Текст книги "Дневники 1932-1947 гг"

Автор книги: Лазарь Бронтман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 49 страниц)

Немало говорили о работе в освобожденных областях. Население не уверено, что ему будет за работу при немцах. Линия – если работал просто, чтобы не умереть с голоду – ничего. Конечно, никаких кар и женщинам, жившим с немцами. Очень возрастает роль судебных органов, но они спят. Очень нужны справочники о законах – тут их все позабыли.

Сейчас немцы спешно создали Белорусское правительство – Белорусскую Раду. Во главе – Островский, привезенный белоэмигрант из Берлина. Пробовали создать национальные части – перешли к нам с оружием. Но с поляками отношения весьма жесткие. Об этом мы решили еще поговорить.

Два штриха, рассказанные Горбуновым. В одном селе учительница ничем себя не скомпрометировала, но когда немцы приезжали в село – переводила их речи и требования. Сейчас село освобождено, идут занятия. На уроке иностранного языка она спрашивает ученика: – Зачем надо знать язык? – Для того, чтобы переводить немцам! – ответил тот. Полные слезы.

Весной прошлого года Горбунов ездил на Калининский фронт. Остановились в одном селе ночевать. Хозяева – старуха и дочь. Самовар. Горбунов приглашает к столу, первой идет дочь. – Прочь, блядь! – кричит старуха. С немцами еблась, а за один стол с командирами сесть хочешь!

Вчера вечером сели играть пред-отъездную пульку: я, Хват, Киселев, Стор. Кончили в 4 утра. Я продул 150 руб. Сел на мизере, и вообще дико не шла карта. Последняя игра была замечательно интересной. У меня – 4 бубны, 4 пики и король черв с маленькой. Объявляю 6 бубен, ход мой. По первому ходу Стор бьет короля пик. Оказалось, у него 4 бубны, 4 трефы и две червы, у Хвата – 4 пики, 2 трефы, 4 черви. Мельница! Сел без двух. Великолепный расклад!

Левка сегодня уехал в Москву поездом. Остался я один в комнате. Непривычно, одиноко. Вечером был в бане, сейчас ложусь спать.

13 марта.

Погода шалит. Несколько дней было тепло и говорила весна. Вчера весь день и сегодня ночь шел снег. Сегодня – солнце. К вечеру тучи, ветер. Тьфу!

Вчера вечером инструктор 7-го отдела майор Владимир Борисович Розенфельд – очень интеллигентный и вдумчивый человек – делал международный обзор. Собрались работники 7-го отдела и два работника комсомольского, остальные, видимо, не интересуются или считают: свой докладывает, что ж тут может быть интересного?

А обзор был интересным. Розенфельд считает, что мы реально накануне открытия второго фронта. Все материально-технические предпосылки уже созданы, об этом же говорят и высказывания политических руководителей США и Англии. Подробно он анализировал внутриполитическое положение союзников, отметил усиление реакции в США, крупные атаки на Рузвельта, рост реакции в Южной Америке. По его словам, немцы сейчас делают основную ставку на разлад между союзниками и рост реакции в странах коалиции.

Отметил он и начало дипломатического наступления на нейтралов (Испанию, Португалию, Турцию).

Написал вчера два очерка в СИБ (о экипаже Смирнова, воющего с начала войны, и о Наташе Боде – «Цена кадра».) Сегодня написал еще очерк.

«Цена кадра».

– Бомба! – крикнула Наташа и повалилась на землю.

Зловещий свист нарастал. Тут уж некогда было искать ямку или канавку, и мы грохнулись там, где стояли, на дороге, втискиваясь телом в густую пыль. Раздался взрыв и над нами с визгом пронеслись осколки. Снова нарастающий вой. Новый взрыв. Еще, еще… Мы все плотнее и плотнее прижимались к земле и только одна скучная мысль сверлила голову: куда зацепит, легко или смертельно? Кругом все грохотало, рвалось, неистовствовало.

И вдруг стало тихо. Оглушенные, засыпанные землей, мы встали, отряхнулись. Небо было по-прежнему чистым, бездонным. Ласково грело веселое солнце и, если бы не горящие справа дома, – могло бы показаться, что все это нам причудилось.

– Дайте папиросу, – сказала Наташа. – Вы не ранены? Как жаль, что я перетрусила и не сняла разрывов. Эффектный был бы снимок.

Так началось два года назад мое знакомство со старшим лейтенантом Наташей Боде, фотокорреспондентом фронтовой газеты «Красная Армия». Эта маленькая, очень миловидная и очень хрупкая женщина, с первых дней войны связала свою жизнь с солдатской судьбой. Муж ее, артиллерист, был убит еще в 1941 году, родители и единственный ребенок остались в занятом немцами Киеве, и она не имела от них никаких вестей. Сердце молодой женщины исходило тревогой за судьбу двухлетнего Шурика, но она великолепно держалась и по-мужски делала свое трудное дело.

Вместе с войсками она совершала крестный путь отступления, была по Харьковом, на Дону, участвовала в обороне Сталинграда и не раз снимала под огнем на улицах легендарного города. Ее стройную фигурку знали во всех дивизиях фронта, всюду она была желанным приятным гостем, веселым, жизнерадостным, обаятельным.

Военная дорога кидала меня по различным участкам фронта. В июле 1943 года, в разгар пресловутого летнего немецкого наступления мне довелось побывать под Курском. Шел жаркий бой севернее станции Поныри. Немцы бросили в атаку сто двадцать танков, в том числе около десятка «тигров». Наши артиллеристы отбили натиск, подбили до сорока бронированных машин и отбросили неприятеля на исходный рубеж.

Я стоял с командиром дивизии на наблюдательном пункте. Впереди нас, в километре, на бугре, в нейтральной зоне, горели немецкие танки. Там и сям виднелись частые разрывы мин: гитлеровцы густо поливали из минометов всю площадь нейтральной зоны, чтобы помешать советским бойцам подорвать подбитые машины. И вдруг мы увидели, как из наших передовых окопов метнулись две фигурки и скрылись во ржи. Прошло полчаса, час. И вот перед нами появилась Наташа в сопровождении автоматчика. Ее синий комбинезон был изодран в клочья, локти и колени в крови – все расстояние до танков она преодолевала ползком.

– Есть первый снимок «тигра»! – торжествовала она. Потом лицо ее приняло брезгливое выражение, и она тихо добавила:

– Как противно переползать через мертвых немцев…

Прошло полгода Вместе с наступающими войсками я вошел в освобожденный Киев. Вспомнив тревогу Наташи, я решил отыскать ее семью. Но дом, где она когда-то жила, был сожжен. Соседи рассказали мне, что родители Боде еще полтора года назад куда-то уехали, и о судьбе их ничего не известно. Что делать – много таких трагедий узнал я в те дни в Киеве. Наташа находилась тогда на другом участке фронта, под Гомелем, и я решил не огорчать ее.

На третий или четвертый день пребывания в Киеве я зашел к председателю горсовета – узнать о ходе восстановления взорванного немцами водопровода. В приемной мне на шею бросилась какая-то незнакомая женщина. Это была Наташа, но в каком виде! Элегантное шелковое платье, модные туфли, кокетливая шляпка – все это делало старшего лейтенанта совершенно неузнаваемой. Лишь орден Красной Звезды, да две медали напоминали о военном человеке.

– Нашла! Нашла! – кричала она мне, обращая на себя общее внимание посетителей. – Все живы, и Шурик прелестен. Пойдем к нам!

Шурик и впрямь был прекрасен. Живой, развитой, очень ласковый ребенок. Тяжело достались родителям Наташи эти два с лишним года. Мать продала все ценные вещи, всю обстановку, все, что было накоплено и приобретено за десятки тел, но выходила внучка. Да еще сохранила чемодан с любимыми нарядами дочери и даже флакон ее любимых духов.

Горсовет дал Наташе удобную квартиру из трех комнат, она наскоро привела ее в порядок, перевезла туда своих стариков и снова умчалась в своем комбинезоне на фронт.

Наши войска вплотную подошли к Гомелю. И снова потянулась страдная, но благодарная работа военного фотокорреспондента. Наташа снимала на улицах освобожденного Гомеля, лазила по болотистым берегам Березины, блуждала по непроходимым чащам полесских лесов.

Только что она вернулась из очередной поездки по дивизиям. На своей машине она влетела на огневые позиции наших орудий прямой наводки, а немцы обстреляли ее из пулеметов. Потом два раза она лежала под бомбежкой, потом сломалась машина, и она тридцать километров брела пешком по грязи и ночевала в лесу, одна, в наспех сделанном шалаше. Но довольна – без меры.

– Какие снимки я сделала в этот раз, – восторженно говорит она. Чудо! – И ее огромные голубые глаза загораются искрами победившего творчества.

(для СИБ – полк. Ризину по телеграфу).

* * *

«Воздушные ветераны»

– Давно вы летаете вместе?

– С первого дня войны.

Они пришли в этот полк молодыми, неопытными авиаторами, впервые познакомились в полете над Минском, и с той поры не расставались ни в воздухе, ни на земле. Даже спят они вместе – будь это в хате, в землянке или под плащ-палатками на зеленом поле аэродрома.

Внешне между ними мало общего. Летчик Алексей Смирнов – невысокий, плотный человек, с очень красивым лицом и мягкими серыми глазами, он спокоен, молчалив, несколько медлителен. Штурман Алексей Туриков – наоборот, разговорчив, человек насмешливого и даже иронического склада, вспыльчив, лицо у него некрасивое, широкое, но очень энергичное. Стрелок-радист Натан Стратиевский – типичный южанин: высокий, статный, иссиня черный, горячий и живой, как огонь его пулемета. Но всех их сплачивает настоящая боевая дружба, каждодневный риск и прожитые опасности, кровь погибших друзей и общее дело.

Сейчас их считаю старейшими летчиками полка, хотя вместе им набирается только 74 года. Они принадлежат к той молодежи, которая в страдную пору войны вынесла на своих молодых плечах всю тяжесть отступления и нашла силы для новых победных боев. Где только не побывал этот экипаж. Он летал под Минском, у Конотопа, над Полтавой, Таганрогом, Харьковом, дрался у стен Сталинграда, бил немцев под Орлом, в Брянских лесах, на Десне, за Днепром, сражался за Чернигов, отвоевывал Гомель, и сейчас снова летает над просторами центральных областей Белоруссии. Пикирующий бомбардировщик друзей возвращается к месту своего первого вылета.

Они честно воевали со своим полком и росли вместе с ним. Так стройный дубок превращается в могучее дерево, и веточки его – в мощные ветви. Полк стал гвардейским, получил почетное имя Сталинградского, был награжден орденом Красного Знамени. Росли и трое наших друзей. Алексей Смирнов стал майором, командиром эскадрильи, получил звание Героя Советского Союза, четыре боевых ордена и медаль. Почетным званием Героя Советского Союза и тремя орденами был отмечен и капитан Алексей Туников. Ратные подвиги лейтенанта Натана Стратиевского отличались тремя орденами и медалью.

Бомбардировки железнодорожных узлов, пикирующие удары по танковым дивизиям, налеты на аэродромы, разгром артиллерийских позиций, глубокая разведка, полеты к партизанам – вот краткий тематический обзор 259-ти вылетов бомбардировщика майора Смирнова. Не раз ему приходилось бывать в отчаянных переплетах.

Как-то экипажу поручили прорваться к аэродрому, блокированному противником, и вывезти оттуда раненых летчиков. Это было еще в 1941 году, под Киевом. Связь был порвана, и никто точно не знал – в чьих руках находится аэродром. Смирнов поднялся, прошел за облаками над линией фронта, в районе цели нырнул в окно, снизился, и на бреющем полете пронесся над территорией аэродрома. Он шел так низко, что видел, как дула немецких зениток поворачивались за самолетом. Его жестоко обстреляли, снаряд угодил в машину, но летчик продолжал хладнокровно изучать летное поле, пытаясь с воздуха определить, кто там: враги или свои. Убедившись, что около ангаров находятся советские бойцы, Смирнов пошел на посадку. Он пробыл на аэродроме всю ночь и вместе с остальными отстреливался от наседавших автоматчиков. Механики тем временем отремонтировали машину. Ранним утром Смирнов взмыл в воздух, унося с собой шесть незнакомых друзей.

– Трудно отрываться было, бежал через немецкие траншеи на их пулеметы, – вот все, что вспоминает сейчас летчик об этом рейде.

Большинство полетов Смирнова групповые, т. е. такие воздушные экспедиции, когда командиру приходится отвечать на только за один свой самолет, но за успех и благополучие всего отряда. Однажды он во главе девятки бомбардировщиков отправился в рядовой полет: сорвать готовящуюся контратаку немцев. Густые, тяжелые облака нависли над землей, самолеты шли на небольшой высоте и были видны, как на блюдечке. Их зверски обстреливали из зенитных орудий, потом налетели одиннадцать немецких истребителей и начали клевать и в хвост и в гриву.

И все же бомбардировщики дошли до цели и отбомбились, успешно выполнив задание, и вернулись домой.

* * *

«Поединок у Стоячего болота».

– Бросьте шутить! – недовольно сказал я своему спутнику полковнику Курбатову. – Тут на детском велосипеде не проедешь, а с пушкой – и подавно.

За последний час на своем «Виллисе» мы продвинулись по этой узкой заброшенной дороге не больше двухсот метров, и сейчас наш вездеход беспомощно стоял, увязнув в грязи по крылья мотора. А полковник уверял, что через два дня здесь пройдут тяжелые орудия и, мало того, развернутся в болоте, по сторонам от дороги, станут на огневые позиции и будут вести стрельбу. Десятки 152-мм гаубиц, каждая из которых весит около семи тонн. Да их по хорошей-то степной дороге, пыхтя и отдуваясь, обычно тащат два мощных тягача. А тут – по болоту…

Богом проклятая местность! На сотни километров тянутся заболоченные леса и болота. Каких только болот здесь нет – мелкие и глубокие, большие и малые, торфяные, илистые, трясины, изредка встречаются островки и перемычки сухой земли, а дальше – опять идут гнилые леса и топи. Каждый шаг нужно отвоевывать не только у противника, но и у природы. Она бесстрастно ставит свои западни на пути человека. И как во льдах Арктики гибли порой корабли, рвавшиеся на север, так и тут иногда тонут в болотах без выстрела пушки и танки.

И все же полковник был прав. Возвращаясь из своего путешествия, мы встретили целую колонну гаубиц, подходивших к болоту, а ровно через два дня из чащи поднявшегося над торфяниками соснового леса вырвался ураган огня и стали. И я решил описать этот боевой эпизод, чтобы показать на его примере исключительное своеобразие болотной войны, о которой так мало знают.

Этот крупный заболоченный лесной массив, вклинивающийся углом в позиции противника, еще несколько дней назад был ареной ожесточенного боя. Наши батальоны точным маневром поставили немцев перед угрозой окружения и вынудили их очистить лес. Важный плацдарм, необходимый в дальнейшем для развития наступления, был занят. Правда, внешне этот лес производил весьма невзрачное впечатление. Недаром жители прозвали его Стоячем болотом. Деревья росли среди кочек и обомшелых коряг, в воздухе стоял тошнотворный запах гнили и тлена. Кое-где поблескивали лужи воды, выступившей из незамерзающих окон болота.

Выдвинувшийся клин очень серьезно беспокоил противника. Не имея, очевидно, на этом участке достаточно пехоты, немцы решили выбить советских бойцов из леса огнем. День и ночь тяжелые орудия обстреливали наши позиции, методически обрабатывая один сектор за другим. 150-мм немецкие гаубицы стояли в нескольких километрах от переднего края, и наши легкие пушки, имеющиеся в стрелковых батальонах, достать их не могли.

Тогда-то командование и решило выставить в районе Стоячего болота артиллерию большой мощности и подавить батареи неприятеля. Успех операции зависел от скрытности подготовки и внезапности удара. Первыми пришли на болото саперы. Они прорубали в лесу просеки, гатили топи, прокладывали по зыбкой почве километры деревянных мостовых. На месте будущих огневых позиций они устроили прочные фундаменты для орудий, соорудив их из толстых бревен и заранее припасенной земли. Все это строилось под огнем противника. Рвались снаряды, падали раненые и убитые, но остальные продолжали работу.

– Быстрей, быстрей! – торопил бойцов полковник Царевский.

Все было готово за один день. Ближайшей же ночью десятки пушек на буксире могучих тракторов проползли по проложенным путям. Но в иных местах и тягачи застревали. Тогда в лямки впрягались артиллеристы и как бурлаки вытаскивали орудия на себе. Когда пушки, наконец, были установлены на подготовленные площадки, люди взялись за переноску снарядов. Они перетащили на руках восемь тысяч снарядов, каждый из которых весил 48 килограммов.

– Сизифов труд был легче, – сказал мне руководивший этой атлетической операцией майор Пожидаев.

Одновременно артиллеристы вели тщательную разведку. Звукометристы, со своей сложной и точной аппаратурой, просиживали, как птицы, целые часы на деревьях. Каждый выстрел немцев регистрировался и засекался чуткими приборами, отмечающими направление и расстояние до очага огня. Таким путем было выяснено, что немцы обстреливают лес из 24-х тяжелых орудий, были установлены их огневые позиции. Затем наша артиллерия начала пристрелку целей – осторожную и редкую, чтобы не вспугнуть противника. Пасмурная погода и снегопад затрудняли наблюдение, но и здесь выручали умные звукометричесие приборы, добросовестно отмечающие точку каждого разрыва.

Наконец, все было ясно. Начало артиллерийского удара планировалось на рассвете. В этот час противник безмятежно спал и, конечно, не ожидал огневого нападения. И вот в мутных сумерках зари враз заговорили десятки орудий. В течение трех минут они вели ураганный огонь по разведанным целям, а затем еще на протяжении получаса – в несколько сниженном темпе, но с не меньшей обстоятельностью – осыпали неприятеля ливнем разящей стали. Тысячи снарядов буквально вспахали территорию вражеских огневых позиций, разрушали укрытия, смешивали все с прахом. Удар был полной неожиданностью для противника. Он был ошеломлен, подавлен, деморализован. Ни одного орудия не успело ответить на наши выстрелы. Все шесть немецких гаубичных батарей были уничтожены.

В лесу, у Стоячего болота, воцарилась тишина.

(послано 17.03.44 и Информбюро – пакетом)

21 марта

Долгонько ничего не записывал. Да и нечего было. Разве, что погоду: нелепую и дурацкую. Несколько дней шел снег, иногда дождь, сейчас все раскисло, хотя снег еще лежит. Как всегда, особо непроезжей оказалась наша деревня. Только что приехали с Сессии Верховного Совета БССР. Доехали благополучно. Но на последних ста метрах (уже в самой деревне) 4 или 5 раз вылезали в грязь и толкали машину. Ночью!

На нашем фронте никаких движений. Точка!

В запой читаем книги. Все, что есть – ходит по рукам, образуются очереди, совсем, как было на Северном Полюсе. Я привез Шекспира (однотомник), но никому не даю, прячу, это – мой НЗ. Вообще же, читаем все, что попадет под руку. За последнее время прочел «Разбойник Кудеяр» Костомарова (экая дрянь), рассказы и 1-ый том «Анны Карениной» Толстого (какой психолог!), ч.1 «Фауста» Гете (хорошо, но дурной перевод), «Новеллы» Бальзака т.1, «Огонь» и «Ясность» Барбюса («Ясность» – очень откровенная, но больно уж моралистическая), «Брусиловский прорыв» Сергеева-Ценского ч.1, «Багратион» Голубева (хорош!), «Мои воспоминания» Анненкова (много крайне частного и устаревшего), «Мифы древней Греции» – для детей среднего возраста (крайне упрощенно), «Подросток» Достоевского (не вкусно, тягуче, нарочито), письма «Горький-Чехов» (превосходно!!), томик рассказов Дж. Лондона. Собираюсь засесть за Жуля Верна, на очереди – пьесы Мольера. Экая смесь!

Сегодня был на открытии 6-ой сессии Верховного Совета БССР. Состоялось оно в 6 ч. вечера, в клубе спичечной фабрики. Перед входом – песок и еловые ветви, закрыли грязь. Партер, балкон. Сцена сделана быстро под Кремль: трибуна для Председателя и двух замов, по бокам – ближе к залу – ложи членов правительства, еще ближе – трибуна для выступлений. Кино (приехали из Москвы), стенографистка, все чин чином.

Среди присутствующих – Рокоссовский, Малинин, Телегин, Казаков, много генералов, Герои – полковники. В числе Героев – две девушки: Галя и другая, которые убили в Минске наместника Кюбе. Внешне простые, неинтересные, 25–30 лет. Был книжный киоск, я купил там последние №№ «Большевика», 4 детских книги, карты Европы и мира и – чему очень обрадовался – два десятка конвертов и три пера. Был и буфет: единственный его продукт – чай с лимоном.

Заседание открыла председатель Верховного Совета Грекова. С докладом выступил Председатель СНК БССР Пономаренко. В форме генерал-лейтенанта. Приводил очень интересные документы о зверствах, о действиях партизан.

На сессию приехали три театра: театр оперы и оперетты БССР, Белорусской драмы и Белорусской музкомедии. говорили с артистками оперетты. Создались они в конце прошлого года. Все – москвичи. В репертуаре – только концерт, готовят «Гейшу». Это их первый выезд.

– А в Минск поедете работать?

– Что вы! Ни за что!

Встретил сегодня майора Меркушева. Завтра у них торжество – вручение полку ордена Суворова. Зовет. А послезавтра – они в бой. Надо поехать.

Денисов получил письмо от корр. ТАСС по 4-му Украинскому фронту Афанасьева. Тот приводит новые стихи Кости Тараданкина. Ничего!

Я много оставил друзей и могил

В пыли прифронтовых дорог,

Я сердце от пули врага сохранил,

А вот от тебя не сберег.

Быть может, не время влюбляться – война!

А, может быть, нету войны?

Как солнцем, как песней, как пеной вина

Все мысли тобою полны.

Мне поздно влюбляться: виски в серебре,

Но ты ведь сказала сама,

Что если полюбишь – весна в сентябре,

Не любишь – так в мае зима.

Как сердцу прикажешь: любить, не любить…

Тебя называя родной,

Я горькую радость готов искупить

Тяжелой солдатской судьбой.

И если в полях я пролью свою кровь,

Чтоб снова полям зацвести

Прости мне не во время эту любовь,

Короткое счастье прости.

Получил письмо от Абрама. Он дома, видимо, ему хуже. Мама пишет, что он совсем плох. Прививки пока не помогли. Хоть плачь! Писем вообще мало. Из дома не получал недели две-три. Левка – гад, обещал сразу написать, а молчит. Молчит и Васька, и Непомнящий, все молчат, гады.

25 марта.

Вместе с Киселевым были в 56-м полку на вручении ордена Суворова 2-й степени. На счастье выпала удачная погода. Лесок они посыпали песком. Приехали. Генералы, артисты, в том числе и белорусская оперетта. Снимал.

Пили очень. По выражению генерала Надысева: одни – как слоны, другие как воробьи. Был концерт. Оперетта очень слабенькая, боле или менее сносен балет, хороша Ира Андреева и певица Аня Алексеева. Вечером остались в домике ком. полка Шаповалова: он, Меркушев, три генерала, я и Киселев. Генералы плясали русского, гопак, краковяк. Просто и хорошо. Уехали, расцеловались с командованием. Я ночевал. А на следующий день полк ушел в бой.

Познакомились там с командиром 6-го минометного полка – подполковником Николаем Ивановичем Мурзаевым. Воюет с августа 1941 года. За это время потерял всего две боевых машины. А стоит обычно в километре – двух от переднего края. По национальности – чуваш, 1912 года рождения, окончил два ВУЗа, очень самолюбивый, подтянутый, гордый. Вчера с Киселевым обедали у него и ужинали. Сколько я стал пить! За обедом выпил 200 г., за ужином 400–500. И ничего.

Погода – мерзость. Еле-еле пролазим на «Виллесе». Моя машина стоит в сарае. Что с ней будешь делать. Вчера вернулись самолетом из 65-й фотограф ТАСС Копыт и кинооператор. Рассказывают:

Немцы создали вблизи переднего края три лагеря на 60 000 человек, специально для гражданских лиц. Половина детей. Цель:

1. Чтобы мы побили их своей артиллерией

2. Занести к нам тиф и инфекции, т. к. в лагерь специально отбирались из деревень больные люди. Условия там были ужасающие – народ мер, как мухи.

– Страшно, – рассказывал Ефим Копыт. – Я снимаю старуху. Первый кадр, глаза еще открыты, второй – уже закрыты, умерла.

Подступы к лагерю были заминированы. Когда немцы ушли – народ кинулся на волю и начал подрываться.

Сейчас там созданы спешно госпитали, дают им хлеб, лечат, вывозят.

Приехавшие из Москвы рассказывают, что Коробов заболел двусторонним воспалением легких. Вот так так!

Чуть переделал Костины стихи:

…Я сердце от ветра судьбы сохранил,

А вот от тебя – не сберег.

Быть может, не время влюбляться – война!

И думы иным пленены?

29 марта.

Чудный день – солнце, чистое небо, чистое небо. Но – зимний: снег, морозит. На северо-запад над нами все время идут «Пешки», «Бостоны», штурмовики. Несколько дней (три дня) назад там начали, но пока что дело идет туго. Вот в последние два дня им и помогает спешно авиация. А украинцы вышли позавчера на Прут, вчера заняли Николаев, немцы спешно оккупировали Румынию, Венгрию, Болгарию.

Только что прошла группа штук в 35 «Пе-2» и «Илов». Буквально через минуту загрохали зенитки. Прямо над нами шел немец.

Днем с Денисовым был в поезде-бане. Начальника поезда зовут «начпоебан». Чудно вымылись и договорились о стирке обмундирования. Блаженство! Сейчас сижу в сашкиных летных штанах, зеленой «апашке», мерзну. Гимнастерку, брюки и прочее послал в поезд. Начальник его – Кагановсий, в прошлом – инженер-экономист, кончил два ВУЗа, был нач. планового отдела Наркомтекстиля, читал лекции по экономике. Бывает! Уверяет, между прочим, что вшивость в этом году гораздо меньше, чем в прошлом.

Вчера приехала из одной армии Людмила Зак. Сидели вечером, пили чай с медом. Страшно довольна поездкой. Со своей агитмашиной была в артиллерийских частях, все время под огнем. Давала кино, читала лекции, особенно прививая вкус к тылу: работа тыла.

Под конец много говорила, с тоской и болью, об убитом друге Ватере. «Он меня очень любил, а я не знала этого. Мне это казалось невозможным по двум причинам: он знал человека, которого я люблю, во-вторых: он очень красив». Она мне показала его карточку, любительскую: очень красивое, открытое лицо, чудесная улыбка, смеющиеся глаза. На обороте надпись: «Песня звучит, пока поется, девушка любит, пока ее обнимают, вечна лишь дружба. Вернись! Юрий».

Рассказала Людмила о том, что погибла Розанова. По окончании ЦФЛИ она работала у нас – кажется, года два – в отделе искусств. Я помню ее: небольшого роста, хрупкая, с очень большими глазами, почти навыкате. Потом исчезла куда-то. Началась война, она, по словам Людмилы, была на аппаратной работе. Потом – телефонисткой в стрелковой дивизии. Все еще не нравилось. Выучилась радио. Пошла в танковый корпус, потом – радисткой в танковый батальон. Тут и осталась, довольная очень, собралась писать большую вещь. Наградили ее медалью. И вот сейчас пришло письмо: погибла. Последняя радиограмма от нее была такая: «на нас идет 12 танков. Будем пробиваться. Свертываем рацию».

Дело было на 1-м Украинском фронте.

Оттуда сейчас приехал работник Воениздата Пукман. Рассказывает о гибели Пети Олендера. Приехал он в какую-то деревню. Шел по улице, женский крик. Вошел в хату: какой-то в военном кителе – не то грабит, не то бьет женщину. Он вступился. Военный схватил автомат и прострочил ему ноги. Все. Поймать не удалось – националист скрылся.

Пукман рассказывает, что там же от гранаты, брошенной националистом, ранен Ватутин. Я был у него вместе с Лидовым пред Киевом, в Требухово.

Сегодня за обедом рассказали, что немцы начали минировать дороги с самолетов. Бросают «лягушки». Вчера на шоссе на Довск подорвалось 12 человек, в том числе один майор – оторвало ногу.

Давно ничего не писал. Надо бы сегодня и завтра написать хоть пару вещей на «Гонолулу».

2 апреля.

Вчера разговаривал по прямому проводу с Лазаревым – он меня вызвал. Попросил обрисовать обстановку, сказал, что нужны материалы об авангардной роли коммунистов, не могу ли написать несколько передовых, сообщил, что партсобрание сняло с меня выговор (за Сталинград). Я ответил, что обстановка сложная, неопределенная, спросил – когда приедет Коробов. Он сказал, что Коробов болен, другого прислать сюда не могут, а если обстановка позволяет, то отзовут в Москву и меня. Я сказал, что это пока нецелесообразно.

На узле встретил Леву Безыменского. Он сказал: против нас сейчас 17 дивизий, было 20, но 3 немцы оттянули из-за Друти в район Ковеля, окруженного еще три дня назад войсками 2-го Белорусского фронта. Немцы там контратакуют, но пока туда удалось прорваться только трем немецким танкам. В районе Каменец-Подольска окружено 5 немецких танковых дивизий (почти все, что у них было на юге) и 4 пехотных. Пытаются пробиться на запад – идти 110 км. Прут мы форсировали на фронте в 90 км., углубились на 15 км. Дерутся там румыны. Немцы передают, что Иден уходит в отставку.

Вчера был день Похвальной Богородицы – какая погода, такая и весна. К вечеру задула пурга, мела всю ночь и бушует весь сегодняшний день. Намело огромные сугробы. Бушует, как в Маточкином Шаре. Хату совсем занесло. Читаю «Петра I» Толстого. Играли пульку у Киселева.

Сломал стекло лампы, сижу с очерком. Вот пошла жизнь.

5 апреля.

Буран кончился. Второй день светит солнце – чуть тает. Но холодновато. На улицах – сугробища. Ребята катаются на лыжах, на салазках. Всю деревню выставили на расчистку дорог. Но машины еще не ходят.

Летают немцы. Стрельба.

Вчера приехал на машине из Москвы Непомнящий. Доехал до Гомеля, оттуда брел пешком. Привез мне письма из дома, от Мержанова, Гершберга. Привез посылку: простыню, папиросы, пачку табаку «Казбек» (а папиросы – сотню «Казбека» и пачку «Фестиваля»!), пачку чая, пачку печенья и пять конфет! Лафа. Пишут, что все в порядке, вот только Абраму все хуже и хуже, почти не встает.

Вечером 2 апреля т. Молотов принял иноземных журналистов и сообщил им, что советские войска перешли границу Румынии. «Верховным Главнокомандованием Красной Армии дан приказ наступающим частям преследовать врага вплоть до его разгрома и капитуляции». Первое наше членораздельное заявление о том, где кончится война. Воображаю трескотню во всем мире!

Вчера вечером нач. отдела агитации и пропаганды полковник Прокофьев сообщил мне, что 2-й Белорусский фронт ликвидируется, а его хозяйства отдаются нам (не сумели освоить). Мы снова просто Белорусский фронт. Будем решать судьбу Ковеля (там три недели назад окружено 8000 немцев) и лезть в южную Польшу. Ол-райт!!

Хорошо сказал Прокофьев про Непомнящего. Шел разговор о московских кулуарных новостях. «Может быть Непомнящий их знает?» «Нет, не вхож». «А, может быть, он по наивности туда зашел?».

Сейчас возвращался из столовой с майором Шемякиным. Очень любопытная фигура. Профессор психологии, москвич, научный работник одного из московских институтов, читал, как будто, лекции в МГУ. Работает в 7-м отделе переводчиком. Два ордена – Звезда и Отечественной войны 2-й степени. Внешне – француз после пожара Москвы: костюм на нем висит, огромная, не по росту, солдатская шинель, вечно незастегнутая целиком, без пояса.

Говорили о логике. Он рассказал мне то, что как-то (на 1-м Украинском) рассказывал Сиволобов.