Текст книги "Суд королевской скамьи"

Автор книги: Леон Юрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

На стене слева от сэра Роберта Хайсмита громко тикали старинные часы, висящие в проеме между книжными полками; сэр Роберт разложил на столе свои бумаги и записи и откинулся на спинку стула, упершись руками в бедра. Несколько длинных минут он изучал сидящих перед ним членов коллегии. В английском суде барристер вынужден стоять за перилами, ограждающими его рабочее место, что лишает его возможности воздействовать на аудиторию, прохаживаясь перед ней и жестикулируя. Не имея права разгуливать по залу суда, он должен мгновенно соображать, обращаясь к присяжным и судье, стараясь при помощи красноречия и жестов сразу же доносить до слушателей свои мысли.

– Ваша честь, члены суда присяжных, – поднявшись, начал Хайсмит, – нам предстоит рассмотреть дело о возмещении убытков за клеветническое обвинение. Клевета в английском суде подлежит осуждению. И перед нами стоит необходимость расстаться с уютным Лондоном 1967 года и углубиться во тьму ночных кошмаров нацистского концентрационного лагеря, существовавшего чуть более двадцати лет назад, который представлял собой самое ужасное подобие ада, когда-либо созданного человеком на земле.

Он взял экземпляр книги «Холокауст», с подчеркнутой неторопливостью открыл ее на 167 странице и помедлил, внимательно вглядываясь по отдельности в каждого члена коллегии присяжных, в мужчин и женщин. Затем он зачитал текст, подчеркнуто выделяя каждое слово:

– «Из всех концентрационных лагерей самой мрачной славой пользовалась Ядвига. Именно там эсэсовский врач полковник Адольф Восс основал исследовательский центр с целью разработки методики массовой стерилизации, когда людей использовали как подопытных морских свинок; здесь же полковник СС доктор Отто Фленсберг и его ассистенты ставили ужасающие эксперименты на людях. В небезызвестном пятом бараке проводились хирургические операции, и на счету доктора Кельно не менее пятнадцати тысяч таких операций, которые он делал без наркоза». Леди и джентльмены, члены суда, разрешите мне повторить эту фразу: «...не менее пятнадцати тысяч таких операций, которые он делал без наркоза».

Резко захлопнув книгу, Хайсмит с грохотом бросил ее на стол и поднял глаза к потолку.

– Можно ли представить себе, – воскликнул он, – более ужасное, более оскорбительное и подлое обвинение! – Он стоял, покачиваясь на носках и переминаясь с ноги на ногу, словно боксер перед боем; «р» раскатисто звучало в его речи. – Можно ли представить себе более грязное обвинение в адрес врача, известность которого выходит далеко за пределы его клиники! Я мог бы зачитать бесчисленные благодарственные послания в его адрес, но они будут представлены вам.

– У вас есть какие-то возражения, мистер Баннистер? – спросил судья.

– Я бы хотел узнать, что мой уважаемый противник собирается предъявить суду присяжных.

– Ходатайства, – ответил Хайсмит, – внушительную пачку ходатайств.

Томас Баннистер взял их стопку и протянул О'Коннору, который, быстро просмотрев их, шепнул несколько слов.

– Мы согласны – но с одной оговоркой. У нас есть право рассмотреть их и дополнить, в ходе чего могут быть представлены существенные уточнения.

Каждому из членов коллегии была вручена пачка бумаг. Мистер Гилрой попросил их не углубляться тотчас же в чтение. Это был первый шаг в их юридическом образовании, которое доставило им много хлопот.

– В делах по обвинению в клевете ответчику должны быть предъявлены три обвинения. Первое опубликовал ли ответчик данный текст? Он не собирается это отрицать. Второе – имеет ли этот текст отношение к моему клиенту? Ибо слова могут и не его иметь в виду. И, наконец, носит ли утверждение оскорбительный характер? Мы собираемся доказать все вышесказанное, учитывая, что ответчик отказывается признать свои обвинения ложными. Формально данное дело представляется совершенно ясным, и я готов приступить к обоснованию своей точки зрения. Но первым делом я хотел бы пригласить на свидетельское место сэра Адама Кельно, чтобы вы могли составить себе представление об этом человеке и оценить клевету, жертвой которой он стал.

Хайсмит позволил себе некоторую иронию:

– О, конечно, защита скажет, что цифра пятнадцать тысяч может быть и неточна, а мы тем не менее утверждаем, что доктор Кельно не проводил операций без анестезии. Ну, разве что, скажут они, было несколько сот или несколько дюжин случаев. Они, видите ли, на самом деле ничего толком не знают. Но вам надо принять во внимание, что сэр Адам Кельно не был ни немцем, ни нацистом, а всего лишь польским заключенным. Нашим союзником, который в полной мере испытал обрушившийся на его голову ужас и спасся лишь потому, что был опытным врачом и весь свой опыт, все знания направил на спасение себе подобных. Он был нашим союзником, чье мужество спасло сотни тысяч людей... Да, я совершенно сознательно говорю о тысячах. О тысячах тех, кого он спас от смерти и неизлечимых болезней. Да, в самом деле, сэр Адам Кельно провел или ассистировал при нескольких тысячах операций, но это были продуманные и сознательные оперативные вмешательства, и, более того, он постоянно рисковал своей жизнью, как член подполья.

Сэр Роберт Хайсмит перешел к повествованию о том, как Кельно добирался до Англии, как он получил рыцарское звание, как самоотверженно работал.

– Этот человек предстал перед вами, чтобы очистить свое имя от клеветы. Те, кто выпустил эту книгу, – он поднял ее вверх, – понимали, что творят, и им предстоит принести свои извинения на открытом судебном заседании, на что мы рассчитываем, предполагая, что Абрахам Кэди и Дэвид Шоукросс не заставят нас проделать скорбный путь по дороге воспоминаний. Вы представляете собой британский суд присяжных, и в ваши обязанности входит оценить серьезность нанесенного оскорбления, когда был оклеветан невинный человек.

2

– Сэр Адам Кельно.

Встав со своего места у стола адвоката, он улыбнулся Анджеле и Терри, после чего подошел к трибуне для свидетелей, которая размещалась слева от Королевской скамьи, как раз напротив до предела заполненных мест для прессы.

– На какой Библии вы предпочитаете принести присягу?

– Я католик.

– Дуэйскую Библию, пожалуйста.

Судья повернулся к Кельно.

– Предполагаю, что вам придется пробыть на свидетельском месте довольно длительное время. Пусть служитель принесет вам стул.

– Благодарю вас, милорд.

Сэр Роберт Хайсмит заставил Кельно рассказать историю всей его жизни, начиная со времен окончания обучения: участие в войне, работа в подполье, арест гестапо, жестокие допросы и заключение в Ядвигский концентрационный лагерь летом 1940 года.

– Нас зарегистрировали, провели в душ, побрили с головы до ног и выдали полосатую форму.

– Чем вы занимались, когда оказались в лагере.

– Я был на общих работах.

– Немцы знали, что вы врач?

– Может быть, а может, и нет. В лагерь поступали тысячи рабов, и мои данные могли затеряться. Вначале я боялся говорить о себе, ибо немцы старались уничтожить всю польскую интеллигенцию.

– Но потом вы изменили свою точку зрения.

– Да. Я видел, как страдают вокруг меня люди, и подумал, что смогу помочь им. Я не мог и дальше скрывать свою профессию.

– Но на первых порах и вы были жертвой существовавших там условий, не так ли?

– Нас одолевали вши, и я заболел тифом. Несколько месяцев я был на грани жизни и смерти. Оправившись, я попросил перевести меня на работу в медицинский блок, и мое ходатайство было удовлетворено.

– Довелось ли вам пережить что-то еще, кроме тифа?

– Да. Личные унижения.

– Один раз? Дважды?

– О, таких случаев были десятки. Нас постоянно наказывали за подлинные или выдуманные нарушения. Капо то и дело гонял нас. Нас лишали прогулок. Обычным наказанием являлась ходьба на корточках, и в таком положении заставляли покрывать сотни метров, а когда ты от изнеможения падал, тебя били. Мне пришлось столкнуться с серьезной эпидемией дизентерии. Вот тогда я почувствовал, что я в самом деле врач. Немцы старались не иметь дело с эпидемическими заболеваниями.

– А что последовало после эпидемии?

– Мне было разрешено организовать прием хирургических больных в двух бараках медицинского комплекса. Я старался убедить немцев, что имею дело только с незначительными случаями, такими, как фурункулы, абсцессы, порезы.

– Мы говорим о конце 1940 года. Могли бы вы описать условия, в которых проводились медицинские процедуры?

– Они были очень плохими. Нам постоянно не хватало лекарств, и порой мы были вынуждены пользоваться бумажными бинтами.

– Работали ли вместе с вами другие квалифицированные хирурги из числа заключенных?

– На первых порах нет. У меня было несколько помощников. Больница скоро заполнилась жертвами гематом.

– Чем вы можете объяснить это?

– Крупные синяки, особенно в области ягодиц, связаны с кровоизлияниями в ткани, после чего может начаться воспаление или заражение крови. Порой нам приходилось вычищать до полпинты гноя. Мышцы бывали настолько поражены, что пациент не мог ходить, сидеть или даже лежать. И мне приходилось проводить хирургическое вмешательство, чтобы облегчить их страдания, прибегая к иссечению, дренажу и поэтапному лечению.

– В чем была причина таких гематом?

– Избиение заключенных немцами.

– Доктор Кельно, проводили ли вы какие-нибудь ампутации в ранний период своего заключения?

– Да. Большей частью фаланги пальцев на руках и ногах, которые были отморожены. Или если начиналась гангрена после избиений.

Сняв очки, Хайсмит подался вперед.

– Доктор Кельно, – подчеркивая каждое слово, сказал он. – Проводили ли вы операции, когда в них не было необходимости?

– Никогда. Ни тогда, ни позже... Никогда.

– Итак, как с вами обращались с конца 1940 года и до 1942-го?

– Я много раз был подвергнут избиениям.

– И к чему они приводили?

– Я был весь в синяках. Некоторые из них были размером с футбольный мяч. Порой боль была невыносимой. У меня поднималась температура, сводило ноги, так как я приобрел в лагере варикозное расширение вен, которое удалось вылечить только после войны.

– Когда в Ядвиге изменилось положение дел?

– В середине сорок первого года, когда немцы напали на Россию. Ядвига была главным лагерем, рабочая сила которого производила продукцию для германской военной машины. Они стали понимать, что из-за жестокого обращения было потеряно много рабочих дней, и поэтому решили организовать соответствующее медицинское обслуживание заключенных.

– Можете ли вы припомнить случай, который заставил начать возведение медицинских бараков?

– В середине зимы сорок первого года начались сильные холода, и мы столкнулись с тысячами случаев воспаления легких, отморожений конечностей и гибели людей, которым вовремя не была оказана помощь Мы ничем не могли им помочь, разве что давать вод для питья Они лежали на по у бараков бок о бок так что с трудом можно было ходить. Они умирали сотнями. Изможденные люди не могли работать у станков, так что немцам пришлось менять подход.

– Интересно, доктор Кельно, вели ли немцы учет погибших?

– У немцев была буквально страсть к скрупулезности. Во время эпидемии они несколько раз производили перекличку, которая начиналась в полшестого утра. Живые должны были выносить мертвых из бараков. Счет должен был сходиться.

– Понимаю. Позже мы вернемся к этой теме. Итак, значит, после эпидемии зимы 1941 года вам было разрешено заняться организацией медицинского обслуживания.

– Более или менее. У нас не хватало материалов и лекарств, так что по ночам, когда в бараках не было эсэсовцев, мы совершали набеги на склады. Позже снабжение улучшилось, но не намного. Тем не менее, когда ко мне присоединились и другие врачи, стало полегче. Мне удалось провести несколько довольно сложных операций в двадцатом бараке. Немецкие врачи с крайней неохотой лечили узников, и постепенно эти обязанности перешли к врачам из заключенных.

– Какое вы лично тогда занимали положение?

– В течение двух лет я считался главным хирургом, а в августе сорок третьего на меня был возложен общий контроль за состоянием медицинского обслуживания.

– Общий?

– Да. По сути, главным был полковник СС доктор Адольф Восс, а остальные врачи-эсэсовцы приказывали, что мне делать.

– Часто ли вы виделись с Воссом?

– Он главным образом посещал бараки с первого по пятый. Я старался, насколько возможно, держаться от него подальше.

– Почему?

– Он проводил эксперименты.

Помолчав, сэр Роберт тоном дал понять, что подходит к ключевому вопросу.

– Велись ли записи в связи с теми операциями, что вы проводили, и с вашими методами лечения?

– Я настаивал, чтобы записи велись предельно аккуратно. Я считал это очень важным, чтобы впоследствии не возникло никаких вопросов по поводу моих действий.

– Каким образом велись записи?

– В хирургическом журнале.

– Он был в одном экземпляре?

– В нескольких.

– Учитывалось каждое назначение и каждая операция?

– Д.

– И вы подписывались?

– Да.

– Кто вел регистрацию?

– Лаборант. Чех. Я забыл его фамилию.

Эйб перекинул Шоукроссу записку. «Мне захотелось встать и крикнуть „Соботник", и потом посмотреть, вспомнит ли он его».

– Вы знаете, что случилось с журналами.

– Не имею представления. Когда пришли русские, большая часть лагеря превратилась в бедлам. И я молю Бога чтобы тут оказались эти записи, потому что они убедительно доказали бы мою невиновность.

Сэр Роберт многозначительно помолчал. Судья неторопливо повернулся к Кельно.

– Сэр Адам, – сказал Гилрой, – у вас нет необходимости доказывать свою невиновность. Вы истец по этому делу, а не ответчик.

– Я имел в виду... обелить мое имя.

– Продолжайте, сэр Роберт, – сказал судья.

Хайсмит тут же приступил к делу, стараясь устранить эффект, произведенный оговоркой сэра Адама.

– Итак, все это время вы были в положении заключенного, за которым надзирали немцы.

– Да. Я всегда оставался заключенным. Санитары– эсэсовцы контролировали каждый мой шаг.

– Можете ли сообщить нам, что представляло собой отделение лагеря Ядвига-Западная?

– Там производилось уничтожение людей.

– И вы это точно знаете?

– Это было известно всем. История давно подтвердила, что там делалось. Я лично сам никогда не видел, что представляет собой Ядвига-Западная, но впервые мне сообщили об этом в подполье.

– А эти немецкие санитары, подчинявшиеся Воссу, – были ли у них другие обязанности, кроме как шпионить за вами?

– Они отбирали из моих пациентов... жертв для газовых камер в Ядвиге-Западной.

Тихий шепот прошел по залу. И снова в нем стало слышно только тиканье часов. До англичан доходили лишь смутные известия, которые воспринимались ими как чистая абстракция. И сейчас, стоя здесь, сэр Адам Кельно, лицо которого заливала мертвенная бледность, словно отдернул занавес, открыв перед ними сцену своей памяти, заполненную ужасными картинами.

– Может, вы хотите сделать перерыв? – спросил судья.

– Нет, – ответил Адам. – Не было и дня в жизни, чтобы я не помнил об этом.

Вздохнув, сэр Роберт одернул мантию и, понизив голос так, что присяжным пришлось напрягать слух, чтобы услышать его, спросил:

– Каким образом шел отбор?

– Порой немец просто тыкал пальцем в какого-то человека, и его забирали. Тех, кто выглядел слишком слабым и нежизнеспособным.

– Сколько их было?

– Это зависело от загрузки Ядвиги-Западной. Немцы заполняли газовые камеры пациентами больницы. Порой доходило до сотни в день. А порой и двести, а то и триста. Когда прибыл эшелон с тысячами венгров, они на какое-то время оставили нас в покое.

– На каком расстоянии от ваших бараков была расположена Ядвига-Западная?

– В трех милях. Мы видели ее. И... обоняли.

Абрахам Кэди вспомнил свое посещение Ядвиги. Это зрелище живо предстало перед ним. Несколько секунд он с жалостью смотрел на Кельно. Как, во имя всего святого, человек может выдержать все, что выпало на его долю?

– Какое вы лично принимали участие в селекции, которую проводили немцы?

– Когда они проводили отбор, то рисовали номер на груди жертвы. Мы обнаружили, что его можно легко смыть. И живых мы подменяли теми, кто ночью уже скончался. Так как немцы сами не выносили тела, со временем нам удавалось переводить спасенных в другое место.

– Сколько человек удалось вам спасти таким способом?

– От десяти до двадцати из каждых ста.

– И сколько это длилось?

– Много месяцев.

– Можно ли предположить, что таким образом вы спасли несколько тысяч человек?

– Мы были слишком заняты, чтобы считать.

– Использовали ли вы другие способы обмана немцев?

– Когда они стали подозревать, что мы отправляем в Ядвигу-Западную трупы, они заставили нас составлять списки, из которых мы должны были вычеркивать те или иные имена. Многие из ныне живущих и по сей день носят имена тех, кто скончался в лагере. С помощью подполья нам удавалось узнавать планы немцев, и часто мы заранее знали о грядущей селекции. И старались, насколько возможно, очистить больничные помещения, отсылая людей обратно на работу или пряча их.

– Когда вы так поступали, принимали ли вы во внимание национальность или вероисповедание заключенных?

– Жизнь есть жизнь. Мы спасали тех, у кого, по нашему мнению, были наибольшие шансы выжить.

Хайсмит сделал многозначительную паузу, повернувшись к Честеру Диксу, своему помощнику, чтобы получить от него необходимую информацию. Затем он снова обратился к своему клиенту.

– Доктор Кельно. Сдавали ли вы когда-нибудь свою кровь?

– Да, много раз. Так как в лагере были наши ученые, писатели, музыканты, мы приняли решение спасать их и постоянно сдавали для них кровь.

– Не могли бы вы сообщить суду, каковы были ваши собственные условия существования?

– Я размещался в бараке вместе с шестьюдесятью другими узниками.

– И ваша постель?

– Представляла собой полосатый матрас, набитый бумажными комками. Нам выдавались еще простыня, подушка и одеяло.

– А где вы получали пищу?

– В небольшой кухоньке в дальнем конце того же барака.

– Какими санитарно-гигиеническими устройствами вы пользовались?

– На всех был один туалет, четыре раковины и душ.

– И какого рода одежду вы носили?

– Нечто вроде полосатого комбинезона.

– С нашивками?

– У всех заключенных на левой стороне груди был нашит треугольник. Мои был красного цвета, ибо я считался политическим заключенным, и в нем была буква «П», означающая, что я поляк.

– Кроме уничтожения в Ядвиге-Западной, каким еще образом убивали людей?

– Надсмотрщиками часто были немецкие уголовники и немецкие коммунисты. Они были еще более жестоки чем СС. Каждый раз, когда они хотели кого-то убить то просто забивали человека до смерти, а затем подвешивали жертву на его же собственном ремне и регистрировали смерть как самоубийство. Эсэсовцы знали, что эти животные блюдут свои обязанности, и поэтому смотрели на них сквозь пальцы.

– Существовали ли другие методы уничтожения, официальные или какие-либо иные?

– Я уже упоминал, что бараки с первого по пятый служили экспериментальным центром. Между вторым и третьим бараками стояла бетонная стена. Камеры Ядвиги-Западной бывали перегружены, расстрельная команда казнила тут десятки и сотни людей.

– Были ли и другие способы?

– Инъекции фенола в сердце. Через несколько минут наступала смерть.

– Вы видели, к чему приводили эти уколы?

– Да.

– Получали ли вы приказы делать такие инъекции?

– Да, от врача СС доктора Зигмунда Рудольфа, ассистента полковника Фленсберга. Он приказал мне сделать инъекции глюкозы нескольким пациентам, но я почувствовал запах карболовой кислоты и отказался. Пациенты заволновались, после чего охранники-эсэсовцы, избив их, заставили подчиниться: их привязали к стульям, и он сам ввел им дозу в сто кубиков каждому. Они скончались почти мгновенно.

– Были ли вы наказаны в результате неповиновения?

– Да. Зигмунд Рудольф назвал меня трусом и выбил мне зубы.

– Вернемся на какое-то время назад, доктор Кельно, в экспериментальные бараки, с первого по пятый. Я вижу, что с достаточной определенностью установлен тот факт, что полковники Восс и Фленсберг были двумя ведущими врачами. Можете ли вы сообщить милорду и присяжным, как у вас складывались отношения с этой парой?

– С Фленсбергом я почти не имел дел. Восс проводил эксперименты по стерилизации. Одним из методов было жесткое облучение рентгеновскими лучами женских яичников и мужских яичек. Вместе с ним работал. еврейский врач доктор Дымшиц. Должно быть, он слишком много знал, за что и был отправлен в газовую камеру. Вскоре после этого Восс пригласил меня и другого польского врача, Константина Лотаки, и проинформировал нас, что время от времени нам придется оперировать в пятом бараке.

Наконец приоткрылась дверь в пятый барак, за которой скрывались его ужасные тайны. Баннистер и О'Коннор старались записывать каждое слово. Гилрой прилагал усилия, чтобы совладать с эмоциями, захлестывавшими его.

– Продолжайте, пожалуйста, сэр Адам.

– Я спросил у Восса, какого рода операции я должен буду делать, и он ответил, что мне предстоит извлекать пораженные органы.

– Какова была ваша реакция на его слова?

– Мы с Лотаки были очень встревожены. Восс ясно дал нам понять, что нас ждет та же судьба, что и доктора Дымшица, если мы откажемся сотрудничать.

– То есть за отказ вас могла ждать газовая камера.

– Да.

– Но так как вы уже раньше отказывались делать инъекции фенола, почему вы опасались последствий этого отказа?

– Потому что тут было совершенно другое дело. Восс сказал, что, если мы откажемся, операции будут делать санитары-эсэсовцы. Мы решили обсудить ситуацию с другими заключенными-медиками. Мы все пришли к заключению, что это будет означать неизбежную гибель всех жертв Восса, и нам с Лотаки как опытным хирургам было дано право попытаться спасти жизни этих людей.

– Вы хотите сказать, что переговорили со всеми заключенными-медиками?

– Со всеми, кроме Марка Тесслара. Он испытывал ко мне личную ненависть еще с тех времен, когда мы были студентами в Варшаве. Позже в Ядвиге он вместе с Воссом проводил эксперименты.

– Минутку, – сказал Томас Баннистер, вставая.

Адам Кельно рывком вскочил со стула, схватился за перила и заорал:

– Вы не заткнете мне рот! Именно Тесслар и его ложь заставили меня покинуть Польшу! Это коммунистический заговор, чтобы загнать меня в могилу!

– Не вызывает сомнений, – холодно сказал Баннистер, – что данная ситуация подлежит осуждению; тем не менее в настоящее время я воздержусь.

– Ну что ж, – сказал Гилрой, – пусть даже вы не требуете от меня соблюдения правил, все же позволю себе внести одно предложение. Похоже, что страсти слишком накалились. Убежден, что подошло время сделать перерыв до следующего дня.

3

Была почти полночь, когда Терри появился в доме Кельно.

– Где ты был? – спросила Анджела.

– Гулял. Просто гулял.

– Ты ел?

– Я не голоден. Доктор Кельно еще не спит?

– Нет, он у себя в кабинете.

Застыв с восковым лицом, Адам Кельно сидел за столом. Он не слышал стука в двери и не обратил внимания на вошедшего юношу.

– Доктор...

Адам медленно поднял на него глаза, потом отвел взгляд.

– Доктор, я сейчас бродил по улицам. Я хочу сказать, что все время думаю о том, что мне сегодня довелось услышать... и стараюсь понять. Я вижу, что никто не представлял себе, что там такое было. Читать об этом совсем не то. Я просто не знал.

– Твоему желудку трудно все это переварить, Терри? То, что ты слышал сегодня, – может быть, еще самое лучшее из того, что там было.

– О Господи, доктор. – Терри упал на стул и закрыл лицо ладонями. – Если бы только я представлял себе, что делаю. Я готов провалиться сквозь землю.

– Ты ни в чем не виноват. Может быть, тебе слишком тяжело слушать. И, может быть, тебе не стоит больше ходить в суд.

– Прошу вас, перестаньте. Я чувствую себя последним подонком. Непостижимо, как я и такие, как я, у которых есть все, что только они пожелают, могут быть так поглощены своими собственными проблемами, своим собственным мирком, своим самолюбием, и совершенно не видеть и не понимать ни других людей, ни их нужд и страданий.

– Все молодые поколения эгоистичны, – сказал Адам, – но ваше вне конкуренции.

– Доктор, сможете ли вы простить меня?

– Простить тебя? Господи, ведь не по твоей же вине немцы оказались в Польше.

– Когда-нибудь я искуплю свою вину перед вами.

– Просто учись, чтобы стать хорошим врачом. Этого хочет твой отец. Вот это и все искупление, которое мне нужно.

– Сегодня после суда у меня был долгий разговор с Мэри. Мы поняли друг друга. Во время процесса я хотел бы пожить здесь с вами.

– Конечно, я буду только рад, Терренс. А Мэри?

– Не знаю. Если я притащу ее сюда, это только накалит атмосферу. К тому же мы должны посмотреть, как будем относиться, друг к другу.

Вошла Анджела.

– Спускайтесь, вам обоим надо что-нибудь поесть.

Терренс придержал дверь. Когда Адам проходил мимо, он притронулся к плечу доктора, а потом очутился в его объятиях и заплакал так, как не плакал со времен детства.

Самолет леди Сары Уайдмен приземлился в аэропорту Хитроу в два часа ночи. Сонный таможенник, зевая, оглядел ее десять мест багажа и махнул рукой на выход.

Пока Джейкоб Александер приветствовал ее поцелуем в щеку, Морган, шофер, помогал носильщику уложить багаж.

– Джейкоб, тебе не стоило являться в такую рань.

– Как прошел полет?

– Как обычно.

«Бентли» снялся с места, указывая путь такси, в котором разместилась часть багажа. Миновав туннель и развязку дорог, они двинулись к Лондону.

– Как дела?

– Ну, первый раунд, конечно, за сэром Робертом. Удачно ли ты съездила?

– Да. Что-нибудь есть о Соботнике?

– Ни малейших следов. Арони пока ничем не может нас обнадежить.

– Тогда Эйбу просто придется согласиться на то, чтобы Питер ван Дамм дал показания.

– Мы не можем побуждать Абрахама к этому. Я приехал еще вечером, чтобы успеть встретить тебя и поделиться своим беспокойством, Сара. Меня волнует Марк Тесслар. Мы поехали в Оксфорд чтобы получить от него новое заявление, и там выяснилось, что он очень больной человек. Он только недавно оправился от серьезного инфаркта. Во всяком случае, мы не сбрасываем со счетов этого типа Лотаки, который делал операции вместе с Кельно. Он живет в Люблине и работает хирургом в больнице. Теперь Лотаки стал правоверным коммунистом, который и шагу не сделает без разрешения. Мы исходим из предположения, что, если он поможет нам в Лондоне, это повысит его статус в Польше. Так что, исходя из этого, он может и согласиться дать показания. С другой стороны, он может решить свидетельствовать в пользу Кельно, что будет для него наилучшим выходом, если он боится обвинений в свой адрес. Мы учитываем такую опасность, но нам необходимо предпринять какие-то решительные действия.

Оказавшись в Лондоне, они направились к Беркли-сквер.

– Джейкоб, я не в том состоянии, чтобы завтра показываться в суде. Будь добр и сообщи Эйбу, что я позвоню ему после заседания.

– Сара.

– Да.

– Почему ты не позволяешь мне сказать ему о тех деньгах, которые дала на этот процесс?

– Нет. Видишь ли, он и так столько взял на себя. Я хотела бы, чтобы у него создалось впечатление, что по всему свету у него есть неизвестные друзья.

4

– Прежде чем я продолжу, милорд, сэр Адам желал бы обратиться к суду с заявлением.

– Я хотел бы, милорд, принести извинения за свою вчерашнюю вспышку, – смущаясь, сказал Адам.

– Такие ситуации будут время от времени возникать, – сказал судья Гилрой. – Я не сомневаюсь, что мистер Смидди и сэр Роберт объяснили вам, с какой нетерпимостью британский суд относится к таким вещам. При всем уважении к нашим друзьям в Америке мы все же не позволим, чтобы британский суд превращался в некое подобие цирка. Суд принимает ваши извинения и предупреждает, что при повторении подобного он отнесется к вам со всей серьезностью.

– Благодарю вас, милорд.

– Вы можете продолжать, сэр Роберт.

Покачавшись на носках, Хайсмит потер ладони друг о друга, словно стараясь согреть их.

– Вчера перед перерывом, сэр Адам, вы заявили, что после того, как полковник Восс сообщил вам и доктору Лотаки, что вам предстоит заниматься извлечением, пораженных органов, по вашим словам, вы переговорили со всеми остальными заключенными-медиками, исключая доктора Тесслара. Это верно?

– Да.

– Уточните, какие были высказаны мнения, вынесено решение и было ли достигнуто взаимопонимание?

– Перед нами был пример доктора Дымшица, отправленного в газовую камеру, и у нас не было оснований считать, что Восс просто запугивает, угрожая туда же отправить и нас. Было также опасение, что, оказавшись в руках неопытных санитаров-эсэсовцев, пациенты погибнут. Мы решили постараться спасти как можно больше жизней и в то же время попытаться убедить Восса отказаться от своих экспериментов.

– Ясно. Итак, время от времени вас с доктором Лотаки вызывали в пятый барак для извлечения омертвелых яичек и яичников.

– Да.

– Как часто это повторялось?

– Восемь или десять раз. Во всяком случае, не больше дюжины. Не знаю, как было у доктора Лотаки, но, скорее всего, так же.

– Вы ассистировали ему?

– Несколько раз.

– И примерно сколько операций проводилось во время тех восьми или десяти случаев, когда вы посещали пятый барак?

– О, всего лишь одна или две.

– Но не десяток?

– Нет, конечно, нет.

– И не сотни?

– Нет.

– Удалось ли вам добиться прекращения экспериментов?

– Не в полной мере, но наше отношение к ним было достаточно хорошо известно, так что Восс был вынужден ограничиться лишь тем количеством экспериментов, чтобы оправдывать перед Берлином существование центра.

– Заходил ли в пятый барак доктор Тесслар в то время, когда вы там оперировали?

– Нет, никогда.

– Никогда? Ни одного раза? Он никогда не видел, как вы оперируете?

– Марк Тесслар никогда не видел меня за операционным столом.

Хайсмит что-то пробормотал про себя, чтобы дать суду время оценить сказанное.

– Никогда, – повторил он, перебирая бумаги на столе. – Значит, получив полную поддержку своих коллег, вы в ходе более чем двадцати тысяч других операций провели лишь около двух дюжин этих совершенно необходимых оперативных вмешательств?

– Да. Мы всего лишь извлекали органы, пораженные рентгеновскими лучами. Мы опасались, что иначе они могут привести к опухолям, а потом и к раку. И в каждом отдельном случае я настаивал, чтобы ход операции фиксировался в медицинских документах.

– К сожалению, – сказал сэр Роберт, – они потеряны безвозвратно. Мы не можем заглянуть в них. Можете ли вы сообщить милорду и присяжным, каким образом проводились эти операции?

– Видите ли, жертвы были в таком состоянии, что мне приходилось прилагать титанические усилия, успокаивая их и убеждая, что мои действия пойдут им только на пользу. Я должен был спасти им жизнь. Я прилагал все свое умение нхирурга и пользовался лучшими обезболивающими препаратами.