Текст книги "Суд королевской скамьи"

Автор книги: Леон Юрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

Абрахам Кэди был не из тех людей, которые предпочитают спокойную жизнь, вдобавок он чувствовал себя униженным и подавленным, вспоминая, что хотел выкрутиться из этой истории. Смятение и скорбь угнетали его.

– У вас есть еще вопросы? – спросил Александер.

– Нет, – прошептал Эйб. – Нет.

8

Сразу же по возвращении из Парижа состоялась встреча Шоукросса с его адвокатами. Она была сущим кошмаром. Шло время, а они все не могли договориться.

Даже теперь, когда в их распоряжении было свидетельство ван Дамма, Левин не хотел участия Шоукросса в деле. Джейкоб Александер, в свою очередь, считал, что Шоукросс получил большой доход от «Холокауста» и других книг Кэди и поэтому должен взять на себя хоть часть этой ноши, пусть даже десятую долю.

Встречались они не менее десятка раз.

– Ты их совершенно замучил, – сказал Шоукросс. – В любом случае Эйб готов принять на себя главный удар любого решения против нас. И не думаю, что мы можем требовать от него большего.

Как обычно, они сидели в небольшом зале для совещаний. Шоукросс отказался– от предложенного Шейлой Лем чая. Сигара, которую он так и не прикурил, свисала у него изо рта, и он избегал встречаться с настойчивым взглядом Эйба.

– Мне упорно советуют выйти из этого дела,– сказал Шоукросс.

– Как, и на этот раз вы не будете читать лекций о честности и верности? Они у вас отлично получаются, – сказал Эйб, с трудом сдерживая приступ гнева.

Александер резко остановил Эйба.

– Прошу простить меня, джентльмены, мы на минутку удалимся, – сказал он, приглашая Кэди в холл, где они уже не раз переговаривались в течение дня. Эйб прислонился к стене.

– О Господи, – простонал он.

Он чувствовал на плече крепкую руку Александера, пока они в молчании простояли несколько минут.

– Вы сделали все, что в наших силах, – сказал Александер. – И теперь я должен говорить с вами совершенно откровенно, как с братом. Без Шоукросса у нас не будет ни малейшего шанса.

– Я не могу забыть посещения Ядвиги, – сказал Эйб. – Я видел то помещение, в котором они оперировали. Я видел следы ноггей, процарапанные по бетонной стене газовой камеры, когда люди в последние смертные секунды отчаянно цеплялись за жизнь. Черт возьми, какие были у них шансы? Я не могу отделаться от мысли, что там могли быть Бен и Ванесса. Я просыпаюсь и слышу, как она кричит, привязанная к операционному столу. Куда мне деться от этого, Александер? Продолжать чувствовать себя героем? Мой мальчик дерется за Израиль. Что я могу сказать ему? Во всем мире будут тыкать в нас пальцем и требовать ответа – кто же будет бороться за гуманность? В конце концов у меня больше возможностей выбора, чем их было у Питера ван Дамма. Я не собираюсь приносить извинения Адаму Кельно.

Мистер Джосефсон, который вот уже почти двадцать лет управлял делами конторы «Александер, Бернштейн и Фридман», сидел напротив своего шефа, погруженного в мрачную задумчивость.

– Кэди собирается в одиночку принять вызов,– сказал Александер.

– Мертвое дело, – ответил старый и мудрый Джосефсон.

– Да, пожалуй. Я подумываю о нашем ведущем адвокате. О Томасе Баннистере. Двадцать лет назад он настаивал на экстрадиции Кельно.

Джосефсон покачал головой.

– Том Баннистер – лучший специалист в Англии, – согласился он. – Но это та кошка, которой никак не повесить колокольчик на шею. Он теперь настолько поглощен политикой, что последние года два почти не показывается в судах. С другой стороны, Баннистера может привлечь атмосфера этого дела.

– Я тоже так думаю. Свяжитесь-ка со старым Вилкоксом, – сказал Александер, имея в виду секретаря Баннистера.

– Не могу обещать, что это даст результаты.

– Во всяком случае, попытайтесь.

Джосефсон повернулся к дверям.

– Свойственно ли Абрахаму Кэди здравомыслие?

– Американцы решили бы, что он рехнулся.

Вилкокс был умным и хитрым помощником барристера с сорокалетним опытом, который, начав с мальчика на посылках, дошел до своего нынешнего положения.

Тридцать пять лет назад он впервые появился в Темпле, почти день в день с юным младшим барристером Томасом Баннистером. Шли годы и десятилетия, и он рос вместе со своим шефом, сопутствуя ему, когда росло влияние Баннистера в гильдии, когда он «надел шелк» как королевский адвокат, обрел вес на поприще политики, стал членом кабинета министров и теперь считался вполне возможным претендентом на пост премьер-министра Великобритании.

Имя Томаса Баннистера было синонимом безукоризненной порядочности даже там, где порядочность была нормой. Убежденный холостяк, он жил в квартирке, расположенной в пределах Иннер-Темпла.

Успешно справлявшись со своими обязанностями министра, он котировался на пост будущего лидера своей партии. Его имя в этом контексте звучало все чаще и чаще.

Два старых лиса, Джосефсон и Вилкокс, как полагалось по традиции, ходили вокруг и около.

– Итак, что у вас на уме, мистер Джосефсон?

– Можно считать, что крупное дело.

Это замечание вызвало приятные мысли о размере комиссионных. Но Вилкокс продолжал сохранять ледяное спокойствие.

– Мы выступаем в качестве адвокатов Абрахама Кэди, ответчика по делу Адама Кельно.

– Да, это лакомый кусочек. Хотя не думаю, что ему удастся выиграть. Ну-с, так кто же из моих джентльменоз вас интересует?

– Томас Баннистер.

– Бросьте. Не может быть, чтобы вы серьезно.

– Я совершенно серьезен.

– Я могу вам гарантировать. участие Девона. Самый блестящий молодой человек из тех, кого мне доводилось встречать за последние двадцать лет.

– Нам нужен Баннистер. Любой барристер обязан вести дело, если его устраивает гонорар.

– Посмотрите реально на вещи, – сказал Вилкокс. – Я ничего не имею ни против любого члена вашей конторы, ни против любого другого адвоката. Но это дело может стоить Баннистеру карьеры.

– Боюсь, что должен согласиться с вами.

9

– Не выпить ли нам на прощанье, Том?

– С удовольствием.

Шофер уже приоткрыл дверцу. Леди Уайдмен вышла из машины в сопровождении Томаса Баннистера.

– Морган, подождите мистера Баннистера и потом отвезите его в Темпл.

– О, да отпустите машину. Я с удовольствием пройдусь, а потом возьму такси. В эти дни у меня было не так много возможностей прогуляться по Лондону.

– Как хотите.

– Спокойной ночи, мэм, мистер Баннистер. Когда я вам понадоблюсь?

– До полудня можете быть свободны. У меня примерка у Диора.

Сара Уайдмен предложила Баннистеру коньяк. Грея его в ладонях, он по привычке стал мерить шагами гостиную.

– Ваше здоровье.

– Ваше здоровье.

– Какой прекрасный вечер, Сара. Не могу припомнить, когда я испытывал такое удовольствие. Я, конечно, свинья, что столько времени не видел вас, что и вынудило вас саму позвонить мне, но было ужасно много работы.

– Я отлично понимаю вас, Том.

– И я счастлив, что не отказался от вашего приглашения.

– Надеюсь, – сказала она.

Сев, Баннистер вытянул ноги.

– Теперь, когда вы взяли меня в плен и угостили прекрасным обедом, я хотел бы знать, что вы собираетесь попросить у меня, в чем я не смогу вам отказать.

– Процесс по обвинению в клевете, которое сэр Адам Кельно выдвинул против Абрахама Кэди. Не сомневаюсь, вы знаете, почему я так в нем заинтересована. Кэди представляет Джейкоб Александер.

Привычное бесстрастие Баннистера покинуло. его.

– Не Джосефсона ли я видел в своей конторе несколько дней назад?

– Да. Мы прилагали все усилия, чтобы встретиться с вами в эти дни. Мне показалось, что партия хочет обернуть вас в полиэтилен и засунуть в морозильник, где вы и должны будете пребывать до дня выборов.

– На этот счет я им уже устроил шумный разгон. Интересно, каким, по их мнению, я стану премьер-министром, если буду уклоняться от дискуссий и споров?

– Так вы готовы ознакомиться с этим делом?

– Конечно.

– Только одно, Том, – если вы решитесь взять его, – на вас будут оказывать очень сильное давление. Оно относится к той категории дел, в которых просто нельзя силой заставлять человека вступить в бой. Скорее, его должна была бы взять на себя какая-то крупная корпорация.

Баннистер улыбнулся. Сдержанная улыбка нечасто появлялась на его лице, но она была более чем многозначительна.

– Чувствуется, что вы всецело посвятили себя этой истории. Сара, скажите мне, что представляет собой Абрахам Кэди?

– Манеры, как у грузчика в кабаке, полон идеализма, как наивный ребенок, рычит, как бык, пьет, как рыба, и нежен, как ягненок. Английским джентльменом его не назовешь.

– Да, смахивает на настоящего писателя. Странная порода.

Древние каменные ступени, которые вели к конторе Томаса Баннистера, у каждого, кто ступал на них, вызывали странное ощущение, что он входит в святилище.

Его кабинет отличался чуть большей щеголеватостью по сравнению с коллегами. Богатая и со вкусом подобранная обстановка дополнялась небольшим, электрическим рефлектором – на полу.

Баннистер и Кэди, два опытных профессионала, каждый в своем деле, сидели, присматриваясь друг к другу, и расположившийся рядом Александер настороженно наблюдал за ними.

– Ну что ж, – сказал Томас Баннистер. – Кельно отменно подготовился. Но ведь мы не позволим ему выйти сухим, не так ли?

Напряженность заметно спала.

– Мы все представляем, каким трудным и необычным может стать это дело. Большая часть забот в будущем году ляжет на вас, Александер.

– Я отдам им все силы, и, кроме того, у нас есть союзники.

– Джентльмены, – сказал Эйб. – Не сомневаюсь, что мои интересы будут представлять самые блистательные специалисты. У меня нет ни малейших намерений указывать вам, как вести дело. Но есть одно условие. Питер ван Дамм ни при каких обстоятельствах не должен давать показаний. Я знаю, как эта усложняет и отягощает наше положение, но я предпочитаю проиграть дело, чем... Это мое первое и единственное требование.

Александер и Баннистер переглянулись, обдумывая сложившуюся ситуацию. Их взволнованная готовность взяться за дело уступила место смущению, когда из рук у них оказалось изъято самое сильное доказательство. И тем не менее для него это принцип, подумал Баннистер. Этот парень Кэди начинает мне нравиться.

– Мы сделаем все, что в наших силах, – сказал Баннистер.

– Ты в самом деле завтра должен уезжать? – спросила у Эйба леди Уайдмен.

– Я хочу увидеться с Беном в Израиле. Ванесса приедет домой вместе со мной. Мне нужно садиться за работу.

– Мне будет чертовски не хватать тебя, – сказала она.

– Мне тоже.

– Имею ли я право устроить тебе небольшую сцену?

– Ты особа женского пола. Это входит в ваши обязанности.

– Ты знаешь, что я обожаю тебя, но я слишком горда, чтобы стать очередным номером в твоей коллекции побед, и веду себя как сущая дура, влюбившись в тебя. Устраивать сцены ревности, давая выход своим эмоциям и вымогая у тебя, какие-то уступки, – так поступают только полные идиотки, которых я презираю. Я знаю, что не могу удержать тебя при себе, и

вот это в самом деле угнетает.

– У меня есть свои проблемы, Сара, – сказал он, беря обе ее руки в свои. – Я не могу дать женщине всю ту любовь, которой она заслуживает.

Она принадлежит лишь моим детям. И я не имею права пользоваться той любовью, которую способна мне даровать такая женщина, как ты. Я не могу обманывать, даже в шутку. И то, что происходит между нами, – это игра по-честному.

– Эйб.

– Да.

– Я понадоблюсь тебе, когда ты вернешься для участия в процессе. И я сохраню все тепло к тебе.– Она обняла его. – О нет, я вру. Я буду жутко тосковать по тебе, сукину сыну.

Эйб мягко и нежно привлек ее к себе.

– В первый же раз, как только я увидел тебя, я сразу понял, что в тебе есть что-то необычное. Ты настоящая леди. И когда джентльмен оставляет леди, она сохраняет свое достоинство.

– Приготовьте мне счет. Примерно через час я отправляюсь в аэропорт.

– Да, мистер Кэди. Мы очень. рады, что вы останавливаетесь у нас. О сэр, тут многие купили ваши книги. И нам ужасно хочется, чтобы вы подписали их.

– Конечно. Принесите их мне в номер и суньте в каждую бумажку с именем владельца.

– Благодарю вас, мистер Кэди. Вас в баре ждет джентльмен.

Эйб медленно опустился в кресло напротив Шоукросса и заказал виски со льдом.

– Я изменил свое решение, – сказал Шоукросс.

– Почему? – осведомился Эйб.

– Я и сам толком не знаю. У меня не выходит из головы Питер ван Дамм. Словом, Эйб, я думаю, что никто не отменял правил честной игры. Только их и надо придерживаться. Черт побери, я же англичанин.

– Ле хаим.

– Твое здоровье. Передай, пожалуйста, Бену и Ванессе мою любовь. Когда ты вернешься в-Сусалито, не беспокойся относительно дела Кельно и сразу же принимайся за новый роман.

– Не можете ли вы минутку помолчать? – Эйб задумался. – Шоукросс, когда Бог задумал сделать издателя, он имел в виду именно вас.

– Очень любезно с твоей стороны. Я сказал Джоффу, Пэм и Сесилу, что собираюсь остаться с тобой. Они взяли назад свои заявления об увольнении. Они будут рядом со мной.

– Что меня не удивляет. Они весьма достойные люди. И еще до того, как дело завершится, многие из нашего окружения покажут, чем они являются на самом деле.

10

Февраль 1966 года

Представленные сэром Адамом Кельно документы были с глубоким уважением приняты и тщательно изучены Королевским хирургическим обществом Эдинбурга. Хотя Адам Кельно редко общался с коллегами, держась от них на некотором отдалении, он, без сомнения, считался выдающимся авторитетом в области диетологии, организации службы здравоохранения и образцом стойкости во время выпавших на его долю испытаний.

Хотя Кельно продолжал скромно практиковать в Соутарке, пользуя пациентов из рабочего класса, он писал статьи и выступал по самым разным вопросам своей специальности.

Необходимость выступать в Эдинбурге всегда воспринималась им с удовольствием, и он так составлял расписание своих лекций, чтобы поездка совмещалась со своеобразным отдыхом на колесах.

За окном машины пролетали обширные заросшие низины. Включив кипятильник, Анджела наливала ему горячий чай из термоса. Адам целый день мог ехать по мрачным долинам Шотландии, испытывая искреннюю радость от общения с природой после долгих часов, проведенных в Лондоне.

Они останавливались у деревенских таверн, крытых почерневшей от времени дранкой; мимо неторопливо трусили верхами дюжие шотландцы, следуя за которыми они проезжали мимо пастбищ.

Запах навоза проникал в салон машины.

В какое-то мгновение Адаму показалось, что он снова в Польше, в своей родной деревне, хотя ничто тут не напоминало о ней. В его родных местах хижины стояли, прижавшись к земле, и жизнь была там бедной и простой. Но пейзажи, раскинувшиеся по обеим сторонам дороги, и крестьяне, встречающиеся им по пути в деревнях, невольно вызвали печальные воспоминания.

Перед капотом машины вырос еще один всадник, заставив их резко притормозить. Это был мальчик лет двенадцати от роду, рядом с его лошадью бежала пара собак.

Это я, а чудовище на дороге могло быть моим отцом. О, бедный малыш. Что его ждет здесь? Что ждало бы меня? Мысли в голове моего отца ворочались медленно и тяжело, напоминая валуны на пустынных полях.

Пришпорь коня, парень! Гони его галопом. Скачи в город, который даст тебе спасение.

Я ненавижу тебя, отец!

Адам переключил скорость и медленно пополз вслед за стадом коров.

Я спрятался в соломе. Отец ворвался в амбар и стал орать мое имя. Он отбросил охапку соломы и рывком поставил меня на ноги. Я чувствовал, как от него несет водкой и чесноком. Он швырнул меня на пол и лупил, пока не задохнулся и не остановился перевести дыхание.

Он уселся за столом по другую сторону от меня, рыгая и смердя. Листья капусты и кусочки мяса облепили его грязную бороду, и он чавкал, как животное. Рыгая, он облизывал пальцы и жаловался, что должен деньги еврею, живущему в деревне. Все в деревне были должны этому еврею.

Схватив, он затряс меня изо всех сил и расхохотался, увидев мой страх. Почему он не колотил моих братьев и сестер? Почему он бил только меня? Потому что мать любила меня больше остальных, вот почему.

Через щель в перегородке, которая разделяла наши комнаты, я видел его, стоящего голым. Член у него был огромный, темный, безобразный и весь перевит венами. Он блестел от влаги, исходящей из тела моей матери. Почесывая его, он играл своей огромной мошонкой, болтающейся между ног.

Как я ненавидел его член и его яйца! Они заставляли мою мать плакать, когда он занимался с ней этим делом. Он хрюкал, как свинья, когда влезал на нее.

Если бы я мог, то взял бы камень и размозжил ему яйца. Я бы отрезал их ножом.

Я хотел спать, свернувшись калачиком рядом с матерью. Как она приучила меня засыпать, пока я не вырос. Груди у нее были большими и теплыми, и я любил утыкаться в них лицом и трогать их пальцами. Она не мешала мне, потому что я был еще малышом. Днем я любил зарываться лицом в ее юбку, и она поднимала меня и прижимала к груди.

Увидев меня на руках матери, он отрывал меня от нее, тряс и бил. Я вечно ходил весь в синяках.

Мне пришлось уехать в город, где он не мог найти меня.

Земля была покрыта снегом, когда я стоял у могилы матери. Она умерла из-за него, как будто он убил ее собственными руками.

Теперь он стар и не в состоянии ударить меня, и его грязный орган больше не действует.

– Адам! Адам!

– А? Что?

– Адам!

– В чем дело?

– Ты гонишь. На спидометре почти сто миль в час.

– О, прости. Я что-то задумался.

В клинике, как всегда, было полно пациентов, но из Оксфорда на несколько дней приехал Терренс Кемпбелл, так что все было в порядке. Осенью у Терри начнется практика в больнице. Как было бы здорово иметь его в помощниках. Мальчик весь день работает с ним бок о бок; делая уколы, проводя лабораторные исследования, беря анализы, консультируясь со своим учителем относительно диагнозов. Он прирожденный врач.

Наконец ушел последний из пациентов, и они расположились отдохнуть в кабинете Кельно.

– Что ты об этом думаешь? – спросил Адам, поднимая к свету рентгеновский снимок.

Терри пригляделся к нему.

– Тени. И пятно. Туберкулез?

– Боюсь, что рак.

Терри глянул на имя на конверте.

– У этой бедняжки пятеро детей.

– Рак не выбирает, – ответил доктор Кельно.

– Я понимаю, но что станет с детьми? Им придется отправляться в сиротский приют.

– Я хотел бы поговорить с тобой на эту тему. Это часть нашей профессии – справляться со своей слабостью. Если ты хочешь стать по-настоящему хорошим врачом, ты должен найти в себе силы, которые помогут сохранять спокойствие, даже при виде тела друга. Врач, который позволяет себе умирать с каждым пациентом, долго не протянет.

Терри кивнул головой, но продолжал изучать рентгеновский снимок.

– Ну, а с другой стороны, может быть, у нее не рак, а если и опухоль, то она операбельна. Я хочу показать тебе кое-что еще.

Открыв ящик стола, он протянул Терри документ с подколотым к нему чеком на девятьсот фунтов.

– Что это?

– Извинение от полиграфической компании, которое должно быть представлено на открытом судебном заседании. И более того, адвокат Шоукросса встречался с Ричардом Смидди, чтобы обговорить условия соглашения. Насколько я понимаю, Кэди был в Лондоне и они заметались.

– Слава Богу, что скоро все кончится, – сказал Терри.

– Я так рад, что ты помогаешь мне, ты и Стефан. С Кэди я покончу. Я-его достану в любой стране, где вышла в свет его гнусная книжонка. Особенно дорого она достанется американцам.

– Доктор, – мягко сказал Терри, – когда вы начали дело, вы руководствовались только высокими принципами. Сейчас же может создаться впечатление, что вами движет месть.

– Ну и что из этого?

– Искать воздаяния ради самого воздаяния – значит питать зло в своей дуще.

– Перестань цитировать мне оксфордских философов. Чего, по твоему мнению, заслужил Кэди?

– Если он признает свою ошибку и выразит желание исправить ее последствия, тем самым искупив свою вину перед вами, вы можете проявить благородство. Вам не стоит травить его до смерти.

– То же самое благородство я проявил в Ядвиге и в Брикстонской тюрьме. И меня точно так же травили. Не больше и не меньше. Это люди, которым все надо говорить прямо в глаза.

– Но неужели вы не понимаете, что при таком отношении вы ставите себя в один ряд... ну, с нацистами.

– А я думал, что– ты испытываешь гордость, сказал Адам, задвигая ящик стола.

– Так и есть, доктор. Но не унижайте себя, опускаясь до мести. И не думаю, чтобы Стефану этого хотелось.

Сэр Роберт Хайсмит тщательно прореживал густые посадки роз, оставляя к лету только самые здоровые побеги. Это было его любимым занятием в саду на Ричмонд-Сюррей.

– Дорогой, чай готов, – позвала его Синтия.

Он стянул перчатки и направился на веранду своего маленького сельского домика, который двести лет назад был сторожкой у ворот королевского поместья.

– В этом году розы у нас будут великолепны,– пробормотал он.

– Роберт, – сказала его жена, – ты весь уик-энд в какой-то странной задумчивости.,

– Из-за дела Кельно. Непонятная история.

– Вот как? А я думала, что с ним все кончено.

– Как и я. Но внезапно, когда казалось, что Шоукросс уже готов принести извинения в суде, он сделал поворот на сто восемьдесят градусов. Этот парень Кэди приехал в Лондон и собирается дать бой в суде. Шоукросс присоединился к нему. Самое удивительное, что дело взялся вести Томас Баннистер.

– Том? Довольно рискованное для него решение.

– В определенной степени.

– Ты считаешь, что сэр Адам был откровенен с тобой?

– Этому можно было бы только удивляться, не так ли?

11

Иерусалим – апрель, 1966

Услышав звонок в двери своей квартиры на улице Давида Маркуса, доктор Либерман пошел открыть их.

– Я Шимсон Арони, – сказал стоящий на пороге человек.

– Я ждал, что рано или поздно вы найдете меня, – ответил доктор Либерман.

Арони, известный охотник за нацистами, проследовал за доктором в его кабинет. Ему минуло шестьдесят восемь лет, но возраст не давал представления о его истинных возможностях. Несмотря на глубокие морщины, покрывавшие его жесткое лицо, Арони был проницателен, жесток и неутомим. Словно по контрасту с ним, Франц Либерман был мягок, добр и спокоен.

– Я читал материалы, которые вы публиковали в газетах и журналах. Кого вам удалось найти?

– Моше Бар-Това из киббутца Эйн-Гев. Он сообщил имена остальных. Как предполагается, четырех мужчин и двух женщин, которых удалось найти после всех этих лет. Вы знаете, что сейчас происходит в Лондоне. И я приехал к вам, потому что вы поддерживаете отношения с этими людьми. Нам было бы легче убедить их выступить с показаниями, если бы помог их лечащий врач.

– Я не берусь помогать вам. Они и так уже достаточно настрадались.

– Настрадались. Если вы еврей, вы обречены на страдания. И они никогда не кончатся. Взять хотя бы вас и вашу семью, доктор Либерман. Сколько своих близких вы потеряли?

– Мой дорогой Арони. Чего вы хотите? Заставить их предстать на всеобщее обозрение, подобно диким животным? Чтобы они в открытом суде рассказывали, какому их подвергали унижению? Женщины в особенности так и не смогли оправиться от него. При соответствующем лечении, при внимании и заботе ближних они способны вести то, что можно было бы назвать нормальным образом жизни. Но случившееся с ними они стараются хранить в самых потаенных закоулках своей памяти. И если они снова вытащат на свет эти воспоминания, то рискуют испытать сильнейший шок.

– Это будет вытащено на свет! Мы никогда не позволим забыть то, что было. И при каждой возможности будем выставлять это миру на глаза.

– Годы охоты за военными преступниками ожесточили вас. Я думаю, что вы стали профессиональным мстителем.

– Может быть, я в самом деле сошел с ума, сказал Арони, – когда в селекционном центре Освенцима у меня из рук вырвали мою жену и моего ребенка. Что должно случиться, того не избежать. Мне придется встречаться с ними по отдельности или вы поможете мне?

Франц Либерман понял, что, взяв след, Арони идет по нему до конца. Он никогда не бросал и не отступал. Он доберется до каждого из его пациентов и заставит их испытать стыд, после чего принудит давать показания. В конце концов, если они все соберутся вместе, он сможет приободрить их, думал доктор Либерман.

«Александер, Бернштейн и Фридман»

Адвокаты

8 Парк-сквер

Линкольн-инн

Лондон WC-2

30 апреля 1966 года

Шалом, Александер!

Могу сообщить, что достигнут определенный прогресс. Я встретился с шестью жертвами, чьи имена и предварительные показания высылаю. Мне удалось убедить их, что у них нет иного выбора, кроме как ехать в Лондон. Франц Либерман отправится с ними. Он успокаивающе действует на них.

В ходе беседы мне удалось узнать имена еще двух человек. Одна – Ида Перетц, урожденная Кардозо, которая живет в Триесте. Завтра собираюсь встретиться с ней.

Другой – Ханс Хассе из Амстердама (Хаарлемервег, 126).

Я бы хотел, чтобы вы передали эту информацию в отделение Международного форума еврейских организаций в Гааге.

Буду сообщать вам о ходе событий.

Ваш Арони»

Польша, Закопане – май, 1966

Натан Гольдмарк заметно постарел. Когда его должность следователя тайной полиции по делам военных преступников была ликвидирована, он буквально прогрыз себе путь в высшие эшелоны еврейской секции Польской коммунистической партии.

Большинство польских евреев было уничтожено нацистами. Основная часть выживших покинула страну.

Незначительное меньшинство из нескольких тысяч человек предпочло остаться – в силу преклонного возраста или страха перед необходимостью начинать новую жизнь. Некоторые из них продолжали хранить верность идеалам коммунизма.

Писатели, подобные Абрахаму Кэди, придерживались той точки зрения, что появление лагерей уничтожения было невозможно в цивилизованной западной стране, сам дух которой возмутился бы против деяний нацистов. Концентрационных лагерей не существовало ни в Норвегии или Дании, ни в Голландии, Франции или Бельгии, несмотря на то что они были оккупированы, ни в Италии или Финляндии, хотя они были союзниками Германии. И на этом фоне Польша, с ее столетними традициями антисемитизма, дала приют Освенциму, Треблинке и Ядвиге.

Позже, стремясь восстановить свою репутацию, Польша предприняла серьезные усилия для сохранения в стране еврейской общины, которая должна была стать витриной, свидетельствующей всему миру, что при коммунистах положение дел разительно изменилось. Нетронутыми остались несколько синагог, скудная еврейская пресса и убогий национальный театр, что все вместе представляло собой искусственно культивируемые жалкие остатки когда-то большого сообщества трех с половиной миллионов человек.

Используя нацистские методы, чтобы повлиять на евреев, специальная еврейская секция Польской коммунистической партии взяла на себя миссию контроля за еврейским населением. Она тщетно пыталась вдохнуть жизнь в театр и прессу, заставляя их провозглашать коммунистические лозунги.

Натан Гольдмарк, прожженный политикан, единственными этическими принципами которого были выживание и приспособленчество, оказался весьма полезным орудием в руках режима.

Его поезд карабкался на склоны Карпат, где последние клочки снега уходящей зимы переходили в снежные поля, еще не отступившие перед весной. Закопане, кроме того, что был известным зимним курортом, считался основным и самым важным центром в Польше, где лечили туберкулез.

Гольдмарка ждала встреча с доктором Марией Висковой, главным врачом санатория для рабочих и, как ни странно, убежденной коммунисткой, членом еврейской секции Польской коммунистической партии. Как национальная героиня она получила право работать вне Варшавы, в отдалении от Натана Гольдмарка, которого откровенно презирала.

Как и у многих, кто пережил огромную трагедию, ее внешность смягчилась с годами, а перенесенные мучения породили чувство сострадания. Ей минуло пятьдесят лет, но и с головой, посеребренной сединой, она продолжала оставаться красивой женщиной. Она стояла на пороге своего кабинета. В последние дни весенней непогоды шел мокрый снег с дождем.

Разоблачившись, Натан Гольдмарк пристроился у ее стола, пряча от взглядов обкусанные ногти и крутя головой, чтобы ослабить воротничок на шее с дряблыми складками кожи.

– Я приехал в Закопане, чтобы поговорить о деле Кельно, – начал он. – До нас дошло, что с вами пытались войти в контакт некоторые личности с Запада.

– Да, адвокатская фирма из Лондона.

– Вы знаете, как мы относимся к международному сионизму.

– Гольдмарк! Не отнимайте этой чушью время ни у меня, ни у моих пациентов.

– Прошу вас, товарищ доктор. Я проделал длинный путь. Двадцать лет назад вы свидетельствовали против Кельно. Центральный Комитет считает, что ваша точка зрения ныне не совсем верна.

– Почему? В свое время вы так старались, чтобы он был выдан Польше для суда над ним. Вы сами потребовали от меня заявления. Почему вы переменили свое мнение? Кельно за свои преступления так и не понес ответственности.

– Дело рухнуло, когда этот венгр, Эли Янос, не смог опознать Кельно.

– Вы не хуже меня знаете, Гольдмарк, что доктор Константин Лотаки также проводил эти операции вместе с Кельно, и очень похоже, что именно Лотаки кастрировал Яноса.

– Это всего лишь предположение. Кроме того, Лотаки снял с себя возведенные на него обвинения и полностью реабилитировался своей преданностью коммунизму.

– То, что Лотаки не ответил за свои преступления, ничуть не умаляет его вины. Что вообще происходит, Гольдмарк? Преступники внезапно становятся невинными агнцами. Двадцать лет или сто лет – время не освобождает их от ответственности за преступления. А что относительно Марка Тесслара, который видел Кельно за работой?

– Комитет считает, что на показания Тесслара нельзя полагаться.

– Потому что он стал невозвращенцем? Неужели это автоматически превращает его в лжеца?

– Товарищ доктор, – перебил ее Гольдмарк.– Я могу всего лишь передать рекомендации Центрального Комитета. В то время, когда мы добивались выдачи Адама Кельно, англичане старались дискредитировать законное коммунистическое правительство Польши. Сегодня мы стараемся сотрудничать с Западом. И Комитет считает, что, если мы будем возбуждать старую ненависть, это не пойдет на пользу делу. Кроме того, Кельно удостоен рыцарского звания. И если Польша примет участие в процессе на стороне его противников, это будет означать оскорбление всей Англии.

Не в силах выдержать пронзительный взгляд Марии Висковой, Гольдмарк принялся обкусывать ногти.

– В этом деле есть и еще один аспект, и он связан с участием в нем Абрахама Кэди, сионистского провокатора и врага польского народа.

– А ты читал «Холокауст», Гольдмарк?

– Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.

– Не беспокойся. Я не сообщу об этом в Комитет.

– Эта грязная книжонка наполнена клеветой, ложью, провокациями и сионистской пропагандой.

За окном шел густой снег. Гольдмарк, большой мастер увиливать от ответов, отнюдь не был растерян. Он решил подойти к окну и поговорить о погоде. Смелость Марии Висковой была хорошо известна. Ее преданность коммунизму не подлежала сомнению. Можно было предположить, что ради блага партии она согласится на его предложение, что позволит им выйти из затруднительного положения. Как бы изложить в Варшаве ее позицию? Ему пришла в голову мысль, что этим делом стоит заняться тайной полиции, которая сможет заставить ее замолчать. Но в таком случае сионисты раздуют инцидент и поднимут международный скандал.