Текст книги "Суд королевской скамьи"

Автор книги: Леон Юрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

– Кстати, об обезболивании. Вы, конечно, знаете, что часть обвинений, выдвинутых против вас ответчиком, гласит, что вы не пользовались им.

– Это ложь от начала до конца.

– Можете ли в таком случае рассказать, к какого рода анестезии вы прибегали и как она действовала.

– Да. Когда операционное поле размещалось ниже срединной линии, я предпочитал прибегать к спинномозговой инъекции, а не к введению обезболивающего препарата через дыхательные пути.

– Придерживались ли вы этой методики в Варшаве, Лондоне и Сараваке?

– Да, и очень часто. Спинномозговая инъекция гораздо лучше расслабляет и, как правило, сопровождается меньшей кровопотерей.

– Прибегали ли вы к чьей-либо помощи при подобных инъекциях в Ядвиге?

– Я проводил их сам, потому что у нас не хватало опытных специалистов. Сначала я. делал предварительную инъекцию морфия, чтобы лишить чувствительности окружающие ткани, а потом проводил пункцию.

– Означало ли это, что пациент испытывал сильные боли?

– Нет, только легкий укол, когда за дело брался специалист.

– Где вы обезболивали пациентов?

– В операционной.

– Что вы можете сказать о послеоперационном уходе?

– Я сказал Воссу, что должен вести этих пациентов, пока они полностью не оправятся, и он согласился.

– И вы продолжали навещать их?

– Да, каждый день.

– С какими сложностями вам приходилось сталкиваться?

– Отсутствие нормальных условий для послеоперационного выхаживания и скудость оборудования в Ядвиге. В наших случаях ситуация осложнялась психологической травмой от удаления половых желез, но мои пациенты были счастливы, что остались в живых; меня тепло встречали, и я видел, что к ним возвращается радость жизни.

– И все они выжили, не так ли?

– Никто не скончался в результате необходимой для их спасения операции.

– Благодаря вашему мастерству и уходу, а также отношению к ним после операции?

Томас Баннистер неторопливо поднялся.

– Не задаете ли вы свидетелю наводящие вопросы, сэр Роберт?

– Я приношу извинения своему ученому коллеге. Позвольте изменить формулировку вопроса. Делали ли вы еще что-то особенное для этих своих двадцати пациентов?

– Я приносил им дополнительное питание.

– Давайте переключимся на другую тему. Доктор Кельно, вы были членом подпольного движения?

– Да. Я был участником подпольного национального, а не коммунистического движения. Я польский националист.

– То есть в лагере были два подполья.

– Да. Едва оказавшись в Ядвиге, националисты начали сплачиваться. Мы организовывали побеги. Мы поддерживали контакты с национальным подпольем в Варшаве и по всей Польше. Мы занимали ключевые посты в больнице, на радиозаводе, в администрации, что позволяло нам добывать продукты и лекарства. Мы собрали собственный радиоприемник.

– Сотрудничали ли вы с коммунистическим подпольем?

– Мы знали, что коммунисты планируют захватить власть в Польше после войны, и много раз они передавали наших товарищей в руки СС. Мы должны были быть очень осторожны с ними. Тесслар был членом коммунистического подполья.

– Чего еще вам удалось достичь в подпольной деятельности?

– Мы старались улучшить условия содержания, добывая пищу, лекарства, следя за санитарным состоянием бараков. В основном в силу того, что на заводах вне пределов лагеря работало больше двадцати тысяч заключенных, и им удавалось похищать и приносить в лагерь то, что было нам необходимо. Так мы получили вакцину, которая предотвратила в лагере эпидемию тифа.

– Можете ли вы предположить, что таким образом вы спасли многие жизни?

– Да.

– Тысячи?

– Не могу определить.

– Кстати, сэр Адам. Вы упоминали, что у вас был радиоприемник для связи с внешним миром. Где вы его прятали?

– В моем хирургическом отделении в двадцатом бараке.

– Хм-м-м, – пробормотал Хайсмит. – Как складывался ваш день в Ядвиге? – продолжил он.

– Я работал двадцать четыре часа в день, семь дней в неделю. После обычного приема пациентов, которых нам присылали эсэсовцы, мы продолжали работать в хирургической и в палатах. Время от времени мне удавалось соснуть часок-другой.

Абрахам наблюдал за реакцией суда, перед которым сэр Роберт и Адам Кельно выкладывали горы примеров возвышенного героизма, отваги и самопожертвования. Он посмотрел на О'Коннора, углубившегося в бумаги, на Баннистера, который сидел расслабившись, отмечая каждую интонацию свидетеля. Рядом с ними лихорадочно вела записи секретарша Александера Шейла Лем. За соседним столиком постоянно сменялись стенографисты. Специальные места в рядах прессы были отведены судебным репортерам «Таймса», которые все имели юридическое образование. Их почти зажимали в угол иностранные журналисты, прибывающие в зал суда.

– Мы остановились на том, как вы лично давали обезболивающие препараты в операционной, – повторил сэр Роберт, возвращая присутствующих к начатой теме. – Выражали ли вы какого-либо рода гордость скоростью, с которой вы проводили операции?

– Нет. Но в Ядвиге приходилось так много оперировать, что я заставлял себя работать с предельной быстротой, которая тем не менее никогда не угрожала здоровью пациентов.

– Мыли ли вы руки перед операцией?

– Конечно.

– И заботились, чтобы ваши пациенты были аккуратно выбриты?

– Боже мой, да конечно.

– В случаях овариэктомии, которая проводилась по приказам Восса, к какому хирургическому методу предпочитали вы прибегать?

– Ну, после того, как спинномозговая инъекция начинала оказывать свое действие, пациента снимали с каталки и привязывали к операционному столу.

– Привязывали? Силой?

– Для его собственной безопасности.

– Привязываете ли вы и сегодня в Лондоне своих пациентов?

– Да. Это обычная процедура.

– Прошу вас, продолжайте, доктор Кельно.

– Затем операционный стол необходимо было наклонить.

– Насколько? Больше, чем на тридцать градусов?

– Не думаю. Когда приходится проводить Такую операцию на нижней части тела, то, наклоняя операционный стол, вы обеспечиваете западение кишечника и хирург получает возможность оперировать, не опасаясь поранить его. Я предпочитал делать надрез на брюшной полости, хирургическими щипцами приподнимал матку; вводил их между трубами и яичниками, после чего и извлекал яичники.

– Что вы делали с изъятыми яичниками?

– Ну, не мог же я держать их в руке. Обычно я клал их на лоток или в какой-нибудь другой сосуд, который держал ассистент. После изъятия яичников оставался обрубок, или культя. Она зашивалась, чтобы предупредить кровотечение.

– Этот обрубок, или культя, всегда зашивалась?

– Да, всегда.

– Сколько времени обычно занимала такая операция?

– При нормальных условиях от пятнадцати до двадцати минут.

– И все они проводились стерильными инструментами?

– Естественно.

– И вы надевали резиновые перчатки?

– Я предпочитал поверх них натягивать стерильные хлопчатобумажные. У каждого хирурга есть свои привычки.

– Можете ли вы сообщить милорду и присяжным, имели ли возможность пациенты, которые находились в полубессознательном состоянии, наблюдать за вашими действиями?

– Нет. Мы помещали перед их глазами экран из стерилизованной простынки, так что пациент ничего не видел.

– Ради Бога, зачем вам это было надо?

– Чтобы предотвратить возможность попадания инфекции в открытую рану, если пациент чихнет или кашлянет.

– Значит, пациент ничего не видел и не чувствовал. Но, может быть, он был в крайне подавленном состоянии?

– Видите ли, сэр Роберт, никто не испытывает удовольствия на операционном столе, но они не чувствовали того, что вы называете «крайне подавленным состоянием»

– И если даже все эти операции проводились в Ядвигском концентрационном лагере, считаете ли вы, что вам удавалось соблюдать все требования, предъявляемые к нормальной хирургической процедуре?

– Нередко нам приходилось очень трудно, но хирургия всегда была на достаточно высоком уровне.

После перерыва на ленч сэр Роберт Хайсмит заставил Адама Кельно изложить детали первой встречи с Марком Тессларом в те времена, когда оба были студентами в Варшаве.

Снова они встретились в Ядвиге, где Тесслар, как утверждал Кельно, продолжал оперировать проституток, обслуживающих эсэсовцев, и позже сотрудничал с немцами в ходе экспериментов.

– Пользовал ли доктор Тесслар каких-то пациентов или наблюдал за ними в медицинском блоке?

– Он жил в третьем бараке, где у него была своя отдельная комната.

– Отдельная комната, вы говорите. Не как у вас, делившего помещение с шестьюдесятью другими людьми.

– В третьем бараке содержались многие из жертв экспериментов. Тесслар мог ухаживать за ними. Я не знаю. Я старался избегать его, а когда нам доводилось встречаться, я пытался свести общение к минимуму.

– Вы когда-нибудь хвастались ему, что провели тысячи экспериментальных операций без обезболивания?

– Нет, хотя я был горд моими достижениями как хирург и мог, конечно, упомянуть, что сделал в Ядвиге тысячи операций.

– Операций по всем правилам.

– Да, по всем правилам. Но мои слова подверглись искажению. Я предупреждал Тесслара, что за свои поступки ему придется отвечать. Он понесет ответственность за свои преступления. Этими словами я, можно сказать, подписал себе смертный приговор. Когда, вернувшись в Варшаву, я обнаружил его там, он, чтобы скрыть свои преступления, выдвинул обвинения против меня, и мне пришлось бежать.

– Сэр Адам, – прервал его судья. – Я вынужден кое-что посоветовать вам. Попытайтесь лишь отвечать на вопросы сэра Роберта, отказавшись от мысли снабжать нас дополнительной информацией.

– Да, милорд.

– Как долго вы оставались в Ядвиге?

– До начала 1944 года.

– Можете ли вы сообщить милорду и коллегии присяжных, при каких обстоятельствах вам довелось покинуть концентрационный лагерь?

– Восс покинул Ядвигу, чтобы открыть частную клинику для жен высшего состава немецкого военно-морского флота в Ростоке на Балтике, и взял меня с собой.

– Как заключенного?

– Как заключенного. Мне приходилось исполнять роль собаки, следующей за Воссом.

– Как долго вы были в Ростоке?

– До января 1945 года, когда Восс эвакуировался в центральную часть Германии. Меня он с собой не взял. Немцы были в страшном смятении. Я продолжал оставаться в районе, который заполнили массы рабов и заключенных, почувствовавших грядущую свободу. В апреле появилась русская армия. Сначала многие из нас попали в лагерь из-за отсутствия документов, но затем я был освобожден и направился в Варшаву. Я прибыл в нее на пасху сорок пятого года, и тут же донеслись слухи, что против меня выдвинуто обвинение. Национальное подполье еще действовало, и мне удалось получить документы, что я работаю в бригаде по разборке развалин. Я скрылся в Италию, где сразу же вступил в ряды «Свободной Польши».

– И что произошло потом?

– Состоялось расследование, которое полностью оправдало меня. Я приехал в Англию, где стал работать в польской больнице в Турнбридж-Уэллсе. Там я и оставался до 1946 года.

– И затем?

– Я был арестован и заключен в Брикстонскую тюрьму, когда польское правительство потребовало моей выдачи.

– Как долго вы находились в заключении? – спросил сэр Роберт, и нескрываемая горечь в его голосе дала понять, что он осуждает подобное обращение британских властей с его клиентом.

– Два года.

– И что случилось, когда после пяти лет в Ядвигском концентрационном лагере вы провели еще два года в Брикстонской тюрьме?

– Британское правительство принесло мне свои извинения, и в 1949 году я уехал в Саравак на Борнео, где и оставался пятнадцать лет.

– Каковы были условия вашей жизни в Сараваке?

– Примитивные и достаточно трудные.

– Но почему же вы избрали именно такое место?

– Я старался обезопасить себя. Я боялся.

– Следовательно, из ваших слов можно сделать вывод, что двадцать два года вашей жизни вы провели в заключении или в изгнании за преступления, которых вы не совершали?

– Совершенно верно.

– Какой пост вы занимали в колониальной службе?

– Я был старшим администратором по медицинской части. От более высоких постов я отказывался, потому что занимался вопросами сбалансированного питания и улучшения условий жизни туземцев.

– Писали ли вы работы на эти темы?

– Да.

– Как они были оценены?

– Мне был пожалован рыцарский титул.

– Хм-м-м... да. – Сэр Роберт с явным вызовом посмотрел на суд. – После чего вы вернулись в Англию?

– Да.

– Вот что вызывает у меня любопытство: вы, английский врач, удостоенный дворянства, – почему вы предпочитаете практиковать в относительно бедной клинике в Соутарке?

– Я могу съесть в день не больше двух цыплят. Я занимаюсь медициной не ради денег или обретения социального статуса. В своей клинике я могу помочь наибольшему количеству людей, которым я необходим.

– Сэр Адам! В каком состоянии ваше здоровье после лет, проведенных в Ядвиге, в Брикстонской тюрьме и в Сараваке?

– Оставляет желать лучшего. Я потерял почти все зубы, выбитые у меня в гестапо и эсэсовцами. Страдаю от варикозного расширения вен, грыжи и несварения желудка, что связано с заболеванием дизентерией в прошлом. У меня высокое давление и неврологические расстройства, выражающиеся в постоянном чувстве тревоги; у меня бессонница и сердечные спазмы.

– Сколько вам лет?

– Шестьдесят два года.

– Вопросов больше не имею, – сказал сэр Роберт Хайсмит.

5

Обе руки у Саманты были заполнены свертками и коробками с фирменной эмблемой «Харродса», и дверь она открыла боком. Галантный таксист нес за ней остальные покупки.

Эйб лежал, растянувшись на кушетке, и рядом с ним валялась на полу куча газет.

«ГЕРОЙ ИЛИ ЧУДОВИЩЕ?» – «Ивнинг ньюс»

«ДИЛЕММА ДОКТОРА ИЗ ЯДВИГИ» – «Геральд»

«СВИДЕТЕЛЬСТВУЕТ ДОКТОР ИЗ АДА» – «Дейли уоркер»

«СЭР АДАМ КЕЛЬНО ПРОДОЛЖАЕТ» – «Таймс»

«У МЕНЯ НЕ БЫЛО ВЫБОРА» – «Мейл»

«Миррор», «Стандарт», «Телеграф», бирмингемский «Пост», «Скетч» – воздерживаясь от редакционных комментариев, все давали скрупулезные отчеты с процесса. Не в пример другим странам, в британской прессе тщательно соблюдалось правило не выносить приговора человеку до тех пор, пока это не сделает суд. В случаях, если газеты решались брать на себя роль обвинителя, вынося досудебное решение, они могли предстать перед судом. Так что журналисты предпочитали быть беспристрастными.

Зевнув, Эйб приподнялся.

– Расплатись с водителем Эйб, – сказала

– На счетчике три шиллинга сэр.

Эйб протянул ему десятишиллинговый банкнот и сказал, что он может оставить сдачу себе. Ему нравились лондонские таксисты. Они были вежливы. Да и таксисты любили американцев. Те щедро давали на чай.

– Что это сегодня – Рождество?

– Полки у нас пусты, и, зная тебя, догадываюсь, что ты проголодаешься первым. У Бена все в порядке?

– Он, скорее всего, прогуливается по Кингс-роуд в поисках девиц.

Саманта разложила свертки на столе в кухне и принялась распаковывать их.

– Странно, почему это с ним нет его старенького папочки?

– Я уже в годах, Саманта. И мне трудно переносить все эти новомодные штучки.

– Винни со своим молодым человеком приезжала в Линстед-холл. Никак не могу понять, что она в нем нашла. Очень заносчивый тип.

– Просто нормальный образец солдата из Израиля. Многим из них свойственна оборонительная агрессивность, потому что слишком много лет они живут, прижатые спиной к морю.

– Эйб, я слышала кое-что о сегодняшнем суде. Люди говорят... что мы...

– Они удивлены?

– Да.

– У этой истории есть и другая сторона.

– Тебе скотч?

– Было бы отлично.

– Просто ужасное, грязное дело, – сказала она, пытаясь справиться со старой моделью морозилки для льда. – Кельно пользуется всеобщей симпатией.

– Ну да, я знаю.

– И ты все же собираешься что-то доказывать?

– Я прибыл в Лондон не для того, чтобы нанести визит королеве.

Зазвонил телефон. Саманта подняла трубку.

– Это тебя... женщина.

– Алло.

– Привет, дорогой, – прозвучал радостный голос леди Уайдмен.

– Привет, рад тебя слышать. Александер сказал, что ты прибыла вчера очень поздно.

– Прости, что не успела к самому началу, но нью-йоркские театры просто вымотали меня. Сезон ужасен. Когда мне удастся тебя увидеть?

– Готов хоть сегодня вечером.

– Мы можем или пойти в маленький ресторанчик в Челси, или же направиться ко мне, – сказала она.

– Я бы лучше расположился поближе к телефону.

– Отлично. Я прикуплю продуктов у «Оукшотта» и устрою для тебя нечто вроде охотничьего обеда.

– Я и не знал, что ты умеешь готовить.

– Ты многого еще не знаешь. Итак, в семь тридцать?

– Договорились.

Эйб повесил трубку. Саманта была откровенно раздосадована, протягивая ему напиток.

– Кто это был?

– Друг. Друг, который мне помогает.

– Насколько вы дружны?

– Это леди Сара Уайдмен. Она значительная личность в еврейской общине.

– Наслышаны о леди Саре и о ее благотворительности. Ты занимался с ней любовью?

Он решил поддержать ее глупые игры.

– У меня маловато места, тем более когда в соседней комнате спит Бен. Ты же помнишь, что мне нравится трахаться, когда я могу орать, визжать и бегать по комнатам нагишом.

Саманта побагровела и закусила губу.

– Брось, Сам, мы уже столько лет в разводе. Не может быть, чтобы ты все еще меня ревновала.

– Ох, я просто дура. Я хочу сказать, Эйб, я больше не встречала таких, как ты. Кроме того, Бен так напоминает тебя. В Линстед-холле меня никогда не покидают воспоминания о нашей с тобой жизни. Ты все еще упрекаешь меня?

– Сказать правду?

– Я и сама не знаю нужна на ли мне правда или нет.

– Откровенно говоря, да. Сам, мы прожили вместе два десятилетия.

– Я так обрадовалась, когда узнала что собираешься долго пробыть в Лондоне. И когда мы с Редж предложили тебе остановиться у нас, я знала что приеду в Лондон и скажу тебе – возьми меня.

– Господи, Сам, мы не можем...

– Такие старые друзья, как мы? Ч то в этом ужасного?

– Реджи.

– Он в любом случае будет подозревать и никогда не поверит, что у нас с тобой ничего не было. Реджи очень милый человек, однако непреклонен в своих убеждениях. Но пока его не ткнут носом, он не затронет эту тему.

– Я перестал спать с чужими женами.

– Неужто. С каких это пор дорогой?

– С тех пор, как понял, что того старика на самом верху все равно не обдурить. И за все придется расплачиваться. Сам, прошу тебя, не ставь меня в положение, при котором мне придется отказать тебе.

Он протянул ей носовой платок, и она утерла слезы.

– Конечно, ты прав, – сказала она. – Честно говоря, я и сама не знаю, кто мне нравится больше – прежний Эйб новый.

Поваром леди Сара оказалась первоклассным.

На Эйба внезапно навалилась усталость. Он положил голову ей на колени, и она нежными умелыми движениями стала гладить ему затылок и виски, а затем прилегла рядом с ним. Сара была уже близка к тому пределу, когда женщина начинает терять привлекательность, но еще умеет и знает, каким образом подать то чем она еще обладает. Эту границу она пока еще не пересекла.

– Господи, как я устал.

– Тебе и в самом деле необходимо отдохнуть на уик-энде. Давай отправимся в Париж.

– Не могу. Из Израиля должны прилететь свидетели. И мне надо быть на месте.

– Париж...

– Я могу и сдаться, – пробормотал он.

– Тебе не о чем беспокоиться, любовь моя. Все пойдет куда лучше, когда Том Баннистер вступит в дело.

– Смешно, но из головы у меня не выходит Кельно. Бедный сукин сын. Чего только ему не пришлось пережить.

– Я не могу оправдать, Эйб, то, что он делал.

– Я знаю. Но продолжаю спрашивать себя, смог бы я вести себя по-другому, окажись я в Ядвиге.

Анджела проснулась от каких-то прерывистых звуков. Увидев свет за приоткрытой дверью ванной комнаты, она заторопилась туда. Адам стоял на коленях у раковины. Его рвало. Когда рвота прекратилась, Анджела помогла ему подняться на ноги и Адам, тяжело дыша, прислонился к стене. Она обмыла ему лицо, уложила в постель и села рядом, обтирая холодным полотенцем его лоб и шею.

Она успокаивала его, держа за руку, пока не прекратились спазмы. Из ванной доносился запах дезодоранта.

– Я боюсь Баннистера, – сказал Адам. – Два дня он сидит, не сводя с меня глаз.

– Ты в английском суде. Баннистер не посмеет запугивать тебя. Сэр Роберт будет следить за каждым его словом.

– Да, наверно, ты права.

– Тссс... тссс... тссс...

6

Эйб зашел в уже знакомый зал суда и смешался, увидев, что оказался рядом с Анджелой Кельно и Терренсом Кемпбеллом. Они холодно посмотрели друг на друга.

– Прошу прощения, – сказал Эйб, проталкиваясь мимо них туда, где сидели Сара Уайдмен и Шоукросс.

– Самолет прибудет из Тель-Авива после уик-энда, но Александер сказал, что нам не стоит ехать встречать их. Мы увидимся в середине недели, – сообщил Шоукросс.

Баннистер и Брендон О'Коннор, на лице которого лежала тень усталости, в сопровождении Александера и Шейлы Лем появились из своего помещения как раз в ту секунду, когда присяжные начали занимать места. У двух женщин и одного из мужчин были с собой подушечки, чтобы облегчить долгое сидение на жесткой деревянной скамье.

– Внимание! – возгласил пристав.

С появлением Гилроя все встали, отдавая суду традиционную дань уважения.

Перед началом заседания было сделано предварительное заявление: в доме Адама Кельно раздалось несколько угрожающих звонков. Судья Гилрой сурово осудил подобное поведение. Затем он предложил Томасу Баннистеру приступить к опросу.

Когда Адам Кельно снова занял свидетельское место, то, подобрав под стул ноги, он уселся поудобнее и ухватился руками за полированные деревянные перильца, благодаря Бога за то, что транквилизатор оказывает свое воздействие.

Баннистер поправил традиционный «мешочек для гонораров», висящий на шее.

– Доктор Кельно, – сказал он голосом, который, в отличие от голоса Хайсмита, был мягок и спокоен.

Шепоток в зале стих.

– Я учитываю тот факт, что английский – не ваш родной язык. Если вы не уловите смысла того или иного моего вопроса, прошу вас обратиться ко мне, чтобы я мог повторить его или изменить формулировку.

Кивнув, Адам медленными глотками отпил из стоящего рядом стакана, чтобы смочить пересохшее горло.

– Каков общепринятый медицинский смысл термина «исследовательское вскрытие»?

– Обычно так принято называть операцию, которая проводится с целью уточнения диагноза. Или же чтобы, например, оценить распространение раковой опухоли.

– То есть именно так вы описывали ампутацию у яичников и яичек?

– Да, – ответил он, помня указание отвечать как можно короче и воздерживаться от лишних слов.

– Можно ли предположить, что необходимость операций, которые вы были вынуждены проводить, явилась результатом воздействия рентгеновских лучей на половые органы?

– Да.

– И, скажем, это было частью экспериментов Восса.

– Нет, – резко возразил Кельна. – Я не проводил никаких экспериментов.

– Вы кастрировали?

– Кастрируют лишь здоровых людей. Я же никогда не делал кастрации.

– Были ли здоровыми те мужчины и женщины, которых насильственно подвергали рентгеновскому облучению?

– Ко мне это не имело отношения.

– Принято ли спрашивать у пациента перед операцией, согласен ли он на нее?

– Только не в концентрационном лагере.

– Поступали ли время от времени приказы немецкого военно-полевого суда кастрировать гомосексуалистов или других нежелательных элементов?

– Таких случаев я не припомню.

«Он удит вслепую», – перекинул Честер Дикс записку Хайсмиту, который, глянув на Кельно, одобрительно кивнул в знак того, что все идет хорошо. Слыша мягкий голос Баннистера и видя, что тот задает бессмысленные вопросы, Адам несколько расслабился.

– А если бы вы столкнулись с такими случаями, потребовали бы вы приговора суда?

– Я не могу рассуждать о том, чего никогда не случалось.

– Но вы отказались бы оперировать здорового человека?

– Я никогда этого не делал.

– Доктор Кельно, удавалось ли каким-нибудь другим заключенным-врачам покидать Ядвигский концентрационный лагерь для работы в частных немецких больницах?

– Доктору Константину Лотаки.

– Он также проводил в пятом бараке операции, имеющие отношение к экспериментам Восса?

– Он делал то, что ему приказывали.

– Приказывали ли ему извлекать яичники и яички?

– Да.

– И он делал это, и он также оставил Ядвигу чтобы работать в частной немецкой больнице.

Охватившее Адама Кельно после первых вопросов Баннистера ощущение спокойствия стало исчезать, и он начал понимать, что ему придется нелегко. Я должен быть очень осторожен, подумал он, тщательно обдумывая ответы.

– Итак, прибыв в Росток, где вам предстояло работать в частной клинике, вы больше не носили полосатую форму заключенного?

– Не думаю, чтобы высокопоставленным офицерам немецкого флота понравилось бы, что их жен пользует человек в полосатой одежде каторжника. Да, меня облачили в нормальный костюм.

– Может быть, они решили впредь не относиться к вам как к заключенному?

– Я не знаю, что они решили и что – нет. Я по-прежнему оставался заключенным.

– Но несколько особым заключенным с особыми привилегиями. Я могу предположить, что вы сотрудничали с Воссом, дабы обеспечить себе освобождение из лагеря.

– Что?

– Не можете ли вы повторить ваше утверждение, мистер Баннистер? – прервал его судья. – Истец, кажется, не понял.

– Да, милорд. Вы начали свое пребывание в лагере как простой рабочий, которого били и унижали?

– Да.

– Затем вы стали кем-то вроде санитара.

– Да.

– Затем врачом для заключенных.

– Да.

– Потом вас перевели на работу в крупный медицинский комплекс

– Можно и, так сказать. Под неослабным контролем немцев.

– И, наконец, вы стали врачом для жен немецких офицеров.

– Да.

– Я предполагаю, что вы с доктором Лотаки единственные два врача, освобожденные из Ядвиги, получили это право за сотрудничество с полковником СС Адольфом Воссом.

– Нет.

Баннистер продолжал оставаться совершенно невозмутимым, рассеянно теребя оторочку мантии. Интонации его голоса стали еще тише и спокойнее.

– Кто требовал проведения подобных операций?

– Восс.

– Вы отлично знали, что он занимается стерилизацией.

– Да.

– С помощью рентгеновского облучения.

– Да.

– Доктор Кельно, разве изъятие яичников и яичек не является, в сущности, вторым этапом тех же самых экспериментов?

– Я не знаю, что сказать.

– Я постараюсь прояснить суть дела. Давайте пойдем шаг за шагом. Все эти люди были евреями.

– Думаю, что да. Встречались и цыгане. Но большей частью евреи.

– Молодые евреи.

– Да, они были молодыми.

– Когда их доставляли в пятый барак для операций?

– Ну, все они содержались в третьем бараке как материал для экспериментов. В пятом бараке их облучали, отсылали примерно на месяц, а потом возвращали для операций.

– Не пропустили ли вы еще один этап?

– Не припоминаю.

– Я хочу напомнить вам, что, прежде чем их облучали, подопытным мужчинам из пятого барака вставляли в задний проход деревянный стержень, чтобы вызвать эякуляцию, после чего их сперма анализировалась на предмет выявления жизнеспособности.

– Я ничего не знал об этом.

– Брили ли их перед операцией?

– Да, их готовили, как принято.

– Они протестовали?

– Конечно, удовольствия они не испытывали. Я говорил с ними и объяснял, что операция необходима для спасения их жизни.

– Насколько я помню, вы свидетельствовали, что извлекали пораженные половые железы.

– Да.

– Как вы убеждались, что они в самом деле нежизнеспособны?

– Это было довольно легко определить по большим ожогам после облучения.

– И как вы говорили, у вас были опасения, что в результате облучения может появиться раковая опухоль.

– Да.

– Значит, оперируя, вы как врач были полностью убеждены, что все это делается лишь для здоровья пациентов.

– Да.

– Вы никогда не говорили никому из них, что, мол, если я не вырежу вам, немцы вырежут мне?

– Я категорически отвергаю подобные лживые утверждения.

– То есть вы никогда не говорили ничего подобного?

– Нет, никогда.

– Кстати, вы упоминали, что иногда вам ассистировал доктор Лотаки.

– Может быть, раз десять-двенадцать.

– Не говорил ли он нечто подобное?

– Нет.

– Вы говорили, что предпочитали делать спинномозговое обезболивание.

– В зависимости от условий и предполагавшейся операции.

– И утверждали, что предварительно вводили морфий.

– Да.

– Доставляет ли страдание такая пункция даже после инъекции морфия?

– Нет, если ее проводит опытный хирург.

– Зачем была нужна предварительная инъекция?

– Чтобы успокоить пациента и ввести его в полубессознательное состояние.

– И все это вы делали прямо в операционной?

– Да.

– Даже учитывая, что между глазами пациента и операционным полем был экран из простыни, предполагаю, он мог все видеть по отражению в зеркальном рефлекторе лампы.

– Рефлектор очень искажает изображение.

– То есть вы не видели необходимости вводить пациента в полностью бессознательное состояние?

– В течение одного дня мне приходилось проводить так много самых разных операций, что я старался прибегать к самым быстрым и безопасным методам.

– В каком состоянии были ваши пациенты?

– Они дремали в полубессознательном забытьи.

– Я же предполагаю, что они были в бодрствующем состоянии, потому что никакого морфия вы им не давали.

– А я говорю, что давал им морфий.

– Так. Дальше. Присутствовал ли Восс при операциях?

– Да.

– И объяснял вам, что он делает. Обеспокоило ли вас, что он стерилизует здоровых, полных сил людей?

– Я знал об этом.

– И без сомнения, он проводил эти эксперименты потому, что в то время никто толком не знал, может ли рентгеновское излучение стерилизовать половые железы.

Качнувшись, Кельно схватился за ограждение трибуны для свидетелей, потому что ясно увидел ловушку, расставленную ему Баннистером. Он в отчаянии бросил взгляд на своих адвокатов, но те не поднимали глаз.

– Ну же? – с той же мягкостью в голосе Баннистер потребовал от него ответа.

– Как врач и хирург я знал о некоторых разрушительных эффектах рентгеновского излучения.

– Я бы хотел уточнить, что в полной мере никто не знал об этом. Иными словами, не проводилось никаких работ в этой области.

Любой человек, имеющий отношение к медицине, знает, что радиация опасна.

– В таком случае, если это так хорошо известно, почему же Восс продолжал экспериментировать?

– Спросите у Восса.

– Он мертв, но вы-то, доктор Кельно, тесно сотрудничали с ним в то время. Я предполагаю, что Восс хотел точно установить, какая доза радиации необходима для стерилизации здорового человека, потому что он не знал ее, и никто не знал, а я предполагаю, что Восс объяснял вам свои замыслы и вы о них имели представление. Итак, доктор Кельно, что происходило с изъятыми органами?

– Не знаю.

– Разве их не забирали в лабораторию, чтобы удостовериться, сохранили они жизнеспособность или нет?

– Может быть.

– Я предполагаю, что изъятие желез можно было бы считать вторым этапом эксперимента.

– Нет.

– Но когда эти люди подвергались облучению, эксперимент на этом не заканчивался, не так ли?

– Я оперировал, чтобы спасти их жизнь.

– Будучи уверенным, что им угрожает рак? Кто непосредственно проводил облучение?