Текст книги "Дневники 1932-1947 гг"
Автор книги: Лазарь Бронтман
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 49 страниц)
18 декабря
Вот и похоронили Валерия Чкалова. Это было страшно и неожиданно. 15 декабря около двух часов дня меня разбудил звонок Мартына.
– Правда, что с Чкаловым что-то случилось?
Я поднял Левку. Немедля позвонили на 22-ой завод. Подошел Громов, очень взволнованный:
– Что-то произошло. Вылетел и не сел. Байдуков вылетел на самолете искать.
Позвонили Белякову. Тоже горячий:
– Что-то случилось, а что – не знаю.
Через полчаса вернулся Байдук, обшарил все, ничего не нашел. Я звонил Кокки – его нет. Славка притих, испуганный.
В 8-20 мне позвонил Александров. Ему сообщили из «Скорой помощи», что Чкалов разбился и доставлен в Боткинскую. Немедленно позвонили Шимелиовичу, гл. врачу.
– Да, верно.
– В каком положении? Живой?
– Труп. Приезжайте.
Страшно. Вызвали машину, поехали туда.
Встретил растерянный главврач.
– Только что был Ворошилов. Пойдемте.
– Как произошло?
– Вылетел, ударился головой в кучу железного лома, перелом основания черепа.
– Смерть мгновенная?
– Да, во всяком случае, исчислялась минутами. Я позвонил Поскребышеву. Привезли проезжие.
Пошли во временный приемный покой. Мороз, ветер, 24о.
В комнате приема хирурга на кушетке, обставленной цветами, лежал Валерий. Тело закрыто простыней, голова обложена ватой. Руки сложены на груди под простыней.
Раны над правым глазом, он почти прикрыт ватой, ранена верхняя губа. Лицо опухло, неузнаваемо, чужое, проступила борода. Можно узнать только в профиль. Левка заплакал. Я с трудом сдерживался. Долго смотрели.
Вышли.
В 6 часов вечера я позвонил Байдуковой. Она уже знала, еле говорила.
– Каждую минуту забегают дети Валерия. Ждут обедать.
Позвонил Егор, позвал Левку ехать к Ольге Эразмовне. Лев ходил по комнате и дул на руки, волнуясь. Уехал. Приехал, рассказывал тяжкое. Собрались Байдук, Беляков, Локтионов, Громов. Вбежала лифтерша и сказала, что ей кто-то уже сообщил. Вошли.
Она бегает по комнате с Валерией.
– Где он, я хочу на него посмотреть!
Мечется и рыдает Игорь.
– Не верю, не верю!
Потом ушли. Игорь прибежал к Байдукову.
– Дядя Егор, так это правда? Неужели папы больше никогда не будет? Неужели он никогда не придет?
Байдукову позвонил Ворошилов.
– Напишите некролог. Душевный, хороший. Забудьте, что я буду его подписывать. Пишите так, как будто пойдет от Вашего имени.
Я позвонил героям, попросил приехать. В 8 часов вечера приехал Кокки и Ильюшин. Продиктовали статьи.
– Как ты думаешь, Володя?
– Я этот мотор знаю. Новый. Очень нежный, быстро отзывающийся на температуру. Зашел на посадку – на планировании переохладился. Дал газ, чтобы подтянуть на моторе – заглох. Машина тяжелая, утюг – никуда не спланируешь, высота малая. Вот и все ясно. Убежден. Да, потеряли Вальку.
Приехал Кренкель, очень расстроенный. Привез некролог за подписью полярников. Дали телеграмму Папанину в Кисловодск о том, что ставим его подпись. Он немедленно вызвал нас по телефону, продиктовал статейку.
Я позвонил Юмашеву. У Андрея – беда: у Марии Петровны открылся хбу,[57]57
ХБУ?
[Закрыть] она в санатории, дочь оперировали, началось воспаление брюшины, t =39,5°. Андрей мечется, сам не свой, дежурит в больнице: «Это страшно потерять дочь», но сразу приехал.
Ночью в 2 часа заехали Байдуков и Беляков – продиктовали подвал. Убитые.
Непрерывно звонки, вся Москва знает.
Пришло соболезнование ЦК и СНК, сообщение правительства. Дали три полосы. Кончаем в 9-10 утра.
На следующий день – тоже. Вчера – тоже.
Вчера я поехал возложить венок от «Правды». Привезли, установили. Долго смотрел в лицо. Торжественно, народ, чувствуется тяжелая скорбь. Как его все любили!
Игорь не пошел в Колонный зал.
– Не хочу видеть папу мертвым!
Это хорошо: он останется в его памяти живым.
Вчера был Супрун. Он – член правительственной комиссии по расследованию причин. Назначен лично за подписями Сталина (ЦК) и Молотова (СНК). Сидели двое суток. Картина рисуется так: испытывал новый истребитель Поликарпова. Взлетел, сделал два круга, зашел на посадку, сдал мотор. Гробанулся в 500 метрах от аэродрома. Валя видел, что бьется. Садил машину на крыло, чтобы амортизировать удар. V~200 км./ч. Огромной силой вырвало вместе с сиденьем, пролетел 25 метров с головой в железный лом. Пролом черепа, сдвинулось сердце, печень.
– Если бы земля – может быть остался бы жив, – говорит Супрун.
Взлетал отлично, садился уверенно, опробовал мотор и взмыл.
Вчера в карауле стоял Сталин, сегодня нес его урну. Он очень его любил. Брат Чкалова – Алексей – заехал ночью в редакцию, рассказывает, что Сталин у стены поздоровался со всеми родными, обнял и приласкал Игоря.
Вспоминаются некоторые встречи с Валерием.
Перед полетом на восток в 1936 году Валерия больше всего интересовали условия полета над Охотским морем. В Москве таких знатоков не было. И вдруг объявился летчик Иванов, который только что приехал из Хабаровска, привез «Форда», переделанного в гоночный автомобиль. Я сказал Чкалову, что вот, имеется специалист по полетам над Охотским морем.
– Кто? – заинтересовался Валя.
– Иванов.
– Какой, «Цыган»?
Он расхохотался и рассказал Байдуку:
– Ты знаешь, что это за птица. В гражданскую войну его послали бомбить белых. Он налетел на фабричный поселок, где был штаб. Сбросил бомбу, она попала в трубу, разворошила все к черту. Обломками было кругом все поковеркано. Так он, сукин сын, до сих пор уверяет, что целился именно в дыру трубы! Нет, не надо этого специалиста.
1939 год
27 января 1939 года
Долгая мучительная работа над книгой Кокки подошла к концу. Я закончил диктовку, машинистки перепечатку. Позавчера я отвез ее Володе. Он читал две ночи и сегодня правил.
Поправок было немного.
– Понравилось. Читаю и снова все переживаю.
Его страшно заинтересовали перспективы и предложения издательств. Он был чрезвычайно польщен популярностью еще не вышедшей книги.
– Хорошо, очень кстати, если она выйдет в Америке. Когда открывается выставка в Нью-Йорке?
– 30 апреля.
– Так. Значит можно вылетать 30-го же.
– Ты же пишешь 30 часов?
– Меньше.
– А штурмана подобрал?
– Гордиенко.
– Как?
– Так себе. Ему кажется, что много знает.
Он попросил меня изменить формулировку о реальности трансарктической связи, сделать так, что на ней настаивают полярники.
– Я считаю более реальным западный вариант. Иначе не разрешали бы. Елси бы я считал, что проще и практичнее лететь через полюс, то так бы и полетел.
Разговор зашел о «Седове». Я сказал, что собираюсь лететь. Он заинтересовался маршрутом, количеством кораблей.
– Сколько от Москвы?
– 3 200-3 500.
– Только то! А сколько туда надо доставить народа?
– 15. И обратно 15. Немного груза.
– Гм. берусь сегодня вылететь из Москвы на моей машине. Мальчиков посажу в зад. Вечером там сяду на прямую. Утром следующего дня буду здесь. Вот и вся экспедиция. И со своим бензином.
30 января
Сегодня я дежурил по отделу. По редакции дежурил Ушеренко. Ночью я зашел к нему: он разговаривал со Сталиным. Оказывается, Сталин обратил внимание на две телеграммы в Тассовском бюллетене и попросил их дать в газете. Дело было около 2 часов ночи. Хозяин говорил, очевидно, с дачи, комплекта у него под рукой не было. Яша искал – не то, искал – позвонил опять – не то. Наконец, нашел – то!
– А кавычки в заголовке оставить?
– Нет, можно без кавычек, – ответил Сталин.
Дали на видном месте на 5-й полосе, открыв полосу этим материалом. Звучит!
Звонил мне Шевелев.
– Ну ты летишь или нет? Оставлять тебе место или отдать другой газете? Претендентов много. Решай скорее! Место – одно на всех!
Ночью говорил с Ровинским и Ушеренко. Молчат.
11 февраля
Некоторые разговоры происшедшие за последние дни:
1) Звонит Водопьянов:
– Ты летишь?
– Собираюсь. На твоей машине.
– Что ж, машина хорошая.
– А как дальний вариант?
– Это с о. Рудольфа.
И сегодня в ГУСМП (гл. упр. сев. мор. пути)
– Миша, когда летите?
– Не летите – ты ведь тоже идешь! – а летим.
2) С Юмашевым:
– Как дела?
– Готовимся. Раньше всех грек подойдет.
– Меня возьмете?
– Только на стабилизаторе есть место.
3) С Байдуком:
– Слышал, что на «Седова» собираешься. Хорошее дело.
– Думаю. Вы же не возьмете?
– Нет. Тут еще теснее. На старой еще можно было подумать. А тут впритирку.
– Про наш дальний вариант знаешь?
– Слышал. Что ж, правильно. Какое там расстояние?
– ~3 500.
– По-моему, больше.
– Нет. Считай – 32 градуса.
– Да, верно. А запас?
– На 27 часов.
– Ну тогда хватит и запас есть. Без запаса лететь нельзя. Мало ли что понадобится: обойти чего-нибудь, обогнуть фронт.
– Ну, там выберем. Оттуда виднее.
– Еще бы, выше – лучше видно. А когда ты мне свои книги дашь?
– Лежат.
– То-то. И я заканчиваю книгу о Вальке. Могу дать отрывок Узнай. Больше писать ничего не могу. Некогда. Завтра к тебе с аэродрома заеду.
(не заехал)
4) С Федоровым:
– Я считаю, лететь незачем. Идут нормально. Все в порядке. Люди здоровы. Изменения по сравнению с «Фрамом» (корабль Амудсена – С.Р) уже ясны по первой половине пути. С остальной справятся.
5) Ночью у Ровинского:
– Лететь нам не к чему. Надо просто заполучить человека и все.
Обидно!
6) Вчера был Шейнин. Мы напечатали два его судебных очерка: «Дорожный случай» и «Унылое дело».
– Вдруг Вышинского вызвали к Молотову. В.М. спрашивает: «Вот т. Сталин интересуется: тут в „Правде“ были напечатаны рассказы про замечательную работу следователей. Почему вы их не отмечаете?»
Вышинский ответил: «Мы их премировали месячным окладом». – «Да нет, не то, надо представить к орденам» – «Слушаюсь».
Вышинский замешкался: на следующий день у Молотова напомнили. Замечательно!
12 февраля
Несколько воспоминаний о Чкалове.
1) Пришел я прошлым летом к нему на дачу. Вечер. Валерий сидит на террасе. За столом – Менделевич с женой. Валерий обрадовался:
– Вот, знакомьтесь: Это Лева Бронтман. Летал на Северный полюс. Журналист, с редким характером. Остальные все переметнулись к новым героям. А вот он, да еще Левка Хват держаться, не забывают старых друзей. Садись, Лева! Пиво будешь пить? Лелик, дай стакан!
– Что ты Лазаря Константиновича Левой зовешь? – вмешалась Ольга Эразмовна.
– Для меня он Лева.
2) За неделю до отлета на Полюс я ехал вместе с Валерием в машине домой. Он внимательно слушал мой рассказ, расспрашивал о машинах. Затем сказал:
– Жалко мне тебя. Разобьешься, погибнешь.
– Почему?
– Да сесть там нельзя. Уверен. Я ж эти машины знаю. Думаешь – только на истребителях летал? Чкалов на всем летал. Я тебе больше скажу: в Забайкалье (? Л.Б.) я на этих машинах пикировал. У всех глаза на прическу полезли, когда увидели (он засмеялся). А сесть там негде. Разобьетесь. Я знаю, на чем надо лететь.
– На чем?
– На «ТБ-3» надо планеролеты на буксире тащить. Больше, можно со всем барахлом. Они там отцепятся и сядут легко. А так – гроб.
– Брось, Валя! Я еще с тобой полетаю.
Он рассмеялся, обнял меня:
– Ну, счастливо. Ни пуха, ни пера!
По возвращению из экспедиции я ему напомнил об этом разговоре. Он смутился:
– Я ж шутил тогда.
3) Во вторую годовщину полета по Сталинскому маршруту я послал ему приветственную телеграмму. Он был очень растроган:
– Только ты, да Левка вспомнили. Вот спасибо, ребята!
– Валя, пошли телеграмму Фетинье Андреевне.
– Пошли сам, я замотаюсь. Вот обрадуется старушка. Ты знаешь, она нам в Америку поздравление прислала.
4) В 1937 году летом я встречал на границе Чкаловскую тройку, возвращающуюся их Америки. Вечером с начальником заставы выехали на пограничный разъезд Колосово. Вышли на перрон. Тихо. В 40 шагах – арка, граница. Пограничники по привычке разговаривают тихо, огонек папиросы прикрывают горстью.
Вот далеко послышались шумы поезда. Через несколько минут он уже подкати к платформе. В ярко освещенном окне видны ребята. Чкалов, перегнувшись, рассматривает темный перрон. И вдруг – закричал:
– Бронтман, черт! – это были его первые слова.
Бросились в вагон, расцеловались с ним, с Байдуком, с Беляковым поздоровались. Через несколько минут были в Минске. Митинг, встречи. За Минском Валерий утащил меня в свое купе и начал расспрашивать о Москве, о редакции, о приятелях. Интересовался подробностями нашей экспедиции.
5) Накануне октябрьской годовщины 1938 я позвонил ему домой по поводу какой-то статьи. Он разговаривал очень сурово:
– Ты что такой мрачный?
– А ну вас к черту. Вам Чкалов нужен только как автор. А так – он пустышка. Даже заходить перестали.
– Да ты дома совсем не бываешь!
– Для друзей я всегда дома. И хотя сам сейчас не пью, а водку и коньяк держу. Погоди, понадобится вам еще Чкалов.
Еле помирились.
– Но так и знай: не зайдешь – до свидания!
6) После встреч со Сталиным он ходил торжественный, какой-то посветлевший.
– Ты знаешь, какой это человек!
Как-то я был у него на даче. Валерий ходил скучный.
– Вот сижу, думаю товарищу Сталину (он всегда говорил «товарищ Сталин») письмо написать. Короткое, в несколько слов: «В будущем году нам молодежь будет учить не на чем». Он поможет.
7) С год назад сидели у меня, пили. Я с Левкой вспрыскивали квартиру. Были с женами Чкалов, Байдуков, еще кто-то. Валерий основательно выпил. Увидел мой портсигар с инкрустацией из кости. Достал перочинный нож, раскрыл, начал отковыривать. Сам искоса посматривал на меня. Я молчу. Отковырнул. Молчу.
Полез целоваться:
– Молодец! Выдержка летная!
Начал танцевать с Зиной. Крутанул так, что оторвал доску у письменного стола. Долго огорчался. Затем начал хвалить Зину:
– Заме-чательная у тебя жена. Заме-чательная просто. Ты ее береги. Смотри у меня!
Потом захотел музыки. Пианино стояло в столовой. Там спал Славка. Осторожно, чтоб не будить, Валерий один вытащил пианино в соседнюю комнату и довольно улыбался, когда его хвалили за силу.
– Я в молодости и не такие вещи таскал.
8) Несколько раз мы с ним собирались на охоту слетать на самолете:
– Обязательно полетим!
Но каждый раз не удавалось.
9) Позвонил я ему:
– Валерий, надо выступить у нас в доме культуры. Собрались рабочие.
– Хорошо. Хоть занят, но сейчас приеду.
И замечательно рассказал о пребывании в Америке.
– Валя, что ж ты об этом не напишешь!
– Руки не доходят.
10) Встретились на футболе на «Динамо». Отозвал в сторону:
– Ну, как будто с полетом вокруг шарика выходит. Обещают помочь.
Через неделю мрачный:
– Нет машины. Не успеют в этом году. Вот беда!
11) На каком-то торжественном собрании сидим в комнатке, курим. Валерий, Егор и я.
– Егор, к вам на завод просится Головин. – (я)
– А я уже Юмашева взял.
Валерий встрепенулся:
– Зря, лучше бы Головина. Хороший летчик, молодой, летает хорошо и летать хочет. А это – большое дело.
12) На вечере в Доме актера. Зашли с Валерием в уборную. Там отхаживались с каким-то упившимся. Валерий сразу всех разогнал:
– Пустите! Дайте мокрую салфетку.
Тот буйствовал…
– Как его зовут? – спросил Чкалов.
– Александр Георгиевич.
– Слушай, Саша, ну перестань, – начал он его уговаривать. Через минуту тот утих. Валя долго еще за ним ухаживал.
13) Во время подготовки к полету по Сталинскому маршруту я как-то (1936) приехал в Щелково ночью, около 12. Чкалов не спал. Посидели, поговорили. Потом я подошел к кровати Байдукова и разбудил его по какому-то поводу. Валерий обиделся на меня страшно и помнил этот случай не меньше года.
– Что ж ты человеку отдохнуть не дал!
Через час я собрался уходить Валя вышел меня провожать.
– Пойду на аэродром.
– Спи лучше, скоро летать.
– Нет, надо посмотреть – как машину готовят. Может, что помочь требуется.
14) За неделю до старта на восток (1936) мы дали его портрет на первой полосе. В тот же день я встретил его на заводе № 39.
Ярый:
– Вы что меня позорить вздумали? Кому это нужно? Думаете купить?
Потом отошел. Попросил прислать номер.
15) Очень перед этим полетом интересовался моими наблюдениями по экспедиции «Садко». Особенно по ЗФИ (кстати, перед отлетом Н-209 Виктор Левченко тоже усиленно выспрашивал у меня об условиях посадки на о. Рудольфе, просил вычертить план острова, условия посадки около зимовки, если купол закрыт туманом). Просил книги по Северу привезти.
16) О Леваневском он рассказывал с грустью. Основной причиной считал штопор.
– Ему надо было обратно, к папанинской зимовке двигать.
Вместе с ним написали статью о причинах гибели «Н-209» (см. в папках). Потом она ему не понравилась Орал на меня. Малa!
17) Очень любил и болел за автодело. На даче:
– Ты займись им. Я к тебе ребят направлю. Надо помоюсь и разнести всех, кто мешает.
12 февраля
Вспоминается одна встреча с Ворошиловым.
Я был на заводе № 1, когда неожиданно приехал Клим Ефремович. Он пошел по цехам. Я с ним. Ворошилов внимательно осматривал самолеты, примерялся, спрашивал – удобно ли сидеть в задней кабине, удобно ли стрелять, выяснилось, что неудобно.
Директор завода решил показать работу бомбосбрасывателей. Залез в кабину, крутанул, бомбы не сбросились.
Ворошилов засмеялся.
12 февраля
Пора, пока не забыл подробности, записать встречу нашей экспедиции 25 июня 1937 года на центральном аэродроме. Прилетели, вылезли. Отвезли нас на автомобилях. Расцеловались с женами. Позвали на другую трибуну.
Поднимаюсь – Буденный:
– А, здорово!
Расцеловались. Вряд ли он меня помнил. Но ничего.
Шмидт построил всех в очередь. Мы продвигались вперед. Там стояли Сталин, Ворошилов, Молотов, Хрущев. Шмидт всех рекомендовал. Подошла моя очередь.
– Тов. Бронтман, спец. корреспондент «Правды».
Сталин пожал мне руку, очень внимательно, серьезными, проникающими глазами посмотрел и расцеловался. Дальше сразу я попал в объятия Ворошилова.
Шмидт начал: «Спец. корреспондент „Правды“ товарищ…»
– А, товарищ Бронтман, – весело сказал Ворошилов.
– Здравствуйте!
Расцеловались. Калинин и Хрущев сердечно поздоровались.
Последним шел в очереди штурман Рубинштейн. Он носил тогда бороду.
– Бородой начали и бородой кончили, – рассмеялся Ворошилов (намек на Шмидта? С.Р.)
Сталин и другие оживленно разговаривали. Вдруг Сталин заметил в толпе какого-то конструктора.
– Почему он не на трибуне. Надо позвать.
Потом Сталин взял на руки сына штурмана А. Волкова, снимался с ним.
Когда вручали ордена, М.И. Калинин поздравил меня:
– Поздравляю вас, тов. Бронтман!
А потом, когда официальная часть закончилась, мы с ним еще немного поговорили.
– Растет семья орденоносцев «Правды», Михаил Иванович.
– Да. Это очень хорошо. Очень я люблю «Правду», хотя по положению должен больше любить «Известия». Вот и Вы тут сейчас не только пишите, как обычно, а сами – участник торжества. Желаю Вам второго ордена.
21 февраля
Сегодня весь вечер сидел у Кокки. Был у него Корзинщиков с женой, гоняли пульку. Володю то и дело отрывали к телефону: звонили из СНК РСФСР. Он горячился, кричал в трубку: «Как вы можете, я же с Молотовым договорился и Вяч. Мих. обещал дать 400 тыс. на электростанцию!»
Это – всё депутатские дела. Он переживает за них, бьется. Сегодня рад: добыл деньги на электростанцию, канализацию Керчи, водопровод, трамвай, еще что-то.
– Недавно был я у Молотова. Говорю: так и так, нет денег на электростанцию. «Позвольте, – отвечает В.М., – вы же мне в прошлом году говорили, что деньги есть, а нет маршалов?» Вот память! Ну, объяснил, что не успели их использовать – их и забрали.
– Потом стали мы с ним говорить о тамошней станции. Я говорю: «Безобразие, ее мазутом топят. Это же варварство, расхищение народных средств». Потом про мульты[58]58
Мульты?
[Закрыть] заговорил. Молотов смеется: «Вон какие вещи начали знать!» – «Ну как же, В.М., приходится».
– А через пару дней прихожу к Ворошилову, чего-то ему рассказываю и мельком заметил: я об этом Молотову докладывал. Ворошилов смеется: «Да, он нам рассказывал».
Много говорили о всяких планах.
– Я все-таки думаю, что мой вариант пути самый удобный и эффективный. И кроме того он сухопутнее других, а это в дальнем регулярном сообщении очень важно.
– Что ты смотришь на меня жалобными глазами. Не возьму. Вообще ваш век кончился. Это последние корабли доживают свой век, сейчас все больше идут одноместные, двухместные. Тут повара, буфетчика, журналиста не возьмешь. Иди, Лазарь, по морским делам.
Я сказал, что собираюсь поднять два дела – батисферу и экспедицию к Юному полюсу. Ко второму делу он отнесся очень скептически, а первым сильно заинтересовался.
– Это – настоящее дело. А как, а что?
– Счастливец вы, – сказала Валентина Андреевна, – каких чудищ увидите.
– Вот только трудно рассчитать конструкцию.
– Не думаю, – сказал Володя – кислородное питание – ерундовое дело, быстро можно сделать. Стенки, чтобы не раздавило – тоже технически мы в силах. Это дело реальное. Молодец, держись.
Сообщил ему о письмах, требующих запретить знатным людям испытывать машины. Он заволновался неподдельно:
– Это неправильно. Мы накопили огромный опыт. Полет на серийных машинах безопасен и необходим нам в качестве тренажа. Полет на опытных опасен, конечно, но для нас – менее опасен, чем для других. С нами меньше может приключиться в воздухе. Ну, соотношение – примерно – 30 к 70. Лишить нас серийных полетов – это значит выбить из формы, снизить квалификацию, заставить застыть.
Деньги мы получаем за серию, но это ерунда. Мне вон сколько раз предлагали с сохранением среднего занять пост директора и прочее. Нет, ты меня расстроил, неприятный осадок.
27 февраля
Сегодня утром, в 11 часов, мне позвонили о том, что умерла Крупская. Лишь вчера мы отмечали ее 70-ти летие. 23-го Железнов договорился с ней о моем приеме – я должен был написать «В гостях у Крупской». Она отнекивалась:
– Не люблю я юбилеев.
Приехал в редакцию – позвонил Тюркину. Он рассказал, что 24-го в Архангельском она почувствовала себя плохо. Ее привезли в Кремлевку, 25-го она была без сознания. 26-го пришла в себя, говорила о политпросветработе, собиралась написать в «Правду» статью о воспитании молодежи. Говорила врачам:
– Уж как вы хотите, а на съезд я обязательно поеду!
Я составил план, договорился с Ровинским – две полосы.
Позвонил Жемчужиной:
– Твердо не обещаю. Слишком свежа еще рана.
Но написала.
Позвонил Бадаеву:
– Хорошо, Сколько? Попробую.
И несколько раз потом звонил – подошла ли?
Позвонил Кржижановскому. Он всю ночь провел около нее. Говорил измученным голосом:
– Не могу…. Вы же должны понять меня… Такое несчастье… Для «Правды»… Ну хорошо, это мой долг… Если справлюсь с собой, напишу.
И написал очень тепло.
Пришла делегация старых большевиков. Живая история партии. Принесли короткую заметку со многими подписями. Долго расшифровывали фамилии. Возглавляли делегацию НарКомХим могучая двухорденная Швейцер и….
– Это – такой-то. Фамилия? А это разве не фамилия? Ах, да, это партийная кличка. Нет, фамилии его не знаем. Имени, отчества тоже не знаем.
Потом всю ночь звонили, присоединяли подписи. Старый большевик Моисеев, на квартире которого Ленин и Крупская жили в Женеве, Пискунова – ведшая с Крупской шифрованную переписку и другие.
Кончили в 7 утра.
10 марта
Сегодня открылся XVIII съезд ВКП(б). Я дежурил по отделу и по считке. Мобилизовали еще 15 человек на это дело. Доклад Сталина был сдан в набор очень быстро, примерно через час-полтора после окончания его выступления на съезде.
Часиков в 8 утра мы начали считывать по полосам с оригиналом и ТАССом. И несмотря на усиленную корректуру, нашли довольно много ошибок и опечаток. Затем считывали в машинных оттисках. Моя полоса – первая – зажглась в 10–40. Окончили номер в 11–40 дня. Итого разбирали 24 часа без перерыва.
В ночных разговорах вспомнили интересный факт, облетевший в свое время всю летную Москву.
Во время Дня авиации в Тушино в 1936 году летчик А.Алексеев решил блеснуть. Он вошел в штопор, с тем, чтобы из последнего витка сесть, не выходя из штопора. Маленькая неточность (он потом объяснял мне, что нога соскользнула с педали) и самолет вмазал в реку. Машина была разбита.
Алексеева вытащили Он сразу подошел к стоявшим на трибуне Сталину и Ворошилову (которые с явным волнением и тревогой следили за этим происшествием) и четко доложил под козырек:
– Товарищ народный комиссар, летчик Алексеев разбил машину по собственной вине.
Сталин прервал его, сказал, что тут вины особой нет, что летчик знал о том, что за его полетом следят видные люди, и волновался. В общем, успокоил.
Через некоторое время кто-то из осоавиахимовских деятелей докладывал т. Сталину о разных делах. Сталин вдруг спросил:
– А что поделывает тот летчик, помните, который упал в реку?
– Алексеев? Летает.
– Передайте ему мой привет.
Осоавиахимовские чинуши решили перестраховаться и показать бдительность:
– Но он, тов. Сталин, сын торговца (или кулака)
Сталин нахмурился:
– Ах, так? Тогда передайте горячий (или сердечный) привет!
11 марта
Сегодня давали отклики на доклад Сталина. Мобилизовали писателей. Написали они плохо, не умеют писать для газеты. И знают это, но скрывают.
Л. Никулин был в Промакадемии им. Сталина.
– А, – говорю ему, – у советской интеллигенции…
Он вдруг вскинулся.
– Ух, хорошо, что Вы мне напомнили. Я забыл об этом указать.
И добавил затем смущенно:
– Знаете, не блестяще получилось. Тематика незнакомая: промышленность. Я ее не знаю.
Конст. Финн[59]59
Финн Константин Яковлевич [псевдоним Хальфина, 1904 —] беллетрист и драматург. Р. в Москве, в семье служащего. Учился в реальном училище. Работал в полтавской газете «Губернские известия» в качестве репортера. Печатается с 1927.
Ранние произведения Ф. носят на себе отчетливые следы влияния Чехова. В отличие от дореволюционных писателей Ф. останавливается не только на изображении гнетущего прошлого, но гл. обр. на противоречии и столкновении старых общественных форм и отношений с новыми, возникающими в социалистическую эпоху.
В одном из своих первых больших произведений («Третья скорость», 1930) Ф. разрабатывает тему коллективизации сельского хозяйства. Борьба партии с кулачеством, противодействие отсталой части крестьян механизации, организации посевной кампании и т. д. и т. д. – вот ряд конкретных вопросов, затронутых в этой повести. Строительству завода, выковыванию психологии нового человека в процессе творческого труда посвящено другое произведение Ф. («Большие дни», 1933). Типичны для творчества Ф. такие рассказы, как «Окраина» (переделан в одноименный сценарий), «Вторая ступень», «Семейная история», в к-рых изображена дореволюционная провинциальная глушь, безрадостное существование обитателей далеких окраин. Реалистический характер прозы Ф. сочетается у него с пристрастием к гротеску, к сатирической гиперболе.
Финн известен также как драматург, как автор комедий. Первая из них «Вздор» (пост. в театре им. МОСПС в 1934–1935) и следующая «Свидание» (пост. в б. МХАТ втором в 1935) посвящены борьбе с пережитками капитализма в сознании людей нашего времени, борьбе со «вздорными» представлениями о жизни, любви и ревности, к-рые еще живут в сознании многих интеллигентов, противопоставляющих свое индивидуалистическое «я» «миру», «толпе».
В «Большой семье» (пост. театром Сатиры в 1936–1937) Ф. продолжает разрабатывать излюбленную им тему любви и дружбы, а также проблему взаимоотношения «отцов и детей» в нашу социалистическую эпоху. Взаимная помощь советских людей друг другу соединяет их в единую семью – таков замысел пьесы. В своей последней пьесе «Сыновья» (пост. театром им. МОСПС в 1937–1938) Ф. варьирует ту же тему, останавливаясь на героической работе «сыновей» – молодого летчика и авиаконструктора и на отношениях их с «отцами». Искусственность психологического конфликта, положенного в основу пьесы, штампованность отдельных образов, – все это делает пьесу мало удачной.
Особенностями драматургических произведений Ф. является прежде всего, так же как и в прозе, ярко выраженная гротескная струя, а также занимательная интрига, игра острыми комедийными ситуациями, живой, выразительный диалог.
Библиография: I. Мой друг. Повести и рассказы, изд. «Земля и Фабрика», М. – Л., 1930; Колхоз «Заря», Сборник рассказов, изд. «Земля и Фабрика», М. – Л., 1930 (в серии: «Массовая библиотека ЗиФ»); Третья скорость, Роман, изд. «Земля и Фабрика», М. – Л., 1930; Семья. Рассказы, изд. «Огонек», М., 1931 (в серии: Библиотека «Огонек», № 583); Большие дни. Повесть, Моск. т-во писателей, М., 1933; Окраина. Рассказы, ГИХЛ, М., 1933; Семейная история. Рассказы, Моск. т-во писателей, М., 1933; Василиса. Рассказы, изд. «Молодая гвардия», М., 1934; Свидание. Комедия в 3 актах, 8 картинах. Гослитиздат, М., 1935; Избранные рассказы, Гослитиздат, М., 1935; Большая семья. Комедия в 3 актах, 6 картинах, изд. «Искусство». М. – Л., 1937.
http://feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/leb/leb-7331.htm
[Закрыть] позвонил Лежневу[60]60
Лежнев А. [1893 —] (псевдоним Абрама Захаровича Горелика) критик, один из теоретиков лит-ой группы «Перевал» (см.). Примыкал к социал-демократам меньшевикам.
Воззрения Л. на литературу и искусство целиком исходят из меньшевистско-ликвидаторской политики Троцкого – Воронского (см.) в отношении пролетарской культуры, в частности искусства и лит-ры. Эстетические и литературоведческие взгляды Л. эклектичны и в основе своей идеалистичны, поскольку они определены старыми буржуазными (Кант, Шопенгауэр, Бергсон) положениями о бессознательном, интуитивном, иррациональном характере художественного творчества. Эти установки приводят Л. к крайне реакционным выводам: ратуя за бестенденциозное искусство, за «моцартианство», против «сальеризма», «огромной волной» накатившего на современное искусство и «одно время совсем было его затопившего», Л. призывает советских писателей к возможно большей «искренности». Последняя для Л. – «не моральная, а художественная проблема». Лозунгом «искренности» Л. заранее оправдывает всякое контрреволюционное произведение, лишь бы оно было «искренним».
Повторяя Воровского, Л. ставит перед писателями как центральную проблему – «проблему видения», понимая последнее не в духе диалектических материалистов как познание объективной действительности для ее преобразования, а в духе иррационалистического интуитивизма. Выступая будто бы против схематизма лефовской фактографии, Л. на деле яростно борется лишь с пролетарским революционным искусством, которому он в целом бросает обвинение в «сальеризме», лефовщине и пр. Пропагандируя «эстетическую культуру» для писателя, Лежнев включает в это понятие развитие у художника свойств «наблюдательности», уменья слышать разговорную речь, «ощущения слова», но не обязывает писателя иметь определенное мировоззрение. Л. не видит опасности на фронте литературы и искусства в развитии необуржуазных и кулацких тенденций, в обволакивании этими идеями молодых ростков пролетарской литературы. Л., ограничивая проблему утверждениями о необходимости борьбы с приспособленчеством, с халтурой («У нас начинает образовываться тип получателей гонораров, а это куда хуже всякой явной правой опасности»), явно смазывает тем самым необходимость борьбы с враждебной идеологией.
Как и Воронский, Горбов и др. идейные вдохновители «перевальства», Л. совершенно не понял пролетарского лит-ого движения, относясь к нему, как к агитке, как к «искусству», «цена которому медный пятак». Свысока третируя пролетарское творчество, Лежнев делает ставку на индивидуальное мастерство в ущерб классовой идеологии пролетариата и общественной роли лит-ры. Чревычайно характерна защита Лежневым правых тенденций в пролетарской лит-ре.
Лежнев известен как «теоретик» лозунга «нового гуманизма», с которым выступил «Перевал» в 1929–1930. В период обостреннейшей классовой борьбы этот лозунг объективно выражал сопротивление буржуазных элементов города и деревни развернутому социалистическому наступлению рабочего класса.
Защищая в своих теоретических и полемических статьях реакционные тенденции современной литературы, Л. неустанно борется с воинствующей марксистской критикой. В этом плане чрезвычайно характерны памфлетные (порою спускающиеся до пасквиля) выступления Л. в сборнике «Разговор в сердцах».
Библиография: I. Вопросы литературы и критики, изд. «Круг», М., 1926; Современники, Литературно-критические очерки, изд. «Круг», М., 1927; Литературные будни, изд. «Федерация», М., 1929; Русская литература за десять лет, в книге: Лежнев А. и Горбов Д., Литература революционного десятилетия, 1917–1927, изд. «Пролетарий», Харьков, 1929; Разговор в сердцах, «Федерация», М., 1930; Предисловие к сб. «Ровесники» и статьи в журнале «Новый мир».
II. Ермилов В., Гармонический обыватель, «На литературном посту», 1929, XI–XII; Лузгин Мих., Ответ Лежневу, «На литературном посту», 1929, X; Сельвинский И., Письмо в редакцию, «Литературная газета», 1929, № 20; Якубовский Г., Три критика, «Литературная газета», 1929, № 9; Бочачер М., Гальванизированная воронщина, «Печать и революция», 1930, № 3; Его же, Сердце-победитель, там же, 1930, № 4; Гельфанд М. и Зонин А., К дискуссии о творческом методе, там же, 1930, № 4; Против буржуазного либерализма в художественной литературе (дискуссия о «Перевале»), изд. Комакадемии, М., 1931.
III. Мандельштам Р. С., Художественная литература в оценке русской марксистской критики, ред. Н. К. Пиксанова, изд. 4-е, Гиз, М. – Л., 1928; Писатели современной эпохи, т. I, ред. Б. П. Козьмина, изд. ГАХН М., 1928.
[Закрыть] и спросил, нельзя ли отдать свой опус прямо Железнову.
– Почему?
– Да Вам чтение не доставит удовольствия.
И верно. Он был на «Красном пролетарии» – инициаторе предсъездовского соревнования, а никаких мыслей выразить не мог. ТАСС дал лучше.
