Текст книги "Дневники 1932-1947 гг"

Автор книги: Лазарь Бронтман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 49 страниц)

– Есть. Изыскивается. Но полярники уже давно летают.

– Да, – сказал он задумчиво, – Это реальная линия. Тут лишь небольшой кусок над Охотским морем лететь. Но и моя линия жизненна. Она связывает и Европу, а это важно.

Показал я ему план: статей 15–20.

Он удивился:

– Куда столько?

– Да тут всего номера на три.

– А ты знаешь, как писать будете? В день вылета – ничего. Ухожу я в 4 утра. Сажусь в 4–5 утра. Будете наверняка ждать посадки, держать газету. Кстати, я с собой возьму в подарок Рузвельту утренний номер «Правды». Мне не впервые быть вашим почтальоном. А календарно получается совсем эффектно. Вылетаю, скажем, 27-го, и 27-го вечером и сажусь. Я на этот случай письма с собой беру и заставлю проштемпелевать. А раньше старта писать не следует. Я и в прошлом году просил т. Сталина перед отлетом писать не надо, пока не пройду половину. «-Почему?» – «Да ведь если неудача, так это не только мое личное дело, зачем же публично позориться». – «Это вы правильно говорите. Спасибо вам т. Коккинаки. Вы первый об этом сказали». И сейчас я уверен, что перед отъездом меня примут, я опять об этом буду говорить.

– Машину перекрашиваешь?

Смеется.

– Нет, так и остается русскими буквами «Москва». Пусть знают, как это слово пишется по-русски, не умеют – научатся.

– Так кораблик вышел в море.

– Знаю. Это для успокоения тех, кто тут останется. Нам он не нужен. Ну пойдем играть.

Гоняли в преферанс до трех ночи.

– А как Гордиенко?

– Турка! – пустил он свое любимое слово. – Потерялся в полете.

– А погода как была?

– Да как зеркало – все видно до горизонта.

– Смени его!

– Ну что ты. Лететь надо. Будет хоть на ключе стучать.

16 мая

Вот петрушка. Опять месяц не брал тетрадь в руки. За это время случилось довольно много: улетел Кокки, застрелился Прокофьев, разбились Серов и Осипенко.

Кое что надо записать.

23 или 24 Володя мне позвонил:

– Ты обедал?

– Нет.

– Приезжай, только быстро.

Сидит со всеми орденами. Первый раз его увидел таким. Обычно всегда ходит в шелковой рубашечке, даже на сессиях Верховного Совета. Читает «Крокодил», хохочет.

Валентина грустная, вышивает.

– Валька, брось – ослепнешь!

– Вовочка, это тебе в дорогу.

Смеется. Доволен.

– Знаешь, я, может, завтра уйду. Никто не знает. А погода наклевывается. Как книжка?

– Скоро выйдет. Я пока готовлю другую, о твоем новом полете.

– Ишь ты! Ты мне памятник должен поставить.

– В преферанс сыграем до отъезда?

– Боюсь, что не успеем. Хочешь в шахматы?

Пришел Гордиенко. Довольный. Мы прихлебываем вино, он нарзан. Володя выпил пару рюмок рислинга, съек консоме, кусочек курицы, ананас. Немного салата.

– Ты что, на диете?

– Только сегодня. А еще вчера маринованную капусту жрал тарелками.

Гордиенко достал револьвер «Вальтер», вот, мол, мировой.

– Пустой? – спросил Володя.

– Пустой!

– Тогда спрячь. Убивают всегда из пустых.

Зашел разговор об охоте. Оказывается Гордиенко накануне вечером ходил у себя в Щелково на охоту. Стрелял несколько раз, два вальдшнепа почти упали, но неизвестно где.

Кончили обедать. Они поехали в ГАМС.

26-го они попробовали улететь. Не вышло. Начал моросить дождь. Туман. Потом ливень. И трасса оказалась вся не в порядке. На старт приезжал Ворошилов. Уехали все недовольные.

Днем 26-го они приняли газетчиков. Оттуда мы с Кокки поехали на телеграф. Осматривали. Гордиенко тут же на ключе попробовал работать с радистом, который его будет слушать в полете. Оба остались довольны.

28-го они улетели. Днем я позвонил Валентине Андреевне. «Вовка спит». Ну все ясно. На старте встретил часа в 3 ночи Гордиенко.

– Ну как, летим? – спросил он меня.

– Тебе лучше знать.

– Еще не знаю.

Поехали на дорожку. Раздался крик:

– Лазарь!!

Машина. Около нее Володя и Валентина Андреевна. Он натягивает комбинезон.

– Газеты привез?

– Да, полсотни.

– Молодец! Свежие?

– За последние дни.

– Портачи! Турки!

– Да мы же номер держим!

– А, тогда понятно…

Погрузили.

Описание старта у меня сделано. Володя был очень оживлен, весел. Я предложил ему колу. Рассмеялся.

– Моим же добром меня же угощаешь!

– Берешь?

– Ну еще бы!

Попрощались. Улетели.

Сразу со старта – в редакцию. Написал отчет. Ждем с выходом. Приходит первая радиограмма, вторая. Я позвонил в штаб. Позвал Ильюшина. Он приехал в редакцию. Было часов 7 утра. Сидим, разговариваем.

Звонок. Лубович из штаба.

– Лазарь, приезжай сюда.

– Что случилось?

– Приезжайте!

Я к Сергею.

– Едем в штаб. С самолетом что-то случилось.

Он побледнел.

– Что?!

– Не знаю.

Камнем помчались вниз. В машину. Всю дорогу волновались, предполагали, что может быть. Сергей нервничал, доставал линейку, считал.

В штабе показали радиограмму: «течь в переднем баке». Вот так фунт!

Через час все выяснилось: ошибка. Отказал автопилот и это его масло. Вздохнули легче.

На следующий день маялись с посадкой. Сначала шли разные слухи. «Летит над Бостоном». «Обгоняет сопровождающие самолеты». А потом – ничего. Начали беспокоиться. Меня наши ребята опять вызвали в штаб. Им ничего не говорят. Истерично звонят жены. Часто звонит Поскребышев.

В 3 часа ночи с минутами Гордиенко, наконец, передал две радиограммы. Обе одинакового содержания: «иду посадку юге Гудзонова залива». Вот так фунт! Как они там оказались?! Заблудились? Ушли от непогоды? Почему туда?

Картина выяснилась лишь в 8 часов утра. Газету держали до 10 утра.

1 мая был на параде. Накануне поехал в МК за билетом. У окошка встретил Серова: он получал билеты для матери.

– Здорово. Напиши нам о Кокки.

– Чего ж писать, если так кончилось. Что там у них?

– Штурман, по-моему.

– Может быть. Я представляю себе состояние Кокки. Рвет и мечет, наверное. На параде будешь?

– Буду.

– Смотри, как я пойду. Поведу пятерку, потом семерку.

– Фигурять будешь?

– Нет, строем. Фигурять не разрешили.

И вот, второго мая разбился! Обстановка рисуется так. В Рязани проводился сбор инспекторов округа. Осипенко – инспектор. Серов – начальник главной летной инспекции ВВС. Вывозил ее на «УТИ-4» (двухместный истребитель с двойным управлением). Провез ее под колпаком. Потом сам сел под колпак и повел машину. А вот на высоте примерно 500 метров (по словам колхозников) самолет свалился в штопор. Что у них случилось – неизвестно. Толи он понадеялся, что она открыта и вывезет машину, то ли она считала, что раз он ведет самолет – он и выведет. Но какие-то доли секунды упустили. И было поздно. Самолет вмазал в землю. Исковеркались так, что даже выставить нельзя было: пришлось сразу сжигать.

Нам много пришлось поработать. Узнали мы об этом часов в 10 вечера. Пока решили готовиться – была полночь. А давать – две полосы. Позвонил я в два ночи Гризодубовой.

– Ах, я так разбита, убита, измучена. Напишите там что-нибудь, соберите старые воспоминания.

– Нет, так нельзя. Вы должны как командир самолета выступить. И обязательно сегодня.

– Ну ладно, – устало и нехотя.

Но продиктовала охотно. Смеялась, шутила. Богорад вернулся от нее обалдевший от удивления.

На следующий день были у меня Супрун и Стефановский. Оба в штатском. Супрун диктовал, Стефановский писал о Серове. Сидел за столом огромный, широкий.

– Экий ты здоровяк!

Смеется. Поговорили. Вспомнили старые полеты, планерные буксиры, как он за Преманом забрался на 1000. Оживился.

– У меня полный расчет был сделан на перелет на планере через Черное море. Не пустили.

Поговорили о планах. Они разрабатывают план полета с доливкой в воздухе.

– Идея Евсеева?

– И моя, – Супрун.

Я похвалил Супруна, замечательно прошедшего на параде 1 мая на новой машине – втором экземпляре Чкаловской.

– Ничего машина, – скромно заметил Супрун. – Только знаешь, она в воздухе всего третий раз. Лечу над площадью – у нее заклепки полетели. Я чувствую, что еще немножко скорости прибавить – начнется деформация обшивки. Начал уже на реку посматривать. Ничего, дошел до аэродрома.

– А что так?

– Новая машина. Недоделок много. Через полтора месяца я на ней что хочешь вытворять буду, а сейчас…

– Это на новых машинах постоянная история, – вмешался Стефановский. Вот я тоже летел на параде на новой двухмоторной машине. А до этого, во время подготовки к параду, три раза на ней вынужденно садился.

Он помолчал и, усмехаясь, заметил:

– Летчик играет со смертью, как развратник с триппером.

Посмеялись, я повел их сниматься.

– Зачем? Мы же в штатском.

– Вы нам во всяком виде нужны. Мало ли что…

Хохочут.

– Не выйдет с нами!

Зашел главный конструктор ЦАГИ инженер Бисноват. Ребята завели с ним ярый спор о какой-то новой машине. Они ему доказывали, что центровка должна быть не больше 24 % при условии, что капотажный момент должен быть такой-то. А дальше такая специальная дискуссия, что я ничего не понял. Вот так летчики-практики!

Поведали они мне на прощание о совещании в Кремле. Вечером, в день гибели Серова и Осипенко, было заседание правительства с участием летчиков.

– Сталин гневался страшно. Спрашивает: «Кто виноват в этих частых авариях?» Кто-то говорит: «Сами летчики». Тов. Сталин возмутился: «Нет, не летчики, они тут не виноваты!»

23 мая

На днях позвонил Байдукову.

– Что делаешь?

– Готовлюсь к сессии. Я же в бюджетной комиссии. Последние дни работали по 18 часов в день. А сейчас только приехал из-за счастливого обстоятельства. Секретарь как и мы не спал последние 36 часов. Надо писать протокол, заключение, а он, стоя, заснул, упал и опять спит. Мы обрадовались и тоже разъехались спать.

Папанин очень болен. Сердце. Уехал в Одессу. Находится под непрерывным присмотром врачей и чекистов. Охраняют покой, не дают читать.

Встретил Петю Ширшова.

– Беда. Надо писать научные результаты зимовки. Четырехтомник. Абсолютно некогда.

– Эх ты, академик!

– А ты не выражайся! И так не сладко. Попал человек в академию, так все смеются.

Шутит, но ему, видно, нелегко.

Сегодня приехал Кокки. Встречал. Написал статью. Был им устроен прием в Кремле.

Леопольд рассказывал:

– Коккинаки и Гордиенко с женами сели за первый стол. Входит Сталин и члены ПБ. Сталин первый подошел к Кокки и крепко пожал ему руку, за ним другие. Поздравили. Затем забрали их за свой стол. Коккинаки сидел рядом с Ворошиловым и что-то ему все время говорил.

Сталин был очень оживлен. Провозгласили тост за Калинина. Сталин встал, подошел к нему и крепко жал руку.

Вчера был у меня в редакции Беляков. Рассказывал:

– 5 мая в Кремле был прием участников парада. Ворошилов провозгласил тосты за участников парада, советский народ, Сталина, Молотова, Калинина, героев. Молотов поднял бокал за Ворошилова.

Затем нарком предложил инициативу объявления тостов самими собравшимися. Все растерялись, молчат. Замешательство.

– Никто не хочет объявлять, тогда выпьем без тоста, – сказал Ворошилов.

Рассмеялись, выпили. Опять молчание. Ребята предложили выступить мне от имени всех участников. Я попросил слова. Когда шел к столу президиума, поднялся Сталин.

– Можно мне до него? – спросил он наркома и обратился ко мне: «Ничего, что я вас опережу?» – «Пожалуйста, Иосиф Виссарионович».

Он поднял бокал и сказал:

– За Коккинаки и Гордиенко!

Передние столы зааплодировали. Сталин заметил, что сидящие сзади не расслышали тоста, сказанного тихо, и повторил громче:

– За Коккинаки и Гордиенко!

Овация. Потом от обратился ко мне:

– Я у вас похитил тему?

– Ничего, Иосиф Виссарионович, я перестроюсь.

Я благодарил правительство и партию за внимание, говорил о том, что герои СССР зорко охраняют Родину, что Красная Армия раздавит всех врагов.

Зашел у меня с ним разговор о машине «Сталь-7». Повод – Бережная просит ее для кругосветного перелета.

– Да, на этой машине можно дела делать. Скорость у нее большая.

– Шибанов пробовал – 350 км/ч. Не густо!

– Да, но он ходил на большое расстояние.

– Ну какое большое: до Севастополя и обратно.

– Нет, ты ошибаешься!

Он достал свою записную книжку и прочел, что такого-то числа Шибанов ходил на этой машине по маршруту такому-то, общей дальностью в 3800 км. Экая эрудиция и пунктуальность!

22 июля

Был сегодня у меня в редакции Прилуцкий. Выглядит по-прежнему бодро, крепко, только речь стала немного торопливее. Рассказал некоторые подробности об аварии «СССР-3».

– Поднимаемся. Вдруг толчок. Семенов говорит: «опускаемся». Я взглянул на вариометр: -4. Ну, думаю, это местное явление. Скинул немного балласта. Ничего, у американцев также было. Смотрю: -15! Ээ! Как крутанул ручку, так сразу тонну скинул. «Держись, Юрий Георгиевич!! Земля!!» – крикнул Семенов.

Больше я ничего уже не слышал. Очнулся в больнице. Я был без парашюта, снял, чтобы не мешал, Семенов в нем.

– Так почему же все-таки произошла авария?

– Слишком большая влажность воздуха. Когда распустили второй старт разрывное и задело. Клапан открылся. Вот и все.

– Летать не собираешься?

– Что ты! Только об этом и думаю. Сведи меня со Шмидтом. Это ему сейчас близко. Все готово. Есть две оболочки, три гондолы, Костина (Годунова) машина на ходу.

23 июля

Сегодня на дачу ко мне на пельмени приехал Кокки и женой и Ляпидевский. Как навалились – аж треск пошел. Перед заходом в дом (дело было в 10 вечера) Володя долго любовался ночной рекой.

– Красиво.

Постоял на берегу.

– Я к тебе прямо от Клима. Ведь вот какой бодрый человек! Что-то зашел разговор о здоровье. Он все меня хлопает, восторгается, какой я здоровый, без жира. Не помню уж как, вдруг начал нам упражнения показывать. лег на ковер и 22 раза отжался на кончиках пальцев. Правда, под конец у него уж жилы на шее надулись.

– А ну, – говорит мне, – сможешь?

– Смогу.

Лег и давай выжиматься. Поднялся 18 раз, чувствую, что тяжело и встал.

– Теперь ты, – это он Хользунову.

Тот туда-сюда…

– Ложись!

Хользунов пару раз поднялся, у него пальцы и подогнулись. Продолжая выжиматься на всей ладной. И все же только шесть раз сделал. Нарком доволен.

– У меня, – говорит, – на даче крыша плоская. Я встаю в 8 утра. В там в небе кувыркаетесь. А я целый час по крыше гоняю. Хорошо! Легче работать. Вы думаете – почему т. Сталин во время заседаний всегда ходит? Посидит, посидит немного и ходит. Попробуйте-ка 20 часов за столом просидеть, когда сердце все время сжато. Тут понимать надо!

На днях в газете было опубликовано сообщение о том, что зам. НКИД (нар. комиссариат иностранных дел) Лозовский вернул без рассмотрения японскому послу ному-ультиматум о концессиях. Лозовский раньше был директором ГИХЛ. Литераторы пустили шутку о том, что Лозовский за время работы в издательстве привлек возвращать авторам рукописи непрочитанными.

Перед физкультурным парадом т. Сталин принял председателя комитета по делам физкультуры и спорта Снегова и секр. ЦК ВЛСКМ Михайлова. Мержанов рассказывает:

«Сталин спросил:

– Я читал в „Правде“ заметку о том, что на Красной площади будет выложен ковер.

– Да.

– А каких размеров?

– Таких-то.

– А футбольное поле?

– Таких-то.

– Да, значит футболистам будет трудно там играть.

Собеседники растерялись. Футбола на параде они и не собирались показывать. Вышли из кабинета, решили, что придется. Вскоре т. Сталин сказал:

– А кто будет играть?

– Мы еще не решили.

– Я думаю надо команды орденоносных обществ „Спартака“ и „Динамо“.

И они сыграли!»

РККА – управление физподготовкой давно хотело переманить из команды «Трактор» двух лучших игроков Пономарева и Проворнова. Не выходило. Тогда их спешно мобилизовали и отправили в команду «Динамо». Об этом узнали в ЦК. Взгрели. Вернули обратно.

Позвонил Хозяин. Сказал, что мы слишком много транжирим места на заголовки и всякие оформления. лучше давать больше материала. Перестроились.

24 июля

24 июля в Химках, на празднике в честь военно-морского флота разбился Мошковский. Он сбрасывал десант из 11 человек на воду. Расчет оказался неточным. На воду опустилось только 3 человека, остальные – на землю. Сам Яша плюхнулся в леса нового дома. Перелом ребер, таза, кровоизлияние в мозг. Вечером, не приходя в сознание, он умер в Боткинской больнице. 28-го его похоронили на Новодевичьем кладбище.

27 июля

27 июля мне позвонил Моисеев.

– Знаешь, Алексеев Михаил разбился. На последнем развороте на истребителе скользнул на крыло и конец. Вот не повезло ему. 17 июля он ходил на высоту. На 7500 потерял сознание, сыпал до 5000. Решил проверить себя: снова поднялся на 7500, снова потерял сознание и свалился до 4000 м. Сел. Оказалось – лопнул кислородный шланг. Но решил все-таки испытать себя в барокамере и вот – не успел.

29 июля

Сегодня погиб Хользунов, Черкасов и другие (Титов и Курнышев). Они летели из Калинина на учебную бомбежку и взорвались в воздухе. Остались куски. Видимо, подорвались бомбы. Что за страшная полоса аварий!

30 июля

Несколько дней назад (кажется, 26-го) позвонил Володе вечером. Голос усталый.

– Что с тобой?

– Да вот, телеграф подвел. Думал, надо лететь в Воронеж. Вылетел днем, прилетел туда, оказывается, мне дали телеграмму, что лететь не нужно. Ну, обратно. Вот и устал: туда тысячу, да обратно тысячу.

Несколько дней назад Стефановский, испытывая новую машину, свалился. Машина поломалась в воздухе на части. Его выкинуло так, что он очухался только в воздухе. Смотрит – падает, рванул кольцо, сел. Самолет – в дым.

Вчера было опубликован указ о награждении его орденом Ленина «За исключительные заслуги в деле испытания новых самолетов и проявленные при этом мужество и отвагу». Сегодня он прислал мне из Ессентуков телеграмму с благодарностью ЦК.

1 августа

Сегодня был на открытии Сельскохозяйственной выставки. Дал отчет. Встретил Кокки.

– Ты куда, на дачу?

– Нет, на аэродром.

Очень обрадовался мне борода.

– Наконец-то вижу хоть одного полярника, да и то больше похожего на араба.

– Отто Юльевич, был у Вас Прилуцкий?

– Да, это интересное дело. Мы из займемся. Не сразу, конечно, вверх. Сначала посмотрим, что осталось из хозяйства, проверим оборудование, выработаем программу, что бы все было научно строго обосновано. Вы его знаете? Что он собой представляет?

– Давно. Знающий человек. Энтузиаст воздуха.

– А храбрый?

– Вполне. Для верности я могу с ним полететь.

Смеется:

– У вас натура полярника. Вы всегда готовы во всякую экспедицию.

2 августа

Позвонил сегодня Картушеву. Шебанов и Матвеев собираются на «Сталь-7» бить рекорд Росси на скорость на 5000 м. Вчера Шебанов ходил в испытательный десятичасовой полет. На участке Москва-Севатсополь-Саратов получил скорость в 410 км/ч. Обратно отказал радиокомпас и они промазали Москву. На этом деле скорость потеряли.

Надо вспомнить полет Кокки в Америку. Вечером 1 мая я говорил с ним по телефону (с Нью-Йорком). Разговор записан был на пленку и транслировался по Союзу, да и стенограмма где-то у меня есть.

Но вот приехал. Через пару дней по приезде сижу у него. Легонько пьем легонькое вино. Рассказывает:

– Переоценил я силы паренька. Скис. Не соблюдал режима, много болтался. Передавал слишком часто, нарушая сроки. И выдохся. Это моя ошибка – надо было предвидеть, не мерить всех по себе.

Бьется в кабине об стенки:

– А-а-а-а-а-а-а!

– Миша, Мишенька, успокойся! Ну успокойся! Дай мне на минутку Нью-Йорк.

– А-а-а. Где я его тут найду! Все пищат!

– Ну дай (такую-то называю) станцию.

– А-а-а-а… (И ни в какую).

– Где мы находимся?

Называет пункт и дает курс на восток. А мы уже опять в океане. Что тут будешь делать? Повернул я круто на запад, дошел до берега, выбрал место и сел.

– А если бы поймал это станцию – дошел бы?

– Спрашиваешь! Мне бы ее на минутку всего, компасный курс заметить. А там бы допилил как миленький. Что я зря что ли здесь все время летал? А работал он как – знай пилит все время «Все в порядке». А координат нет.

На приеме в Кремле тов. Сталин спрашивает его:

– Ну как, все в порядке?

Тот и рад:

– Так точно, т. Сталин, все в порядке.

– Все в порядке, значит? (переспрашивает Сталин)

– Так точно.

Сталин смеется:

– Ну выпьем тогда за «все в порядке».

А этому невдомек. А я, Лазарь, готов был сквозь пол трахнуться. Турка!!

Недавно Володя рассказывал:

– Дали мне новую часть инспектировать. Приехал я туда. Спрашиваю:

– Сколько вы горючего жрете?

Оказывается 370 кило на оба мотора.

– Ну вот что, – говорю, – на первое время разрешаю вам тратить не больше 250, а потом и до семечек дойдем.

У всех глаза на лоб. Я давай их учить. И что ты думаешь? Вот тут на днях мы кагалом сделали перелет по маршруту. Прошли около двух тысяч км. без посадки. И половину запланированного бензина обратно привезли.

Доложил я об этом наркому.

– А, – говорит, – это не фокус. Тут вы летели спокойно. Ты попробовал бы так экономично лететь, если бы это было в боевой обстановке, да противник гнался, да зенитная артиллерия.

Я разозлился:

– Хорошо. Давайте мы вылетим в пункт Х. Пусть нас там встречают истребители. Да по дороге можете где хотите заслоны поставить. А я прилечу в Х, отбомблюсь и обратно без посадки приду. Да еще перед вылетом телеграмму в Х дам: «Вылетаю во столько-то». Согласны?

Ух, уцепился!

– Давай! – говорит.

Загорелся прямо. Вот петрушка! Ух, и дела!

И в конце прошлого месяца Кокки осуществил этот полет. Все вышло отлично. Правда, самому Володе пришлось сесть в Х из-за того, что сдал мотор.

– Ну зато посмотрел результаты, ознакомился с их мерами. Лично за себя, как отдельного летчика, немного огорчился, но считать это неудачей, даже частной, никак нельзя.

Обратно летел на машине другого летчика. Не хватило бензина и сели в каком-то свеклосовхозе.

– Вот радости свекловикам было! Весь район примчался на нас смотреть.

А ребята все долетели обратно, даже бензин потом на аэродроме сливали. Отлично вышло!

4 августа

Был майор Курбан. Рассказал забавную историю. Не то Сузи, не то Фокин испытывали на Горьковском заводе новый винт переменного шага. Поднялся он тысячи на полторы. изменил шаг винта, смотрит – за винтом капот полез вперед. Вот так фунт! Машину лихорадит. Ручку так бьет, что удержать в руках нельзя. Парень не прыгает: интересно посмотреть, что это с ней случилось? Когда машина очень заваливалась, он со всей силы бил по ручке кулаком в нужную сторону. Так допилил до земли. Сел, однако, помявшись.

– Не добил, окаянную! – жаловался он потом.

Другой случай. Один из летчиков летал в Щелково на перевернутом самолете. Шел бреющим полетом, делая бочки в 1–2 метрах от земли, положил всех людей плашмя. И не учел, каналья, что при бочке она оседает на 1–2 метра, на высоте это не заметно, а у земли – гроб.

– И вот видим, провалился, пыль идет, грязь летит (на поле лужи были). Ну все уверены, что снесло ему череп, вылетели мозги. Самолет на бок. Туда санитарка, пожарная машина, бежим и мы. А он, сукин сын, вылезает из-под машины, весь в грязи и спрашивает:

– Где тут у вас умыться?

Козырек его спас. На три сантиметра будь он ниже – не было бы головы.

Интересная тема для рассказа. Тяжелый танк идет на подавление огневых точек противника. В большом удалении от своих позиций и перед самыми неприятельскими машина увязает в болоте. Ни тпру, ни ну. Все попытки бесполезны.

Командир советуется с товарищами. Решают уползти обратно и затем вернуться с буксиром. Водитель отказывается покидать машину. Настаивают. Бесполезно. Экипаж уползает, противник замечает это, открывает огонь. Водитель задраивает люки. Через некоторое время у танка собирается враг. Пробует люки – не поддаются. «Люди ушли, мы сами видели». Однако для острастки дают несколько выстрелов в смотровые щели. Водитель затаился, молчит.

«Убит, наверное. Что будем делать? Сжечь?» «Нет, зачем. Вызовем подмогу, отведем к себе, пустим против хозяев этой машины»

Скоро прибыли три танкетки врага. Прицепили тросы и вытянули машину из болота. Как только она оказалась на твердом грунте, водитель включил моторы, полоснул растерявшихся конвоиров из пулемета, развернулся и повел машину к своим. За ним, влекомые тросами, упираясь, громыхали три танкетки.

Так они и дошли до неожиданной для них базы.

24 сентября

Хочется, хоть бегло, записать дела этих дней. За последнюю неделю перевернулся весь мир. Да и записывать, собственно, некогда было – сидели безвылазно в редакции.

Итак. 16-го я ушел из редакции поздно. И 17 сентября благополучно спал до часу. Разбудила жена:

– Феня (домработница) говорит, что выступил по радио Молотов. Сказал, что не закупайте продуктов – на всех хватит, а карточек вводить не будем.

Это все, что Феня уловила в речи. Включил радио: передают воинственную симфоническую музыку. Эге! Спустя двадцать минут объявляют, что скоро дадут отклики на речь т. Молотова.

Оделся и, не завтракая, в редакцию. А тут уж все досрочно в сборе. Возбуждены. Говорят. Смотрят карту. ТАСС уже прислал и речь. Прочел.

Летучка была очень короткой. Яша Ушеренко призвал всех честно трудиться на своих местах, и разошлись. Нашему отделу поручили и отклики.

Около 3 часов позвонили от М.М. Кагановича – просили приехать на митинг в наркомат. Я поехал. Настроение у всех там воинственное. Толя Ляпидевский показал мне целую пачку заявлений от летчиков с просьбой послать их на фронт. Приходили люди и при мне.

– Что ты с ними думаешь делать?

– Доложил наркому, а он как шуганет меня. Тут, кричит, работать нужно. А я и сам проситься хотел.

На митинге с речью выступил М.М. Каганович:

– История нам никогда бы не простила колебания в этом вопросе, – сказал он. (Речь его в основном у меня записана).

Приехал в редакцию. У подъезда стоит Шера Нюренберг со страшно расстроенным лицом.

– Что, Шера?

– Ты знаешь, кого посылают на фронт?

– Как на фронт?! Кого?!

– Ну вот слушай, – ответил он злорадно, – Едет на «Линкольне» бригада: Верховский, Катаев, Черствов и Девишев. Что скажешь? А мы?!

(Накануне поездом редакция послала в Белоруссию – Лидова, Ярощука и Перекалина, на Украину – Козолова, Цейтлина, Гуревича. Они должны были давать информацию о жизни этих пограничных республик. Ну ясно, что сейчас они метнутся на фронт).

– А мы? – спросил я.

– Вот только что уехали Ровинский, Ушеренко и Мануильский в ЦК. Я их упрашивал – говорят нельзя.

Настроение у меня сразу скисло. Люди едут, а я сижу. В вестибюле встретил Верховского.

– Едешь? – спросил я мрачно.

– Еду.

– А более приличной компании подобрать себе не мог?!

Он опешил:

– Кого?

– Ну меня, ясно!!

– Так не я ж составлял.

Дали нам три полосы на отклики. но работа не шла. Все ходили дутые. Все рвались на фронт.

В первый же день нас прямо завалили откликами. Вся страна всколыхнулась.

Резолюции шли сплошным потоком: по телефону, бильду, телеграфу, радио, с ходоками. Машинистки сбились с ног. Телефоны не умолкали ни на минуту. Обедать мы, конечно, не пошли. Рубали, рубали.

Редакция торопила:

– Сегодня мы не имеем права опаздывать.

Около полуночи пришла первая сводка Генштаба. Наши войска заняли то-то и то-то. От наших спецкоров, конечно, еще ничего не было.

Кончили мы, все-таки, около 8. И когда шли домой, у киоска стояла очередь человек в 500. Также было и все следующие дни – люди стояли часами, в холод, иногда под дождем и ждали газеты.

Ночью я говорил с Ровинским, Ушеренко.

– Нет, – говорят – ты нужен в отделе. Отдел сейчас дает полгазеты.

18 сентября (на 19-ое)

Мы тоже еще ничего своего не могли дать с фронта. Помещали информацию ТАСС, брали в «последних известиях» добытые ими беседы.

В этот день на фронт вылетел из Москвы неутомимый Темин, только что вернувшийся из МНР. Вот человек, который живет горячими делами. Он встречал челюскинцев, встречал Чкалова на острове Удд, Леваневского в Красноярске, нас в Амдерме, экипаж Коккинаки на Амуре, был на Хасане, снимал папанинцев со льдины, дважды был в МНР. Все на самолете – туда и обратно. В поезде он чувствовал себя несчастным, в городе – обиженным.

Он улетел из Москвы 18-го, а 20-го мы получили от него первую порцию снимков. Затем он снова улетел в Вильно, вернулся в Минск 22-го и передал нам пленку. Позавчера он опять вылетел на фронт и завтра снова будет в Минске. Не человек – а комета!

Меж тем, материалы от наших ребят начали поступать только 21-22-го, да и то не от всех. От Ярощука мы получили лишь 23-го, от Гуревича – тоже, от Черствова – тоже. Лидов первый материал передал сегодня, Верховский позавчера, Козлов молчит до сих пор, Девишев не подает признаков жизни. Катаев сегодня прислал первую вещь.

Хорошо сделал Цейтлин. Он добрался до Тернополя, пробыл там два-три дня и 22-го вылетел на каком-то подстреленном самолете в Киев. Передал оттуда очерк «В Тернополе» и вернулся обратно.

«Известия» оказались оперативнее нас. Хорошо и быстро работает Эзра Виленский.

21-го из Москвы в Киев и дальше в Луцк на самолете с газетчиками вылетел Миша Калашников. Сегодня идет первый его снимок, переданный по бильду из Киева, туда они доставлены самолетом. Газеты там рвут нарасхват.

Вчера с Украинского фронта позвонили снова Ровинскому и попросили прислать опять газет.

– С человеком?

– Согласны на любые условия.

В кабинете его в это время находился Железнов, только что вызванный из отпуска. Под горячую руку он договорился о полете.

И сразу ко мне:

– Доставай самолет!

А я только за час до этого выторговал самолет в Минск за снимками Темина. Что делать?

Час ночи. Звонить Молокову, но он два часа назад спросил меня: почему я в Москве и я мямлил всякое насчет необходимости кому-то работать в редакции. Нет, у Василия Сергеевича я могу просить самолет только для себя.

Позвонил Картушеву:

– Покупаю рейс.

Смеется:

– Я тебе до сих пор за торговца не знал.

Еле уломал. Около двух часов ночи утрясли, начали экипировать Леопольда. Вдруг звонит диспетчер московского порта – машина пойдет открытая, Р5. Леопольд не хочет, надо закрытую.

Поднял дважды с постели нач. эксплуатации Захарова, разбудил Картушева, достал ПР-5.

Леопольд всю ночь просидел в редакции, утром поехал на аэродром, ждал с 7 утра до 13:30 погоды, вылетел, долетел до Калуги и вернулся обратно – нет погоды. Устроил ему рейс на завтра.

Речь Молотова ошеломила весь мир. Пресса Англии, Франции, Америки захлебывалась от злобного воя. Они кричали, что большевики способствуют гитлеризации Европы, что все это было договорено еще в Москве при подписании советско-германского пакта о ненападении, что это расшатывает устои социализма.

Второй удар им нанесло советско-германское коммюнике о том, что действия СССР не противоречат пакту. До этого буржуазная пресса говорили, что вступление наших войск в Польшу осложнит отношения СССР с Германией. Голодной курице просто снится!

Коммюнике было подписано 18 сентября. По специальному указанию т. Молотова в этот день вышел экстренный выпуск «Вечерней Москвы» (по выходным она не выходит).

Газеты запада снова начали писать о гитлеризме. Эстония и Румыния, суда по откликам и заявлениям их правителей, сейчас сидят и трясутся мелкой дрожью, услышав шаги «Русского медведя».