Текст книги "Дневники 1932-1947 гг"

Автор книги: Лазарь Бронтман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 49 страниц)

– Были ли члены правительства в мавзолее?

– т. Молотов был три раза. Очень часто бывал т. Берия. Были и другие. т. Сталин еще не был. Перед самым отъездом из Москвы был румынский премьер Гроза – он очень просил об этом, и ему разрешили. Сопровождал его т. Вышинский.

Мы договорились, что я поговорю с Поспеловым о характере беседы, и на том закончили нашу встречу. Перед уходом я попросил разрешения осмотреть кабинет.

– Пожалуйста, – ответил Збарский. – Вот портрет Дзержинского, с которым мы вместе начинали эту работу.

На портрете надпись: «Борису Ильичу Збарскому. На память суровых времен (кажется, там стояли еще слова „1924 года“ – Л.Б.) Ф. Дзержинский.». Над этим портретом – портрет Ленина: открытый, прямой, в пиджаке и галстуке, с откинутой назад головой (этот портрет воспроизведен на титульном листе книжки Збарского).

– Я считаю этот портрет наиболее удачным, – ответил Збарский на мой вопрос. – У меня есть очень много снимков Ленина, в том числе малоизвестных. Вы знаете, например, его снимок с кошечкой под рукой? («нет»). Нам ведь пришлось очень тщательно изучать все снимки, чтобы добиться наибольшего сходства. Так вот, этот портрет я считаю наиболее удачным и похожим. Между прочим, почти на всех снимках Ленин снят в пиджаке, с галстуком, а в мавзолее он во френче. Это многим бросается в глаза. Я помню, Бернард Шоу как только вошел, остановился и спросил меня по-французски: «почему он в военном?». Сейчас, по возвращении, мы ставили вопрос о том, чтобы переодеть тело, нам сказали – не надо, все уже привыкли.

Я уехал в редакцию, рассказал Поспелову. Он долго думал, но на следующий день сказал, что, по его мнению, эвакуационного периода в беседе касаться не надо.

В воскресенье я вместе с Марусей Калашниковой поехал в мавзолей. Шел мелкий дождь, нас впустили внутрь. Там был Збарский, Лидия Алексеевна Фотиева (личный секретарь Ленина), журналисты – в том числе, Петя Белявский – из «Известий», Анна Караваева, которая должна была писать очерк для нас, писатель Юрий Либединский и другие. Познакомили меня с профессором скульптуры Борисом Ивановичем Яковлевым – высоким, седым и желчным человеком, автором проекта нового саркофага. Он хорошо сказал мне об ответственности этого дела: «художник ложится под свой памятник».

И вот мы вошли. Светлый зал «могильного зала», недвижные часовые в изголовье и ногах Ленина, часовые вокруг. Мягкий свет, невидимый. Стеклянные стены саркофага не видны. Кажется, что Ленин лежит прямо на ложе. Живой, вот только заснул. Закрыты глаза, огромный лоб, чуть розовато-желтая кожа лица и рук, левая рука свободна, правая – сжата в кулак (как после объяснил Збарский, это – конвульсия удара, парализовавшего правую половину тела). Темно-зеленый френч со значком члена ВЦИК, ноги прикрыты черным знаменем на котором видны буквы «РКП (б)». Это знамя ЦК РКП(б), которое было возложено на гроб Ленина. По бокам – бронзовые знамена саркофага, в изголовье – герб СССР.

Мы простояли минут десять. Фотиева сказала:

– Он такой, каким его помню в постели в первые минуты после смерти. Сходство поразительное. Даже улыбка сохранилась.

Мы вышли. На площади уже стоял хвост очереди. Это были работники завода «Красный Пролетарий», которые делали саркофаг. Им разрешили придти первыми. Мы прошли с ними еще раз. И снова тоже ощущение: вечности и величия. Впереди меня шло двое ребятишек: 10-тилетний вел за руку малыша лет 5–6, одетого в легкую, донельзя истрепанную кофту, без шапки, голые ноги в галошах, стоптанных до верху. Шли молча, как-то свято.

Вечером я приехал со стенографисткой к Збарскому. Он дал беседу (стенограмма ее и обработки литературная – см. в архиве). Из не записанного в стенограмму стоит отметить:

– Сложной ли была научная работа в эвакуационный период? – спросил я.

– Еще бы! Очень. Особенно – в момент перевозок.

– Где ваша лаборатория?

– Постановлением правительства созданы две лаборатории. Одна при мавзолее, сбоку от могильного зала. Мы имеем возможность перевозить туда тело. Вторая – большая, отдельно. Там мы проводим всю исследовательскую работу, готовим себе смену, ведь за телом нужно будет следить века.

– Вероятно, в процессе этих опытов и обучения новых кадров – сохранится на века и ряд трупов совершенно безвестных людей?

– Да, много.

– Были ли на западе попытки подобного рода?

– Да. Очень напряженную работу ведут ученые в Америке. Я удивляюсь, как они до сих пор не раскрыли секрета – ведь он очень прост. Там хотели сохранить тело Рокфеллера – вы сами понимаете, что средств на научную работу не жалели. Были попытки сохранить тело Пилсудского, тело Сун-Ят-Сена… Ничего не вышло. Между прочим, несколько лет назад американцы официально вели переговоры о покупке секрета, они давали 1 млн. долларов, дали бы и больше. Но стало известно, что они собирались коммерчески эксплуатировать этот метод, и переговоры сразу прекратились. Представляете, они бы рекламировали «по методу бальзамирования тела Ленина»!

– Ленин выглядит живым, спящим, – сказал я.

– Да, это общее впечатление: спящий человек. Вы знаете, есть одно явление, понятное биологам. (он назвал его, но я забыл – Л.Б.) Оно заключается в следующем: если у живого человека надавить на кожу, сделать углубление, даже сделать складку и держать так несколько дней, то потом ткань выполняется, выправляется, и ни углубления, ни складочки не остается. У мертвого человека, даже недавно умершего, ткань не выправляется. У Ленина – выправляется. Когда Бурденко увидел это, он воскликнул: «Это уже не медицина, это – чудо!». Больше того, у Ленина на скулах были морщины после смерти, в эвакуации мы их выправили.

– На нем тот френч, в котором он умер?

– Нет, – улыбается Збарский, – другой. Беда в том, что материя не выдерживает и разрушается временем, и притом – очень быстро. Из прежнего на нем осталось только знамя, и то мы специально его укрепляем и бережем, как зеницу ока. Это то самое знамя, которое было возложено на его гроб, только кисти я отрезал себе на память.

– Сейчас у вас полная уверенность в успехе?

– Да. Сейчас странно вспомнить, что на первом совещании в январе 1924 года, когда перед крупнейшими учеными страны правительством был поставлен вопрос о сохранении тела Ленина, все ученые отказались от решения этой задачи.

– Над чем вы сейчас работаете?

– Над проблемой рака. Это страшная болезнь, единственная, против которой наука пока бессильна.

– А туберкулез?

– Ну, туберкулез сейчас лечат успешно, особенно, если захватят вовремя. Вот рак… Его обязательно надо одолеть, – и в его тоне чувствовалась уверенность, что он одолеет и эту болезнь.

– Вы знаете Неговского, Брюхоненко? – спросил я.

– Да.

– Что вы скажете об их работах?

– Ну, они пока дали методы, применимые лишь в условиях пунктов скорой помощи. Но там в некоторых случаях они бесспорно дают эффект. Не подлежит сомнению, что мы хороним много людей преждевременно, при надлежащем лечении клинического периода смерти, они могли бы еще жить.

Я уехал, написал беседу, прочел ее Збарскому по телефону, согласовал. Пока лежит у редактора.

(Беседу со Збарским (в т. ч. и об эвакуации тела) разрешили опубликовать, кажись, в 1946 году в «Огоньке» – на первой странице. – ЛБ комментарий вписан в 1946 г.)

Сегодня генерал Галактионов вручил мне медаль «За победу над Германией». Кроме меня получили еще: Митницкий, Потапов, Лукин, Дунаевский, Юриков, завхоз Бычков.

Сегодня – хороший день, солнце, но холодно очень.

19 сентября

Сегодня ЦК вынес решение увеличить тираж «Правды» до 2 млн. Последнее время был 1.5 млн, до этого – 1200 тыс. Выходить предложено в 2:30 (подписать последнюю полосу). В последние дни выходили в 4–5, а сегодня закончили номер в 2:24. Сейчас сижу дома, пью чай и записываю перед сном.

Сегодня у меня какой-то день авиационных разговоров. Днем позвонил генералу Затевахину. Он сказал, что Аминтаев собирается в новый прыжок. К полету все готово. Хочет прыгать с высоты в 14 000 м. Самолет нашел. Остались контрольные полеты. Дело – на днях.

Позвонил Кокки. Вчера его наградили четвертым орденом Ленина, а вообще в этом году награждают его, кажется, в третий раз.

– Когда пойдешь в Ленинград?

– А что?

– Обгонят.

– Кто? – забеспокоился.

– Не в этом деле, а во внимании. Ты же хотел начать компанию, а начнут другие.

– Кто?

Я рассказал о полете Аминтаева.

– Погоди. Сейчас минуту подумаю 14000. Это значит, надо подняться на 14500. Я там был и должен сказать, что для этого надо иметь мое бычье здоровье. И быть абсолютно в форме. Сейчас бы и я не мог. Треп!

– Погоди, – ответил я. – Ну будет тринадцать – и то шум на весь мир. А если 14000– даже без прыжка – и то дай Бог!

– Я на высоту сейчас не пойду. Надо идти на 16–17 тысяч. Без скафандра нельзя. А скафандра нет.

– Да я не о том. Нужна скорость.

– Это погоди. Мне сейчас нужна погода, чтобы сходить на высоту, так для пробы машины. Потом переткнем моторы и буду ждать погоды на трассе. Дело недели. К тебе просьба: узнай подробнее об Аминтаеве, что за машина, завтра встретимся.

Заело его.

Вечером позвонил Валя Аккуратов. Когда-то мы вместе летали на полюс (он был штурманом у Мазурука), потом он зимовал с Мазуруком на Рудольфе, в поисках Леваневского ходил до полюса, много летал потом с Черевичным, в войну – с Орловым (в частности, сделал 47 рейсов в осажденный Ленинград, и вывез в числе прочих ЕФБ), потом ушел в АДД, летал там флаг-штурманом дивизии Лебедева на ТБ-7, бомбил Кенисберг и прочее, сделал 190 боевых вылетов, был ранен, и посейчас трещина через весь череп, запретили пить. После войны вернулся в полярную авиацию, слетал два или три раза с Черевичным на Чукотку.

– Ты знаешь, что 25-го уходим?

– Нет. Куда?

– До девяностого. А мне Мазурук сказал, что в экипаже будет корреспондент «Правды». Я решил, Что кроме тебя некому.

– Ты дома? Сейчас приеду.

Тут же вызвал машину и поехал. Полночь. Просторный старый дом в Шведском тупике. Второй этаж. Уютная квартира. Много книг, безделушек. Жена – известная балерина Наташа Конюс – уехала с бригадой артистов на Дальний Восток. На рояли – секстаны, на столе – астрономические таблицы «положение светил в октябре», графики, расчеты. Валентин за время войны почти не изменился. Такой же ладный, широкоплечий (бывший боксер-любитель), в коричневом костюме, два ряда ленточек на восемь клеток. Поздравили друг друга с наградами. Закурили, сели за кофе.

– Рассказывай.

– Ну вот. Вызвал меня Мазурук. Сказал. Составил я докладную записку. Маршрут: Москва – Архангельск – мыс Челюскина – полюс – о. Котельный. Оттуда либо в Тикси, либо в Кресты Колымские, либо еще куда-нибудь, в зависимости от погоды.

– Почему с Челюскина?

– Ближе всего к полюсу.

– Когда солнце уходит с полюса?

– 22 сентября. Значит, будем там в полярную ночь, вернее – сумерки, а это очень затруднит ориентировку: звезд-то не будет. Очень трудно будет выходить на меридиан Котельного. Компаса-то почти бесполезны: склонение неизвестно. Расчет держу на две звезды, может, их увижу, и на ГПК.

– А радиомаяк?

– На Рудольфе нет, там зимовка законсервирована, а маяк Котельного будет слышен только за 400 км.

– Расчетное время?

– На Челюскине сидим неделю: выбираем погоду. Полет от Челюскина до полюса и обратно на Котельный – 14 часов (кажется, я не напутал – ЛБ). Взлет с большой перегрузкой – вся машина в баках. Всё – месяц.

– Резерв горючего?

– На три часа – 700 км.

– Машины?

– «Си-47». Моторы американские, надежные. Сейчас заканчиваем оборудование. Институт Истернберга дает завтра расчетные таблицы на светила. Берем аварийку, палатки, 200 кг. непзапаса, хватит на 3 месяца.

– А если на одном моторе?

– Аварийный слив опорожняет в три минуты баки. Тогда пойдет на одном.

– Экипаж?

– Летчик – Титлов. Сейчас он в Южной Германии, завтра прилетает. Говорят, отличный пилот. В прошлом году он за один месяц в Арктике налетал 300 часов. Ходил до 87°. Ни разу не интересовался погодой. Штурман – я. Бортмеханик – Дима Шекуров, помнишь – летал с нами, он же и второй пилот. Да и я вожу… Радист, гидролог – Сомов, будет следить за льдом. И ты.

– Почему я?

– Ясно. Кто же еще?! Я сказал Диме – он сразу говорит: «вот бы хорошо!». Тебя знаем, дело интересное, Арктику ты знаешь. Пойдем, а?

– Цель?

– О цели ты должен больше нашего знать. Помнишь, ты мне говорил по телефону об одной авантюре? (Я и впрямь после разговора с Папаниным, когда я его подначивал насчет новых экспедиций в Арктику, позвонил Аккуратову и сказал, что есть интересное дело).

Я рассказал ему о своем разговоре с Папаниным, Новиковым.

– Ну вот. Оно и есть. В развитие. Ты знаешь о полете на полюс англичан на «Ланкастере». Утереть им нос – пусть полетают не днем – это проще простого, а полярной ночью. Во-вторых – наблюдать лед. В-третьих – найти землю, то что ты хотел.

– Где?

– Вообще-то она вернее всего между ЗФИ и Северной землей, к норду от о. Ушакова, там, где ты говорил. Но в 1941 году мы с Черевичным летали километров за 200 к норду от мыса Молотова, видели там без конца громадные айсберги и характерную шапку тумана, которые бывают только над землей. Посмотрим сейчас. А обратно идем совершенно необследованным путем.

– А где еще есть земли?

– Я думаю, что к северу от наших посадок у полюса недоступности: глубины к северу падали, было много птиц, дрейф был забавным – не по ветру, а как будто его отклоняло препятствие. Может быть, есть и земля Андреева – к северу от Врангеля. А вот земли Санникова – бесспорно нет: мы там ходили десятки раз, все облазили. Или ее не было, или остров исчез, как исчезают и некоторые другие острова в этом регионе. А ты где еще ждешь?

Я ответил, что, видимо, есть земля Джиллиса. Рассказал, как искали мы ее в 1935 году. Кстати, Н.Н. Зубов и сейчас, нынче летом, клялся, что она есть.

– Может быть, – ответил Валя. – Я этот район не знаю. Да, кстати, ты знаешь, что мы тогда нашли второй северный магнитный полюс в районе недоступности? Сейчас ученые согласились.

– А может – он перемещается?

– Может быть. Англичане на «Ланкастере» установили его на севере Канады. Геофизически возможно и перемещение. Тогда грош цена нашим всем расчетам склонения.

Рассказал он мне об одном чрезвычайно любопытном явлении, которое они наблюдали во время зимовки на Рудольфе. Ехали они с купола. И вдруг увидели мираж: в бухте стоит трехмачтовый обледенелый корабль, старой конструкции, вмерзший в лед. Видели все: Мазурук, Аккуратов, весь экипаж. Обалдели. Потом немедленно повернул вездеход, поехали на купол, хотели сразу лететь туда туман. И так неделю. Через неделю вылетели на «У-2», облазили все – пусто.

– Это очень интересно, – сказал Валентин задумчиво. – Ты знаешь, что от Брусиловской «Св. Анны» с 1912 года и до сих пор ничего не выбросило на берег? Может быть, она вмерзла в паковый лед и носится?

– Вернее, могла застрять где-нибудь в архипелаге ЗФИ, в бухте какой-нибудь, особенно в фиорде, невидном с боков. – возразил я. – Если бы в паковом льду – вынесло бы в Гренландское море – дрейф идет туда. А тот стоит себе на здоровье, а рефракцией – подняло мираж.

– Очень возможно. В этом архипелаге еще целые острова валяются неизвестные, – сказал Валентин, – не то, что корабль.

Вспомнили Леваневского.

– А что ты думаешь, может и жив? – сказал он. – Жили же матросы на Шпицбергене 15 лет. И без продуктов.

Вспомнили полярников. Сережа Фрутецкий – в морской авиации, очень доволен. Шмандин – опустился, но летает. Ивашина – у Сырокваши, завел молодую жену.

– А полынья есть? – спросил я.

– Есть. К северу от Новосибирских островов я зимой почти всегда видел чистую воду или лед 5–6 баллов. Я предлагал там и пускать корабли – легче. Южнее почти всегда лед тяжелый и забито.

– А севернее Врангеля?

– Тоже неплохо. Тоже 5–6 баллов. Но там я летал меньше.

Поговорили еще.

– Слушай, – сказал он. – А нельзя ли поставить вопрос об Антарктике? Еще в 1822 году там плавали русские, есть остров Беллинсгаузена, Петра I, Александра I. Сейчас все страны открывают там земли и берут себе. Что же мы будем отставать?

– Туда надо идти на корабле.

– Да. конечно. Но года на два – на три. На палубу – самолеты, вездеходы. Все, как полагается.

Я рассказал ему о нашем «разговоре в палатке» на полюсе, о последующих беседах со Шмидтом.

– А о другом моем полете знаешь? – спросил он. – Вокруг шарика? Экипаж – летчик-испытатель Галлай, второй пилот летчик-испытатель Афонин, штурманом пригласили меня, радистом, видимо, будет наш полярный – они лучшие, наверное, Макаров.

– Машина?

– Месищева. Сейчас сделана модель, с моторами, проверяем расположение оборудования. Двухмоторная, моторы Климова. Уже делаются три штуки: тренировочная, основная и запасная. Запасные моторы – в пунктах посадки.

– Маршрут?

– По утвержденной трассе: Москва – Новосибирск – Якутск Фербенкс-…-Нью-Фаунленд – Париж – Москва. Шесть посадок. (И он показал разграфленную кругом схему). Срок – 70 часов, рекорд Говарда Юза – 93 часа.

– Резерв горючего?

– 600–800 км при ураганном встречном ветре. Старт – не позднее июня 1946 года.

– Вот сюда бы я пошел.

Он засмеялся.

– Давай и туда и сюда!

Договорились, что я говорю с Поспеловым и Папаниным. В любом случае лечу или нет – полностью обрабатываем экипаж.

20 сентября.

Довольно многоразговорный день: звонил Жене Федорову – он ныне генерал-лейтенант, нач. главного управления гидрометеослужбы РККА. Рассказал ему о разговоре с Аккуратовым по поводу магнитного полюса в районе недоступности.

– Верно, – сказал Женя, – они нащупали там полюс.

– Но англичане тоже нашли, в другом месте.

– Верно.

– Может быть – два магнитных северных полюса?

– Вполне.

– А, м.б., он просто шляется, и это – один и тот же?

– Возможно.

– И наука не против?

– Наука всегда «за». Вот и интересно поэтому сейчас там побывать и выяснить дотошно.

Спросил я его о полете стратостата.

– Готовимся, но не раньше зимы пойдут.

Я напомнил о своей рекомендации в экипаж – профессора Семенова.

– Пришли его. Поговорим.

Позвонил Папанину. Я послал ему статью на просмотр – в связи с готовящимся награждением полярников.

– Рано еще, Микоян уехал.

Рассказал он мне о полете Титлова. Я сделал вид, что не знаю.

– Ты думаешь полететь? – спросил он.

– Не знаю, не говорил еще.

– А то есть хороший паренек из «Московского большевика» – Фельдман. Очень просится. Я ему сказал, чтобы договорился с тобой – если может полететь от «Правды» – возьмем. Ты как?

– У нас и своих хватает.

Сказал о полете Сережу Бессуднову. Он загорелся. Буду говорить с Поспеловым.

Позвонил Ушакову.

– Что нового?

– Готовлюсь в океан. Уйдем, видимо, в середине будущего года. Срок год и два месяца. Но, наверное, придется разбить на две очереди.

– Меня учитываешь в команде?

– Если пойдешь – место найдем на камбузе. Заходи!

– Зайду.

– Только до отхода корабля заходи!

В ближайшие дни ожидается несколько парашютных прыжков. Я, кажется, уже записывал, что подполковник Аминтаев собирается прыгнуть с 13000. Романюк с 12000– тоже с самолета, и Полосухин – высотный с аэростата.

Сегодня у меня был Аминтаев. Рассказывал о себе. Он невысокий, крепкий, черный, с густыми широкими бровями, черными глазами, смуглым и резким кавказским лицом. Родился в 1908 году в Кумухе, в Дагестане, по национальности – лакец. Очень обрадовался, узнав, что я был в Дагестане, спрашивал – где. В авиации он с 1931 года, в парашютизме – с 1932 года, все время экспериментировал. Сделал 1748 прыжков.

– Были ли положения, из которых вы не прыгали?

– Разве только из горящего самолета.

– Сейчас как будете прыгать?

– С затяжкой, конечно.

– Скучно?

– Что вы, очень интересно. Попробуйте!

– Спасибо.

Просил его рассказать о трудных случаях. По его рассказу получалось неинтересно – решение специфических проблем. Видимо, у него все настолько отработано, что случайности и неуспех исключены. Да плюс опыт.

– На чем пойдете?

– «Спитфайер-9»

– Вот это плохо!

– Нет другой.

Записал подробно его рассказ в настольную тетрадь «начатки». Договорились, что Реут будет следить за ним. Я, наверное, напишу о нем очерк. Сняли несколько кадров.

Позвонил Кокки.

– Узнал про машину Аминтаева? – спросил сразу он.

– «Спитфайер-9». И другой – Романюк – тоже на нем.

– Турки! Это же никуда не годится. Надо на своих. Да я сам возьмусь на своем старом ероплане затащить на 12500. Это – с гарантией. Пойти что ли?

– Тренироваться надо?

– Ну. на эту высоту я безо всякой тренировки могу ходить.

Рассказал ему про Титлова. Он просто разволновался.

– Это безобразие! Идти на «Си-47». Да весь этот полет скомпрометирует так. Они откуда пойдут – с краю?

– С краю.

– Сколько оттуда до точки?

– Градусов десять. Плюс обратно.

– Чепуха. Нынче полетом на две тысячи никого не удивишь. Я знаю, ты распишешь: «антициклон подорвался максимумом с Куликова поля, обошли, легли на заданный меридиан…» Но народ-то пошел понимающий. Мы хотим показать возможности нашей авиации, а летим на чужой машине. А ведь тут – всего ничего лететь. На моей машине безо всяких можно дойти, да еще бензина до Москвы останется.

– А про Галая слышал?

– Знаю. Это, между нами, моя идея. Это будет хорошо, чисто.

– Вот туда бы я пошел.

– Правильно. А сюда – и не думай, не позорься.

Звонил Збарскому.

– Хозяин не был в мавзолее?

– Нет. Наверное, ждет Молотова. т. Молотов и Берия три раза осматривали новый саркофаг.

Сегодня вышли в 2:40. Пошла моя передовая в ВУЗах. После смотрели кино «Без вины виноватые» (по Островскому). Хорошо.

Сегодня вышел номер «Правды» № 9998. В редакции ждут, что могут отметить 10000-ый. Посмотрим!

21 сентября.

Сегодня был у секретаря ВЦСПС Нины Васильевны Поповой. Она позавчера вернулась из Парижа с заседания инициативного комитета по созыву Международного Конгресса женщин. Веселая, умная, живая, и даже похорошела.

Рассказывает об усилении реакции во Франции. Де Голль очень откровенно готов прибегнуть к силе оружия, чтобы удержаться. Население голодает. Заводы работают еле-еле. Танковые заводы и моторные выпускают продукцию довоенного образца – кобыле под хвост.

Заседание прошло отлично и с большим триумфом для нас. Наши предложения приняты. Конгресс будет созван в Париже, 26 ноября 45 года. А 10 ноября заседание комитета.

– Я превратилась в авиатора, – смеется Попова.

Даем беседу с ней.

С Титловым решили послать Бессуднова.

Все больше и больше разговоров о 10000-ом номере. Он выйдет с воскресенья на понедельник. Еще несколько дней назад составили списки. Поглядим.

23 сентября.

Сегодня выпускаем 10000-ый номер «Правды». Еще вчера вечером стало известно, что ЦК разрешил отметить это и выпустить шесть полос. Вечером в редакции были получены копии указов – о награждении «Правды» орденом Ленина и награждении орденами и медалями 177-ми работников редакции, издательства, типографии. Ух!

Первым меня поздравил Сенька Гершберг: с Красной Звездой. При этом он объяснил словами Поспелова: у меня, мол, есть Красное Знамя и Трудовое, поэтому – Звезда, у Сеньки – две Звезды, поэтому – Трудовое.

Поспелов рассказывает, что докладывал лично Маленкову о каждом, характеризовал работу всех остальных. т. Сталин прочел весь указ от первой до последней фамилии.

Сегодня печатаем Указы, приветствие ЦК и другие материалы. Завтра митинг. По поручению Сиволобова я написал приветствие Сталину.

Сенька, в связи с награждением, выпускает 12-ти полосный «Правдист». Я написал для него «Из дневника журналиста» (о встречах со Сталиным).

Вчера были у меня Титлов и Аккуратов. Беседовали под стенограмму о предстоящем полете. От нас полетит Бессуднов.

28 сентября.

Во вторник, 25-го сентября погиб Аминтаев. Он поднимался утром с Подольского аэродрома, а днем со Щелковского аэродрома с той же целью ушел в воздух Романюк. Оба – на «Спитфайерах-9», оба шли на 12.5 км., чтобы оттуда прыгать с затяжкой. Я поручил Капырину следить за Аминтаевым, а Реуту – за Романюком.

Часа в 2 дня я позвонил по вертушке генерал-лейтенанту Затевахину командующему воздушно-десантными силами.

– Ну как с Аминтаевым?

– Плохо.

– Разбился?!

– Нет, но плохо. Сейчас выясняем.

Больше я от него ничего не мог добиться. Позвонил тогда в Щелково генерал-лейтенанту Данилину.

– Ты не знаешь, что с Аминтаевым?

– Нет. А что?

Рассказал ему. И спросил у него про Романюка.

– Набрал 12800. Прыгнул. Сейчас ищем его. Летчик сел.

Через час приехал из Подольска Пафнутий Капырин и рассказал: самолет набрал 12500, Аминтаев приподнялся, чтобы прыгать и свалился на дно кабины. Летчик вниз. Врачи констатировали смерть. Полагают, что удушье, видимо, что-то с шлангом. Так считают Байдуков и Кокки, с которыми я говорил. А Романюк прыгнул благополучно, падал 12 км, на 800 метрах раскрылся.

Жаль Аминтаева – всего несколько дней назад был у меня, живой, энергичный, уверенный.

В среду 26 сентября вечером поехал с Аккуратовым к Галаю. Небольшая, скромная квартирка из двух маленьких комнат на пятом этаже на тихой улице Стопани. Молодой, высокий, с очень живым, еврейским лицом. Очень миловидная жена. Сынишка уже спит. Нас, видимо, ждали, накрыт стол, виноградное вино. «В этом доме водки не пьют» – извинилась хозяйка Зоя, не помню отчества, Галая зовут Марк Лазаревич.

За столом речь зашла о перелете. Галлай говорил образно и довольно остроумно о своем проекте и треволнениях.

– Заявление Шахурину я дал еще три месяца назад. Сказал, что поддерживает, но до сих пор никуда не доложил. А время уходит: надо машину строить, испытывать, тренироваться. Прошу вас помочь.

Я выразил некоторое сомнение в выборе конструктора Месищева.

– Другого нет, – ответил Галлай, – все-таки его Пе-8 наиболее близко подходит к нашим требованиям. Ее следует модифицировать, забить баками, приспособить.

– Какую скорость вы будете держать?

– Конструктор обещает среднюю около 500. Мы делаем скидку на встречный ветер и считаем, что чистый летный путь вокруг Земли займет 55 часов, время на земле – 15 часов. Тогда мы побьем рекорд Юза на двадцать часов и долбьемся такого результата, что наш рекорд долго никто не сможет побить. Ныне, при современном состоянии авиации, его можно улучшить лишь часа на 2–3, но отнюдь не на двадцать, а из-за этого никто лезть не станет.

– Земля может задержать.

– Да. Поэтому я считаю, что во все пункты посадки надо послать опытных инженеров, знающих именно эту машину. Чтобы он знал, что пробка на левом баке закручивается туже, чем на правом, и это так и должно быть, и чинить это не надо. Тогда – уложимся.

– Контрольные полеты?

– Это когда будет готова машина. Тогда обязательно сходим по всему советскому маршруту, до границы.

– Как будет оборудована машина?

– Я передал конструктору технические условия, он их принял. В машине должно быть тепло, удобно – это очень важно в длительном перелете. Будет два штатных места над баками, звукоизоляция, можно курить. Вообще, на мой взгляд, довольно демонстрировать сверхчеловеческую выносливость. Я. например, предполагаю на последнем этапе выбрать время и всем побриться, одеть чистые воротнички, надушиться – выйти из машины пижонами.

Он очень интересовался моим мнением – утвердят ли его проект, особенно – учитывая, что он малоизвестный летчик, еврей и не Герой Советского Союза. Я расхохотался, и он понял мой ответ.

– А вот первое соображение имеет резон, – сказал я. – Вы знаете рассказ Микулина о том, чем отличается опытный конструктор от неопытного? Обоим дают задание – определенные параметры. Неопытный делает в точку, тщится и срывается. Опытный делает по заданию и чуть ниже. И когда у него срывается основное, он говорит: да, не получилось, но вот готово в первом приближении. Так и вы должны иметь запасной вариант.

– Какой? Я уже думал об этом. Вот, например, можно пролететь по границам всего СССР. Впрочем, это будет, пожалуй, не легче кругосветки, но зато все время – на своей территории.

– Да, это не легче, – подтвердил Аккуратов.

– Такой проект был, – сказал я. – Виктора Евсеева. Это – стоящее дело.

– Ну вот видите, я и не знал, – сказал хозяин. – А какие вы еще знаете неосуществленные проекты?

– Супрун предлагал пролететь от западных до восточных границ Советского Союза без посадки.

– Это очень интересно и показательно, – воскликнул Галлай (видимо, дошло!).

Мы стали говорить вообще о возможных перелетах. Их осталось чуть на земном шаре. Кругосветка. Из Москвы в Австралию без посадки, или в Бразилию. Через два полюса. Из Москвы в Москву без посадки вокруг света, это проект как-то развивал мне Громов, говорил о возможностях авиации.

– Так у вас экипаж сколько? – спросил я.

– Пять. Два пилота, штурман, радист, инженер.

– А вам Валентин говорил о шестом?

– Говорил, – засмеялся Валентин.

– Да, он мне говорил о вас, – подтвердил Галлай. – Честно говорю: с большим удовольствием. Вы человек известный в авиации, и мы знаем, что вы не подведете. Вы пользуетесь крупным именем и авторитетом. Мы, конечно, заинтересованы в том, чтобы перелет был освещен, как следует в печати – это тогда будет обеспечено. Наконец, Ваше участие разгрузит нас от многой организационной работы на земле, в частности, от бесед с корреспондентами. Так что – принципиально я целиком «за». Трудность только в том, что мною уже даны технические условия конструктору, но я думаю, что он сможет их переучесть. Да кроме того, в современном аэроплане возможности резерва очень большие. Ну-ка прикинем: 80 кг. вашего веса – это 10 минут полета. Никакой роли на таком маршруте не играет и не спасает.

– Да, – засмеялся Валентин. – Я берусь сэкономить эти десять минут на трех сутках полета.

Расстались. Договорились, что мы позвоним Шахурину и узнаем о судьбе проекта.

Галлай произвел на меня впечатления толкового и настойчивого человека. Во время войны, желая узнать, как ведут себя машины в длительном полете, он пришел в полк Пусэпа, 6 или 7 раз летал в тыл на бомбежку, над Брянском его сбили, зажгли, они выскочили с парашютами, пробирались к фронту, прорвались и вернулись. Как испытатель, видимо, бывал во всяких переделках. На его счету – 73 испытанных машины. Дня за два до нашего разговора – взлетал на новой машине, и лопнула покрышка, сел. Рассказывает, смеясь. Вот только опыта маршрутных полетов у него маловато, почти нет – только по испытаниям на километраж. Тут полная противоположность Титлову. И когда на обратном пути Аккуратов спросил моего мнения о Галае, я сказал ему, что командиром, пожалуй, он годится, но на правое сидение обязательно надо извозчика, вроде Титлова, который и будет вывозить перелет, а взлеты и посадки – за Галаем.

– Верно, – согласился Валентин.

Вчера позвонил Володе.

– Так тебе и надо! – сказал Кокки. Это означало поздравление с орденом.