Текст книги "Дневники 1932-1947 гг"

Автор книги: Лазарь Бронтман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 49 страниц)

– Все это хорошо. И, все же, нет главного. А главная задача писателей, генеральная задача – это борьба с низкопоклонством перед заграницей.

И в течение получаса т. Сталин развивал эту мысль (между прочим, впервые он ее высказал на приеме папанинцев в 1838 г). Он обрисовал исторические корни. Петр I, несмотря на то, что выл выдающимся деятелем, и многое сделал для России, но не доверял способностям русских. Он наводнил Россию немцами, отсюда пошло низкопоклонство перед немцами. Следующая волна – это начало 19 века. Русские разбили наголову Наполеона, который считался непобедимым, завоевал всю Европу, завоевать хотел весь мир. А, все-таки, пошло низкопоклонство перед французами.

Сейчас мы разбили немцев, спасли всю цивилизацию Европы, справились с противником, перед которым трепетал весь мир. В этой войне советский человек показал, что он на три головы выше других. А, между тем, наблюдается низкопоклонство перед англосаксами. У военных этого уже нет, а среди интеллигенции – сильно развито это чувство. Вот Клюева. Сделала великое изобретение. А из-за низкопоклонства сама отдала в руки американцев, и они его присвоили. Вот вам и тема для литературы, острая, очень нужная.

– Какая тема для пьесы! – воскликнул Симонов. (Борис говорит, что он и подумать не успел, как Симонов поставил заявочный столб)

– Сколько тут драматических моментов, – подхватил Шолохов.

Беседа продолжалась в очень дружелюбном духе, очень непринужденно и просто.

Сталин спросил: «А что делает Тихонов?» Фадеев ответил, что пишет, переводит. Сталин сказал, что это очень хорошо: сильному человеку встряска полезна и он начинает лучше работать. Затем он спросил, над чем работает Ванда Василевская? Фадеев ответил.

– А вам нравятся ее последние вещи? – поинтересовался Сталин.

Фадеев ответил, что не очень.

– А мне нравятся, – сказал Сталин, но таким тоном, что они почувствовали, что он просто высказывает свое личное мнение.

– Ну, какие еще вопросы? – опять спросил Сталин.

Симонов попросил увеличить объем «Нового Мира». Сталин сказал, что бумаги не жалко, но есть ли в журнале хорошие вещи. Вообще, журналы за последнее время стали лучше. Симонов заявил, что есть и он, как редактор, обещает улучшить журнал. Сталин согласился увеличить объем.

Фадеев сказал, что в Союзе есть еврейская секция. Есть отделения в Киеве, Минске. А журнала нет, был до войны, а сейчас нет. И сейчас еврейским писателям негде печататься.

– А почему не пишут на русском языке? – задал вопрос Сталин.

Фадеев ответил, что большинство еврейских писателей пишут на русском. Но есть старики писатели – Перец Маркиш, Фефер – которые пишут на еврейском.

– Это правильно, – сказал Сталин. – Им надо печататься. Но для журнала не хватит вещей. А надо выпускать альманах – пусть там печатают свои произведения. (Борис говорит, что еврейские писатели после этого известия прямо ликуют).

На этом беседа закончилась. Продолжалась она 1 час 10 минут.

27 мая.

Встретил в Кремлевке Б.И. Россинского.

– Ты зачем сюда? Больше дела – и врачи не нужны. Я всем интересуюсь, даже астрономией и медициной. Поэтому – и к врачам не обращался. И ты не ходи.

Вышел из поликлиники и на стоянке столкнулся с Кокки, Ильюшиным, и бывшими с ними Максимом Максимовичем Литвиновым и Яковом Захаровичем Сурицем (наш полпред в Бразилии). Все в штатском. Ильюшин, кажется, еще ниже, чем обычно, дипломаты – седые, пожалуй, даже важные. Поздоровались.

– Ты что нас забыл совсем, – попенял Ильюшин.

– Да вот все хочу посмотреть твою новую машину.

– Едем сейчас, – предложил он. – Немедля. Садись с Володей.

Поехали. Володя за рулем своего «Бьюика», Ильюшин ведет свою машину, с ним же дипломаты. Володя гонит – «надо чехлы снять с кресел, пока старики тянутся». От Кремлевки до аэродрома – за 5 минут! Шофер он чудесный, расчет точнейший, реакция мгновенная. На спидометре – 80-100. Обгоняет впритык. На баранке – одна рука. У переезда к ул. Расковой внезапно выскочил и завернул грузовик. Я думал – в машину. Володя так спокойно про себя говорит: «Ну, и куда? Сюда что ли?» – и на всем скаку свернул вправо по бровке тротуара.

– Да, знаешь, – сказал он между прочим, – Я позавчера горел на этом хреновом «Забеле». Летим, вдруг Павел (брат) говорит: «Горим!» «Где?» (Он рассказывает так, как будто в полет просто из любопытства поинтересовался где горит. Впрочем, он настолько спокоен и привычен в воздухе, что психологически, видимо, так и было). Смотрю – из правого мотора так и хлещет пламя. Ну, начали тушить пожар – раз горит, надо потушить. Погасили в воздухе, а мотор-то не хочет работать. И так его, и сяк – нет. Плюхнулись в Саранске.

– Никуда сегодня не летишь?

– Да особенно и некуда. Сегодня пару полетов сделаю, а вот завтра надо смотаться в Астрахань на денек.

Приехали. В стороне от кольцевой дорожки, на площадке у ангара стоит громадная четырехмоторная машина – «Ил-18». Это и есть – оно. Я помню, как зимой прошлого года я ночью как-то ехал от Кокки и у Академии нам перегородил дорогу фюзеляж – его везли на аэродром. Он был в два раза шире шоссе, и мой шофер все уверял меня, что это дирижабль. Так он и выглядел действительно.

Светлозолотистая металлическая обшивка. Могучие моторы (Швецова, по 200 л.с., новые. «Ресурс у них маловат – 25 часов, я из них выжал 40, хорошие, не хуже американских», – говорит Володя.)

Высокие, убирающиеся ноги, далеко выдающаяся летная рубка.

По высокой стремянке (на 2 этажа) влезли в пилотский отсек, так как у двери в пассажирскую кабину работали. Вскоре приехали и дипломаты. Кабина театральный зал. 66 мест. По 5 кресел в ряд и бесконечные ряды. Кресла удобные, откидные, с движущимися подголовниками. Трубки люминесцирующего света вдоль бортов и плоские тюльпаны в центре. Трубы кондиционного воздуха. Полки для ручных вещей, карманы на креслах для мелочи. Багаж – в пузо машины. Три уборных. Буфет. Просторно, воздуха – полно. Обогрев. Ковры на полу. Приятная обшивка. Радиола. Светящиеся указатели. Громкоговоритель от пилота.

Две радиостанции (рубка между пассажирами и пилотом). С особым удовольствием Кокки показал мне пилотскую рубку. Великолепный обзор. Два управления. Автопилот. Телефон.

– Да ты сядь, погляди, как удобно.

Я сел в кресло и сразу захотелось нажать педали и подвигать рычажки. Приборов, ручек, стрелок – без числа.

– И ты их все знаешь? – пошутил я. – Какой ты умный!

– А ты думал?!

Все сделано культурно, чистенько, аккуратно.

– Можно с такой машиной выходить в люди? – спросил я Литвинова.

– Не стыдно куда угодно прилететь, – ответил он. – Тут мы догнали Америку.

Ильюшин рассказал, что у него разработано 4 варианта этого самолета: на 66 мест, спальный – на дальние расстояния – на 32 места, салон и еще какой-то, кажется, на 12 мест.

– Высота? – спросил Суриц.

– 10 000 метров. Кабина герметичная. Но, на всякий случай, будет и индивидуальное кислородное питание – баллоны под креслом.

– Скорость?

– рейсовая – 400 км/ч. На высоте 300–450 км/ч. На 7500 (после того, как поставят нагнетатели) – 500 км/ч. Владимир Константинович ходил в Ленинград и обратно за 3 часа. Вот думаем поставить ее на линию Москва – Сочи. Путь туда займет 3.5 часа, а сейчас на «Дугласе»– 5 ч. 50 минут.

– Добавьте к этому, – сказал Кокки, – что она дешевле летает, чем «Дуглас», берет на человека меньше бензина. Спокойнее в полете. В Аэрофлоте стонут: дайте нам ее скорее на Ленинград, и мы снизим цену до железнодорожного билета.

– Радиус с полной нагрузкой? – спросил я.

– 3000 км.

– То есть: все средние расстояния?

– Вполне, – улыбнулся Кокки.

Суриц только что прилетел из Бразилии. Он летел через океан на одном самолете (кажется, «Консолидейтед»), через Европу до Хельсинки – на другом, и оттуда – на третьем – на «Дугласе». Он говорит, что «Ил-18» вполне с ними равняется и даже лучше.

Обратно повез меня Ильюшин. Ехали вместе с дипломатами. Ильюшин сказал, что хочет написать об этом самолете сам в «Правду». Я одобрил, он обещал в ближайшие дни завести к Поспелову статью. Суриц расспрашивал меня что стоит посмотреть в театрах. Я порекомендовал «Глубокие корни» у Вахтангова и «Русский вопрос» Симонова.

– Я читал пьесу. Она очень плакатная, там нет драматургического элемента, действия, – сказал он. – Хотя очень жизненна. Вот и в Бразилии сколько угодно таких жуков.

Я сказал, что приезжают грузины.

– А Хорава тоже? – спросил он. – Вот бы посмотреть его в «Отелло».

Рассказал я ми, как были недавно у нас англичане-журналисты. После осмотра редакции они вежливо спросили:

– Есть ли в редакции Красный уголок?

– Есть, – ответил Сиволобов и повел их в Дом Культуры. Они обалдели.

Дипломаты смеялись от души.

28 мая.

Сегодня позвонил генеральному прокурору СССР Горшенину.

– Ну, как вам передовая?

– Большое спасибо за нее. Лучшая из всех передовых сегодняшних газет. Особенно ценно то, что она спускает юбиляров на землю, конкретно указывает на задачи. Я приказал всюду ее проработать.

А я маялся вчера – что писать?!

Был сегодня у меня художник Кручина. Он задумал написать серию рисунков о Сталине – «Творец победы». Несколько принес с собой. Сам маленький, подвижный, худой, с острым лицом, седоват, в форме капитана. Рисунки мне понравились. В числе других – рисунок: Сталин в метро с детьми и женщинами, укрывающимися от воздушных налетов. Маленькая девочка прильнула к нему и обняла его, кругом – топчаны, женщины, спящие дети.

– А был такой факт? – спросил я.

– Да, мне рассказывал об этом Новиков, директор метро. В ночь с 5 на 6 ноября 1941 года Сталин приехал на ст. Маяковская. Сначала он остановился в начале зала, посмотрел, потом пошел по залу. В первые минуты его не узнали, затем кинулись к нему.

Другой рисунок: Сталине в госпитале сидит у постели раненого, положил на него руку. С соседней койки приподнимается боец, кругом сестры.

– А такой факт был?

– Да. Когда Еременко лежал раненый в госпитале (это было, видимо, летом 1941 г., если не ошибаюсь в датах, когда летчик Таран вывез раненого Еременко из окружения – Л.Б.), Сталин навестил его и обошел другие залы, беседовал с ранеными.

Я посоветовал ему написать письмо о своих планах Ворошилову. На том и порешили.

27 июля.

Ого, какой перерыв. И как-то сразу не придумаешь и не вспомнишь, о чем надо записать.

В последнее время много работаем. Месяц назад звонил Хозяин и сказал: поменьше занимайтесь экономикой, побольше политикой. Разговор был часа в 4 утра, в ту же ночь перестроили газету, и пошло в тот номер полторы полосы информации. Вновь вынесли «По Советскому Союзу» на первую полосу, и так – до сих пор. Идет в среднем около полосы в день, иногда больше. Серьезных экономических и с/х материалов редакция избегает.

Недели две-три назад Хозяин звонил снова. Тому месяца два разгорелась дискуссия: Большой театр поставил «Бориса Годунова». Зашел спор: надо ли оставлять сцену под Кромами. «Правда» высказалась «За», «Культура и жизнь», поправляя нас, против. Хозяин сказал, что сцены под Кромами – центральное место оперы, что гения нельзя исправлять и сокращать, а надо принимать целиком. Тем паче, что эта сцена – глубоко народная и правильная. Дали редакционный подвал, автор – Заславский.

Довольно много пишу. В прошлое воскресение писал отчет о физкультурном параде на «Динамо». Сегодня буду писать отчет о Дне флота, в следующее воскресенье – о Дне авиации.

Несколько дней назад был у Кокки. Говорили о делах, о даче, о футболе («я как лечу во время матча – обязательно наклоню самолет и смотрю цифры на щитах – результат»). Говорил, что очень много летает.

– За последний месяц в среднем выходит по 8 часов в день. В августе должен сдать две машины на госиспытания и начать третью.

Вот и сейчас, когда я был у него. В этот день он приехал с аэродрома в 6, потом совещание, потом вызвали к министру. В 12 ночи он поужинал со мной. В 1:30 начал прощаться.

– Рано вставать.

– Почему?

– В 5 утра улетаю в Молотов. Там кое-что надо сделать и в 4 дня быть обратно. Все-таки 2500 км. – надо поспать.

И был в 4 часа уже в Москве.

Много времени у него занимает подготовка к параду Дня авиации. Он будет командовать группой опытных машин. Готовясь, он проделал такой номер. В Подлипках собрался Генштаб смотреть новые машины. Он, на новой четырехмоторной Ил-18 прошел на 300–400 метрах, выключив на одной плоскости оба мотора и поставив их во флюгер.

– Все ахнули. Пожарные автомашины вызвали на поле. Вот и хочу Костю выпустить на ней в День авиации. Другой не потянет, а он – сможет. Только надо натаскать. Время. А эффектно получится, Лазарь? Дойдет?

P.S. Но этот номер не вышел – запретили. Володя летел на новой четырехмоторной реактивной машине Сергея, а Костя – на пассажирской, но без рискованного номера.

30 сентября.

Вот и снова перерыв.

За это время побывал в отпуске (в Сочи) с 11 августа по 11 сентября. Прибавил 2,3 кг.

В газете давка. Письма о хлебозаготовках плюс отчеты об Ассамблее Объединенных Наций в Нью-Йорке. На это раз туда поехал Вышинский. Шум во всем мире. Американцы врут о войне с нами.

С 20 сентября начала выходить новая «Литературная газета». Забрали туда Оскара Курганова и Величко. Орган Союза писателей, свободомыслящий. Выходит 2 раза в неделю. В первом реконструированном номере Горбатов на полполосы обложил Трумэна, в дальнейших – разложили Маршалла и Бевина. Сегодня ВВС передавала ноту американского посла по этому поводу и спокойный ответ Молотова.

От нас в Управление пропаганды ушел Шепилов – первым замом. Говорят, что просят людей в «Культуру и Жизнь».

Сегодня был у меня летчик Галлай. Он работает сейчас на тяжелых. Предложил мне слетать с ним – просто так, для впечатлений, по маршруту Москва – Новосибирск – Ташкент – Москва. Около 7500 км., 22 часа. Я согласился.

Рассказывал, как недавно горел на 10 000. Загорелся крайний двигатель, пламя -2 метра, выбрасываться нельзя. Сбили скольжением и т. п. Скучно ему было! Он такой же веселый, живой.

Его кругосветный проект накрылся. Недавно слетали американцы почти по этому маршруту, на «Вулти» – 78 часов. А Шахурин похоронил тогда идею.

В Москве чудная погода. Уже две недели. Но резко похолодало.

«Геройские» жены чудят – развелся Громов!!

22 октября.

Замотался совсем за последнее время и никак не мог дотянуться до ручки. Начали довольно интенсивно готовиться к экзаменам в ВПШ, зубрил географию, историю. Кроме того, за последнее время изготовили две полосы, написал три передовых и т. п.

Сегодня проснулся – бело. И до сей поры падает. Первый снег!

В ВПШ и хочется и колется. Ругательски ругаю себя, что не пошел учиться в 45-м. Наши ребята – Гершберг, Капырин, Объедков – уже заканчивают в этом году. У них было два года, программа узкая, прием без экзаменов, по окончании – право защиты диссертации без защиты кандидатского минимума. У нас, с этого года: прием по экзаменам (да еще конкурс – на 100 московских мест 3000 заявлений), расширенная программа (добавили логику, право, язык и пр.), срок – три года и кандидатский минимум.

Готовимся поступать всем кагалом – 16 человек, в т. ч. Марковский, Романчиков, Кузьмичев, Солодов, Шабанов, в т. ч. и полутехнические работники: Голубев, Пахомов, Юриков и др. Хорошо гоним географию, плохо историю, совсем не трогали русского. А экзамены, говорят, уже 12 ноября. Ух!

У меня – довольно смешное положение. В течение двух лет я – лектор ВПШ (читаю на газетных курсах при ВПШ), член кафедры журналистики при ВПШ. Т. е. учить других мне доверяют, а самому учиться – нет, сдавай экзамены.

На днях говорили об этом с Поспеловым. Он посмеялся, а затем вернулся к той мысли, которую высказал мне как-то года полтора назад на одном из приемов в ВОКСе. Он снова сказал, что считает, что мне надо специализироваться при кафедре журналистики. Что это конкретно – он сам не мог объяснить, но мысль его сводится к тому, что над обобщением опыта советской печати никто не работает, нет и учебных пособий, не по чему учить молодых.

– Вот взяли бы тему о работе информации или о передовых. Это же страшно важно. Могли бы и диссертацию написать.

Я сказал, что охотно готов это сделать, но для диссертации надо сдать кандидатский минимум, а для этого надо иметь диплом ВУЗа.

– А нельзя ли сдать минимум экстерном? – спросил он. – Так или иначе, вам надо держаться этого курса.

Уговорились, что он поговорит об этом с Заславским, и я поговорю и выясню.

Вчера я говорил с Заславским. Он сочувственно отнесся к этой идее, но тоже не мог выразить практически ее содержание. Он сказал, что очень будет рад, если я возьмусь за диссертацию. Сказал, что хотел бы привлечь меня и других правдистов к ведению семинаров на газетном отделении ВПШ. Сообщил, что собирается представлять нас в Ученый Совет ВПШ для утверждения членами кафедры. Вернулся к диссертации и заявил, что если можно обойти диплом кафедра всемерно поддержит в любом ВАКе (Высшая Аттестационная комиссия). При кафедре есть загадочный кабинет печати. Он ухватился, когда я сказал о том, что этот кабинет должен конкретно разрабатывать и обобщать опыт современной печати. «Вот бы вы взяли какую-нибудь тему и вели ее,» – сказал он. Возник вопрос об издании учебных пособий по журналистике. Уговорились, что я выясню в Министерстве Высшего образования – можно ли сдавать экстерном и что для этого надо, а кафедра, в случае надобности, дает ходатайство об этом.

Сегодня напечатали доклад Жданова о международном положении. Он делал его на совещании компартий в Варшаве. Гул об этом совещании и до сих пор раскатывается по миру. Орут о возобновлении Коминтерна, об усилении Красной опасности и пр. Но вообще обстановка в мире стала хмурой. Народ все чаще и чаще спрашивает: неужели опять война? Американцы обкладывают нас со всех сторон, как медведя в берлоге: базы в Гренландии, в Иране, в Германии, на Аляске, в Китае и проч. Вот гады!

Сегодня опубликовано сообщение о том, что Бразилия порвала с нами отношения. Поводом послужила статья в «Литературке» об их президенте, награжденном Гитлером. Вообще, эта газета выступает очень резко и даже завела рубрику «Поджигатели войны». Номера – неровные: один сильнее, другой – слабее, но следят за ней, ждут выхода свежего номера. Вот только тема внутренних дел у них не идет пока, еще пороха не хватает. А ведь, помысли, эта газета должна быть кусачей и по этим делам.

Хороший абзац рассказал Мержанов. Композитор Сигизмунд Кац сказал диктору Левитану: «Когда ты умрешь, твое горло возьмут в Институт Мозга».

Звонил мне вчера Ботвинник. Последний год он не участвовал в турнирах. Не играл в чемпионате СССР, и звание чемпиона завоевал Керес, не ездил в Англию с командой. По сему поводу мы получали много писем.

– Я решил до матча на первенство мира выступить один раз, – сказал он. – Пусть и обо мне попишут в газетах (и я почувствовал, как он улыбнулся в телефон). Есть две возможности – чемпионат СССР или всеславянский турнир. Но важно, чтобы это было в декабре, т. к. позже я уже буду связан чемпионатом мира. Хочу просить вашей поддержки, т. к. мои соратники будут всемерно затягивать это дело: зачем Кересу испытывать судьбу? Сведите меня с Шепиловым.

Я обещал позвонить. Ботвинник сказал, что завтра (т. е. сегодня) он уезжает в Архангельское «работать», т. е. готовиться к матчу мира – он состоится 1 марта.

– Я отдыхал месяц в Барвихе и чувствую себя отлично, – сказал он.

– Играли в шахматы? – спросил я.

– Нет. Даже разучился. Давайте, попробуем!

Занятная история разразилась в «Огоньке». Есть там очеркист Алексей Глебов. Он именует себя писателем. Я помню его по фронту (Центральному, 1943). Ходил он в штатском, приехал как второй корреспондент ТАСС, был вечно пьян, болтлив, навязчив, и имел удивительный нюх и энергию на спиртное. Но пишет бойко. В «Огоньке» печатался часто.

Так вот, он публично заявил (и письменно в ЦК) о том, что зав. отделом информации журнала Ар Шинберг и зам. редактора Осипов берут взятки за помещение очерков (по 300–400 рублей). Началась история, проверки и т. д. Сейчас все это отмели, но выяснилось другое. Не так давно Глебов принес Шинбергу очередной очерк. Краткая суть: что-то около 1930 г. в СССР приехал американский гражданин Билл Матч. Он поселился в одной МТС Ставрополья (или Краснодарского края), работал там механиком, женился на колхознице. Началась война – пошел на фронт, отличился, был награжден. Потом уехал в Америку, получил там наследство. Подарил его – около 2 млн. долларов – советской власти на сирот и жертвы войны, порвал с Америкой и вернулся в СССР – свою обетованную страну. Правительство поблагодарило его и строит ему дом на юге. Очерк очень понравился. По моменту – прямо в точку. Шинберг предложил дать в № 42. Сурков прочел, предложил дать в октябрьский номер и сделать снимок. Надо посылать фотографа. Глебов заволынил: не надо снимать, «органы» против.

Зародилось сомнение. Позвонили в Наркомфин. Там смеются: бред, не было ни доллара. Позвонили в край: нет такой МТС, нет такого Билла. Все выдумано!

А тем временем, Глебов успел продать эту историю Мосфильму. Там быстро заключили с ним договор и придали ему в соавторы Льва Славина: писать сценарий художественного фильма, сплетая факт, реального Билла и художественную аранжировку. Выдали Глебову авансом 9000 рублей, доложили Большакову, тот ухватился, заявил в ЦК, в Совмин, включили в план 1948 года.

Сейчас начинается шум. Но Глебов принес бумажку от психиатрической лечебницы о том, что у него мания воображения.

Все это вместе – неплохая тема для рассказа. Или… для судебного очерка.

С неделю назад был у Кокки. Он рассказывал, как во время войны ему позвонил в Куйбышев нарком авиапрома и сказал, что Сталин вызывает его и других на совещание. Туман, облачность до земли. Приполз на брюхе («не бреющим, а лижущим»). Оказалось – долетел только один, остальные – в радиусе. Сталин узнал:

– Не долетели?! А почему Коккинаки долетел? Ну ладно, соберемся завтра.

25 октября.

Вчера отметили именины Зины. Приехали ее родственники, пообедали. Купил Старки, алуштинского Токая, торт. Ничего. 40 лет! Завтра – мне 42. Время идет!

Диссертационные разговоры продолжаются. Позавчера Романчиков был у Поспелова, говорил – нельзя ли пройти нашей группе, поступающей в ВПШ без конкурсных препятствий. Поспелов поинтересовался: кто? Когда услышал и мою фамилию, сказал:

– А почему Бронтман? Нечего ему там делать, пусть прямо работает над диссертацией.

Вчера я говорил с зам. министра высшего образования Самариным. Он сказал, что в отдельных случаях Высшая Аттестационная комиссия разрешает сдачу кандидатского минимума лицам, не имеющим высшего образования. Нужно ходатайство дирекции ВПШ и, хорошо бы, редакции «Правды». Думаю, что и редакция и ВПШ сделают это.

Поручили нашему отделу вести судебные процессы над немцами. Позавчера начался процесс в Берлине (дает Корбатков), сегодня в Сталино (дает Ионов).

Политическая международная атмосфера густеет. Разорвали с нами отношения Бразилия и Чили. На Ассамблее – все круче драка.

Урожай – отличный. План хлебозаготовок почти полностью выполнен. Видимо, к 7 ноября будет весь.

Нашел листок с записью моей беседы с командующим военно-воздушными силами Вершининым. Суть такова:

В этом году День авиации проводился 3 августа. Отчет писал я. По окончании праздника я сразу позвонил, как обычно перед отчетом, Вершинину и спросил: как понравился праздник Хозяину. Вершинин сказал:

– Все очень понравилось. По окончании он пригласил меня и маршалов поехать с ним в Кремль. Мы только вернулись с обеда. Понравились все номера, отметил хорошую организованность, четкость, слаженность. Отметил темп, исключительное мастерство. Сказал, что сумели быстро освоить новую материальную часть.

– Кто из летчиков больше всего понравился?

– Потом в беседе говорил о тройке Ткаченко. Отметил Полунина – пилотаж на реактивном самолете. Похвалил строй «Сталина» (летчики в строю изображали слово «Сталин») и звезды. Отметил четкость десанта.

– А новая техника?

– Да. Когда пролетали новые самолеты – он был очень оживлен, провожал взглядом каждую машину. Одобрительно отозвался о новой четырехмоторной машине Ильюшина. Спросил – как сели летчики, нет ли происшествий. А на обеде Большаков пожаловался, что не все успели заснять на цветную пленку, и спросил: нельзя ли повторить для цветного кино? Хозяин сказал, что парад был очень хороший, надо повторить. В общем, можете хвалить – не ошибетесь.

26 октября.

42 года!!

Ух! Эх!

31 октября.

Сейчас пришел из редакции необычно рано: 12:30 ночи. Зина говорит: «Не знаю, пускать или нет? Что-то подозрительно рано…»

Занимаемся до седьмого пота, готовимся в ВПШ. В этом году жесткие правила и условия: обычно принимали на заочное отделение 2,5–3 тысячи, нынче – 1000. Москве из них 100 мест. Приемные экзамены в объеме средней школы: по истории, по истории СССР, по истории партии, по русскому, по экономической географии. Географию почти закончили, историю не начинал, русский не буду (что знаю – то знаю), по истории партии дошел до 5-ой главы. Занимаюсь по 4–5 ч. – до работы и после. Трудно, в памяти не держится, да и сосредоточиться трудно. Профессиональная привычка знать ненадолго – до статьи.

МК дал нам одно место в ВПШ. А желающих – 22. Партбюро урезало список до 8 душ, и Поспелов обещал говорить с Сусловым и Кузнецовым о том, чтобы нашу группу приняли сверх лимита (Шабанов, Марковский, Романчиков, Кузьмичев, Солодов, Шур, Макаренко и я).

С защитой диссертации – темное дело. Думаю пока поступать, а то окажусь на мели.

Сенька просит написать в «Правдист» ко 30-тилетию что-нибудь по дневникам. Развернул и прочел вслух Зинке запись что-то за 12–13 октября 1942 года о том, какие цены тогда были на рынке. Она говорит: «Напиши сегодняшние для сравнения».

Ладно. Мясо 90-100р., масло 180-200р., картошка 7–8 р., молоко 6-7р. за кружку, яйца 30-40р. десяток.

13 ноября

От занятий аж дым идет из головы. Почти каждый день консультанты то по русскому, то по истории, то по географии. Вчера было два, завтра опять два, сегодня – один. Начинаем понемногу втягиваться. Уже лучше откладывается в памяти.

Вчера был диктант по русскому. Готовились с трепетом, ибо никто никаких норм не помнит. Преподаватель дал два отрывка из «Моих университетов» и «Войны и мира». Оказалось – не так страшно. Я, например, написал без единой ошибки и по словам преподавателя оказался абсолютно грамотным.

В последние дни пришлось много работать. 7 ноября писал отчет о демонстрации на Красной площади. 10-го опубликована моя передовая о выборах, вчера – моя передовая и полоса о новых городах. Подготовил еще одну полосу и передовую о жилищах («Без трущоб»).

Сегодня в фотоотдел пришел пакет с фотоснимками и корреспонденцией «Незабываемый рейс». Автор – капитан Талинин. Кто он – ничего не известно, и сам он о себе ничего не пишет. В этой корреспонденции он описывает поездку т. Сталина на катере в районе Сочи, дату не указывает, но можно понять, что дело происходило недавно, месяц-два назад.

Сталин ездил на катере два раза. Первый раз он появился днем. Вместе с ним были Берия, Вознесенский, Булганин, Абакумов, Поскребышев, Власик. Он прошел на пограничный корабль и спросил у командира: какой ход? Тот ответил. Сталин сказал:

– Идите средним.

Прошел на катер и сел в кресло. Корабль пошел впереди, катер за ним. Сталин был в военной фуражке, в простом кителе без погон, брюки на выпуск. Берия – в шляпе и пиджаке. Булганин – в штатском. Только Поскребышев – в генеральской форме. Причалили. Сталин, обратившись к матросам, сказал:

– Чем отблагодарить вас, т.т. пограничники, за удовольствие, доставленное мне и моим друзьям, пройтись по морю?

Те ответили, что ничего не надо, они – на военной службе.

– Нет, надо отблагодарить, – возразил Сталин. – Товарищ Власик, организуйте для них ужин.

Уехал. Власик сказал, что через 40 минут привезет ужин. Ровно через 40 минут пришли машины с ужином. Началось веселье, тосты.

На следующий день Сталин со своими друзьями опять появился на берегу. Он приветливо поздоровался с экипажем и сразу прошел на катер, сел в кресло. Достал трубку с светло-желтым мундштуком, набил, закурил.

Командир обратился к нему и передал просьбу команды сфотографироваться. Сталин взял трубку в руку:

– Ну что ж, можно сфотографироваться. Только поскорее.

И первым пошел на берег. Проходя мимо Власика, который приготавливал аппарат, он спросил:

– Надолго займет?

– Быстро, т. Сталин.

Снялись все вместе. Потом Сталин обернулся, посмотрел фон и шутливо обратился к Власику:

– Какой же ты фотограф, если не сумел хорошо выбрать фон? Надо на фоне корабля сниматься.

Он сам выбрал новое место и предложил сняться еще раз. Снялись.

Сталин снова пошел на катер. Он подозвал командира катера мл. лейтенанта Александрова и спросил:

– Скажите, мл. лейтенант, какой ход у корабля.

Тот ответил.

А каким можете идти наименьшим ходом?

Тот ответил.

– А еще меньшим ходом можете идти?

– Постараемся, т. Сталин.

– Идите малым ходом и как можно ближе к берегу.

Вышли в 14:05. Шли вдоль берега. Чудная природа. В 16:35 причалили. Там уже ждали машины.

Уходя, Сталин поднял руку и сказал пограничникам: «Благодарю».

На берегу собрались отдыхающие, радовались.

К корреспонденции приложено два снимка с обоими фонами – «флотцы с т. Сталиным». Сталин вышел очень хорошо: выглядит превосходно, лицо спокойное, чуть улыбающееся, очень свежее. На нем – привычный довоенный китель без погон, со звездочкой Г. Соц. Труда, мягкие брюки, ботинки, военная фуражка со звездой. Лица у матросов молодые, сияющие.

Будем пытаться напечатать в «Правде».

18 ноября.

Наконец-то Союз писателей дошел до нас, грешных. Еще месяцев шесть назад Союз поставил вопрос о привлечении в свои ряды публицистов и очеркистов. Был создана при Союзе секция очерка и публицистики. Решили влить «свежую кровь».

Ну, мы и пошли на заклание.

Первым к жертвенному алтарю сходил Ваня Рябов. Месяца три назад его вызвали на заседание приемной комиссии и разделали под орех по принципу: «не суйся со свиным рылом в калашный ряд» Ему сказали, что нечего лезть без книжек в писатели, напишите – тогда и приходите.

После того, как пролилась Рябовская кровь, состоялось заседание Президиума Союза. Там был дан бой. Выступил Заславский и разделал Соболева. Заславского поддержал Симонов. Соболев каялся. Постановили журналистов-публицистов принимать, но с мнения секции. Секции заявить, кого она имеет в виду.

Но секция оказалась большим католиком, чем сам папа римский. Вместо того, чтобы поставить вопрос о 60–70 журналистах, она робко решила аттестовать 5–6 человек. Предложили подать заявления: от нас – Рябову и мне, от «Известий»– Кудреватых, Белявскому, Осипову. Подали.