Текст книги "Дневники 1932-1947 гг"

Автор книги: Лазарь Бронтман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 49 страниц)

– А я с этим камином натерпелся. Начал строить этот корпус, запроектировал камин, широкую лестницу. С стройинспекция не утверждает, говорит – по нормам не полагается. И ни в какую!

Работает у меня подарочная группа (пепельницы с самолетами). Так часто делаю то одному, то другому подарочный самолет для ребят. И вот случилось: Рузвельт прислал Сталину свой портрет. Сталин ответил тем же, а рамку для портрета – строгую, художественную – мы делали. Я вот давно думаю над тем, чтобы вещи делать не только правильные, но и красивые. Ведь изуродовали Москву новыми безобразными домами. Хочу написать об архитектуре архитектора услыхали, Христом Богом просят написать, помочь им прошибить косность. Хочу написать и о театре. Вот я, конструктор, дал за время войны столько-то новых самолетов. А что дал Большой театр? Один спектакль «Иван Сусанин», да и то испортил его. Говорил я об этом с Поспеловым – и об архитектуре, и о театре, а он боится что ли?

Позвали завтракать. Маленькая столовая, тут же – при кабинете. Чудный сервиз. На столе – коньяк «КС», водка, Мукузани, Цинандали. Легкая закуска, печеная картошка, заливная осетрина, горячая рыба, ромштекс, кофе с яблочным пирогом. Великолепно и вкусно.

После завтрака – опять в кабинет. Заславский завел разговор о механизме творчества, спросил – где Яковлев работает.

– Я работаю здесь, в кабинете, больше у меня рабочей комнаты нет. Иногда фотографы требуют, чтобы я снялся за чертежной доской, за расчетами. Я им говорю, это же враки. Я даю идею, основное решение проблемы, а дальше дело, пожалуй, техники. При современном оснащении нас расчетной наукой и при нынешних знаниях авиации, да плюс еще наш опыт – технически грамотные идеи можно обосновать быстро. Этим и занимаются мои помощники. Но одних знаний недостаточно. Нужна творческая интуиция. Вот есть такой авторитет в области аэродинамики – проф. Пышнов, ты его, Лазарь, знаешь хорошо. Сколько раз он пытался создать машину, а не получается. Как я творю. Мне необходимы ощущения. Я разговариваю с вами, с другими людьми, бываю в театре, на заседаниях, а мысль все время где-то подсознательно работает. И мне необходимо общаться с людьми. Если бы меня заперли на три месяца в комнату я бы ничего не создал и захирел.

– Расскажите, все же, о создании какой-нибудь машины.

– Хорошо. Вот свежий пример. т. Сталин устраивал прием де Голлю. Кажется, 9 декабря прошлого года. Пригласили почему-то и меня. Видимо, потому, что был и командир полка «Нормандия», а они все время хвалят «ЯКи». Прием был в Екатерининском зале. Молотов поднял тост за гостя, гость – за Сталина и, кажется, Молотова. Потом Сталин начал провозглашать тосты. И вдруг слышу – «За Яковлева, конструктора советских грозных истребителей». Я сразу встал. И вот вижу – Сталин идет с бокалом к моему столу. Я совсем растерялся. Пошел навстречу. Чокнулись. «Вы хорошо выглядите, я давно вас не видел», – сказал Сталин. После банкета т. Сталин пригласил посмотреть кино. Посмотрели одну картину. «Ну что, по домам или будем смотреть еще?» спрашивает Сталин. Все, конечно, молчат. «Ну, давайте посмотрим еще. Что есть?» Ему называют. Он выбрал «Волгу-Волгу». (Сталин, видимо, очень любит эту картину. Мне когда-то Полина Осипенко рассказывала, что на даче Сталина еще в 1938 или 1939 г. ее вертели, потом еще кто-то говорил. Гершберг рассказывает, что Сталин смотрел ее десятки раз. – ЛБ) Прокрутили. «Ну, по домам – или еще?» Опять все ждут. Начали вертеть мультипликацию Диснея, сделанную специально для России, на русском языке.

Потом Сталин взял командира «Нормандии» подполковника Пуяда и пошел в соседний зал, туда же пошли еще несколько человек. Проходя мимо меня, он потрогал ордена, побренчал ими и засмеялся: «А неплохо получается?!» и позвал меня. Сел за стол. «Дайте нам шампанского!» Сам открыл бутылку, налил в бокалы. Выпили. Потом спрашивает у командира:

– Вы летали на Як-9 с 37-мм пушкой?

– Да.

– Нравится вам эта машина?

– Хорошая машина. Но нам больше нравится «Як-3», это более маневренный самолет.

– Но у него вооружение слабее.

– Зато маневренность больше.

– Ну это важнее для индивидуального воздушного боя, – заметил Сталин. Зато пушка 37-мм разносит любой современный самолет. Видите, у нас есть идея устраивать в воздухе при налете вражеских бомбардировщиков воздушную артиллерийскую завесу. Как вы на это смотрите?

– Вот если бы на «Як-3» поставить 37 мм пушку – это было бы хорошо, упорствовал француз.

– Ну как вы не понимаете, – возразил Сталин. – Это же разные задачи: воздушный бой и артиллерийский заслон. Конечно, было бы хорошо иметь «Як-3» с 37 мм пушкой, но такого самолета нет, и вряд ли это возможно. Яковлев, как вы думаете, это возможно?

– Нет, т. Сталин, – ответил я. – Это невозможно. «Як-3» – самый легкий в мире истребитель. Если на него поставить 37 мм пушку – это его резко утяжелит и он потеряет и скорость и маневренность.

– Ну, вот видите, – сказал Сталин. – Конструктор говорит, что это невозможно.

А француз упорствовал. Он явно не понимал идеи Сталина и хотел иметь тяжелую пушку не для завесы, а для драки.

– Ну, с ним каши не сваришь, – махнул рукой т. Сталин.

Беседу переводил работник НКИДа. При переводе он явно путался в технической и военной терминологии, и я, несмотря на весьма слабое знакомство с французским языком, и французский летчик его часто поправляли.

– Вот так всегда, – заметил полушутливо т. Сталин. – Мы воюем-воюем, а придут дипломаты – и все испортят.

Он еще пару раз – по ходу разговора и очень к месту – сказал это о дипломатах.

Вернулся я домой на дачу в 5 ч. утра, и уснуть не могу. Свербит мысль: как бы все-таки поставить на «Як-3» тяжелую пушку. Ходил, лежал, думал. И постепенно начала рождаться мысль: передвинуть летчика, это освободит место для более габаритного вооружения, сделать то-то, так-то изменить центровку. В 9 ч. утра я уже позвонил на завод и приказал приготовить к часу дня такие-то и такие-то расчеты. Приехал, сели. Неделю работали. И вот, в субботу, я позвонил т. Сталину.

– Могу поставить на «Як-3» 37 мм пушку.

– А скорость и маневренность?

– Останутся без изменения.

– Это очень хорошо.

И в понедельник меня уже вызвали со всеми расчетами и данными (об этом он дал в Комсомолке. Надо взглянуть. – ЛБ).

Вообще, т. Сталин давно уже высказал мысль о том, что современная авиация должна быть пушечной. Помню еще до войны он вызвал меня и спросил, как вооружены современные иностранные самолеты. Я ответил, что «Спитфайер» имеет столько-то мелкокалиберных пулеметов, «Харрикейн» столько-то и пр.

– Это обывательский подход к авиации, – сказал Сталин. Они успокаиваются тем, что их много Но раз их много – рассеивание большое, а убойность – ничтожна. Сейчас вслед за нами будут бронировать самолеты, что тогда сделает мелкокалиберный пулемет? Самолет истребитель должен быть вооружен пушками и пулеметами крупного калибра.

– А вот другой случай создания машины. Дело было в 1943 г. в сентябре или октябре, когда наши войска форсировали Днепр. Вызвали нас к т. Сталину был Маленков, Новиков, Шахурин, кто-то еще; из конструкторов – Ильюшин, Лавочкин и я. Сталин сказал

– Наши войска вышли к Днепру. Немцы бросили туда свою авиацию, бомбят вовсю, а наши аэродромы далеко, близких аэродромов в Днепру нет, дальности у истребителей не хватает и они не могут бороться с немцами. Нужно срочно увеличить дальность. Что вы можете предложить т. Лавочкин? (Между прочим, об этом – дальности аэродромов, невозможности их пододвинуть из-за прибрежных болот и леса мне как раз говорил тогда на фронте командующий 16 – ой воздушной армией генерал-полковник Руденко. – ЛБ).

Лавочкин встал и ответил, что дальность увеличить нельзя, т. к. это снизит скорость, но он может предложить другие улучшения.

– Нам сейчас дальность нужна, – перебил т. Сталин. – Дальность, дайте мне дальность. Можете?

– Нет, т. Сталин, не могу.

А я сказал, что могу и через несколько минут постановление было оформлено.

Спустя некоторое время наши самолеты производили большую операцию по эвакуации штаба И.Б.Тито из окружения в Югославии (об этом писал летчик Калинкин в «Красной Звезде» в конце прошлого года. – ЛБ). Но «Дугласы» должны были действовать обязательно под прикрытием, иначе вся операция могла пойти насмарку. И вот, полк «ЯК-9» днем пролетел через всю территорию Украины, Румынии и Югославии, занятую еще немцами, и без посадки опустился в Бари в Италии. Из этой машины сейчас родился «Курьер». Такая дальность тебя устраивает, Лазарь? А помогло мне в этом деле и одно внешнее обстоятельство. Когда я стал замнаркома, я добился постановления (и с этим т. Сталин согласился), чтобы конструкторы 1-ой категории имели в год 500000 рублей абсолютно бесконтрольных, на риск. Он может кинуть эти полмиллиона на ветер, не думая о Наркомфине, Госконтроле и т. д. Конструктор должен иметь право на риск. Вот на эти деньги я и строил машину. Что в этом случае обеспечило успех и в чем здесь проявилась роль конструктора? Конструктор не должен ждать заказа, благодаря предварительной работе общая схема машины и сама она в первом приближении были готовы еще до разговора в Кремле. Успех обеспечило и то, что я поставил перед собой хотя и дерзкую, но разумную черту: 2000 км. Поставь я 3000– и ничего бы не вышло. Роль конструктора заключается в том, чтобы определить пределы дерзания и наметить наиболее короткий путь к цели. Иные идут более длинным путем, третьи заходят цели во фланг, а то и с тыла, некоторые совсем сбиваются с пути и не приходят к ней (говоря это, Яковлев чертил на столе эти пути).

– А над чем вы сейчас работаете? – спросил Заславский.

– Над истребителем.

– Как вы относитесь к Ильюшину?

– Я считаю его гением. В 1938 г., задолго до войны он предложил штурмовик, которого и до сих пор нет ни в одной армии мира. Идея его заключалась в том, чтобы бить танки, когда они раскрыты.

9 апреля.

Война на излете. Уже две, пожалуй, недели союзники наступают, не встречая никакого организованного сопротивления. Немцы, видимо, решили там открыть ворота. Ясно это было с первых дней нового наступления союзников. Не было сопротивления ни на линии Зигфрида, ни на Рейне, ни за ним, без боя немцы отдали даже Рурский район.

Наша печать сначала молчала. Впервые об этом сказал в № от 1 апреля Галактионов. Тогда стали давать и ТАСС, и остальные газеты.

По-видимому, немцы решили из двух зол избрать меньшее. Хотя зоны оккупации Германии и поделены, но большая разница – как эти районы будут заниматься: с боя или без боя. И немцы предпочли, чтобы союзники заняли как можно больше, а наши казаки – как можно меньше. И на нашем фронте по-прежнему драка.

За это время Василевский дожал группировку юго-западнее Кенигсберга (сейчас в руках окруженных остается Кенигсберг, Пиллау и южная часть Земландского полуострова), Толбухин (3-й Укр. фр.) отбил все атаки за Дунаем, опрокинул немцев, влез в Австрию и вчера, как сообщили уже немцы, вступил в предместье Вены. Малиновский занял Комарно, Братиславу. Пошел выравнивать мешок и 4-ый Украинский фронт.

Немцы дерутся довольно энергично. Появились на нашем фронте и реактивные самолеты, в частности, «Ме-262». Несколько штук уже сбили. Вчера мы об этом первый раз сообщили.

Вадим Кожевников предложил мне вместе поехать на фронт, поглядеть на Германию. Маршрут – Вост. Пруссия, Померания, Бранденбург, Силезия. Заманчиво. Генерал морщится: не могу отпустить вас на три недели. Но позавчера он сам предложил мне:

– А что, Лазарь Константинович, если вам в Вену?

Я позвонил Кокки. Он сказал, что согласен, но после 15–20. Обязательно туда полетит. Но до этого должен смотаться на пару дней к Баграмяну, на 1-ый Прибалтийский, а потом в Куйбышев. Другой оказии нет, поздно, к Вене не успею.

Вчера гром: денонсирование пакта с Японией. Японское правительство в тот же день подало в отставку. У нас – шум, разговоры, прогнозы. Яша считает, что воевать не будем, Изаков говорит, что японцы отдадут все, что попросим, Минаев считает – это война.

29 апреля.

Бурные события. Берлин агонизирует, занято на вчера 90 % его территории. Вчера весь мир облетело сообщение о том, что Гиммлер сделал (через шведов) заявление Англии и США о капитуляции, они ответили, что надо капитулировать перед всеми.

Сейчас вся пресса мира полна слухами: Гитлер убит, Гитлер в Берлине, Гитлер ранен, Гитлер улетел, Гитлер разбит параличом, у Гитлера кровоизлияние в мозг и т. д.

25-го войска 1-го Украинского фронта встретились на Эльбе с союзниками. Позавчера прилетел оттуда Устинов. От нас был он, Конст. Симонов (от «Кр. Звезды») и Крушинский (Комсомолка). Американских журналистов и киношников 50 человек. Устинов рассказывал, ведут себя, как коршуны, грязны, небриты, в касках, с револьверами, гранатами и бутылкой вина в заднем кармане. Все держались просто, дружественно.

В Сан-Франциско 25-го открылась мирная конференция. Там – т. Молотов. От нас полетела Наташа Волчанская, от «Известий» – Жуков и Гурарий.

Вчера начали готовить победные номера. Я – в комиссии.

С 30-го в Москве отменяется затемнение.

Все считают, что победа свершится на днях.

2 мая.

Вчера был на параде. Чудный, солнечный день. Все ждали демонстрации, но так до последнего дня и не было ясно. Попов собирал секретарей райкомов, ничего не сказал определенного. Между прочим, сказал, что должны следить, чтобы народ хорошо одевался, а директорам заводов и секретарям не худо бы было завести шляпы.

Парад очень насыщенный. Особенно много самоходок, танков. Раньше, когда мы их видели, мы думали – как они будут себя вести в бою. Сейчас знаем – это вещь. Великолепна новая форма генералов.

Генералитет стоял на нижней трибуне. Потом стало слышно, как т. Сталин сказал им: «А нельзя ли вас попросить сюда». Поднялись Фалалеев, Воронов и другие.

Кончился парад, и тысячные толпы ринулись на площадь. Мы смотрели от «Москвы» – буквально вся Тверская залита народом, и все мчатся на Красную площадь.

И вчера и сегодня работаем. Сегодня – дежурю. Сегодня ждем Берлина.

5 мая.

События кувырком.

2 мая объявили Берлин. Всю ночь возились с материалами, Яхлаков не вылезал с узла.

В 9 ч. вечера позвонил Телегин и сообщил, что Темин вылетел со снимками Берлина. Я помню, как несколько месяцев назад, недели за две до взятия Варшавы, он пришел ко мне и заявил:

– Пришла пора вставлять перья. Темин будет снимать флаг над Берлином и первым привезет его в Москву. Темин хочет опять в «Правду».

Я поддержал его, и его взяли. И вот он летит. Магид сразу связался с маршалом авиации Фалалеевым и самолет повели. Разрешили ему лететь без посадки в Яново, перенацелили на Внуковский, на не Астафьевский аэродром, дали ночной старт. В 3 часа Темин прибыл в редакцию, проявили, напечатали, дали три снимка (снимок Рейхстага никак не лез на 1-ую полосу под приказ, я предложил убрать Шпигель, поднять приказ и тогда войдет. Поспелов пошел на эту меру, впервые в «Правде»). Снимки обошли всю мировую прессу.

В этот день мы выходили одни. На следующий день все газеты вынуждены были перепевать нас. Да и снимки их пришли только 3-го к вечеру. Кстати, в этот день (3-го) прилетел и Рюмкин. Можно представить себе его разочарование.

О том, как Темин снимал Берлин, помещено сегодня в «Правдисте», там же дано постановление редколлегии и премировании его (писал я) и отклики иностранной прессы. Как снимал Рюмкин Рейхстаг – я записал на листочка и, кроме того, написал сегодня для инорадио – «Флаг на Рейхстаге».

Между прочим, стоит отметить. В 11 ч. вечера 2-го Яхлаков разговаривал по прямому проводу с Золиным (в штабе 1-го Белорусского фронта). Тот сказал:

– Завтра вылетает Рюмкин.

Яхлаков: – Уже летит Темин.

Золин:

– Темин вряд ли вылетел. Кроме того, он не снимал Рейхстага, а Рюмкин снимал.

Редакция объявила группе товарищей, в том числе и мне, благодарность за подготовку первомайского и берлинского номеров. Сегодня вышла «Летучка» ко дня 5-го мая. Там обо мне хвалебная статья под заголовком «Спокойная уверенность», писал Лешка Штих.

Был у меня сегодня Коля Константинов. Когда-то учились вместе в Курганском СХТ. С той поры (25 лет!) не виделись. Он был научным работником ТСХА, ополченцем и стой поры дерется. Сейчас старшина, награжден Красной Звездой и «За отвагу». Внешне – типичный Швейк, а был кругляшок.

Сейчас готовим номера Победы.

Слухи о смерти Гитлера и иже с ним все упорнее в мировой печати. Горбатов и Мержанов передали корреспонденцию о том, как нашли труп Геббельса, Вишневский и Золин – о том, как шли переговоры о капитуляции. Обе задержаны.

В мировой прессе шум по поводу ареста нами 16-ти поляков-диверсантов. Даем сообщение ТАСС.

7 мая.

Сегодня – выходной, у нас собрались в театр. Премьера в театре «Миниатюр» – «Чужое дело». С Гершбергом.

В 4 ч. я поехал за билетами. В 5 вернулся домой. И начались звонки.

– Лазарь, что ты сидишь дома? – позвонила Витя, кузина. – Наши инженеры рассказывают, что война кончена. Верно?

Я сразу позвонил дежурному по редакции. Дежурил Шатунов.

– Слухи ходят. Сейчас приедет Поспелов.

Новый звонок. Галя Погосова из ТАССа.

– Обнимаю. Целую. Все верно. Уже подписано в деревушке у Эйзенхауэра. Приезжай пить шампанское. Я хоть больна, но когда мне позвонили из ТАССа, сбегала удостовериться. Приезжай, ей Богу! У меня есть бутылка.

Пришла Феня со двора.

– Весь двор говорит.

Звонок.

– Я сейчас приеду к вам. У меня есть поллитра. А?

Звонок. Вера Голубева из «Смены».

– Я не могу. Хоть что-нибудь выпить! Сейчас прибегу.

И прибежала. Раскрыли бутылку ликера. Чокнулись…

Прибежал Валерка:

– Папа, правда, что война кончилась?

– Правда.

– Ух хорошо, я завтра в детский сад не пойду.

Звонок. Хозяйка Фениной знакомой.

– Вы меня не знаете. Верно ли это? Верно!! Крепко вас целую.

Славка:

– Папа, я пойду на Красную площадь, можно? А можно мне завтра в школу не идти?

На Красную площадь – это уже рефлекс.

Звоню Кокки. Подходит Валя, Володя болен.

– Ну, я его сейчас выздоровею. Война кончена!

– Лазарь, вы треплетесь? Приезжайте сейчас же, четверть спирта поставлю на стол. Ей Богу? Только не разыгрывайте – я сейчас всему городу звонить буду.

Конечно, на театр плюнули, послали жен, а сами пошли в редакцию. Собрались Поспелов, Сиротин, Малютин, Козев, Гершберг, Азизян, Шишмарев, Магид, Сиволобов, я. Ждем, может будем выходить. Слушаем радио – вспоминаем, как слушали также в иностранном отделе в первый день войны речь Риббентропа.

Звонки непрерывно.

Выясняются подробности. В 2 ч. по парижскому времени в штаб Эйзенхауэра, в деревушку, явился генерал-полковник Эбр и передал от имени Деница капитуляцию.

Подписал ее начальник штаба генерал Смитс, наш представитель генерал…, француз, англичанин. Было заседание английского кабинета. В 8 ч. по Гринвичу выступит Черчилль. Потом пришло сообщение, что его выступление отложено.

Ждем, будет ли наше сообщение. Неужели не скажут народу? Звоним генерал-полковнику Штеменко в генштаб, у которого обычно узнаем о салютах.

– Подготовлен салют по Бреслау. В случае большого салюта он будет отложен. Но пока ничего не знаем.

9:40. (или 8:40).

Слушайте важное сообщение.

Мы сразу решили: раз не в круглый час, а за 15 минут, значит – не то. Так и было: Бреслау.

Зашел к Поспелову.

– Можно расходиться?

– Нет. Быть на чеку. Может быть будет в 12:01.

Сразу прибежало несколько человек:

– Папанин звонит по всем телефонам. Ищет вас.

Звоню.

– Лазурка, милый. Приезжай! Такая радость. У меня даже сердечный припадок. Слезы текут, до сих пор не могу успокоиться. Меня попросили написать для радио. Наши написали, не нравится. Говнюки! Только ты мои мысли знаешь.

– Я не могу, Дмитрич. Поспелов не велел отлучаться.

– А он не узнает. Я уже послал за тобой машину. Будет у тебя через 8 минут. Я время засек. Матрос – ветер.

Поехал. Трофейный «Крайслер». Встречает адъютант.

– Заходи скорее, он время засек, все спрашивает – не приехал ли?

Обнялись.

– Винца выпьешь по этому поводу?

Адъютант налил «Мукузани», поставил закусь. Тут же врач – выслушивает сердце, разволновался старик. Дает лекарство. Папанин шутит:

– Ты закусываешь колбасой, а я бромом.

Поглядел я выступление для радио. Исправил.

Зашел Мазурук. Пошел разговор об Арктике.

Я говорю:

– Пора думать о новых делах. Арктика была всегда родиной нашего героизма, романтики. А сейчас ее стали забывать. Надо новые громкие дела. Иначе место Арктики займут новые области и отрасли. Партии нужно поднимать и воспитывать новых людей. Не забывайте, что с войны вернутся тысячи героев и людей, которые будут поднимать страну перед миром.

И рассказал о недавнем разговоре с Кокки. Он сказал:

– Пора думать о том, чтобы поднять пульс. Вот помнишь, когда я лазил на высоту – начал новое дело, все полезли за рекордами. Полезно. Надо и сейчас делать что-нибудь, чтобы расшевелило остальных и толкнуло. Приезжай, потолкуем.

Я не назвал его имени собеседникам, но Папанин сразу рассмеялся:

– Володя Коккинаки. Он, так же, как я – с тобой всегда вместе.

Зерна упали в хорошую почву. Мазурук загорелся:

– Вот надо разделаться с магнитным полюсом. Их сейчас два. И оба чудят. Надо будет послать пару самолетов в район полюса, сесть там на пару месяцев и изучить до основания.

– И Лазаря туда послать обязательно (Папанин).

– Это хорошо, но это – для науки, – сказал я. – А надо для народа. Вот ведь совершенно недопустимо, чтобы оставались необследованные места в восточном секторе. А они есть. А надо там обязательно открыть землю.

– Это правильно, – подхватил Папанин. – Мы называем СМП сталинским, а вот земли Сталина – у нас нет.

– Обязательно землю, а не островок, – сказал я. – Я уверен, что там есть земля. Я уверен в существовании земли к северу и от Врангеля и от Новосибирских островов. И, наверняка, есть земля между ЗФИ и Северной землей. Мы там болтались и убеждены в этом.

– Но там же ежегодно летают наши самолеты, – возразил Мазурук, подходя к карте и проведя параллель.

– Но выше они лезут? – спросил я.

– Нет.

– А надо выше. Мы там видели в 1935 г. айсберги, характер дна и грунта в этом убеждает.

– Пожалуй, ты прав. Надо поискать, – сказал Мазурук. – Если айсберги должна быть большая земля. А землю Сталина надо новую открывать. Нельзя же ЗФИ переименовать.

И приняв официальный тон, обратился к И.Д.

– Товарищ начальник. Разрешите резервировать самолет для этого. И нынче отправим. Предлагаю Черевичного. Загодя оборудуем вспомогательные базы. Горючее можно забросить на Северную землю.

– Лучше на о. Ушакова, – предложил я. – Там есть и хорошие бухточки для гидросамолетов, и озерко на куполе, и площадки на берегу.

– Ты там был?

– Был.

– Ну что ж, я согласен. А ледовую разведку это не сорвет? – спросил Папанин.

– Нет.

– А экипаж я сам подберу, – сказал я.

Все засмеялись. А меня действительно мучит и восточный сектор, где, по моему глубокому убеждению, есть земли (в т. ч. и Санникова и Андреева) и западный, к северу от о. Ушакова, открытого нами в 1935 г. Да и к северу от Шпицбергена, видимо, есть пресловутая земля Джиллиса, которую мы искали тогда на «Садко». Все показывало близость земли, но лед не пускал нас на север, а туман не давал Бабушкину туда проникнуть.

Хорошо, если выйдет!

Ночью Папанин завез меня в редакцию. Сказал, что звонил Поскребышеву о капитуляции, тот ответил, что сегодня сообщения не будет, будет завтра и, возможно, выступит Хозяин.

8 мая.

Состоялось!

Сегодня днем выступил Черчилль, Трумэн, де Голль с речами о капитуляции. Все мы ждали, что вот-вот у нас объявят.

Все не отходили от радио. Циркулировали различные слухи. Сталин выступит во столько-то, во столько-то. Так шло до вечера.

Вечером, часов в 5 позвонил Золин из Берлина и сообщил, что скоро начнется заседание, на котором Жуков и Кейтель будут подписывать капитуляцию. Наши ребята там будут и затем со снимками вылетят в Москву.

До полуночи, однако, не было никакого сообщения. Часиков в 11 вечера я поехал поужинать к Кокки. Они осадили меня вопросами. Я, как докладчик, потребовал платы – бутерброд. Валя поставила водку, селедочку, колбаски, предложила кислых щей, кулича, пасхи.

Сказал я Володе о плане экспедиции о которой вчера толковал с Папаниным.

– Нет, мое сердце не туда смотрит. Как ты думаешь, смотаться на 4 часа дальности со скоростью 580–600 и затем обратно также – стоит?

– Стоит. Только учти: если летишь Москва-Ташкент – это произведет впечатление в СССР, если Москва-Париж – во всем мире.

– Я это понимаю. Только ветра туда поганые.

– А высота какая?

– Приличная. 10–12 км.

– А нетренированный человек на этой высоте как себя будет чувствовать?

– Я не хочу из-за тебя полет срывать, – прямо ответил Володя. – Ты не обижайся, я честно говорю.

В час меня вызвал Поспелов. В 2 часа стало известно, что радио будет работать до трех с половиной. А в 2 ч. 10 минут ночи начали передавать акт о капитуляции. Когда-то на вопрос: когда кончится война, отвечали – Левитан скажет. Так и было – читал Левитан.

И пошли звонки! Без края. Звонил с дачи Папанин, звонили мы по Москве, звонили москвичи друг другу, звонили нам. Чокались, обнимались.

В 6 ч. утра Горбатов и Мержанов передали отчет о заседании. Указали, между прочим, что акт был подписан в 0 ч. 50 мин. по московскому времени, а начали заседание ровно в полночь. Эти цифры мы выбросили.

9 мая.

Сегодня – праздник победы. Мы пришли из редакции (я как раз дежурил вчера) в 10 ч. утра, но в 4 ч. все уже снова были в редакции. Весь день радостные звонки.

Передают – с утра народ попер на Красную площадь, в центр. Героев Советского Союза ловят на улицах, качают. Обнимаются, целуются. Какой-то военный подтащил ребят к мороженщикам и кормил всех мороженым. Группа нетрезвых в 4 часа утра вышла к проезду Исторического музея с двумя корзинами вина и бутербродами, останавливали всех прохожих, чокались и выпивали.

Говорили, что Сталин выступит в 4, в 5, в 6. Наконец, стало известно, что в 10 ч будет приказ.

Я, Сиволобов, Толкунов, Азизян, Магид с сыном решили пойти посмотреть в центр. От Белорусского сели в метро до Театральной. Давка – феерическая, особенно на выходе. Пошли на Красную. Вся Манежная и вся Красная – битком. Кто поет песни, кто идет с Красным флагом, выдернутым из дома, много ребят, они идут, взявшись за руки, чтобы не растерять друг друга. Это предусмотрительно: мы потеряли Толкунова и Азизяна.

Машины ревут, воют, но пройти не могут. Вскоре, оказывается, закрыли и метро.

Много военных, очень много женщин, все в праздничных костюмах. Все вежливы, никто не ругается, все смеются. Машины идут, облепленные ребятами со всех сторон.

На Красной была такая давка, что мы решили уйти на Манежную. Там народу тоже битком, особенно много у прожекторов.

– Раньше, как увидим прожектор, так сразу шофер гнал, что есть силы подальше, – вспомнил я.

Сиволобов рассмеялся.

В 9:50 начали объявлять приказ т. Сталина.

Площадь мгновенно замерла. Тихо. Но вот раздались слова: «30 залпами из тысячи орудий». И площадь ахнула, закричала, зааплодировала, засмеялась. Дальнейшие слова уже не были слышны.

Характерно, что толпа остановила шедший было во время приказа трамвай, автобус, и пр.

И вот – салют! Сотни прожекторов сошлись голубым куполом. В последний раз поднялись над Москвой аэростаты воздушного заграждения. Прожектора освещали огромный портрет Сталина, поднятый на тросе аэростата, и такой же громадный красный флаг. Ракеты, море огня. Чудесная феерия!

Но залпы были слышны слабо – пушки стояли по окраинам.

А потом по Садовому кольцу прошли «Дугласы» и кидали ракеты.

Обратно добирались пешком, но были страшно довольны тем, что пошли.

А в редакции узнали, что в 9 ч. выступал Сталин.

В час дня прилетел из Берлина Рюмкин со снимками подписания капитуляции.

11 мая.

Вчера умер Щербаков. 44 года!

Сенька рассказывает, что сегодня в правительстве никто не занимался никакими делами. Траур.

Говорят, в воскресенье будет демонстрация по поводу победы.

В редакции много коридорных разговоров о послевоенных делах. Сиротин прочит на зав. информотделом Мержанова, Сенька и Сиволобов настаивают на мне. А я – сам не знаю: сесть – морока, опять сплошные ночи и не писать, хорошо бы быть очеркистом на спецзаданиях и ездить. Или, может быть, остаться замом в военном отделе, отдыхать и писать?

Никого из корреспондентов пока с фронтов не трогаем. Приказали сидеть, давать о героях боев, о ходе капитуляции и городах.

Ну, посмотрим!

18 мая.

Вчера, около полуночи, меня вызвал Поспелов и сказал:

– Есть мировое задание. Буквально – мировое. Поезжайте сейчас к т. Микояну. Возьмите с ним беседу. Он вернулся из Берлина. Мы хотели послать т. Заславского, но вы сумеете это сделать лучше.

Я помчался в Кремль. Пропуск был готов. Поднялся в здание Совнаркома Союза. Помощник Микояна Барабанов – очень живой, полный, невысокого роста, средних лет – сразу пошел доложить и сразу пригласил.

Вошел. Большой кабинет. Много света. Большой письменный стол, заложенный бумагами (видимо, знакомится со всякими делами после возвращения), много телефонов, рядом, вплотную, маленький столик, на нем разложены аккуратно газеты, и тоже дела. Над столом – портреты Ленина и Сталина. Кожаная мебель. Сам Микоян сидел во главе стола для заседаний и читал толстенную папку дел. Я был у него году в 1929-30, тогда он был худощавый, молодой, резкий в движениях. Сейчас эта резкость сохранилась, но он сильно пополнел и поплотнел, лицо несколько обрюзгло и выглядит поэтому сердитым. Широкие, но не длинные усы. Просторный синий костюм, галстук. Судя по всему, он был крайне занят. Сразу приступили к делу.

– Здравствуйте. Садитесь. Я был в Берлине и Дрездене. Докладывал т. Сталину. Он сказал, что хорошо бы дать интервью в «Правду», «Известия». Я думаю – достаточно дать в «Правду», а «Известия» потом перепечатают. Как вы думаете?

– Перепечатают.

– Вот вам сначала материалы. Пойдите, ознакомьтесь, а потом поговорим. Только верните мне, там на обороте я записал кое-что.

Я ушел. Это были две докладных записки Члена Военного Совета одной из армий 1-го Белорусского фронта Бокова о том, как встретили берлинцы объявление норм выдачи хлеба и меры нашего командования по налаживанию нормальной жизни в Берлине и сводка писем бойцов и офицеров о продовольственном положении Берлина.

Прочел. Пришел к Барабанову. Он опять доложил. Опять сразу принял.

– Садитесь. Прочли? Это надо использовать в интервью. Особенно – письма бойцов, последовательно расположить, с нагнетанием; а о том, что едят падаль – в конце. Я сам видел толпы голодных, и как свежевали лошадей.

Он начал диктовать интервью. Не сидел, а ходил. Говорил очень быстро, энергично, но слова его трудно было разобрать, мысли не заканчивал перескакивал на следующую, сказывалось живость и резкость характера. Диктуя, смотрел на записи на обороте дававшихся мне сводок, там синим карандашом широким, неразборчивым, быстрым почерком были набросаны тезисы беседы. Когда он говорил о высказывании Суворова об отношении к побежденному врагу, он спросил: «Найдете эту цитату? Если не найдете – она у меня есть». «Найдем».