355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лазарь Бронтман » Дневники 1932-1947 гг » Текст книги (страница 20)
Дневники 1932-1947 гг
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 21:32

Текст книги "Дневники 1932-1947 гг"


Автор книги: Лазарь Бронтман



сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 49 страниц)

– Гут! Гут!

– Тогда приступим к делу.

– Разрешите написать прощальный приказ войскам.

В это время вошел начальник штаба генерал-лейтенант Шмидт и сказал, что фельдмаршал хотел бы повидаться с представителем генерала Рокоссовского.

Винокур отправился в соседнюю секцию подвала. Паулюс поднялся навстречу из-за стола. Он был высок, мрачен и небрит.

– Хайль!

– Хайль!

– Гарантируете ли вы судьбу и жизнь нашим солдатам и офицерам, в том числе и раненым?

– Да.

– Я прошу не задавать мне никаких вопросов, связанных с этой процедурой, т. к. командование группой я уже несколько дней назад передал Раске (хитер, бестия!)

Винокур вышел. Приказ уже был готов. По просьбе Винокура, его написали в двух экземплярах: один он положил в карман. Состоял приказ из 4-х пунктов:

1. Голод и холод изнурили германскую армию под Сталинградом. Измена некоторых частей усугубила тяжелое положение. Поэтому командование решило и предлагает войскам сложить оружие.

2. Офицерам сохраняются личные вещи, ордена и холодное оружие. Гарантируется жизнь и возвращение по окончании войны на родину или в другую страну.

3. То же о солдатах, кроме оружия

4. Немецкие солдаты и офицеры под Сталинградом выполнили свой долг и приказ фюрера. Всему личному составу объявляется за это благодарность.

Приказ заканчивается словами «с нами Бог, с нами Господь!»

В это время прибыл из штаба 64-ой армии генерал-майор. Винокур доложил ему о ходе переговоров. Он прочел приказ и заявил:

– С пунктом вторым я не согласен. Холодное оружие – вычеркните. Это вам предлагали три недели назад до боев, не захотели – пеняйте на себя!

Раске покривился, но вычеркнул. Началась процедура сдачи оружия. затем вызвали грузовики и начали грузить личные вещи генералитета. Приказ передали войскам по телефону. Солдаты и офицеры во дворе построились. Вышел Паулюс и генералы. Зачли приказ, Паулюс обнял и расцеловал некоторых генералов и в том числе одного автоматчика. Наши поинтересовались – а чем вызвана такая нежность? Оказывается, он убил 79 русских. Наши заприметили этого убийцу.

Генералов увезли на машинах в штаб дивизии, потом в штаб армии. Начали выводить солдат со двора. Их там было более 3000 человек, в том числе около 700 офицеров. А наших автоматчиков к концу едва набралось до сотни!

Как быстро мы начинаем восстанавливать отбитые районы. Еще неделю назад в Донбасс выехала правительственная комиссия по восстановлению шахт, а до этого было отправлено два или три эшелона с рабочими и подмосковного бассейна.

Сегодня Гершберг сказал, что принято решение восстановить Сталинградский тракторный завод. Обследование показало, что там сохранились около 4000 станков и прилично сохранился силовой цех. «Через пару месяцев, уверен, завод уже будет ремонтировать танки».

Все наркоматы и заводы усиленно вызывают в Москву жен. На днях СНК принял постановление об улучшении снабжения ответработников наркоматов. Им будет даваться кроме литерного обеда еще сухой паек (в размере рабочей карточки) и ужин (в таком же объеме). Хотим приравняться!

5 марта.

Трудно аккуратно вести дневник. Сижу один в отделе: Коссов еще в ноябре уехал в выездную редакцию в Свердловск на стройку электростанции (этих выездных у нас за время войны развилось видимо-невидимо: на авиазавод в Куйбышеве, на завод?24 в Москве, на шахтах Кузбасса и в Подмоск. бассейне, в Горьком и т. д.) Мержанов начал кровохаркать и лег в санаторий. Золин поехал на прорыв блокады в Ленинград, участвовал в танковой атаке, заменил артиллериста, разорвался снаряд в башне, два осколка в руку, перебита лучевая кость, пролежит два месяца в госпитале (об этом см. в «Правдисте»). Вот и остался один, даже писать никуда некогда, хотя каждый день звонят из Информбюро и радио.

За последнее время газетчиков вообще начали пулять. Позавчера «Красная Звезда» дала некролог о Сашке Анохине – 27 февраля погиб на фронте: прямое попадание бомбы в машину, 28.02 похоронен с воинскими почестями на фронте. Вчера «Красный Флот» дал некролог о Мацевиче – погиб на Северном флоте. На днях прибыл в Москву Илья Бачелис – эстет и балетоман. Поехал от «Известий» на ЮЗФ, пошел с танковым корпусом в Красноармейское, немцы ударили, еле выполз на животе с группой, ранен осколком снаряда в правую руку (в ладонь).

Позавчера, после значительного перерыва был снова «последний час»: взятие Ржева. Судя по последним сводкам, наступление там развивается успешно. А вот на левом фланге Западного фронта (район Сухиничи) 10-ая и 16-ая армии тыркаются уже несколько дней, а результатов пока нет. В Донбассе немцы перешли в контрнаступление. По их сообщениям (сводки Ставки) они отбили за последние дни Красноармейск, Павлоград, Краматорскую, Лобовую, Барвенково, Изюм, сегодня они сообщили о Лисичанске и об «окружении советской армии южнее Харькова». Судя по тому, что из наших сводок исчезли Краматорская и Красноармейское – доля истины в этом есть. Но война – есть война, и она не кончена.

28 февраля мы получили сообщение о новых гвардейских кораблях. Позвонил мне вечером Ильичев:

– Ты единственный сейчас моряк. Пиши передовую.

Позвонил я адмиралу Кузнецову.

– Что хотите видеть в передовой?

– Да так трудно тебе сразу сказать. Дай подумать.

Я позвонил начальнику ПУ генерал-лейтенанту Рогову. Кое-что выжал из него о задачах. «Основная – корабли, а не авиация и пехота».

Сел, написал. По просьбе Кузнецова послал ему на просмотр. Но документы не пришли и передовую мы отложили (идет только сегодня, на 6 марта). Позовнил ему «В целом хорошо, но есть небольшие замечания. Приезжайте ко мне. Можете?» Договорились на полночь с 2.03 на 3.03. Приехал. Встретил у ворот его адъютант. Вошли в дом. А Кузнецова нет – вызвали в ставку. Зашел к Рогову. Показал, одобрил, стали вообще разговаривать. Сидели часа два.

– Верно ли, что за время войны вы потопили много?

– Да, больше 500 – это боевых и вспомогательных судов. Одних боевых же около 130.

– Выкладывайте задачи для передовой.

– Воспитание стойкости. Мы передали армии (в морскую пехоту) сотни тысяч моряков. Пришли на их место молодые. Что такое стойкость – они не знают. Не знают и многие командиры. А ведь на море характер борьбы, что в обороне, что в наступлении – почти неизменен.

– Так, еще!

Не находит. Я подсказываю: овладение техникой, плавать в любую погоду, передавать опыт.

– Совершенно верно. Вот хорошо бы показать трудности одних и других. Балтийцы, скажем, подлинные молодцы. Были в Таллинне, перебазировались в Кронштадт, затем в Неву, устье реки простреливается, приходится даже лодкам идти под обстрелом, а действуют. Черноморцы – сколько баз сменили: Одесса, Севастополь, Новороссийск, Сочи, Поти. А Северный – все на одном месте. И действовать легче: попробуй-ка заминировать просторы и глубины Севера.

– Надо бы показать наш большой флот. Линкоры, крейсера…

– Н-да. Не время. Да и на чем покажете? Вот «Марат». Стоит полу-затоплен, а стреляет. Моряки смотрят, рыдают. Ничего, после войны поднимем. Вообще, много можно будет после войны писать…

И он рассказывает мне три замечательных случая:

1). В Финском заливе крейсер «Киров» был атакован немецкими лодками. Одна торпеда попала, но не в жизненное место. Шла вторая, деваться некуда. Еще несколько секунд и хана. Тогда выскочил вперед эсминец «Карл Маркс» и подставил под торпеду свой борт. Взрыв, затонул. Но «Киров» спас. На эсминце 250 человек, на крейсере – больше 1000. Государственное самопожертвование!

2). Лодка под командованием Героя Советского Союза Колышкина была повреждена у вражеских берегов. Ни погрузиться, ни плыть. Экипаж решил взорваться с лодкой. Дали об этом шифровку в штаб. Рядом была, оказывается, (они не знали) другая лодка. Штаб предложил ей снять людей с аварийного корабля. Подошла. Не тут-то было. Отказались наотрез. Потребовалось три категорических приказа штаба, чтобы покинули лодку. Вот привязанность к кораблю!

3). Небольшой корабль (кажется, тральщик) на севере был поврежден не то бомбежкой, не то миной. Отвалилась корма. Командир с частью экипажа покинул судно. 12 человек отказались сойти. Долго плавали и потонули с пением «Варяга». Командир – расстрелян.

Я напомнил ему о торговом корабле, который в начале войны при бомбежке и пожаре (на Балтике) также был покинут командованием, а несколько мальчиков остались, погасили пожар и привели корабль в Ленинград; об этом был приказ Сталина. Потом рассказал ему (рассказывала мне еще в Валуйках В.Василевская) о моряках Днепровской флотилии, которых немцы голых вели зимой по Киеву на расстрел, а они пели «Раскинулось море широко).

– А пока пишите о тральщиках. Вот герои – настоящие труженики моря. Сами не воюют, а все делают для других. После войны они еще лет 20 воевать будут – расчищать моря.

Много говорили о газетчиках и газете. Жаловался на „Красный Флот“, скучен. Сказал, что посадит туда зам. редактора Плеско. Спросил мое мнение о нем. Вообще, видно, интересуется газетами.

– Много вашего народа в Севастополе погибло. Не у партизан ли? Нет. С ними связь хорошая, воздухом. Мы специально посылали туда трех инструкторов Политуправления – выяснить, кто остался. Там только краснофлотцы, средние командиры. А Хамадан ваш, Галышев из „Известий“ и другие погибли бесспорно. Хорошие были ребята!

Спросил моего мнения о морских писателях. Я сказал, что большинство халтурщики, причалившие к флоту от воинской повинности. Он вполне согласился.

Погиб дважды герой Григорий Кравченко. Был командиром дивизии истребителей. Кокки рассказал, как было:

– Полетел сам на операцию. На „Ла-5“. Подбили, загорелся. Выпрыгнул, парашют не раскрылся. Всё. Потом выяснилось, что пуля перебила стропы.

Хоронили на Красной площади.

Вчера слушал любопытный разговор по телефону. Девушка (имя ее Мила) говорила парню о своей любви, пеняла на его темперамент и заявила:

– А у меня, знаешь, какое чувство! Вот если бы было так, ну, одним словом, как у Хемингуэя в его книге „Прощай оружие“ – помнишь? – вот если бы так случилось с тобой, так я все равно, ну словом, мое чувство все равно осталось бы прежним. А у тебя?

Да! В свое время Информбюро сообщило, что наша подлодка на севере торпедировала германский линкор „Тирпиц“. Потом среди подводников было много разговоров о том, что это липа. Немцы опровергали. Я спросил Рогова: „Где же истина?“

– Торпедировали, бесспорно. Это подтвердила потом агентурная разведка и известно, что он полтора месяца ремонтировался в доках (сейчас, конечно, уже давно починен) Но вот, что интересно. Командир лодки и команда утверждают, что выпустили две торпеды и слышали два взрыва. А заплата и все сведения говорят об одном попадании. И сейчас выясняется, что вторую торпеду принял на себя линкор их охраны, подставивший свой борт. Сейчас проверяем.

7 марта.

Вчера, выходя из Кремлевки, встретил Костикова. В генеральской форме, я его сразу даже не узнал. Я искал машину. Он предложил подвезти. Я сказал, что будет шофер ждать.

– А машин у Вас много?

– Нет.

– (смеется) Я бы Вам дал. Но могу только вместе с „Катюшей“. Других нет.

Я напомнил ему об обещании показать нам полигон в действии.

– Обязательно. Позвоните мне числа 15-го. Поедем. Там увидите новое хозяйство и старое. Полный фейерверк. Собирался я все заехать к вам с летчиком-испытателем стратоплана. Да он еще не приехал. Летал опять несколько раз. Молодец! А его помощник разбился – на „Кобре“.

– Это даже обидная смерть.

Сегодня был у меня любопытнейший старче. 53 года, высок, здоров, крепок. Бывший партизан, гренадер, с 1920 г. в партии. Директор живсовхоза в Моршанске. Вырастил 4 своих, 4 приемных сына, 7 дочерей. Все сыны – воюют, живы. Сам едет восстанавливать птицесовоз в Ейске. Недавно внес 11 000 рублей на танк. Ввели в семью трехлетнего сироту. „Напишите обо всем, чтобы сыны еще лучше дрались“.

12 марта.

Один день. Хочу подробно записать все, что случилось за этот день и как он прошел.

Номер кончили сравнительно рано, около 6:30. Пришел домой, поговорил с Дмитрием. Лег, почитал „Прощай оружие“ Хемингуэя. Любопытно читать его во время войны – как все острее и ближе. Очень много общего, не в событиях, а в звучании что ли. На днях прочел его „Фиесту“ и „Возвращение“ Ремарка – те же ощущения.

Уснул в 8:30 утра. Встал в 5 часов вечера. Позавтракал дома, чайная колбаса, хлеб, чай. (Колбасу купил в паек с кремлевской базы. Съел сантиметра три). Зашел в парикмахерскую, побрился. Мыло какое-то новое жидкое, с эссенцией для запаха, быстро сохнет и стягивает кожу. Одеколон. Все вместе – 4р50 коп.

В 7 был у себя в кабинете. Занялся подправкой номера. Позвонил Верховцев: не написал ли я передовую? (о мастерстве командиров). Нет, некогда было.

Зашел Дунаевский. Он вчера прилетел с Юго-Западного фронта. Его сняли с военкоров. Внешне держится молодцом.

– Жаль, мы так хорошо сработались с Рудневым.

Верно, они давали в последнее время хорошие вещи, мы печатали их уже за подписью одного Руднева. Дунаевский отпустил усы. Это теперь мода, усы носит и Полевой. Много их и в армии (особые – у гвардейцев).

Позже пришел Лидов. Как всегда подтянутый, молодой, стройный. Он прилетел вместе с Дунаевским с ЮЗФ. Те части, которые вырвались вперед (в Красноармейское, Павлоград, Красноград и др.) не вернулись, отрезаны, разбиты.

Вчера вечером я был в „Известиях“, видел там Бачелиса и Когана. Бачелис был с танковым корпусом в Красноармейском. Впервые попал на фронт (ехал в штатском даже) и сразу влип в горячее дело. Но держался, говорит Лидов, молодцом. Ему с немногими удалось вырваться. Ранен осколком в кисть правой руки. Благополучно, писать будет. Носит на перевязи.

– Бьет по карману.

– А ты подтяни выше.

– Не то, писать не могу.

– Диктуй!

– Не умею…

Коган (быв. корреспондент „Советской Украины“, ныне военкор „Известий“, я с ним был на ЮЗФ и он, когда отступали из Калача, тащил мою „Эмку“ на буксире своей полуторки) говорит, что некоторые наши танки вырвались даже за Днепр. И кавалеристы, и еще кое кто.

– Похоже ли на наш драп в прошлом году?

– Нет. Организованный выход. И – самое главное – штаб все время знал, что делается. Сейчас все время подходя свежие части. Но в бой не вступают, занимают оборону. Будет очень плохо, если он возьмет Харьков.

– Да, будет очень плохо.

Лидов в эту поездку работал очень плохо. Почти ничего не давал, а то, что давал – либо плохо, либо политически неверно. Сейчас этим обескуражен. Меня только выслушивал, не оправдывался.

Зашел Вадим Кожевников. Собирается ехать под Вязьму. Рассказывает о темах очерков, советуется. Хочет написать о лесном бое (небольшой группы), о минной панике (вот возникло и новое слово, раньше появлялись, по ходу войны, слова „танкобоязнь“, „самолетобоязнь“). Рассказал: сидел в госпитале у какого-то врача, лежала собака, хорошая, ласковая. Послышался шум машины. Пес зарычал и к двери. Его схватили за ошейник.

– В чем дело?

– Она противотанковая. Вот удерживаем пока силой. Но все равно погибнет. Она – самоубийца.

Зашел Давид (брат). Поговорили в работе его. Сейчас он в своей спецгруппе занят расчетом перевода орудий на электромотор (повороты, поднятие ствола и т. д.)Кроме того, он расшифровывает немецкий оптический прицел к орудию. Вот только визирной головки у прицела нет. И на всех трофейных орудиях отсутствует. Один из инженеров помнит, что за месяц до войны в фотовитрине на Никольской он видел пушку с таким прицелом и головкой. Нельзя ли достать этот снимок? На Никольской – это, видимо, Союзфото. Я позвонил директору оного Серебренникову.

– Пусть зайдет. Поищем. Не ручаюсь. Вязьму даешь?

– Если сообщат – раз, если привезут снимки – два.

Ага, значит взяли, наконец. И действительно, в 10:30 вечера по радио сообщили „последний час“.

Около 11 вечера приехал на машине Миша Калашников. Оттуда. Был в Вязьме. Город разбит и сожжен в дым. Он встретил там Брагина: тот говорит, что Вязьма разрушена больше, чем Сталинград. Все дороги минированы, мосты взорваны. На пути от Гжатска до Вязьмы Калашников насчитал 14 взорванных мостов. Надо объезжать. На объездах – мины. „Кое-кто подорвался“. Бои, по его словам, были перед Вязьмой, а арьергардами. В общем, уходят, гады, быстро. Около станции в Вязьме есть свалка изломанных автомашин. Оставили там плакат на русском языке: „Совинформбюро. Вот ваши трофеи“. Вот стервецы!

– Жители-то есть?

– Да, но мало.

Ближе к полуночи приехал оттуда Оскар Курганов. Сначала натрепался, что прилетел, потом начал плести, что был в Вязьме, потом оказалось, что был в дивизии Питерса, бравшей город. Говорит, что бои были жаркие. У немцев было 8 дивизий, оставили на защиту три, пять увели. В общем, сокращают фронт действительно интенсивно. По подсчетам штаба это – по Западному фронту позволит высвободить им 35 дивизий, длина фронта тут сократиться почти вдвое. Где остановятся? Много об этом говорим. Вероятнее всего, на нашем старом Укреп Районе, в районе Ярцево-Смоленск. Действует ли авиация? Нет, ни наша, ни немецкая. Всех это интересует в штабе и частях. Наша, вероятно, на левом крае – в районе Сухиничи, где приходится грызть оборону немцев вот уж сколько времени. А немецкая – совсем непонятно.

Оскар написал очерк „Возвращение в Вязьму“, Михаил делал снимки. Оскар написал плохо – правил его больше часа. Сдал в четвертом часу утра. До этого сдал Цветова „Битва за Харьков“. Судя по корреспонденции, а также по сводкам информбюро – дело там плохо. Яша пишет, что город непрерывно бомбят, что на окраинах идет артстрельба. Я эти места выкинул. Немцы рвутся в город с трех сторон. Получили корр-ю Макаренко – бои в горах около Новороссийска. Тесним немцев там. Отложили пока: рано.

Обедал в 12 ночи. Первое – пустые щи из кислой капусты, второе кусочек мяса с картофельным пюре, третье – два маленьких мандарина, на закуску – с две чайные ложечки красной икры, два ломтика белого и два черного хлеба. Обед и завтрак – 7р.80к.

Звонил Ефимов из американского сектора Совинформбюро: почему давно не пишу для Америки? Некогда. Но как только будет время? Да-да.

Звонила Теумин – из нацсектора Информбюро: Почему не пишу? Некогда. Кстати, не можем ли мы дать о действиях литовской дивизии? Она дерется под Орлом, вступила прямо с марша и дерется отлично. Кто напишет? Могу поговорить с президентом – Палецкисом, он, кстати, сам журналист. Хорошо, посоветуюсь с Поспеловым, позвоните завтра ночью.

Ночью привезли с телефонного узла корреспонденции Полевого („В мертвом городе“ – о Белом, он летал туда) и Ерохина (зверства немцев в Новороссийске).

Зашел наш курьер Ксения Ефимовна Валялкина с разметочным номером. Я разметил за какую-то корреспонденцию 250 рублей.

– Три кило картошки, – сказала она. – Или 6 кружек молока.

В пять утра зашел к Гольденбергу. Что слышно?

Немцы сообщили о том, что 11-го оставили Вязьму (т. е. вчера). Идут бои на улицах Харькова (Неужели отдадим? Худо..) Два дня назад сообщили о том, что они начали крупное наступление западнее Курска. Подробностей пока нет. Бомбили Лондон (надо проверить противогазы).

В 5:45 кончили последнюю полосу. Зашел к Ильичеву, поторговался о завтрашнем дне, обменялись зубоврачебынми новостями (оба лечим зубы, мне вчера выдрали четвертый).

В 6:30 пошел домой. На улице тепло, днем таяло, сейчас иней. Принял ванну. Уходя из редакции съел завтрак (ужин беру с сухом виде, пайком, поэтому к концу номера ем завтрак) – ложки три рисовой каши с маслом и два кусочка селедки. Ел без хлеба, так как запас хлеба отдал Лидову – он без ужина и спит в соседнем кабинете, Оскар спит на диване в моем кабинете.

После ванны выпил 2 рюмки водки, поел семги из пайка (грамм 100), выпил чаю и лег. Почитал немного „Прощай оружие“. Хорошо. Уснул, опустив штору, в 9:30 утра.

Встал сегодня, 13 марта, в 5:30 вечера. Для ванны Митя Зуев дал крохотный кусочек хозяйственного мыла – я не получал мыла уже месяца 3–4. Сегодня он достал редкость: пачку иголок (по пропуску + 5 промтоварных единиц).

24 марта.

Прямо – заклятье какое-то! Никак не выберешь время сделать записи. Как встаешь – так и идет, идет петрушка, вертится колесо без конца. Писать перестал уже совсем, не пишу ни строки. Иной раз выберется свободная минута (длинной в 1,5–2 часа), мог бы написать, да рука не поднимается. Видимо устал очень.

На войне стало потише. Распутица дает себя знать. Наше продвижение на Западном становится все медленнее, подходим к основным рубежам. На левом крае фронта (Запад), у Жиздры немцы 19-го попробовали начать наступление. Три дня бились, положили 7000 душ и 140 танков, но не продвинулись. Их было много больше, но не вышло. Вот бы так воевать с начала войны! Под Харьковом они взяли Белгород, но дальше двигаются улиткой. На Донце ничего не выходит у них. И сводки немецкие, которые в последнее время были кричащие, сейчас стали опять тихие, появилось словцо „Стабилизация“.

Сегодня Яша Гольденберг часиков в 5 утра зашел ко мне довольный.

– Ну что сообщают тебе твои мальчики? Я своими корреспондентами удовлетворен (его корреспонденты – НДП).

Он считает, что немцы сейчас усиленно готовятся к весне. И вопрос о ходе летней компании будет решен тем, кто раньше ударит и кто возьмет инициативу в руки.

О втором фронте и у нас, и в мировой печати все меньше и меньше разговоров. Народ начинает относиться к нашим союзникам все более недоверчиво. Ярко это почувствовал я, например, во время двух своих последних докладов о „Международном положении и текущем моменте“ (по заданию райкома). Первый из них делал дня три назад в трамвайном грузовом депо – для актива агитаторов, а второй – вчера в терапевтической больнице Октябрьского р-на. Хотя вопросов на эту тему и не задавали, но по тому, как слушали „союзную“ часть доклада, чувствовалось абсолютно точно, что союзникам не верят ни на грош.

За эти дни побывало у меня несколько фронтовиков.

Из Донбасса приехал Борис Горбатов. Много рассказывал о Ворошиловграде. Много он изучал, как жилось при немцах. Были там, конечно, всякие зверства, но были и семьи, которым немцы ничего не сделали. Но все в один голос говорят: „Больше под немцем не останемся. Будем бежать куда глаза глядят НЕЧЕМ ДЫШАТЬ!“

– За время войны я привык ко всему, – говорит Борис, – но чего не могу понять, это отношения немцев к детям. Вот тебе случай: в дом входит офицер. Требует самовар. Достает колбасу, шоколад, есть. Рядом стоит девочка 7–8 лет, смотрит, не отрываясь, на колбасу, голодна. Немец недовольно бурчит, кричит, чтобы ушла. Она стоит, смотрит, не просит, но смотрит. Тогда он отрывает кусок колбасы и бросает кошке. Садизм!

Рассказывал Борис о поведении населения, о неумении вести подпольную работу („делаем ее так, как будто партия большевиков никогда не была в подполье. Так, по крайней мере, обстояло в Ворошиловграде“). Лучше всех, по общему мнению, проявили себя старики и подростки. Это – настоящие герои. Многие женщины жили с немцами и итальянцами, но в тоже время многие хорошенькие нарочно ходили замарашками, мазали грязью лица, чтобы не обращать на себя внимания немцев. Были предатели, и в то же время находились люди – беспартийные, комсомольцы, коммунисты – которым никто подпольной работы не поручал, но они вели ее, рискуя жизнью. Было довольно старост в селах, которые сохранили скот и имущество от грабежа, заявляя „ничего нет, все побито, вывезено“, сейчас они сеют полным ходом. В Ворошиловграде был какой-то пришлый комсомолец, он стал переводчиком и предупреждал людей о готовящихся арестах и прочем.

Заходил Шаров. Он – в танковом корпусе. Его перебрасывают на другой фронт, по пути зашел. Зашел разговор о бренности жизни на войне.

– Вот операция, продолжалась она ровно четыре минуты. Танкисты, веселый экипаж, сел в Т-34, пошел. Раздавил немецкую пушку, вторую, прошел через траншеи, подавил немцев, попал снаряд, загорелся, водитель привел обратно, уцелел только он, все остальные убиты.

Вчера вернулся из партизанского отряда Леша Коробов. Прилетел. Еще позавчера был под Киевом. Пробыл 50 дней в отряде Героя Советского Союза Ковпака. Проделал с ним рейд по 6 областям – 800 км. Рассказывает много, но и врет притом с три короба. Ковпака рисует, как батьку, дает очень колоритную фигуру. Басней надо считать, что за ним ходит стадо (сначала называл 7000 голов, потом 1500). Это же такая гиря! Но кое-что, видимо, не врет. Рассказывает, что немцы стали усиленно оберегать мосты. Партизаны обхаживали мост через реку Тетерев, Его защищали 2 батальона, 7 пушек, 40 станкачей. Пришлось выделить четыре батальона партизан, дать бой, отогнать немцев, и только после этого взорвать мост. Сам взрыв продолжался 5 часов, было мало толу и выбирали наиболее уязвимые места. Прав он, видимо, о связи. Отвратительная! Как-то отряд жестоко нуждался в снарядах и – особенно патронах. Усиленно просили по радио прислать. И вот приходит самолет, сбрасывает два огромных тюка. Нетерпение такое, что их не развязывают, а разрезают. Куча маленьких свертков, на каждом из них надпись „Подарок молодому партизану“. В свертке: несколько конвертов из срыва, бумага очень низкого качества, и плохенькие открытки с рисунками захудалых художников. И смех и грех! У партизан – прекрасные трофейные кожаные книжки, бельгийские конверты, итальянская бумага и т. п. Подарок – от какой-то московской бумажной фабрики. Ковпак взял несколько свертков, завязал в пакет, написал на нем: „Молодому Строкачу от старых партизан“ (Строкач – нач. украинского партизанского штаба) и послал первым самолетом.

В отряде широко рассказывают, как Ковпак принимался т. Сталиным. Беседа длилась долго, на прощание Сталин обнял и расцеловал его и проводил до выхода из Кремля. Этим все партизаны страшно гордятся.

Когда мы вели наступление в Донбассе, взяли Красноград, Павлоград, Харьков – в тылу у немцев началась страшная паника. Особенно драпали итальянцы и румыны. Они бросали оружие, гранаты, меняли их на продукты. Мальчишки обзавелись автоматами, парабеллумами. Но итальянцы страшно боялись немцев, хотя и те драпали. Подбегая к деревне, они спрашивали „Немцев нет?“ и – если нет – входили, есть – обходили.

Коробов, по его словам, участвовал в разведках и операциях. В одной разведке подошел километров на 15 к Киеву, хотел пройти туда, но „откровенно говоря в последнюю минуту стало боязно: 99 % за то, что поймают и повесят“.

Местком занят заявками на коллективный огород. Записался. Участок дали где-то в 30 км. по Савеловской дороге.

Ребята рассказывают, что фотографа Колли на фронте называют „орденопросец“. Из этого же жанра: в Московском военторге продают нашивки за ранения, плакат на стене – „ранения – 1 р.40 коп метр“.

30 марта.

На войне – полная тишь, на всех участках „бои местного значения“, „поиск разведчиков“, „огневые налеты“ и т. п. Немного активизировались англичане: за неделю совершили два крупных налета на Берлин и начали шевелиться в Тунисе. Вообще, надо думать, на островах и в Новом Свете о войне совсем понемногу помнят. Сегодня мы смотрели летний № (за 1942) американского журнала „Лайф“. Голые бабы, огромный снимок „танцы в воде в купальных костюмах“, бокс, виды, да 2–3 снимка самолетов. Вот показывать вместо ответа на вопросы о втором фронте…

В Москве – весна. Почти месяц стояла чудная погода, солнечная. Потом, с недельку назад, немного похолодало. А два последних дня непрерывно идет нудный, холодный, мелкий осенний дождь.

26-го мне предложили написать в № передовую об авиации Дальнего действия (несколько дивизий и полков переименовали в гвардейские, дали 13-ти мальчикам Героев, наградили остальных). Созвонился с Шевелевым, поехал посоветоваться. В особняке, как обычно, тихо. Зашли к нему в кабинет. 6 телефонов, небольшой стол, в углу – за ширмами и зеркальным шкафом – койка, буржуйка.

– Ты не смотри, Сан-Лазарь, тут у меня – как на Рудольфе.

Это было в день опубликования постановления о присвоении ему звания генерал-лейтенанта, и все его поздравляли. Звонили отовсюду. Он доволен страшно:

– Знаешь, Лазарь, если бы мне два года назад сказали, что я буду генерал-лейтенантом, – я бы послал куда подальше за насмешку.

– Знаешь, Марк, если бы мне два года назад сказали, что я буду сидеть в кресле, – я бы…

Посмеялись.

Занялись делом. Он много и с гордостью рассказывал о работе АДД.

– Не только по тылам. Нет, пожалуй, ни одной крупной операции, где бы мы не работали. И работаем крупно, массированно. В ВВС не всегда учитывают моральный фактор от силы удара: и на чужих и на своих. Когда идет много самолетов – они просто подымают свою пехоту от земли – вот, мол, дали ему, дожмем. И это – независимо от точности удара и произведенных разрушений. Ведь с переднего края результатов не видно. Так же и противник не знает, что у него делается в километре, но гром, взрывы, моторы, виз бомб делают свое громкое дело. А потом при массовости и поражений больше. Вот под Сталинградом немцы жаловались, что ни в одной лощине не могут спрятаться от бомб. Что же удивительного? Каждую ночь их утюжили по несколько сот самолетов, да мелкими бомбами. Ну ясно – везде попадет. В общем, на всех участках где мы наступаем и где… не наступаем – АДД работает.

– А потери у вас большие?

– Одна машина на 800 часов.

– Позволь, да это почти норма Гражданского ВФ в мирное время!

– Да, приближается. Урон от потери ориентировки исчисляется единицами, от нехватки горючего – тоже.

– Вам хорошо, у вас лучшие старые летчики.

– Ты не прав, это было раньше. Сейчас стариков много меньше, чем молодых. Часть убилась, часть отлеталась: моральный износ, нервы не выдерживают. Их места заняты молодыми. Но с ними работаем много. По приходе в часть он, прежде всего, направляется в школу повышения летной и штурманской квалификации, к Саше Белякову. Это – наш университет. Там он должен налетать на ДБ несколько десятков часов, в том числе – ночью и вслепую. Потом составляем экипаж и с экипажем он слетывается 40 часов. После этого даем ему легонькое задание. Знаешь, как кошка приучает котят охотиться, притаскивая им полузадавленного мышонка. В совершенно ясную ночь даем цель, недалеко, без сильного огня. Летит, бомбит… Возвращается гордый, как будто бомбил Берлин. Первый вылет! Все у него, конечно, значительно: и обстреляли, и линию фронта пересек, и бомб легли в цель… Нужды нет, что они рвались по оврагам: человек растет. Месяца через три даем ему уже посерьезнее дела, а через полгода его можно пускать на настоящие операции.

– А в некоторых общевойсковых дивизиях я такой тщательной шлифовки молодых не встречал.

– Видишь ли, у них потери больше, поэтому и с людьми возятся меньше.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю