Текст книги "Суд королевской скамьи"

Автор книги: Леон Юрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

– Но все же вы польский гражданин, доктор Тесслар.

– Нет. Я не собираюсь возвращаться. Никогда.

– Это будет большая потеря для еврейской общины.

– О какой еврейской общине вы говорите? Остались лишь призраки, бродящие по золе и пеплу.

– Теперь все будет по-иному.

– Неужто, Гольдмарк? Тогда почему же в коммунистической партии есть особая еврейская фракция? Я скажу вам почему. Потому что поляки никогда не признают свою вину, а то немногое, что осталось от евреев, они должны держать взаперти в Польше. Понимаете? Здесь тоже есть евреи, и им тут хорошо. А люди, подобные вам, делают грязное дело. Вам нужна еврейская община в Польше, чтобы оправдать свое собственное существование. Вас используют. Но в конце концов вы убедитесь, что коммунисты относятся к нам не лучше, чем нацисты перед войной. В пределах этой страны мы не кто иные, как свиньи.

– И Мария Вискова? Свою жизнь она отдала партии.

– В свое время и она избавится от иллюзий.

Гольдмарк решил сменить тему. Его лицо передергивал нервный тик, в то время как он курил одну сигарету за другой. Когда Тесслар обрушился на него, он не мог скрыть беспокойства.

Взяв поднос с чайным сервизом из рук экономки, Тесслар несколько расслабился. Разлив чай, он отхлебнул глоток и молча посмотрел на Гольдмарка.

– Причина моего посещения Оксфорда, – сказал тот, – имеет отношение к доктору Адаму Кельно.

Упоминание этого имени немедленно вызвало ответную реакцию.

– Какое именно отношение?

Гольдмарк слегка усмехнулся, увидев впечатление, которое его слова произвели на хозяина дома.

– Вы давно знаете его?

– С тех пор, как мы были студентами в 1930 году.

– Когда вы в последний раз видели его?

– Перед тем, как покинуть Ядвигский концлагерь Я слышал, что по окончании войны он оказался в Варшаве, откуда потом и исчез.

– Что бы вы сказали, если бы я сообщил вам, что он в Англии?

– На свободе?

– Не совсем. Он содержится в Брикстонской тюрьме. Мы пытаемся добиться его выдачи Польше. Вы должны знать ситуацию в Англии относительно польских фашистов. Тут пытаются даже восхвалять их. Те же, в свою очередь, стараются привлечь к себе внимание высоких инстанций, чтобы Британия издала акт, защищающий их. Вы близко знали его в Ядвиге?

– Да, – прошептал Тесслар.

– Значит, вы должны поддержать выдвинутые против него обвинения.

– Я знаю, что он проводил хирургические эксперименты на наших людях.

– Откуда вы это знаете?

– Я видел своими глазами.

«Заместитель Государственного секретаря

Министерство внутренних дел

Департамент по делам иностранцев

10 Олд-Бейли

Лондон ЕC-4

„Хоббинс, Ньютон и Смидди"

Адвокатам

32 В Ченсери-лейн

Лондон WС-2

Касательно: д-р Адам Кельно

Джентльмены,

Я уполномочен Государственным секретарем уведомить вас, что он тщательно изучил все обстоятельства, связанные с информацией, предоставленной польским правительством. Учитывая недавнее заявление доктора Марка Тесслара, данное под присягой, Государственный секретарь пришел к выводу, что суть дела установлена. Комментировать справедливость или ошибочность польских законов не входит в нишу юрисдикцию; мы должны выполнять условия договора, заключенного с данным правительством.

Таким образам, Государственный секретарь принял решение отдать приказ о депортации доктора Адама Кельно в Польшу.

Остаюсь, джентльмены, ваш покорный слуга

Джон Клейтон-Хилл»

5

Надзиратель привел Адама Кельно в застекленную комнатку для свиданий, где он сел напротив Роберта Хайсмита и Ричарда Смидди.

– Я вынужден сразу же перейти к делу, Кельно, – сказал Хайсмит, – ибо мы оказались в очень сложном положении. Натан Гольдмарк представил убийственное свидетельство против вас. Значит ли что-либо для вас имя Марка Тесслара?

Адам не смог скрыть охватившего его ужаса.

– Ну так как?

– Он и Англии?

– Да.

– Все это совершенно ясно. Раз польское правительство не может организовать дело против меня, оно посылает сюда кого-нибудь из них.

– Кого именно?

– Коммунистов. Евреев.

– А что относительно Тесслара?

– Он поклялся добраться до меня еще лет двадцать назад.– Кельно опустил голову.– О Господи!

– Послушайте, приятель, соберитесь. Не время распускать сопли. Мы должны пошевелить мозгами

– Что вы хотите знать? Когда вы впервые встретились с Тессларом?

– Примерно в 1930 году в университете, когда оба мы были студентами. Он был исключен за совершение незаконного аборта и считал, что я был одним из тех, кто добился его исключения. Во всяком случае, он завершил свое медицинское образование в Европе, кажется в Швейцарии.

– Встречали ли вы его в Варшаве, куда он вернулся практиковать перед войной?

– Нет, но он был широко известным специалистом по абортам. Как приверженцу римско-католической церкви мне было трудно рекомендовать пациентам делать аборт, но несколько раз это было необходимо для спасения жизни женщины, а однажды в беде оказалась моя близкая родственница. Тесслар никогда не знал, что я посылал к нему пациентов. Это всегда делалось через непосвященного посредника.

– Продолжайте.

– По какому-то странному капризу судьбы я встретил его в Ядвиге. У него уже была соответствующая репутация. В конце 1942 года немцы забрали его из варшавского гетто и перевели в Майданек рядом с Люблином. Там под надзором эсэсовских врачей он лечил лагерных проституток и в случае необходимости делал им аборты.

Смидди, который торопливо делал заметки, поднял глаза:

– Откуда вам это известно?

– Сведения такого рода быстро распространялись из одного лагеря в другой. Врачи представляли собой небольшой клан, и, поскольку кое-кто из них то и дело перемещался из одного лагеря в другой, до нас доходили новости. Да и кроме того, я получал информацию как член национального подполья. Когда в 1943 году Тесслар появился в Ядвиге, мы уже все знали о нем.

– Вы были главным врачом, так что вы поддерживали с ним достаточно тесный контакт?

– Нет. Дело не в этом. Видите ли, в медицинский комплекс входило двадцать шесть бараков, но с первого по пятый они были отданы под секретные эксперименты, которые проводили врачи СС. Тесслар жил именно там. Так что перед судом должен предстать, скорее, он. Я предупреждал, что ему придется отвечать за его преступления, но он находился под защитой немцев. Когда война кончилась, Тесслар стал коммунистом и врачом в штате тайной полиции, надеясь спасти себя. Вот тогда он и оклеветал меня.

– Я хотел бы, чтобы вы тщательно обдумали свой ответ, доктор Кельно, – подчеркнул Хайсмит.– Производили ли вы когда-либо ампутацию яичек и яичников?

Кельно пожал плечами.

– Конечно. Я провел десять тысяч, если не пятнадцать, операций. И с большим иссечением, и с малым. Мужские яички и женские яичники могут подвергаться заболеваниям, как и любой другой орган человеческого тела. Когда я оперировал, то передо мной стояла цель спасения жизни пациента. Я устранял злокачественные опухоли половых желез. Но вы же видите, как можно исказить подобные действия врача. Я никогда не проводил операций на здоровом человеке.

– Кто обвиняет вас в этом?

– Я досконально изучил все обвинения Тесслара. Хотите выслушать? Я их наизусть знаю.

– Очень хорошо, – сказал Хайсмит– Мы постараемся добиться небольшой отсрочки приказа, чтобы у вас было время ответить на обвинения Тесслара. Вы должны оценить их холодно и бесстрастно с полной откровенностью, не позволяя сказываться вашей личной неприязни к нему Вы должны пункт за пунктом опровергнуть все его обвинения.

Вот вам текст его заявления, и сегодня вечером вам предстоит тщательно изучить его. Завтра мы вернемся со стенографисткой, которая и запишет ваш ответ.

«Я категорически опровергаю утверждение, что хвастался доктору Тесслару пятнадцатью тысячами хирургических операций без наркоза. Слишком много людей свидетельствовали в мою пользу, и невозможно считать эти слова не чем иным, как злостной клеветой.»

«Я категорически опровергаю утверждение, что когда либо я проводил операции на здоровых людях, мужчинах и женщинах. Я опровергаю обвинение в бесчеловечном обращении со своими пациентами Я опровергаю, что когда-либо принимал участие в хирургических экспериментах какого-либо вида.»

«Выдумкой чистейшей воды является утверждение, что доктор Тесслар якобы видел меня у операционного стола. Он никогда не показывался в том месте, где я проводил операции.»

«Слишком много моих пациентов остались живы и дали показания в мою пользу, чтобы можно было с доверием относиться к утверждениям, что якобы мои операции были некачественными.»

«Я глубоко убежден, что доктор Тесслар выдвигает все эти обвинения против меня лишь для того, чтобы снять груз вины с самого себя. Я считаю, что он был послан в Англию как участник заговора, ставящего целью уничтожить все остатки польского национального движения. То, что он просил в Англии политического убежища, – обычная для коммунистов уловка, и доверять ей нельзя.»

Приближалось время окончательного решения – и Адам Кельно впал в глубочайшую депрессию. Даже посещение Анджелы не смогло вселить в него бодрость.

Она протянула ему пачку фотографий их сына Стефана. Адам, не поглядев, бросил их на стол.

– Не могу, – сказал он.

– Адам, разреши мне принести сюда ребенка, чтобы ты мог взглянуть на него.

– Нет, только не в тюрьму.

– Он всего лишь младенец. Он ничего не будет помнить.

– Увидеть его... чтобы у меня остались мучительные воспоминания во время издевательского процесса в Варшаве. На что ты пытаешься меня обречь.

– Мы боремся за тебя изо всех сил. Только, я не могу видеть тебя таким. Мы всегда черпали силу друг в друге. Неужели ты думаешь, что мне легко. Я работаю не покладая рук, занимаюсь с ребенком, хожу на свидания с тобой. Адам... о, Адам...

– Не прикасайся ко мне, Анджела. Мне будет слишком тяжело...

Корзинка с едой, которую она четырежды в неделю приносила в Брикстон, была проверена и вручена арестанту. Адам отнесся к ней без всякого интереса.

– Я тут уже почти два года, – пробормотал он, – и с меня не спускают глаз даже в одиночке. Они наблюдают за мной, когда я ем, когда я в туалете. У меня срезали пуговицы, отняли ремень, не дают бритвы. Даже карандаши отнимают на ночь. Мне можно только читать и молиться. Они правы... мне хотелось покончить с собой. Только мысль, что я должен жить, чтобы, став свободным человеком, увидеть своего сына, помогала мне держаться, но теперь... даже эта надежда покинула меня.

Джон Клейтон-Хилл, заместитель Государственного секретаря, сидел напротив Государственного секретаря, сэра Перси Малтвуда, и между ними на столе лежал этот проклятый приказ о депортации.

Малтвуд обратился к Томасу Баннистеру, королевскому адвокату, чтобы он оценил дело Кельно с позиции Министерства внутренних дел и проверил, отличается ли его мнение от точки зрения Хайсмита.

Томас Баннистер в свои сорок с небольшим занимал положение, не уступающее положению Хайсмита. Человек среднего роста, с ранней сединой, он выглядел как типичный англичанин с весьма заурядной внешностью. Но он совершенно преображался во время своих блистательных выступлений в зале суда.

– Так что вы можете сказать, Том? – спросил Малтвуд.

– Могу сказать, что имеются обоснованные сомнения как в вине Кельно, так и в его невиновности, и таким образом, польское правительство должно представить нам дополнительные доказательства. Не думаю, что таковые у них найдутся, потому что дело держится в основном на обвинениях Тесслара против Кельно.

Баннистер принялся листать уже изрядно распухшее дело.

– Большинство свидетельств, представленных польским правительством, основаны главным образом лишь на слухах. И хотим мы того или нет, нам предстоит установить: то ли Тесслар лжет для спасения самого себя, то ли с той же целью врет Кельно. Не подлежит сомнению, что они терпеть не могут друг друга. Все происходившее в Ядвигском концлагере остается покрытым мраком тайны, так что мы толком не знаем– то ли мы должны будем отдать на смерть жертву политических преследований, то ли выпустить на свободу военного преступника.

– И что ж, по вашему мнению, мы должны делать, Том?

– Продолжать держать его в Брикстонской тюрьме, пока одна сторона или другая не смогут представить достаточно убедительных свидетельств.

– А если забыть о всех бумажках, – сказал Малтвуд, – каково ваше мнение?

Баннистер перевел взгляд с одного на другого и улыбнулся.

– Бросьте, сэр Перси, вы же знаете, что я не отвечу на такой вопрос.

– Мы будем исходить только из ваших рекомендаций, Том, а не из ваших ощущений.

– Я лично считаю, что Кельно виновен. Не знаю точно, в чем именно, но в чем то он виновен, сказал Том Баннистер.

«Посольство Польши

47 Портленд-плейс,

Лондон W-1

15 января 1949 года.

Государственному секретарю

Сэр,

Посол Польши свидетельствует свое уважение Государственному секретарю по иностранным делам правительства Его Величества и имеет честь проинформировать его о мнении польского правительства относительно доктора Адама Кельно. Польское правительство считает, что:

Вне всякого сомнения установлено, что доктор Адам Кельно, ныне содержащийся в Брикстонской тюрьме в Великобритании, был хирургом в Ядвигском концентрационном лагере и подозревается в совершении военных преступлений.

Доктор Кельно находится в списке подозреваемых военных преступников Комиссии по военным преступлениям Соединенных Штатов, а также правительств Чехословакии и Нидерландов, а также Польши.

Польское правительство представило все необходимые документы, касающиеся сути дела, правительству Его Величества.

Остальные доказательства будут представлены соответствующему польскому суду.

Правительство Соединенного Королевства не имеет оснований медлить с экстрадицией военного преступника, что вытекает из существующего договора.

Необходимо отметить, что общественное мнение в Польше крайне возмущено необоснованным промедлением.

Тем не менее, чтобы раз и навсегда положить конец вопросу, должен ли доктор Кельно быть– депортирован в Польшу, мы готовы, в соответствии с британским судопроизводством, представить жертву обдуманной жестокости доктора Кельно– мужчину, который в качестве объекта медицинского эксперимента был самым бесчеловечным образом кастрирован доктором Кельно.

Примите уверения в моей совершенной преданности Вам, сэр.

Зигмонт. Зубовский, посол».

6

Напротив старого величественного Ковент-гардена стояло мрачное серое каменное здание– суд магистрата на Боу-стрит, больше известный как полицейский суд четырнадцатого участка Лондона. Ряд лимузинов с водителями перед судом свидетельствовал о важности дела, которое должно было слушаться аа массивными дверями старого судебного зала.

Здесь находился Роберт Хайсмит, скрывающий волнение за раскованностью поведения. А также, конечно, Ричард Смидди, все время покусывающий нижнюю губу. Был судья магистрата мистер Гриффин. Присутствовал неутомимый охотник Натан Гольдмарк. Тут же был Джон Клейтон-Хилл, представлявший Министерство внутренних дел, служащие Скотланд-Ярда и стенографист.

Пришел и Томас Баннистер, К.А.(Королевский Адвокат), «осторожный Том», как его называли.

– Можем начинать, джентльмены, – сказал судья. Все остальные кивнули в знак согласия. Введите доктора Флетчера.

Доктор Флетчер, незаметный человечек, вошел в зал, и ему было предложено занять место напротив судьи в конце стола. Он сообщил стенографисту свое имя и адрес. Судья Гриффин приступил к делу.

– Это слушание носит несколько неформальный характер, так что мы имеем возможность не связывать себя многими правилами, поскольку не предполагается прений сторон. Для сведения– вам могут задавать вопросы мистер Гольдмарк и мистер Клейтон-Хилл. Итак, доктор Флетчер, вы практикующий дипломированный врач?

– Да, сэр.

– Где вы практикуете?

– Я старший врач в тюрьме Его Величества в Уормвуд-Скрабс и старший медицинский советник Министерства внутренних дел.

– Обследовали ли вы человека по имени Эли Янос?

– Обследовал. Вчера днем.

Судья повернулся к репортерам.

– Эли Янос, для вашего сведения, – венгр еврейского происхождения, ныне проживающий в Дании. Побуждаемый правительством Польши, мистер Янос добровольно явился в Англию. А теперь, доктор Флетчер, не будете ли вы столь любезны сообщить нам результаты вашего обследования, особенно в том, что касается детородных органов мистера Яноса.

– Бедняга– евнух, – сказал доктор Флетчер.

– Я бы предложил это вычеркнуть, – встрепенулся Роберт Хайсмит.– Не считаю возможным употребление такой эмоциональной оценки, как «бедняга».

– Но ведь никак иначе его нельзя назвать, не так ли, Хайсмит? – сказал Баннистер.

– Я предложил бы досточтимому суду сообщить моему досточтимому коллеге, что...

– В этом нет необходимости, джентльмены, – сказал судья, продемонстрировав властность, присущую британской юстиции.– Мистер Баннистер, мистер Хайсмит, собираетесь ли вы прекратить спор?

– Да, сэр.

– Прошу прощения, сэр.

– Прошу вас, продолжайте, доктор Флетчер.

– Ни в мошонке, ни в паховом канале не было и следа яичек.

– Наблюдались ли шрамы после операции?

– Да. С обеих сторон несколько выше пахового канала. Я безошибочно определил их как шрамы, оставшиеся после ампутации яичек.

– Можете ли вы сообщить досточтимому суду, – сказал Баннистер, – сложилось ли у вас мнение относительно характера операции, проведенной на яичках Яноса, – была ли она проведена опытной рукой и нормальным образом?

– Да, чувствовалось, что тут работал опытный хирург.

– Значит, – фыркнул Хайсмит, – нет оснований говорить о злоупотреблении, низком уровне хирургического вмешательства, осложнениях и тому подобных вещах?

– Нет... я бы сказал, что не обнаружил никаких следов, указывающих на это.

Хайсмит, Баннистер и судья задали еще ряд вопросов, касавшихся деталей операции, после чего оставалось только поблагодарить доктора Флетчера и распрощаться с ним.

– Введите Эли Яноса, – приказал судья. Внешний вид Эли Яноса не оставлял никаких сомнений относительно характера давней операции. Он был толст. Когда он говорил, его высокий голос то и дело ломался. Судья Гриффин лично проводил Яноса до его места. Наступило смущенное молчание.

– Если хотите, можете курить, джентльмены. Раздался вздох облегчения, зачиркали спички. К высоким сводам потолка поплыл дымок от сигар, сигарет и трубочного табака.

Судья Гриффин просмотрел заявление Яноса.

– Мистер Янос, я вижу, вы достаточно свободно владеете английским, чтобы не нуждаться в переводчике.

– Достаточно хорошо.

– Если вы чего-либо не поймете, скажите нам, и вопрос будет повторен. Тем не менее я понимаю, что воспоминания явятся для вас тяжелым испытанием. Если напряжение станет для вас слишком велико, пожалуйста, дайте мне знать.

– У меня уже больше не осталось слез, – ответил он.

– Понимаю. Благодарю вас. Первым делом я хотел бы напомнить несколько фактов из вашего заявления. Вы родились в Венгрии в 1920 году. Гестапо нашло вас, когда вы скрывались в Будапеште, и отправило в Ядвигский концентрационный лагерь. До войны вы были скорнякам и в концлагере работали на предприятии, где делали форму для немецкой армии.

– Да, совершенно верно.

– Весной 1943 года вы были пойманы на краже и предстали перед трибуналом СС. Он счел вас виновным и приговорил к стерилизации. Вас перевели в медицинский комплекс лагеря и разместили в помещении, именовавшемся барак-III. Через четыре дня в бараке-V состоялась операция. Под дулом оружия вас раздели, и затем заключенный-санитар подготовил вас к операции, в ходе которой вас кастрировал польский заключенный-врач, которым, в соответствии в вашим обвинением, был доктор Адам Кельно.

– Да.

– Джентльмены, вы можете задавать вопросы мистеру Яносу.

– Мистер Янос, – сказал Томас Баннистер, – я хотел бы уточнить некоторые детали. Обвинение в краже – в чем оно заключалось?

– В Ядвиге нас всегда сопровождали три ангела– смерти, голода и болезней. Вы читали то, что написано о таких местах. Выжить там было очень сложно. Воровство– это был нормальный образ жизни... столь же нормальный, как лондонский туман. Мы воровали, чтобы выжить. Хотя охраняли лагерь эсэсовцы, нас сторожили капо Капо набирались тоже из заключенных, которые пользовались благоволением немцев и сотрудничали с ними. Капо могли быть еще более жестокими, чем эсэсовцы. Все было очень просто. Я не уплатил одному из капо, и поэтому он сдал меня.

– Я хотел бы знать, были ли среди капо евреи? – спросил Баннистер.

– Только несколько человек из каждой сотни.

– Но большинство заключенных были евреями?

– Семьдесят пять процентов. Двадцать процентов поляков и других славян, а остальные– уголовные или политические преступники.

– Итак, сначала вас отвели в третий барак.

– Да. Мне было известно, что в этом бараке немцы содержат человеческий материал для своих медицинских экспериментов... а потом меня перевели в пятый барак.

– Где вас и заставили раздеться и принять душ?

– Да, а затем санитар побрил меня и оставил сидеть голым в приемной.– Янос закурил. Повествование замедлилось, и в его голосе появилась боль от воспоминаний.– Потом они вошли, врач и полковник СС. Восс, Адольф Восс.

– Откуда вам было известно, что это Восс? спросил Хайсмит.

– Он сам сказал мне и еще добавил, что как еврею мне ни к чему мои яички, потому что по закону будут стерилизовать всех евреев, так что я хоть послужу науке.

– На каком языке он говорил с вами?

– На немецком.

– Вы свободно владеете немецким?

– В концлагере начнешь его понимать.

– И вы утверждаете, – продолжил Хайсмит, – что человеком рядом с ним был доктор Кельно?

– Да.

– Откуда вам это было известно?

– В третьем бараке говорилось, что доктор Кельно был глава всех заключенных-медиков и часто делал в пятом бараке операции для Восса. Я вообще не слышал имен других врачей.

– Доктор Тесслар. Это имя вам доводилось слышать?

– Когда я приходил в себя, в третий барак пришел другой врач. Это мог быть Тесслар. Фамилия мне знакома, но я никогда не встречал его.

– И что случилось потом?

– Меня охватила паника. Три или четыре санитара держали меня, а еще один сделал мне укол в позвоночник. Скоро у меня омертвела нижняя часть тела. Меня привязали к каталке и отвезли в операционную.

– Кто там находился?

– Полковник СС доктор Восс, польский врач и один или два их помощника. Восс сказал, что подойдет ко времени операции, и высказал пожелание, чтобы она была проведена как можно быстрее. Я по-польски умолял Кельно оставить мне хоть одно яичко, Он только пожал плечами, а когда я закричал, он ударил меня. А потом... потом он вырезал их.

– Итак, – сказал Баннистер, – у вас было достаточно времени, чтобы разглядеть лицо этого человека, пока он не надел маску?

– На нем вообще не было маски. Он даже не мыл руки. Через месяц я чуть не умер от заражения.

– Можете ли вы утверждать, – сказал Баннистер, – что были совершенно здоровым человеком до того, как вас доставили в пятый барак?

– Я ослаб от жизни в концлагере, но в сексуальном смысле я был совершенно нормален.

– Вы не подвергались раньше лечению рентгеновскими лучами или какому-либо другому, которое могло повредить ваши яички?

– Нет. Они только хотели убедиться, как быстро можно сделать эту операцию.

– Как вы можете описать отношение к вам на операционном столе?

– Они были жестоки по отношению ко мне.

– Вы видели польского врача после операции?

– Нет.

– Но вы абсолютно уверены, что можете опознать доктора, который оперировал вас?

– Все это время я был полностью в сознании. И мне никогда не забыть это лицо.

– Вопросов больше не имею, – сказал Баннистер.

– Нет вопросов, – бросил Хайсмит.

– Все ли готово для опознания? – спросил судья Грин.

– Да, сэр.

– Итак, мистер Янос. Вы знакомы с тем, как проводится опознание в полиции?

– Да, мне объяснили.

– Перед вами за стеклом в комнате предстанет дюжина человек, одетых в одинаковую тюремную форму. В той комнате, откуда мы будем смотреть, они нас не увидят. Один из этих людей – доктор Кельно.

– Я понимаю. Выйдя из зала суда, они спустились по скрипучей лестнице. Все присутствующие не могли отделаться от ужаса, навеянного рассказом Яноса. Хайсмит и Смидди, которые так отчаянно боролись за Кельно, испытывали горькое чувство разочарования. Неужели Адам Кельно лгал им? Дверь пятого барака в первый раз приоткрылась, дав им возможность бросить взгляд на его жуткие тайны.

Натан Гольдмарк был готов взорваться. Вот он, момент мести за уничтоженную семью! Наконец-то он сможет оправдать доверие своего правительства. Он задыхался в оргазме победы. Отныне не будет никаких отсрочек. Фашистов должен ждать ад.

Томас Баннистер собрал все силы, чтобы сохранять ледяное спокойствие, которое обеспечило ему карьеру и завоевало репутацию человека-холодильника.

Для того же, кто перенес наибольшие страдания, все происходившее уже не имело значения. Эли Янос стал евнухом и останется им, и, что бы ни случилось, ему уже было все равно.

Они расселись, и помещение погрузилось в темноту. За стеклом была комната с возвышением у дальней стенки. На нем выстроились люди в тюремной форме. Когда их внезапно залило ярким светом, они невольно замигали. Полицейский офицер приказал им повернуться лицом к темной комнате, угадывавшейся за стеклом.

Адам Кельно стоял вторым справа в ряду высоких и маленьких, толстых и худых людей. Эли Янос нагнулся вперед и прищурился. С первого взгляда узнать ему никого не удалось, и он обвел взглядом шеренгу слева направо.

– Не торопитесь, – сказал судья. Молчание нарушало только хриплое дыхание Натана Гольдмарка, и он с огромным усилием удерживал себя от того, чтобы вскочить и ткнуть пальцем в Кельно.

Взгляд Яноса останавливался по очереди на каждом из стоящих за стеклом на возвышении, и в памяти его всплыл тот ужасный день в пятом бараке.

Еще раз обвести глазами строй. Одного, потом другого. Перед ним предстал Адам Кельно, и Янос наклонился вперед. Полицейский приказал участникам опознания повернуться левым боком, потом правым. Затем они прошли по возвышению, и свет потух.

– Ну? – спросил судья Гриффин. Эли Янос с трудом перевел дыхание и покачал головой.

– Я не опознал никого из них.

– Прикажите полицейскому представить нам доктора Адама Кельно, – с внезапно вспыхнувшей надеждой попросил Хайсмит.

– Так не полагается, – заметил судья.

– Эта проклятая история длится уже два года. Человек сидит в тюрьме без всяких оснований. И я хочу получить полную. уверенность в этом.

Вышедший Адам Кельно остановился перед Эли Яносом, и, они уставились друг на друга.

– Доктор Кельно, – сказал Хайсмит, – вы можете говорить с этим человеком по-немецки или по-польски.

– Я хочу обрести свободу, – по-немецки сказал Кельно. – И она в ваших руках, – добавил он по– польски.

– Вам знаком его голос? – спросил Хайсмит.

– Это не тот человек, который кастрировал меня, – ответил Эли Янос.

Адам Кельно перевел дыхание и опустил голову, когда полицейский выводил его.

– Готовы ли вы сделать об этом заявление под присягой? – спросил Хайсмит.

– Конечно, – ответил Янос.

В вежливом письме правительство Его Величества выражало искреннее сожаление за двухлетнее заключение Адама Кельно в Брикстонской тюрьме.

Когда за ним закрылись тюремные ворота, многострадальная и любящая Анджела оказалась в его объятиях. За ее спиной ждали его двоюродный брат Зенон Мысленский с графом Анатолем Черны, Хайсмит и Смидди. Здесь же был и маленький мальчик, который, держась за руку «дяди» Зенона, с интересом смотрел на все происходящее. Потом он протопал вперед своими ножками и несмело сказал:

– Папа...

Адам подхватил на руки ребенка.

– Сын мой, – не мог он удержаться от слез.– Мой сын.

И наконец они двинулись вдоль длинной кирпичной даны, освещенной столь редким для Лондона солнцем.

С заключением было покончено, но, оказавшись вне защиты надежных тюремных стен, Адам Кельно не мог избавиться от ощущения растущего в нем страха. Теперь он оказался предоставлен самому себе, а враги были неутомимы и опасны. Взяв жену и сына, он исчез из Англии. И обосновался в самом отдаленном уголке мира.

7

– Адам! Адам! – закричала Анджела.

Промчавшись по веранде, он распахнул легкую дверь почти одновременно с появлением Абуна, их слуги. Анджела прижимала Стефана к себе, а около кровати свернулась кобра, голова которой мерно покачивалась в смертельно опасном танце.

Движением руки остановив Кельно, Абун вытащил свай паранг. Его босые ноги бесшумно ступали по веревочным циновкам.

С шипящим свистом взметнулось лезвие. Голова змеи отлетела в сторону, а ее обезглавленное тело несколько раз судорожно дернулось.

– Не трогай ее! Не трогай! У нее еще полно яда!

Анджела наконец позволила себе разразиться рыданиями, которые перешли в истерические всхлипывания. Маленький Стефан тоже плакал, прижавшись к матери, а Адам, присев на край постели, старался прийти в себя. С чувством вины он посмотрел на своего сына. Ноги мальчика были усеяны следами от пиявок.

Да, Cаравак на северном побережье Борнео был самым дальним, самым глухим местом, в котором скрывающийся человек мог обрести себе убежище.

Через несколько дней после освобождения из Брикстона, не придя еще в себя от ужаса и потрясения, семья Кельно втайне купила билеты до Сингапура, откуда дряхлый пароходик перебросил их через Южно-Китайское море на самый край земли... в Саравак.

Форт-Бобанг, типичная крысиная нора, стоял в дельте, образованной рукавами реки Батанг-Лампур. Это отдаленное селение состояло из сотни ветхих хижин, торчащих на деревянных сваях по берегу реки. Чуть дальше от берега тянулись две грязные улицы, заполненные китайскими лавочками, складами каучука и саго; тут же была пристань, достаточно большая, чтобы принимать паром, который связывал поселение со столицей в Кучинге, и давать приют длинным пирогам, что скользили по бесконечным рекам и речушкам.

Англичане поселились в одном из домов с выцветшей под палящим солнцем и облупившейся от дождей штукатуркой. Рядом располагались комиссар данного округа, полицейский участок, несколько гражданских служащих, клиника и школа, состоящая из одной комнаты.

3а несколько месяцев до истории с коброй с Адамом Кельно побеседовал доктор Макалистер, главный врач в Сараваке. Документы Кельно были в порядке. Он был опытный специалист, отличный хирург, а человеку, который изъявляет желание обосноваться здесь, не принято было задавать много вопросов о его прошлом.

Макалистер и проводил семью Кельно до Бобанга. Двое мужчин-санитаров, малаец и китаец, встретили нового врача без особого энтузиазма и показали ему обветшавшую клинику.

– Да, это, конечно, не Вест-Энд в Лондоне, понимающе заметил Макалистер.

– Я работал и в худших местах, – коротко бросил Кельно. Опытный глаз Адама сразу же отметил скудные запасы лекарств и инструментов.