Текст книги "Яков. Воспоминания (СИ)"
Автор книги: Лада Антонова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 69 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]
– Идемте, – сказал я строго и взял ее под локоть, – Вы просто переволновались.
Но Анна еще не все мне рассказала:
– Нет-нет-нет! – она отобрала у меня руку. – Я видела его! Я только не могу вспомнить, где!
Раздражение мое, слегка притушенное тревогой за нее, вспыхнуло с новой силой:
– Как Вам только это удается!
– Удается что? – не поняла она моего вопроса.
– Мешаться у меня под ногами! – резко ответил я ей и решительно отобрал у нее велосипед. Я уведу ее отсюда, даже если мне понадобится применить для этого силу. Нечего ей тут делать!
– Ну, знаете! – Анна возмущенно отобрала у меня велосипед обратно. – Я Вам эту грубость прощаю за счет удара в голову, который Вы получили. Кстати, Вас ночью ударили? Значит эту ночь Вы должны провести в больнице, под наблюдением врача!
Я невольно усмехнулся. Возмущенная или нет, она все равно продолжала обо мне переживать. И проявляла это немыслимо трогательно. Я попытался утешить ее:
– Анна Викторовна!..
Но она решительно меня перебила, помахав перед моим лицом маленьким пальчиком:
– Никто не может знать, что тот удар не был сметнем!
– Да перестаньте, все это чушь! – рассмеялся я.
Но Анна Викторовна моих аргументов не слушала:
– Если Вы спорить будете, я Вас тогда сама отведу в больницу! Ясно?
И, гордо вскинув прелестную головку, повела свой велосипед к краю пустыря. А я пошел за ней, улыбаясь ее заботе и ее решительности. Провожу ее, пожалуй. Хочется мне ее успокоить. Да и проверить, что она добралась до дома без приключений, тоже лишним не будет.
Мы шли по аллее, и Анна делилась со мной своими переживаниями:
– Я уже была у двух докторов, – говорила она расстроенно, – и никто мне ничего определенного про этот сметень не может сказать! И я очень боюсь…
Нужно как-то отвлечь ее от этой темы. А то она и в самом деле слишком переживает. А главное, переживания у нее какие-то чересчур деятельные. Поэтому я позволил себе перебить этот поток эмоций:
– Довольно, Анна Викторовна, это уже переходит все границы. Я не ребенок.
– А упрямитесь ну точно как ребенок! – ответила она возмущенно.
Вот неукротимая! А главное, моя строгость на нее абсолютно не действует. Теперь-то я понимаю, почему родители не в состоянии ее удержать от безрассудных поступков. Помоги мне Господь, но и я вряд ли в состоянии это сделать. И все же я попробовал хоть слегка поставить ее на место:
– Вы слишком молоды, чтобы давать мне оценки.
Анна потупилась и смолкла. Неужели подействовало? Спросила робко:
– Вы сердитесь на меня?
Я улыбнулся невольно. Да как возможно вообще на нее сердиться? В ее обществе мне хотелось не сердиться, а смеяться. Она действовала на меня как бокал шампанского, кружа голову и неизменно повышая мое настроение. В каком бы раздражении я не пребывал, достаточно было одной ее улыбки, чтобы я вновь ощутил радость и душевный покой. Удивительное свойство, загадочное, и происходит оно, как мне кажется, от ее чистоты и искренности. Меня настолько восхищает ее юность, ее жажда жизни и непосредственность, что сердиться на нее я просто не способен.
Я отвернулся, чтобы она не видела выражения моего лица. Мое молчание беспокоило ее, и она продолжила меня теребить:
– Что, я очень навязчива?
Ладно. Не буду же я тревожить барышню больше, чем следует. Спрятав улыбку, я повернулся к ней и, пытаясь сохранять серьезный и строгий тон, объяснил:
– Я просто не привык, чтобы кто-то так заботился обо мне.
– Не привыкли?
– Живу один.
Вот так. Отлично сказано. И тон получился именно тот, что я и хотел. Надеюсь, это заставит ее осознать дистанцию между нами.
Какая была наивность с моей стороны думать, что моя строгость может ее хоть чуть-чуть остановить. Анна услышала в моих словах самое главное для себя – что я на нее не сержусь. И тут же, забыв о робости, вновь превратилась в лукавого бесенка. С самой очаровательной улыбкой, одаривая меня кокетливым взглядом и накручивая на пальчик непослушный локон, как всегда выбившийся из-под шляпки, она спросила:
– А если я и так уже перешла всякие границы, можно мне еще один вопрос?
Сейчас она снова поинтересуется чем-нибудь из моего прошлого, уверен в этом. Но отказывать бесполезно, я это уже знаю. А если я разрешу, то может быть, она сдержит слово и ограничится в этот раз действительно одним вопросом. Я кивнул и остановился, глядя на нее выжидающе.
Анна засмущалась под моим прямым взглядом, потупилась, затеребила перчатку.
– Та дама… – вымолвила она, – ну, Вы же жизнью ради нее рисковали! А что же, она не заботилась о Вас?
Ее интерес к моему прошлому неизменно вызывал у меня раздражение. Меньше всего мне хотелось в ее обществе вспоминать о подобном. И уж точно, я не собирался рассказывать ей подробности. Сдерживая недовольство, я ответил, глядя ей прямо в глаза:
– Да что же Вам за дело? Все миновало, и я просто не хочу об этом говорить.
Я боялся снова огорчить ее своим раздражением. Но Анна Викторовна в который раз удивила меня перепадами своего настроения.
– Миновало? – переспросила она меня. Улыбнулась радостно, и, вскочив на свой велосипед, вдруг помчалась по дорожке: – Как хорошо! – и скрылась за поворотом.
Я смотрел ей вслед. Вот ведь сорванец! Еще морали мне читает, заботится всячески! Это кто из нас еще ребенок!
И, придя в самое радужное расположение духа, я неспешно пошел дальше по аллее. Мне нужно было бы поспешить в управление, куда Коробейников, наверное, уже доставил Фидара. И к доктору Милцу нужно было зайти, узнать, что поведало ему тело Сажина. Но я позволил себе просто прогуляться недолго, с улыбкой вспоминая Анну Викторовну и согреваясь ее заботой и очарованием. Могу я, в конце концов, отвлечься на четверть часа, и позволить себе маленький отдых?
Но любой отдых когда-то заканчивается. И я вновь беседовал с доктором Милцем, уже закончившим осмотр тела Ильи Сажина. Поведало оно ему не слишком много.
– Я определенно могу сказать только, что смерть наступила в результате сильнейшего кровоизлияния в мозг, – объяснял мне Александр Францевич. – Но вот чем оно вызвано? Я боюсь, это останется тайной. Причин может быть несколько.
– Естественных?
– Да разных, – доктор задумчиво взглянул на тело, будто надеялся, что оно что-нибудь ему подскажет. – Может быть, физическая перегрузка. Ну, а может быть, и сметень.
Я взглянул на него с изумлением и некоторой досадой:
– Доктор, и Вы туда же?!
Милц усмехнулся, довольный, видимо, что ему удалось меня поддеть:
– Вот посмотрите: у него сильнейшая ссадина в районе левого виска. У него полно всевозможных травм, синяков. Ну, это ж понятно, это кулачный бой!
– А могла смерть наступить от употребления медикаментов, каких-то химических препаратов?
Александр Францевич посмотрел на меня очень серьезно:
– Вы, конечно, имеете в виду препараты доктора Головина?
Я удивился:
– Вы что, о них знаете?
Доктор Милц усмехнулся мне в ответ:
– Яков Платоныч, ну, согласитесь, было бы странно, если бы я, врач, не знал, что происходит в моей среде.
– Определить, принимал ли Сажин такие препараты перед боем, возможно?
– В принципе, да, – ответил он. – Но только на это потребуется время.
Что ж, время у нас было. Все равно мне нужно еще допросить Фидара, да и с Головиным побеседовать еще разок. Возможно, теперь, когда тело Сажина найдено, доктор Головин расскажет мне что-нибудь новое. Я оставил доктору Милцу препараты Головина, которые были нужны ему для экспертизы, а сам отправился в управление.
Фидар уже был доставлен и ожидал. Вопреки моим опасениям, задержанию он не сопротивлялся и вообще вел себя на удивление спокойно.
– Вам знакома эта веревка? – спросил я его, показывая обрывок, взятый Коробейниковым со склада.
– Ну, веревка как веревка.
– Этот обрезок я подобрал у вас на складе, – сообщил Фидару Антон Андреевич. – Точно такой веревкой был обвязан труп Сажина. И на точно такой же веревке была повешена Анастасия.
Фидар по-прежнему спокоен и невозмутим:
– Ничего я не знаю.
Что ж, попробую надавить на него, чтобы лишился своего спокойствия и занервничал:
– Бессмысленно отпираться, – сказал я Фидару самым внушительным своим голосом. – Сначала Вы убили Сажина, чтобы призовые ему не отдавать. А тело закопали. А потом невесту его повесили, чтоб она Вас не уличила.
Мой прием сработал. Самообладание Фидара дало трещину:
– Сажин зашел в подсобку и там замертво упал, – сказал он, уже заметно волнуясь. – Я в этот момент был в зале, меня видело полсотни человек!
– А где Вы были вечером следующего дня, когда Настю повесили? – продолжал давить я.
– Дома я отсыпался, дома я был!
– Кто подтвердить может?
– Никто, – понурился он, поняв, видимо, что отсутствие алиби делает его уязвимым.
Я продолжал давить на него:
– Вы не хотели деньги призовые невесте Сажина отдавать.
– Отдал я ей все, отдал! – он уже почти что кричал. – Пять человек видело, что я в четыре часа дня отдал ей деньги, после чего я пошел домой!
– Не пошли Вы домой, – подхватил мою линию Коробейников, – а пошли за Настей. И повесили ее в роще!
– А деньги забрали, – перехватил я инициативу у Антона Андреевича.
Все, он готов. Сорвался на крик:
– Не было такого!!!
– А что было? – вкрадчиво спросил Антон Андреевич.
– Вы закопали тело Сажина? – спросил я Фидара, наклоняясь к нему для пущего давления.
– Да! Да!!! – он уже не мог сохранять спокойствие, а кричал мне в ответ. – Мы закопали Сажина! А что нам оставалось делать, а? От чего он помер, непонятно. А тут еще доктор Головин заволновался. А как следствие начнется? – он понурился, видимо, вспомнив, что следствие все равно началось. – Вот мы с Настей и договорились, что я отдаю все деньги сполна, хотя она ему никто, даже не жена. А она за это тело не хоронит на кладбище.
Ну что ж, кое-что проясняется. Значит, доктор Головин взволновался из-за смерти Сажина? И настоял, чтобы тело спрятали? А мне он, помнится, говорил, что не знает, куда тело делось.
– Антон Андреич, доктора Головина сюда давайте.
Сейчас мы этим двоим устроим очную ставку и посмотрим, как они будут выкручиваться.
Очная ставка между подозреваемыми зачастую весьма скандальное и шумное мероприятие.
– Наговор! Как у вас язык-то поворачивается! – кричал Фидару доктор Головин. – Это ж надо ж такое придумать, чтобы я велел тело закопать! Зачем мне это?!
– Впрямую не велели! – орал ему в ответ Фидар. – Да и не начальник Вы мне! Но все и так изначально было понятно! Чтобы спасти дело, надо было за вами подчистить!!!
– Вот и выходит, – прервал их свару Антон Андреевич, обращаясь к Головину, – что он умер, Илья, из-за Ваших лекарств.
– Чушь! – доктор Головин не сдавался и продолжал стоять на своем. – Мои препараты не при чем! Не знаю, от чего он умер!
– Как же так? – я позволяю себе сарказм. – Вы же врач! А где Вы были в момент смерти?
– Как где? Как где? – кажется, Головин близок к истерике. – Я был в зале, все меня видели! Потом меня позвали в подсобку.
В дверь постучали. Дежурный городовой принес записку от доктора Милца. Доктор Головин умолк испуганно, наблюдая со страхом, как я читаю. Затем не выдержал:
– Ну? Что там?
Я посмотрел на него внимательно:
– Экспертиза показала, что Сажин не принимал Ваших препаратов.
Лицо доктора Головина расплылось в довольной улыбке, полной облегчения:
– Ну, я же говорил! Говорил, а?
– Не там ищете, – внезапно подал голос Фидар. – Если даже Сажина и убили, то точно не из наших. Он мне говорил, что в Затонске живет его какой-то земляк.
– Кто такой?
– Не знаю. А Вы немого спросите, – усмехнулся мне Фидар со значением. – Может, он знает?
Намекнул или просто поиздевался? Проверить все равно надо.
– Спасибо за совет.
И я вызвал дежурного:
– В камеру обоих.
Доктор Головин изумился и был возмущен. Он-то думал, что для него гроза уже миновала. Но мне было не до его возмущений. Пусть посидит пока, от него не убудет. Я хочу, чтобы он был под рукой, если вдруг мне понадобится.
Коробейников устало опустился на стул и потрогал голову. Видно, и у него она все-таки тоже болела после ночного общения с Беловым. Не по-христиански это, но приятно чувствовать себя неодиноким в несчастье. А поскольку мне мою головную боль лелеять некогда, то и Антону Андреевичу тоже отдыхать сейчас не придется:
– Я на склад, поговорю с немым, – сказал я помощнику, – а Вы, Антон Андреевич, поезжайте к бабке, у которой Настя комнату снимала. Может, она что-то знает об этих земляках убитого.
Склад был все также неизменно пылен и пуст. Обойдя чуть ли не все закутки, в самой дальней каморке я нашел-таки немого Митяя. Он спал.
– Эй, – окликнул я его. И тут же вспомнил. – Черт, он же глухой.
Подошел, потряс за плечо. Он, еще не поворачиваясь, схватил меня за руку. Сильный, черт! Как клещами уцепил!
– Помнишь меня? Я из полиции, – я старался говорить медленно, отчетливо выговаривая слова. Покивал. Помнит, стало быть. – Пойдем на склад. У меня к тебе несколько вопросов.
Мы вернулись в то помещение склада, в котором проводились бои, и я встал у лестницы. Остановился и Митяй, глядя на меня выжидающе, исподлобья. Нехороший у него был взгляд. Недобрый.
– Где ты был, когда Сажин дрался?
Я подкрепил свои слова жестами, и немой меня понял быстро. То ли он все-таки слышит немного, то ли привык уже читать по губам. Побежал к столбу, пальцем на пол показал: «Здесь, мол, на этом месте».
– Ты всегда здесь бои смотришь?
Снова указална пол. Даже ногой притопнул для убедительности: «Всегда здесь».
– А когда Сажина мертвым нашли в коридоре, ты где был?
Снова здесь. А вот я сейчас и проверю, правду ли ты мне говоришь:
– Так отсюда ты должен был всех хорошо видеть.
Закивал, руками на зал, на глаза показывает. Всех, мол, видел.
– Фидар говорит, – медленно и отчетливо выговорил я, – что в это время он был на улице. Он так говорит. Услышал крики, а потом прибежал сюда в коридор. Ты видел, как он зашел в коридор?
Снова закивал. Даже пытался выговорить «Фидар», чтобы дать мне понять, что разобрался, о чем речь.
Вот ты и попался, голубчик. Я усмехнулся:
– Не мог ты это видеть. Соврал я. Фидар все это время здесь был, в зале. А вот ты не видел. Потому что это ты Сажина убил. Ударом в висок.
Он меня понял. И лицо его стало откровенно злым. И даже плечи ссутуленные как будто распрямились. Этот просто так не дастся. А боец он сильный, и взять его мне будет непросто. А я один поехал, городовых с собой не взял. Ну, что ж, значит, подеремся, что ж теперь. Не в первый раз.
И в этот момент послышались быстрые легкие шаги, и в зал вбежала взволнованная Анна Викторовна:
– Яков Платоныч! Это он убийца! Он из одной деревни с Сажиным!
И в этот момент, воспользовавшись тем, что я отвлекся, он ударил.
В последний момент я успел нырнуть под его руку и отбросить его от себя. Он упал, но сразу же начал вставать. Где-то на периферии восприятия вскрикнула от ужаса Анна. Я быстро переместился так, чтобы оказаться между ней и Митяем:
– Анна Викторовна, назад! Не подходите.
Не хватало мне только, чтобы она вмешалась в драку. Один я, скорее всего, справлюсь. За двоих мне не выстоять.
Митяй поднялся и стал снимать куртку, всем своим видом вызывая меня на бой. Бросил шапку наземь и замер, давая мне время подготовиться. Надо же, даже какой-никакой кодекс соблюдает. Удивительно просто. Но тем проще. В пальто и сюртуке драться уж больно неудобно. Я, не отрывая взгляд от его лица, положил трость на ближайшую бочку, снял пальто, шляпу, сюртук. Перчатки оставил. Краем уха я слышал, что Анна со слезами в голосе умоляла меня не драться. Но не мог отвлечься даже на минуту, чтоб ее успокоить. Послушалась, отошла в сторону, вот и славно. Если она не будет лезть мне под руку, я смогу ее защитить.
Мы вышли друг против друга, посмотрели, примериваясь. И почти сразу он бросился на меня. Да, это серьезный противник. Очень быстрый и очень сильный. Я помнил, с какой силой он ухватил меня за руку. А еще он очень опытный. Но я тоже не первый раз дерусь. И силы со скоростью мне не занимать. А еще я моложе, и это мое несомненное преимущество. Он это тоже понимает, вот и прет, как кабан, надеясь успеть уложить меня раньше, чем устанет. Удар, уход, снова удар. Мне удалось пробить его защиту, но и он меня достал. Я упал, но тут же вскочил, и снова пошел на него, стараясь попасть в ту сторону, которая была покрыта шрамами. Попал. Он пошатнулся. Но тут же схватил меня своими клещами, ударил в лицо. Я упал, чувствуя, как звенит в голове, как течет кровь по лицу. Это от удара снова закровила рана, подаренная мне Никитой Беловым. Где-то очень далеко отчаянно закричала Анна. Если я проиграю, он ее тоже убьет. Я вскочил, и снова пошел на него, используя всю свою скорость, не давая ему и секунды передышки. И – пробил. Один из моих ударов достиг цели, и Митяй тяжело упал на спину. И не поднялся. Я посмотрел на него внимательно, опасаясь, что сейчас он вскочит и снова бросится на меня. Но опасаться было уже нечего. Он был жив. Я видел, что он дышит, но в глубоком нокауте. Все закончилось. Вот и славно.
Анна Викторовна подбежала ко мне, бледная и заплаканная. Коснулась пальцами окровавленной щеки:
– Я не должна была Вас отпускать!
Я взял ее за руку, утешая, успокаивая:
– Вы не должны были сюда приходить.
В этот момент послышались шаги бегущих людей, и в амбар ворвался Коробейников и двумя городовыми:
– Яков Платонович, – прокричал он. Увидел меня, выдохнул: – Слава Богу! – и, показывая на лежащего Митяя, продолжил: – Это он земляк Сажина и Насти! Старуха показала, он заходил пару раз.
Анна вмешалась:
– Да, это отец Ильи Сажина его покалечил во время кулачного боя. А потом и девушку его увел. Из-за того удара он и потерял речь и слух.
– Значит, месть, – проговорил Коробейников, глядя на Митяя.
Тот уже стоял, поддерживаемый двумя городовыми, которые привели его в чувство, предусмотрительно связав ему сначала руки. Смотрел он на нас с такой ненавистью, что мороз по коже продирал.
– А Настю за что? Настю за что?! – Коробейников бросился к нему, схватил за грудки, затряс.
– Коробейников! – я одернул помощника.
Он неохотно отпустил Митяя, отошел. Я посмотрел немому в глаза:
– Ты прятался в подсобке и ждал окончания боя. Тебя ведь никто не замечает, есть ты или нет, – он скалился на меня. И кивал головой. Подтверждает. И ни в чем не раскаивается. – А потом ты убил Сажина, ударом в висок. На следующий день вы закопали тело. Настя пришла, Фидар отдал ей деньги. А ты пошел за ней в рощу, сломал ей шею и повесил.
Снова кивнул. Он все признавал, мерзавец, и скалился довольно. Я кивнул городовым увести. И когда они потащили его к двери, он начала кричать, оборачиваясь на меня. Что-то неразборчивое, но очень похожее на два слова: «Я умер». Похоже, он пытался объяснить мне, зачем ему понадобилась его страшная месть. Он не смог отомстить отцу Ильи Сажина в свое время, поэтому он убил сына. И невесту его убил. За то, что Сажин-старший когда-то отобрал у него его любовь. Наверное, он и правда умер, когда отец Сажина его покалечил. Умер, и стал другим человеком. Калекой, мечтающим лишь о том, как отомстить. Но лично для меня это был не повод ни для мести, ни для убийства, и мне не было его жаль. Теперь, по крайней мере, он больше никому не навредит.
Я проводил взглядом городовых, выводящих убийцу, и Коробейникова, пошедшего вместе с ними, и повернулся к Анне Викторовне.
Она уже не плакала. Смотрела на меня со странным выражением лица и даже, кажется, улыбалась слегка. Все-таки, ей не занимать смелости.
– Я видела Ваш бой во сне, – сказала Анна Викторовна тихонечко. – Поэтому и пыталась Вас предупредить.
– Значит, это изменить было невозможно, – улыбнулся я ей.
– Нет, – она покачала головой. – Вам просто нужно было поверить мне.
Она стояла близко-близко. Я чувствовал ее тепло. И видел чудесные глубокие глаза. И упрямый локон на шее. И нежные полуоткрытые губы.
И тут она потянулась ко мне и, закрыв глаза, прикоснулась губами к моим губам, будто прочитав мои самые глубокие мысли и желания, внезапно выплывшие на поверхность. И, да простит меня Господь, я не смог удержаться и ответил на неумелый ее поцелуй.
Это было чудесно. И это длилось лишь мгновение. А потом она чуть отстранилась от меня, улыбнулась нежно и смущенно, глядя прямо в глаза.
– Кажется, Вас сильно впечатлил этот бой, – произнес я, пытаясь спасти ситуацию.
– Я просто очень боялась за Вас, – сказала она взволнованно и очень серьезно, – а вдруг этот сметень существует?
Она то смотрела мне прямо в глаза, то вновь опускала взгляд к моим губам. Юная женщина, впервые ощутившая интерес к мужчине. И надо же было такому случиться, чтобы объектом внимания этой замечательной девушки стал настолько неподходящий персонаж, как я! Теперь мне стало ясно, как день, почему она столь настойчиво расспрашивала меня о моем прошлом, обо всей моей жизни. Я был слепцом, не замечая очевидного. Был готов спасать ее от убийц и похитителей, от всего мира, даже от нее самой. Но не смог спасти от себя.
Она смотрела на меня, и дыхание ее было взволнованным. И я понимал, что будет в следующий миг. Также, как понимал и то, что я не должен допустить этого. Но когда она вновь коснулась губами моих губ, я против своей воли ответил на ее поцелуй, делая его более глубоким, более страстным.
Понятия не имею, чем закончилось бы мое слабоволие. Я и по сей день льщу себя надеждой, что смог бы остановиться. Но, к счастью, ситуация разрешилась независящим от нас, хоть и не самым приятным образом. В зал вбежал Коробейников:
– Совсем позабыл из-за всей этой суеты! Из управления сообщили, что Вам пришла телеграмма. Некая дама приедет из Петербурга через неделю и остановится в гостинице. Будет вас там ждать.
Только тут до моего прямолинейного и бестактного помощника дошло, что он не вовремя в принципе, а особенно не вовремя с этим сообщением, и он смутился, глядя на нас.
– Это так срочно, Антон Андреич? – спросил я строго.
Коробейников вовсе смешался:
– Вовсе нет. Прошу прощения. Виноват, – и он быстро, почти бегом покинул склад.
Я взглянул на Анну. Она была бледна, в глазах стояли слезы:
– Вы же мне сказали, что все миновало!
Я покачал головой, не зная, как объясниться, как успокоить ее:
– Я…
– Вы меня обманули! – она отступала от меня с каждым словом.
Что ж… Ревность сделает то, чего не может сделать разум. Обиженная, она наверняка забудет обо мне, переключив свое внимание на более подходящий объект. И я сказал жестче, чем хотелось бы:
– Разве я обязан оправдываться?
– Нет-нет! – замахала она на меня руками. – Конечно, нет! – и выбежала прочь в слезах.
Я смотрел ей вслед и чувствовал себя распоследним мерзавцем. Причем не за то, что ответил на нежный ее поцелуй. А за то, что обидел ее, за эти вот ее слезы. Я знал, что поступил правильно, как должно, но категорически не понимал, почему при этом я чувствую себя таким несчастным.
Вечером я, как всегда, засиделся допоздна с бумагами. Домой идти не хотелось. Да и чувствовал я, что сегодня вряд ли засну. В дверь кабинета медленно и осторожно зашел Коробейников. Похоже, он во всей полноте осознал, что натворил сегодня, потому что вид у него был виноватый и крайне несчастный:
– Яков Платоныч, – обратился он ко мне смущенно. – Что же это Вы засиделись? Дело ведь закончили.
– А вы что, – раздраженно спросил я, – взяли моду заботиться обо мне?
Коробейников сник еще больше:
– Из моих окон видно, что в кабинете свет горит. Ну, вот я подумал, вдруг что…
– Ничего, – улыбнулся я в ответ на неловкую его заботу, – идите спать.
Вздохнул. Посмотрел на меня длинно, не решаясь то ли что-то спросить, то ли что-то сказать. И, так и не набравшись смелости, поплелся к двери.
И уже в дверях затормозил, вспомнив:
– Посыльный принес для Вас письмо…
И он отдал мне маленький конверт, надписанный изящным, аккуратным почерком. Почерк мне знаком не был. Но я все равно знал, от кого это письмо. Знал это, видимо, и Антон Андреевич, потому что передумал уходить и присел у стола, ожидая, пока я прочту. Видимо, в простоте своей, он считал, что мне может понадобиться утешение. Уже, небось, и слова подбирал. Пришлось его выставить, твердо и недвусмысленно. В утешениях, особенно от моего юного помощника, я не нуждаюсь, и нуждаться не буду. Но и читать письмо при нем мне не хотелось. Наконец-то Коробейников ушел, третий раз пожелав мне доброй ночи, и я открыл письмо.
«Яков Платонович. Я очень прошу Вас забыть это досадное недоразумение, которое случилось между нами. Не утруждайте себя объяснениями. И пожалуйста, не ищите со мною встреч. Если Вы имеете хоть толику уважения ко мне, то исполните эту мою просьбу. Благодарю. Анна.»
Вот и все. Всего несколько строк. Даже меньше, чем я ожидал. И ни слова упрека, даже ни намека на него. И мне больше не нужно переживать и избегать встреч. Она сама станет избегать меня, я уверен. И это правильно. Это именно так, как должно.
Но я смотрел на это письмо и чувствовал, что солнце погасло.
Со вздохом я сложил его и убрал во внутренний карман. Достал из сейфа коньяк и рюмку, налил, посмотрел на свет. И залпом выпил.
Ночь обещала быть долгой.
====== Четвертая новелла. Сатисфакция. ======
Миновала осень, и зима вступила в свои права. Приближалось Рождество. Но меня это вряд ли могло заинтересовать. Полностью погрузившись в работу, я мало обращал внимания на смену времен года. Я всегда знал, что работа является лекарством от всех горестей и сомнений, а потому работал на износ, выматывая и себя, и Коробейникова. Тот, впрочем, никогда не жаловался, и радовал меня безмерно, совершенствуясь в сыщицком деле день ото дня.
С Анной Викторовной мы с тех пор более не встречались. В участке она не бывала. А я не бывал там, где мог ее встретить, выполняя просьбу, высказанную в письме. Постепенно мысли о ней оставили меня и возвращались лишь в редких снах. Впрочем, я сильно утомлялся, а потому и сны видел редко.
То утро ничем не отличалось от всех остальных. Мы с Антоном Андреичем пришли в участок, встретившись по дороге. Там уже кипела жизнь: кто-то жаловался, кого-то допрашивали. И клетка была полна задержанными за ночь дебоширами. В праздники вообще количество пьяных драк и мелкого хулиганства резко возрастало.
Вот и теперь у стола городовой допрашивал мужичка крестьянской наружности. Мужик чуть не со слезами на глазах клялся в своей невиновности, городовой же, с упорством, достойным лучшего применения, пытался его расколоть. Срочных дел у меня не было, и я остановился полюбопытствовать:
– Что тут у вас?
– Карманника поймали, Ваше Высокоблагородие, – доложил городовой. – Целую неделю на рынке шарился. Два свидетеля на него показали.
Я посмотрел на задержанного. Карманники, конечно, артисты преступного мира. Но этот был вовсе уж не похож. В простой крестьянской одежде, с заскорузлыми от работы руками, с распухшими суставами на пальцах. Ну типичный крестьянин.
Он повернулся ко мне:
– Не виноват я, Ваше Благородие! Врут свидетели-то! Мы из села приехали, торговать!
– Чем торгуешь? – спросил я мужичка.
– Так мясом! Свинина, говядина, все свое, – на глазах у него выступили слезы. – Ваше Благородие, отпустите Христа ради!
Я ему верил. Но следовало все-таки убедиться:
– Отпущу. Если фокус покажешь.
Я достал из кармана колоду карт, с которой не расставался для памяти, и одной рукой пару раз перетасовал ее. И протянул мужику. Он посмотрел на колоду с ужасом, а на меня с полным отчаянием:
– Ваше Благородие, да не приучены мы!
Но я не отступал:
– Давай-давай! Сделаешь – отпущу.
Горько вздохнув, мужичок взял у меня колоду, стал старательно пристраивать в руке. Непривычные к тонкой работе пальцы не слушались, ему и в двух-то руках было трудно ее удержать. Но он старался изо всех сил, пытаясь заработать себе свободу. Наконец, колода с трудом улеглась в одну ладонь. Мужичок попробовал шевельнуть пальцами – и карты разлетелись по всей приемной от неловкого его движения.
– Отпускайте его, – сказал я городовому.
Тот изумился:
– Ваше Высокоблагородие! А как же?! Свидетели ведь показывают?!
– Врут ваши свидетели, – отрезал я. – С такими руками, да кошельки? Отпускай!
И прошел дальше в свой кабинет. Коробейников, наблюдавший весь цирк, заметил важно:
– Как Вы, однако, рассудили, Яков Платоныч! Как царь Соломон!
Я улыбнулся: мой помощник вместе с опытом набирался и смелости в общении, все меньше робея в моем присутствии. Я поощрил его храбрость:
– Неужели ирония, Антон Андреич? Наконец-то!
Настроение мое было приподнятым. Мы с Коробейниковым прошли в кабинет. Я занялся просмотром последнего, оконченного уже дела, убеждаясь, что все формальности соблюдены, и оно готово к передаче по инстанции. Коробейников разбирал свежую почту.
– Яков Платоныч, – окликнул он меня, подавая конверт, – Вам.
Знакомый почерк. Буквы, украшенные вычурными завитками. Аромат духов. Настроение сразу упало. Тогда, осенью, после злосчастной той телеграммы, Нина так и не приехала. Прислала мне письмо, объясняя, что не смогла, так как занята по поручению Императрицы. Затем последовало долгое молчание, за время которого я уже решил, что она все-таки позабыла обо мне. И вот новое письмо. Что ж, узнаем, что мне приготовило мое прошлое, которое я так хотел бы оставить в прошлом. Я раздраженно открыл конверт. Да уж, новости были раздражающими, право. Нина Аркадьевна не просто напоминала о себе. Она сообщала, что приехала в Затонск, где и поселилась в гостинице. И ждет встречи.
Что ж, видно придется встретиться с ней еще раз, ничего не поделаешь. Мне даже где-то любопытно было бы сейчас взглянуть на эту женщину, из-за которой я когда-то так потерял голову, что едва не провалил важное дело и поломал всю свою жизнь. А, впрочем, поломал ли? Благодаря тем событиям я, в результате, и оказался в Затонске. И, по прошествии времени, был благодарен судьбе за это.
В дверь вошел дежурный с докладом. В Михайловской слободке был обнаружен труп.
– Экипаж к подъезду, – приказал я.
И бросил письмо в ящик стола. Обязательно встретимся с Вами, госпожа Нежинская. Обязательно. Но лишь тогда, когда появится свободное время. А сейчас, уж простите, у меня новое дело.
Квартира в Михайловской слободке, где было найдено тело, производила гнетущее впечатление своей запущенностью. Видно было, что проживавший тут господин не был озабочен вопросами чистоты и порядка. Повсюду валялась разбросанная одежда, преимущественно, грязная. Стояли тарелки с засохшими остатками трапезы, валялись во множестве пустые бутылки. И дух был специфический. Чувствовалось сразу, что покойный пил много, а то и запоями.
– Здравствуйте, Ваше Высокоблагородие! – бодро обратился ко мне Ульяшин.
– Значит так, – он указал на труп мужчины, лежащий поперек кровати, как бы представляя его, – Набокин Савелий Ефремович.
