставить людей причинять боль другим, с целью избежать ее самим.

– Да. Повиновение из страха.

– Подчиняясь командам Фленсберга, заключенный «А» начал причинять мучения заключенному «Б». Разве он не понимал и не видел, что делает со своим товарищем по несчастью?

– И видел, и слышал.

– Какое напряжение заключенный «А» использовал, подчиняясь приказам?

– Он практически убил второго заключенного.

– Понимаю. – Баннистер с трудом перевел дыхание. Присяжные были растеряны, не в силах поверить тому, что им довелось услышать. – Продемонстрировав вам эти эксперименты, что дальше сделал Фленсберг?

– Прежде всего, я должна была прийти в себя. Я потребовала полного прекращения этих экспериментов. Охранники силой притащили меня в кабинет Фленсберга. Он объяснил мне, что, в сущности, не стремится к гибели подопытных, но порой это случается. Он стал демонстрировать мне графики и схемы. Он старался определить так называемую точку слома у разных людей. Ту границу, на которой люди превращаются в роботов, подчиняющихся командам немцев. Но переход этой границы означал, что они теряли рассудок. Он показал мне эксперименты, в ходе которых заставлял кровных родственников истязать друг друга.

– Я хотел бы знать, доктор Парментье, – сказал судья, – встречались ли люди, которые находили в себе силы сопротивляться таким приказам?

– Да, и особенно сильно сопротивление чувствовалось, когда напротив друг друга оказывались муж и жена, родители и дети. Некоторые предпочитали погибнуть, но не подчиниться.

Судья продолжал задавать ей вопросы.

– Были ли случаи, когда отец или мать, скажем, убивали своих детей?

– Да... и дело в том... простите... никто еще не задавал мне таких вопросов...

– Прошу вас, продолжайте, мадам, – сказал Гилрой.

– Фленсберг начал поиск близнецов. Ему казалось, что на них он сможет поставить серию завершающих экспериментов. Девочки из Бельгии и Триеста были доставлены в третий барак как его будущие жертвы, и тут Восс подверг их облучению. Это страшно разозлило Фленсберга. Он угрожал, что будет жаловаться в Берлин, и его с трудом удалось успокоить, когда Восс пообещал ему, что порекомендует Гиммлеру предоставить Фленсбергу клинику, где доктор Лотаки будет проводить для него операции.

– Невообразимо, – повторил судья Гилрой.

– Давайте несколько отвлечемся, – сказал Баннистер. – Что произошло, когда вы стали свидетельницей таких экспериментов и прочитали отчеты о них?

– Фленсберг попытался заверить меня, что, когда я успокоюсь, я не смогу не испытать восхищения его трудами. Он сказал, что мне как психиатру представляется редкая возможность иметь в качестве подопытных животных человеческий материал. После чего он приказал мне приступить к работе под его руководством.

– И что вы на это ответили?

– Я отказалась.

– Вы отказались?

– Конечно,

– В какой форме это было сделано?

– Фленсберг сказал мне, что третий барак набит лишь евреями. На что я ответила: мне известно, что там содержатся одни лишь евреи. Тут он сказал мне: «Неужели вы не понимаете, что некоторые люди отличаются от прочих?»

– И что вы ему на это ответили?

– «Глядя на вас, я в самом деле убеждаюсь в этом».

– Ну, после этого он должен был приказать вас вышвырнуть и тут же расстрелять.

– Что?

– Вас подвергли казни? Вас расстреляли или отправили в газовую камеру?

– Конечно же, нет. Я стою перед вами в Лондоне. Как меня могли расстрелять?

31

Сэру Роберту Хайсмиту не пришлось сомкнуть глаз, На время процесса он перебрался из своей усадьбы в Ричмонд-Сюррей в квартиру на Кадоган-сквер, неподалеку от Вест-Энда и суда. И сегодня вечером он работал допоздна.

Не подлежало сомнению, что Томасу Баннистеру удалось выстроить из косвенных свидетельств убедительную доказательную базу, плюс ко всему он поймал Кельно на оговорках в его показаниях. Ошибки Кельно в полной мере можно было объяснить естественной неподготовленностью обыкновенного человека, сталкивающегося с виртуозом юридической казуистики, мастером своего дела. И конечно же, присяжные, осознав выдающиеся способности Баннистера, должны еще в большей степени осознать свою близость к Адаму Кельно как к обыкновенному человеку, представителю их же среды.

Но исход дела в огромной мере зависел от показаний Марка Тесслара, единственного оставшегося в живых непосредственного свидетеля. Все годы их знакомства и во время самого процесса сэр Роберт Хайсмит отказывался верить, что на Адаме Кельно лежит какая-то вина. За спиной у Кельно долгая и безупречная жизнь, отличная карьера. И, вне всякого сомнения, если в нем были какие-то черточки чудовища, рано или поздно они проявились бы. Хайсмит был уверен, что столкнулся с каким-то ужасающим видом вендетты. Два человека, преисполненные смертельной ненависти друг к другу, неспособны помочь поиску истины.

Он стал разрабатывать линию перекрестного допроса Марка Тесслара, не сомневаясь, что ему удастся дискредитировать его.

Да, конечно, и у него были моменты сомнений, но он английский барристер, а не судья или присяжный, и Адам Кельно заслуживает того, чтобы он отдал на его защиту все свои силы.

– Я должен выиграть это дело, – дал себе Хайсмит торжественный обет.

– Куда, к черту, запропастился Терри? – гневно вопросил Адам. Он еще раз приложился к стакану с водкой. – Ручаюсь, он направился к Мэри. Ты звонила туда?

– Там нет телефона.

– Сегодня он был в суде, – сказал Адам. – Почему он не явился домой?

– Может, засиделся в библиотеке колледжа. Он потерял много времени в суде.

– Я отправляюсь к Мэри, – сказал Адам.

– Нет, – возразила Анджела. – Я заходила к ней после суда. Мэри не видела его уже несколько дней. Адам, я понимаю, что беспокоит тебя, но наш адвокат – большой специалист по таким запутанным ситуациям. Это его профессия. И присяжные знают истину, как и твои пациенты. Они расположены к тебе. И прошу тебя, не пей, скоро придет Терри.

– Ради Бога, женщина, хоть раз в жизни дай мне надраться без того, чтобы ты скулила у меня над головой. Разве я бью тебя? Или творю что-то неподобающее?

– Тебя будут мучить кошмары.

– Может, и нет, если я смогу как следует напиться.

– Послушай меня, Адам. Завтра в суде тебе надо быть сильным и собранным. Ты должен быть сильным, чтобы противостоять Тесслару на свидетельском месте,

– Привет, Анджела. Здравствуйте, доктор.

Ввалившись в комнату, Терри шлепнулся на диван.

– Как вы знаете, – сказал он, – по части выпить я далеко не сын своего отца. Я всегда считал, что батюшка Кемпбелл предпочитает пить за нас обоих.

– Где, черт побери, ты пропадал?

– Пил.

– Оставь нас, Анджела, – приказал Адам.

– Нет, – ответила она.

– Нам не нужен третейский судья, Анджела,– пробурчал Терри.

Она неохотно вышла из комнаты, но оставила дверь приоткрытой.

– Что у тебя на уме, Терри?

– Кое-что.

– Что именно?

Опустив голову, Терри с трудом выдавливал из себя слова изменившимся до неузнаваемости голосом, в котором звучали слезы.

– Меня мучают сомнения, – пробормотал он.– Доктор... я... меня не волнует, что решит суд. Я хочу услышать от вас, из ваших собственных уст... вы действительно делали все это?

Охваченный приступом ярости, Адам вскочил на ноги. Поднявшись над юношей во весь рост, он с силой обрушил оба кулака ему на голову, Терри не сделал ни малейшей попытки уклониться.

– Подонок! Мне давным-давно следовало бы лупить тебя! – Его кулаки снова взметнулись, и Терри рухнул с дивана, оказавшись на четвереньках. Адам пнул его ногой по ребрам. – Мне следовало измолотить тебя! Как мой отец лупил меня. Вот так... вот так!

– Адам! – вскрикнула Анджела, своим телом прикрывая Терри.

– О Боже, – в ужасе и отчаянии зарыдал он, опускаясь перед юношей на колени. – Прости меня, Терри... прости меня.

Утро было полно растущего напряжения, ибо и Хайсмит, и Баннистер ждали одного и того же. Предыдущим вечером Марк Тесслар приехал из Оксфорда. Мария Вискова и Сюзанна Парментье устроили для него тихий обед с воспоминаниями, после чего Эйб, Шоукросс, Бен и Ванесса присоединились к ним за кофе.

– Я догадываюсь, – сказал Тесслар, – чего будет стараться добиться Хайсмит. Но после той ночи десятого ноября меня уже ничто не может сломить.

– Не знаю, смогу ли я передать словами то, что испытываю к вам, – сказал Эйб. – Я думаю, что вы самый отважный и благородный человек, которого мне доводилось встречать.

– Отважный? О нет. Просто мне уже не страшна никакая боль, – ответил Марк Тесслар,

Первая часть утреннего заседания была посвящена тому, что Честер Дикс подверг Сюзанну Парментье сравнительно мягкому перекрестному допросу, который длился до перерыва.

Шоукросс, Кэди, его сын с дочерью и леди Сара Уайдмен решили, расположившись в таверне «Три бочки», выпить и перекусить почками с бобами, пока Джосефсон доставит из гостиницы Марка Тесслара.

Первым в зал суда вернулся Адам Кельно. Слегка одурманенный успокоительными препаратами, он сидел с остекленевшими глазами. Пока зал наполнялся, он время от времени бросал умоляющие взгляды на жену и Терри, сидящих в первом ряду; зал постепенно заполнился до предела.

– Внимание!

Судья Гилрой занял свое место и, обменявшись поклонами с присутствующими, кивнул Томасу Баннистеру. В эту секунду в помещение влетел Джосефсон и, протолкавшись к столу, стал что-то возбужденно шептать на ухо Александеру. Тот, побагровев, нацарапал записку и передал ее Томасу Баннистеру. Баннистер прочитал ее и, обмякнув, растерянно опустился на место. Брендон О'Коннор, перегнувшись к нему, схватил записку, после чего, покачнувшись, поднялся на ноги.

32

– Милорд, нашим следующим свидетелем должен был быть Марк Тесслар. Нам только что сообщили, что доктор Тесслар скончался на улице перед своим отелем в результате обширного инфаркта. Можем ли мы просить вашу честь сделать перерыв на день?

– Тесслар... скончался? ..

– Да, милорд.

В квартире стоял полумрак, когда Ванесса открыла дверь перед леди Сарой. Эйб присмотрелся к вошедшей, но трудно было понять, видит он ее или нет. У всех глаза были красны от слез.

– Эйб, не терзайся так, – сказала ледя Сара.– Он давно уже был тяжело болен. Твоей вины тут нет.

– Дело не только и докторе Тессларе, – сказала Ванесса. – Сегодня днем посольство связалось с Беном и Иосси, приказав им немедленно возвращаться в Израиль и доложить о прибытии своим конвоирам. Идет мобилизация.

– О Господи, – сказала она, подойдя к Эйбу и гладя его по голове. – Эйб, я поминаю, что ты должен чувствовать, но нам необходимо принять решение. Все собрались у меня.

Кивнув в знак согласия, он поднялся, натягивая пиджак.

Все, собравшиеся у леди Сары, были охвачены общей печалью. Здесь были и Томас Баннистер, и Брендон О'Коннор, и Джейкоб Александер с Лоррейн и Дэвидом Шоукроссами, Джосефсон, Шейла Лем, а также Джоффри, Пэм и Сесил Додды. Здеоь же присутствовал и Оливер Лайтхолл.

И еще четверо – Питер ван Дамм со своей семьей. Исчезнувший Менно Донкер.

Эйб обнял ван Дамма, и на мгновение они застыли в объятиях, похлопывая друг друга по спине.

– Я вылетел из Парижа, как только услышал, что. случилось, – сказал Питер. – И завтра я должен буду дать показания.

Эйб медленно прошел в центр комнаты и повернулся лицом к присутствующим.

– С той минуты, как я оказался вовлеченным в это дело, – хрипло сказал он, – я не перестаю чувствовать себя главным распорядителем какого-то карнавала ужасов. Моими стараниями вскрылись старые раны, вернулись ночные кошмары; в моих руках оказалось спокойное существование людей, которые давно заслужили жизнь в мире и покое. Я говорил себе, что их анонимность, должна оставаться неприкосновенной. Но вот перед вами стоит человек, пользующийся международной известностью, и невозможно представить себе, чтобы мир его не узнал. Понимаете, когда в моем глазу потух свет, передо мной стали представать странные видения. Какие-то зловещие фигуры старались вцепиться в меня. Когда люди узнают о твоей неполноценности, все их кровавые инстинкты рвутся наружу, и ты начинаешь чувствовать себя загнанными зверем в пустыне, до которого вот-вот доберутся шакалы и стервятники

– Разрешите прервать вас, – вмешался Баннистер. – Мы, вне всякого сомнения, знаем, с какими проблемами в личной, жизни придется столкнуться в будущем мистеру ван Дамму. К счастью, британское законодательство позволяет в исключительных случаях прибегнуть к определенной процедуре. Она называется «ин камера». Ее применяют, когда приходится давать показания втайне. И мы имеем право обратиться к суду с таким ходатайством.

– Кто будет при этом присутствовать?

– Судья, присяжные, секретарь его чести и законные представители обеих сторон.

– И вы в самом деле думаете, что все удастся сохранить в тайне? Я – нет. Питер, вы знаете, как жестоки могут быть отпущенные в ваш адрес остроты. И вы искренно считаете, что сможете снова предстать перед аудиторией в три тысячи человек, которая будет не спускать глаз с того, что у вас между ног? Так вот – за это я не могу взять на себя ответственность, я не могу позволить, чтобы мир лишился музыки Питера ван Дамма.

– Ваша беда, Кэди, в том, – фыркнул Александер, – что вы одержимы идеей мученичества. Вы одержимы стремлением предстать в виде нового Христа и хотите обессмертить себя после того, как вас линчуют.

– Вы слишком утомлены, – сказал Эйб. – Вы переработались.

– Джентльмены, – сказал Баннистер, – мы не можем позволить себе роскоши ссориться друг с другом.

– Слушайте, слушайте„– сказал Шоукросс.

– Мистер Кэди, – продолжил Баннистер, – вы заслужили всеобщее уважение и восхищение с нашей стороны. Но вы рассудительный человек и должны понимать последствия того, что произойдет, если вы не согласитесь на показания мистера ван Дамма. Представьте хоть на минуту, что Адам Кельно оказался полностью оправдан судом. Вам придется взять на себя ответственность за разорение вашего ближайшего друга Дэвида Шоукросса, после чего от уважения к нему как к издателю ничего не останется – он будет занесен в черный список. Но важнее судьбы вашей или Шоукросса окажется то, в каком свете в глазах всего мира предстанет победа Кельно. Она станет страшным оскорблением каждому еврею, не говоря уж о тех мужественных мужчинах и женщинах, которые отважились предстать перед судом, и, конечно, она станет сокрушительным поражением для тех, кто погиб от рук гитлеровцев. И отвечать за это будете вы.

– Тут есть и другой аспект, – сказал Оливер Лайтхолл. – Он касается будущего подхода к медицинской этике. И как бы то ни было чудовищно, в будущем врачи смогут апеллировать к этому делу, используя его как оправдание жестокого обращения с пациентами.

– Так что вы понимаете, – закончил Баннистер, – ваша точка зрения, при всем ее благородстве, полна противоречий, которые могут иметь серьезные последствия.

Эйб медленно обвел взглядом их всех, небольшую группу своих соратников, теряющих последние остатки идеализма.

– Леди и джентльмены; уважаемые члены суда присяжных, – сказал он голосом, полным глубокой печали, – я должен сделать заявление, для пущего эффекта повторив слова Томаса Баннистера, К. А., сказавшего, что даже в диком бреду никто не мог себе представить, во что превратится Германия под властью Гитлера. И он сказал, что если бы цивилизованный мир знал, что Гитлер собирается делать, он бы остановил его. Так вот, сегодня, в 1967 году, арабы ежедневно клянутся довершить дело Гитлера. Конечно, мир не допустит, чтобы развернулся новый холокауст. Нетрудно понять, что тут верно, а что нет. Верно, что люди имеют право на жизнь. И порочно стремление уничтожить их. Это очень просто и ясно. Но, увы, идеальная справедливость существует только в царствии небесном. Взять хотя бы, что мир должен был бы содрогнуться перед тем, что происходило в Биафре. Зловоние геноцида поднимается над миром. И, вне всякого сомнения, после уроков Гитлера мир должен был бы решительно выступить и положить конец геноциду в Биафре. Тем не менее это было сочтено неуместным, так как интересы английских инвестиций в Нигерии вошли в противоречие с французскими интересами в Биафре. Да и кроме того; члены суда присяжных, там всего лишь одни черные убивали других черных.

– Мы должны признать, – продолжал Эйб, что Томас Баннистер был прав, когда говорил, что как можно больше людей, включая и немцев, обязаны были идти на риск кары и смерти, отказываясь повиноваться таким приказам. Мы хотим верить, что было такое сопротивление, но мы спрашиваем себя, почему же все-таки немцы не возмущались и не протестовали? Сегодня молодые люди выходят на улицы с протестами против того, что творится в Биафре и Вьетнаме, выражая свое недовольство тем, что их соотечественники умирают на этих войнах. А мы говорим им... почему вы так страстно возмущаетесь? Почему бы вам самим не отправиться туда и не убивать, как убивали ваши отцы?