Текст книги "Яков. Воспоминания (СИ)"
Автор книги: Лада Антонова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 69 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]
– Я хочу выразить ему свои соболезнования! – быстро прервала она меня. И улыбнувшись, добавила: – Я ж все равно узнаю.
Узнает. И очень-очень быстро. Просто зайдет в участок и спросит… да любого! И ей все расскажут. С ней, что ли, сходить? Не могу, времени нет. Да Бог с ней, пусть идет, раз так хочется. У меня просто нет ни аргументов, ни возможностей ее остановить. По крайней мере, буду знать, откуда начинать искать, если что.
– На постоялом дворе он остановился, – сердито сказал я, – возле ярмарки.
– Спасибо! – преувеличенно вежливо поблагодарила Анна. И у самой двери добавила: – Я к Вам еще зайду.
Я усмехнулся. Упрямое, неукротимое, непослушное создание! Одна головная боль мне с ней! Вечные треволнения. Но, честное слово, мне начинало казаться, что именно это и делает мою жизнь бесконечно интересной. Еще зайдет она, надо же! Что ж, Анна Викторовна, буду ждать с нетерпением.
И я поспешил в управление. Нужно было срочно допросить Жоржа.
Он сидел напротив меня и был мне настолько отвратителен со своей угодливой слащавой улыбочкой и нафабренными усиками, что я на всякий случай скрестил руки на груди. А этот слизняк, превращающийся в монстра по ночам, смотрел на меня и заискивающе улыбался:
– Вспомнил-с! В карты играл с приятелями, и пять человек подтвердить могут-с.
Снова мимо. Хотя я и не надеялся особо, что он окажется убийцей. Я бросил ему карандаш и лист бумаги:
– Пиши имена.
– Сию секунду-с, – он принялся карябать старательно. Прервался, взглянул на меня умоляюще:
– Только жене моей не говорите-с! Три дочки у меня!
– Я проверю.
Он дописал, подал мне список:
– А что со мной будет? Ну, я ведь не убивал? И не калечил! Так, припугнул только. Исключительно для остроты ощущений-с, если Вы понимаете меня как мужчина-с.
У меня от удерживания на лице спокойного выражения сейчас скулы судорогой сведет.
– А что ж к Григорьевой подкатывал? – спросил я, не разжимая зубов. – С Пашей уж не та острота ощущений была?
– Подкатывал, – со вздохом признал Жорж. – Ну, а чего не подкатывать-с? Публичный дом ведь-с! Но, знаете, с ней было не сговориться. Она такая своенравная была. Царствие ей Небесное!
И он размашисто перекрестился. Все. С меня довольно этого мерзавца.
– Дежурный! – позвал я. И добавил, глядя с улыбкой Жоржу прямо в глаза: – В камеру.
Он испугался и изумился настолько, что пошел за дежурным, не сопротивляясь даже.
Он не виноват в смерти Жени. И я не могу его привлечь за издевательства над девушками. Но есть и иные способы. Я сам выбирал камеру, где он будет сидеть, пока я проверяю его алиби. И сам предупредил тамошних постояльцев. Когда он выйдет отсюда, он будет научен хорошему отношению к дамам, я уверен. На всю жизнь урок запомнит.
Чуть позже я вводил в курс дела Ивана Кузьмича, который пожелал узнать, как продвигается наше расследование:
– Я не думаю, что Жорж убийца. Не похож он на умалишенного. Алиби пока проверяем.
– А управляющий Яковлева, Белецкий, – поинтересовался Иван Кузьмич, – какое к делу касательство имеет?
Теперь понятно, отчего Иван Кузьмич вдруг заинтересовался рядовым делом следственного отдела. Прослышал, видно, что я навещал Белецкого. И теперь боится, как бы его непокорный сыщик не задел, не дай Бог, сильных мира сего.
– Был постоянным клиентом убитой, – ответил я, слегка понизив голос, – но пока полной ясности нет.
Иван Кузьмич отвел меня в сторону:
– Так Вы уж с Яковлевым и правой рукой его извольте, пожалуйста, поделикатнее. Человек в городе мало сказать, что видный. Я лично знаком. Супруга и все семейство милейшие. Грех и беспокоить.
– Вот даже как? – с трудом сдерживаясь, уточнил я.
– Я на Вас полагаюсь, – заверил меня Иван Кузьмич. – А маньяк это или не маньяк, Вы мне его хоть из-под земли достаньте.
И он удалился в свой кабинет. А я остался переводить дыхание и гасить гнев. Что-то сегодня все как сговорились испытывать мою выдержку.
Не успел я толком успокоиться, как в кабинет вбежал радостный Коробейников:
– Жолдину Елизавету по Вашему приказанию сняли с поезда! – доложил он.
Ну хоть что-то сделано так, как должно.
– Где она?
– В столе приводов, – доложил Антон Андреич. – Занимаемся оформлением.
– Жива-здорова? – я предполагал, что Лиза сбежала сама, но все-таки несколько беспокоился.
– Живехонька! – подтвердил мой помощник. – При ней обнаружена крупная сумма ассигнациями. Ну, обнаружили при личном обыске, – и добавил неожиданно: – Хорошенькая!
Допрос Лизы, с ее тягой к театральности, превратился в действо, затянутое и крайне громкое. Она то рыдала, то клялась, то кричала. Я бы поручил этот допрос Коробейникову, но он с нею точно не справится.
– Да я побожиться могу, – выкрикивала Лиза, осеняя себя размашистым крестом, – сама Женечка мне их дала!
– Прямо в руку сама вложила, – недоверчиво усмехнулся я в ответ.
– Конечно! – покачала она головой, глядя на меня с безмерным разочарованием. – Господин следователь не верит. Ну что же мне поделать-то, а?
– Не врать, – посоветовал я ей.
– Так я, истинный Бог, одну правду! – продолжала представление Лиза. – Женечка, страдалица, знала, что больше не свидимся. Как сейчас перед глазами стоит, деньги протягивает: «Возьми, Лизонька, может, хоть тебе счастье будет! Полгода житья безбедного! Дружочек мой единственный!» И так смотрела, ах, словно в душу заглядывала!
Да, у барышни явный талант к актерскому ремеслу, жаль, пропал задаром. Вон Антон Андреич глаз с нее не сводит, слушает прямо затаив дыхание! И явно видно, что сочувствует.
– Ну, хватит! – остановил я это представление. – Не в театре же мы на самом деле.
Лиза поняла, что я на ее спектакль точно не куплюсь, вытерла слезы, села с серьезным лицом.
– Знала, что болела подруга твоя? – спросил я ее.
– Что за болезнь? – встревожилась барышня. – Это что, та страшная болезнь?
– Будто других болезней и на свете нет, – усмехнулся я. – Что о Степане Яковлеве знаешь?
– Так это ж богатей какой, – ответила Лиза. – Управляющий его бывал. Вы меня не путайте!
– А деньги тогда чьи? – спросил я.
– Скопила Женечка, – поведала Лиза серьезно. – Она умная была.
– А почему ж ты сама сбежала?
– Все знают, что не нашли у Жени даже копеечки, – ответила девушка. – Вот и опасалась, что меня в воровстве обвинят. Да вы госпожу Анну позовите! Она сама у Женечки спросит все!
Я приказал дежурному увести Лизу. Пусть посидит пока, подумает. А мне некогда разбираться сейчас, украла она эти деньги или нет. Сперва нужно найти убийцу.
Только за ней закрылась дверь, как Коробейников кинулся ко мне:
– Ну так как? Прикажете позвать Анну Викторовну?
Господи, я понял, ты сегодня испытываешь мое терпение. Об одном прошу: в тот миг, когда я не выдержу этого испытания, пусть передо мной окажется убийца. Его не так жалко!
– Да Вы что, Антон Андреич? —напустился я на него. – Будем невиновность девицы, деньги укравшей, доказывать? Да еще и путем призывания духов?!
Коробейников смутился и быстро убрался за свой стол.
Чашка чаю и полчаса тишины сделали свое целебное дело, и настроение мое вновь пришлось в норму. Коробейников за своим столом разбирал содержимое саквояжа Лизы, сортируя пачки денег по значимости купюр. Разложил, принюхался с наслаждением:
– Духи…
Я подошел ближе, потрогал деньги:
– А больше неоткуда такой сумме взяться. Помните, Лиза говорила, что можно безбедно жить полгода? Ровно полгода жизни давал Евгении врач Яковлева.
– Но мы никак не сможем доказать, – возразил мне Антон Андреич, – что это деньги Яковлева.
Дверь распахнулась, пропуская Анну Миронову. Как всегда, взволнованную. И, как всегда, без доклада, разумеется. Как же я был ей рад! Утренняя наша ссора не давала мне покоя, я жалел, что так резко повел себя с ней. Но она пришла все-таки! Значит, простила мне мою грубость?
– Рад Вас видеть, Анна Викторовна, – поднялся я ей навстречу.
– Яков Платоныч! – улыбнулась она мне и замерла, глядя на деньги, лежащие на столе. Подошла, уже без улыбки, дотронулась, посмотрела внимательно. Но, кажется, так и не увидела того, что искала. Развернулась ко мне и сообщила со вздохом:
– Жена Григорьева умерла от побоев.
– Да. Он мне это говорил, – подтвердил я. – На нее напали на улице.
– Ее и дома били, – произнесла она резко.
– Это он Вам сказал? – спросил я, памятуя о том, что она собиралась навестить отца убитой Жени.
Анна Викторовна рассмеялась:
– Конечно, нет!
И в самом деле! Станет Григорьев рассказывать кому-либо, что бил жену. Кстати, это ведь только с его слов известно, что ее на улице избили. Может, он сам ее забил до смерти, а потом придумал это ограбление. Надо будет это обдумать.
– Лиза нашлась, – поменял я тему, желая порадовать Анну этим известием. – Жива и здорова.
– Позвольте мне с ней поговорить, – скромно попросила Анна Викторовна. – Хоть я и не адвокат.
Ого, какой прогресс! Все-таки наша утренняя ссора принесла свои плоды. Анна Викторовна, видимо, решила, что ее бесцеремонное вмешательство в мои дела меня обижает, и решила быть вежливой и корректной. Я, вообще-то, вовсе по другому поводу сердился, но, как говорится, бери, что Бог дает. И поблагодарить не забудь.
Я попросил дежурного привести Лизу. Она брыкалась, упиралась, вопила. В общем, разыгрывала спектакль под названием «Грубый городовой девушку обижает». Увидела Анну Викторовну, сразу притихла.
– Барышня, – обратилась она к Анне, – помогите! Я денег не крала! На Вас одну моя надежда. Помогите! Скажите им.
Анна Викторовна повернулась к ней очень медленно. Она была бледна, и голос ее не слушался почему-то.
– Простите меня, Лиза, если можете, – вымолвила она. – Но не в моих силах это доказать.
Лиза шагнула к ней, потом отошла на шаг, оглядела с головы до ног, будто, не веря своим глазам.
– Что же это, барышня? – произнесла она с отчаянием. – Как же это? И Вы не верите?
Анна смотрела на нее со слезами в глазах.
– Верю, – сказала она очень тихо.
– Что же теперь, мне ни за что пропадать? – заметалась Лиза между Анной и мной. – Как сговорились все меня погубить! Ведь и Женя к Вам не пошла, а знала, что зря! И что на верную смерть свою идет, чуяла.
– Подруга Ваша на шантаж шла, – сказал я Лизе строго, – деньги вымогала, потому-то и представляла, как все закончится.
– Неправда! – почти крикнула мне Лиза. – Не такая Женька! Она сказала, что человек есть, который ее ни в коем разе теперь не оставит. Жалко, не сказала, кто!
После того, как я отправил Лизу обратно в камеру, Анна Викторовна попыталась все-таки меня убедить, что девушка не виновата и денег не брала. Анну огорчало чрезвычайно, что она не смогла помочь. Но, как я понял, дух Жени Григорьевой общения избегал, чем расстраивал Анну Викторовну еще больше. И она, со всей горячностью своего характера, пыталась доказать мне, что Лиза не виновата и совсем не похожа на воровку.
– Насчет девушек из заведения обольщаться не стоит, – попытался я умерить ее пыл.
– Обольщаться не стоит! – горячо возразила мне Анна. – Их совратили и бросили в бордель, а теперь покупают их любовь!
– Есть женщины, которые ни при каких обстоятельствах в домах терпимости не окажутся, – сказал я ей, умолчав о том, что сейчас смотрю именно на такую женщину.
– Разумеется! – горячилась Анна. – Общество подталкивает туда тех, кто слаб! Ведь и Лиза! Она же ведет себя точно ребенок, защищая себя!
Все-таки она удивительная. Весь мир защищать готова. И в каждом человеке способна увидеть добро. Можно было бы предположить, что это у нее от неопытности, он незнания жизни, со всеми ее темными и неприглядными сторонами. Но я ясно видел, что дело здесь не в молодости, а в ее удивительной душевной чистоте. И ни возраст, ни опыт не заставят Анну Викторовну утратить веру в добро.
– Вас послушаешь, – посмотрел я на нее с улыбкой, – так они прямо святые.
– Я Вам одно могу сказать, – очень твердо вымолвила Анна, глядя мне прямо в глаза, – осуждая Женю мы никогда не найдем ее убийцу.
Что ж, возможно, она и права.
Расставшись с Анной Викторовной, я отправился навестить отца убитой. Какая-то не до конца оформившаяся мысль, скорее, даже, ощущение, которое появилось у меня после слов Анны о том, что мать Жени избивали дома, не давала мне покоя. И я решил побеседовать с Григорьевым еще раз, теперь на его территории.
Григорьев сидел за столом и менял повязку.
– Как рука Ваша? – поинтересовался я у него.
– Заживет, что с ней станет, – буркнул он в ответ.
Мой визит его явно не обрадовал. Да и мне этот человек приятен не был. И комната его была мне неприятна, грязная и неухоженная, с огромным количеством пустых бутылок на полу. Пьет он, похоже, немало. А может, и запоями.
– Ничего нового не вспомнили? – спросил я.
– Нечего мне вспоминать! – ответил еще не грубо, но очень близко к тому.
– Странный Вы человек! – сказал я Григорьеву. – За Вами охотятся, Вас преследуют, а Вы отпираться вздумали?
– Ну не знаю я, кто это был! – повысил он голос.
Я сел без приглашения, посмотрел на него пристально:
– Дочь Ваша шантажировала своего женатого покровителя.
– Хорошо! – подскочил Григорьев. – А я здесь при чем?
– А не Вы ли всю эту затею выдумали? – предположил я. – Евгения неизлечимо больная была. Разыскала Вас, чтобы помириться. Ну, а Вы и присоветовали ей, чтобы деньги у любовника вымогать.
– Да не виделись мы! Не виделись! – он почти потерял самообладание. – И я не знал, что Женя болела!
– Сознаваться, я понимаю, Вам не с руки, – продолжал давить я.
– Да не в чем мне сознаваться!
– Только знайте, – предупредил я Григорьева, – теперь жизнь Ваша ломаного гроша не стоит. Ищут Вас те, кто ее убил.
– Вот ошибаетесь Вы, господин следователь! – проговорил он с вызовом.
Я поднялся, он тоже.
– А сами… – спросил я у него уже в дверях, – сами где Вы были третьего дня, с двенадцати до трех часов ночи?
Его самообладание лопнуло.
– Вот здесь я был! – заорал он в ответ. – Вот здесь я был, ну где мне еще быть?!
– Кто-нибудь Вас видел? – поинтересовался я спокойно.
– Ну, я не знаю, видели меня, не видели! – проорал он. – Я не знаю! Вы что думаете, что я свою дочь из-за денег убил?! Да Вы, Ваше благородие…
– Я к вам городового приставлю, – перебил я его истерику, – на всякий случай.
– Зачем мне это? – встревожился Григорьев.
– Считайте, что для охраны, – сказал я ему на прощание.
Выйдя на улицу, я с удовольствием вдохнул чистый морозный воздух и оглянулся.
Неподалеку от двери сидел на корточках паренек, явно из фартовых. Я приметил его еще при входе. У сыщика на профессионального вора взгляд наметанный. Но решил, что мало ли зачем он тут, может, остановился ненадолго. Однако, я пробыл у Григорьева достаточно, а парень по-прежнему оставался на том же месте. А не Григорьева ли он пасет? Надо проверить.
Я подошел по ближе:
– Кого караулим?
– Чо? – поднялся он мне навстречу с типичной блатной наглостью.
Ну это нам раз плюнуть, не впервой таких осаживать. Я отвлек его внимание, ткнув тростью в грудь, и тут же схватил за ухо специальным прихватом. Чуть дернется – и оставит ухо в моей руке.
– Хочешь, ухо оторву? – поинтересовался я у него. – Ждешь кого?
– Бабу! – взвыл он. – Бабу свою жду!
– Ну так пошли к ней, – предложил я, встряхивая его за ухо.
– Не пойду! —упорствовал он, но я по глазам видел, боится.
– Тогда пошли со мной в управление! – сказал я ему и, как держал, за ухо, повлек парня по улице.
В управлении, освобожденный от моей хватки и посаженный в клетку, он снова осмелел и пробовал куражиться.
– Не знаю, что Вам надо, – ухмылялся он в ответ на мои вопросы. – Может, сплясать?
И выбил чечётку каблуками.
– Дерзкий, значит? —обозлился на него Коробейников. – Понадобится – и спляшешь. Антимоний тут с тобой никто разводить не будет.
– Кто ж тебя к Григорьеву-то приставил? – задумчиво поинтересовался я у задержанного.
И в самом деле интересно. Парень – типичный фартовый. Явно сидел, возможно, и не раз. Такие в одиночку не работают. И с чего же это Обчество заинтересовалось нашим безутешным папашей?
– Не знаю никакого Григорьева! – нагло ответил воришка.
– Дружков своих сдашь, – пообещал я ему, – отпущу.
– Каких дружков? – намеренно-театрально удивился он.
– Я ж их все равно найду, – надавил я на него, – а слух пущу, что ты навел.
Он рассмеялся:
– И какая мне тогда разница!
– Разница такая, – объяснил я ему, – что слух я пущу до того, как их поймают.
Ну, куражиться он перестал, по крайней мере. Понял, что если я исполню свою угрозу, то ему не жить. Его везде достанут. И в камере тоже.
– Зря стараетесь! – он подошел к самой решетке, глядя мне в глаза. – Не знаю я ничего.
Стало быть, либо дело очень серьезное, либо он надеется, что его подельники закончат все очень быстро. Иначе бы испугался и проболтался.
– Ну-ну, посиди, подумай, – сказал я ему и пошел в кабинет.
Коробейников пошел следом за мной:
– Яков Платоныч! Дак морда натурально каторжная! – заговорил он возбужденно. – Они Женю убили! А теперь за отцом ее охотятся!
– Есть пока одна закавыка, – охладил я пыл моего помощника. – Сколько было на теле девушки ножевых ран? А эта публика приучена с одного удара на тот свет отправлять.
– Ну хорошо, – не сдавался Антон Андреич, – убил, может быть, Белецкий. А потом нанял людей, чтобы они отца добили. Ну, за шантаж.
– А что, отец не виновен? – спросил я Коробейникова.
– А за что ж… – Антон Андреич даже руками развел, так удивился. – За что ж ему дочку-то убивать?
Ну да. В идеалистически настроенную голову моего помощника мысль об убийстве дочери отцом может закрасться только по ошибке. Ну или с моего хорошего пинка. Он до сих пор удивляется, когда мужья жен убивают. А уж чтобы отец, да родную дочь!
А вот мне эта версия казалась все более правдоподобной, хотя доказательств ее у меня не было никаких. Даже мотивов я не понимал. Но чувствовал, что прав. И появление в деле фартовых людей, следящих за Григорьевым, косвенно подтверждало мои подозрения. Но излагать эту версию в полноте пока рано. Ее и версией-то не назовешь: ни мотивов, ни доказательств. Одна моя интуиция.
– Как нарочно, все запутано! – возмутился несовершенством мироздания Антон Андреич.
– А кто обещал, – спросил я, – что нам убийцу на блюдечке подадут?
В этот момент в дверь вежливо постучали, и дежурный доложил:
– Ваше Высокоблагородие, к Вам господин Яковлев Степан Игнатьевич!
Яковлев вошел и, кажется, заполнил сразу весь кабинет. Он был крупным мужчиной, косая сажень в плечах. Голову брил наголо. Одет богато, но без франтовства. И от всей его фигуры исходило могучее ощущение уверенности в себе. Колоритный персонаж. Я поднялся ему навстречу.
– Здравствуйте, – поздоровался он первым. – Я хотел бы переговорить с Вами. Если возможно, с глазу на глаз.
Я взглянул на Коробейникова, и тот, без слов все поняв, быстро вышел.
– Благодарен Вам, – продолжил Яковлев, когда мы остались одни, – что дали мне возможность прийти самому. Смею надеяться, что Вы поймете меня, как мужчина, войдете в мое положение.
– Не дело это следователя, в положение входить, – улыбнулся я ему вежливо.
– Понимаю, – согласился Яковлев. – Однако надеюсь, что мое имя не будет упомянуто в связи с этой историей. С Женей действительно встречался я. Мы были знакомы с ней всего лишь месяц. Однажды ей стало плохо, и я настоял, чтобы она обратилась к моему доктору. Он вынес ей диагноз.
– И как она это приняла? – спросил я.
– Она улыбнулась сквозь слезы, – ответил он, – и сказала, что может оно и к лучшему. Скоро с матерью встретится, – он помолчал и продолжил: – Женя необыкновенная девушка. Да, если Вы нашли деньги, знайте, это я ей сам хотел помочь.
– А кто знал, что Вы дали ей крупную сумму? – поинтересовался я.
– Никто. Я дал ей лично в руки, – он вздохнул. – Мне кажется, она даже не поверила.
– А о вашей связи с Женей кто-то знал? – спросил я его. – Кроме Белецкого?
– Только студент, – ответил Яковлев, – ее воздыхатель. Я его видел несколько раз, но Женя сказала, что он безобидный.
– Значит, он и за Вами следил! – удивился я.
Яковлев посмотрел мне в глаза очень тяжелым взглядом.
– Я, со своей стороны, – сказал он очень внушительно, – делаю все, что в моих силах, использую все свои возможности, чтобы найти убийцу.
– Надеюсь, Вы понимаете, что Вы должны сообщать полиции обо всех вновь открывающихся обстоятельствах. И самосуд не устраивать, – предупредил я его.
Он окинул меня еще одним тяжелым взглядом:
– Честь имею.
И вышел.
Итак, можно считать, что мои подозрения подтвердились. Фартовых нанял Яковлев, он это почти признал. Во всяком случае, ясно дал понять. Ну, или Белецкий для Яковлева, не суть. И охотятся они на Григорьева. А такие просто так охотится не станут – значит, уверены, что тот виновен. Мотив Григорьева пока не понятен. Но это он мне и сам расскажет. А вот как его расколоть? У меня ведь даже малейших доказательств нет! Остается одно – провокация. И я знаю, кто согласиться мне помочь.
Я попросил дежурного вызвать в управление студента Вершинина. А сам пока отправился пообедать.
Когда я вернулся с обеда, волнующийся Вершинин уже ожидал меня. Я постарался его успокоить и задал несколько вопросов, подводя разговор к интересующей меня теме.
– Да, – отвечал мне Вершинин, – я был осведомлен, что Женя встречается со Степаном Яковлевым. Но больше я с ней никого не видел.
– Николай, Вы должны будете мне помочь, – обратился я к нему. – Хотя моя просьба может показаться Вам странной.
– Я готов! – взволнованно ответил Вершинин. – Все, что скажете, лишь бы убийцу поймать!
– Я устрою Вам очную ставку, – приступил я к объяснениям, – на которой перед Вами будет, скажем, три подозреваемых. И Вы должны будете указать, что видели, как один из них уходил из номера Жени в ночь убийства.
– Но ведь я никого не видел! – изумился студент.
– Сделайте это ради Жени, – попросил я его.
Разумеется, Вершинин согласился. Мы еще обсудили подробности того, как все будет происходить, а затем я, оставив Вершинина ждать в кабинете, отправился к Григорьеву, чтобы лично доставить его в управление. Я был уверен, что справлюсь с ним. А на всякий случай, там городовой имеется, к Григорьеву мною приставленный.
Но, поднявшись на этаж, где была расположена комната Григорьева, я еще раз убедился, что в этом деле ничего моим планам не соответствует. Потому что городовой в коридоре действительно имелся. Но он лежал на полу, оглушенный, связанный, и с кляпом во рту. И без револьвера, что особенно неприятно. А из комнаты Григорьева доносились характерные звуки драки.
Я вытащил кляп и привел городового в чувство:
– Сколько их там?
– Двое! – выговорил он с трудом.
Я развязал узел на его руках (дальше сам распутается) и, приготовившись, ворвался в комнату. Самое неприятное, что стрелять было нельзя. Во-первых, нападавшие нужны были мне живыми, а во-вторых, в суматохе я мог пристрелить Григорьева, который был мне нужен еще сильнее. Поэтому я решил обойтись тростью, благо она для этих целей прекрасно подходит, и не раз мною так использовалась.
Они не ждали нападения, а потому оказались легкой добычей. Несколько хорошо выверенных ударов в нужные места – и вот они уже валяются на полу и воют от боли. Я сунул вошедшему в комнату пошатывающемуся городовому его же пистолет, а сам выволок в коридор избитого Григорьева. Он был еще жив и даже не слишком помят. Видимо, господа фартовые получили приказ убивать его долго.
– Кто это? – спросил я Григорьева со злостью.
– Я не знаю! – еле выдавил он через разбитые губы.
– Ты дочь убил? – дал я ему последний шанс признаться добровольно.
– Я никого не убивал, —выговорил он с трудом.
Снова запирается? Плевать! Все равно я его расколю!
Я вызвал еще городовых на подмогу и, упаковав нападавших как следует и прихватив Григорьева, отправился в управление.
В своем кабинете я обнаружил всю компанию идеалистов в полном сборе. Оказывается, пока я ходил обедать, Коробейников, узнав, что я велел привезти Вершинина, и, решив, что я снова того подозреваю, отправился вызывать подмогу в лице Анны Викторовны. Я не понял толком, в качестве медиума или просто для позитивного на меня влияния. Когда же Антон Андреич с Анной Викторовной вернулись в управление, то меня они снова не застали. Зато нашли в кабинете Вершинина, который им и объяснил, что его ни в чем не подозревают. После чего вся троица осталась ждать меня. Видимо, для поддержки друг друга. Или просто за компанию.
Разобравшись в причинах изобилия юных идеалистов в моем рабочем кабинете, я махнул про себя рукой и не стал их разгонять. Толку-то? Пусть хоть на глазах будут. Быстро приказал организовать опознание для Вершинина, использовав в качестве дополнительных подозреваемых тех двоих, что избивали Григорьева. Коробейникова же вместе с Анной Викторовной оставил сидеть в кабинете, строго-настрого наказав не высовываться. Как ни странно, они меня послушались. Для разнообразия, видимо.
Мы с Вершининым подошли к клетке. Перед нами, в позах вольных и вызывающих, стояли двое фартовых, задержанных мною на квартире Григорьева. Сам же Григорьев скромно встал с краю, стараясь быть как можно незаметнее. Видимо, соседство людей, совсем недавно безжалостно его избивавших, безутешного отца смущало.
– Свидетель Вершинин, – начал я имитацию процедуры официального опознания, – перед Вами трое подозреваемых. Укажите, кто третьего дня ночью выходил из комнаты Евгении Григорьевой.
Вершинин, предупрежденный и натасканный мною, сделал вид, что задумался, внимательно рассматривая всех троих. А потом указал на Григорьева:
– Его. Его видел.
– Уверены? – переспросил я для проформы.
– Совершенно, – не дрогнул Вершинин. – Видел, как он из комнаты Жени выходил.
Григорьев, боявшийся соседей по клетке и совершенно не ожидавший опасности от моего опознания, был поражен и произнес от неожиданности:
– Этого никто не мог увидеть!
– Этого никто не мог видеть? – переспросил я его. – Или этого не могло быть!
Григорьев понял, что проговорился невольно, заморгал, стал тереть губы, будто надеясь загнать в них невольно вырвавшиеся слова.
Мне было достаточно увиденного и сказанного. Он испуган и деморализован, да к тому же уверен, что у меня есть свидетель. Якобы есть, но Григорьев-то об этом не знает. Чуть поднажать, и признание будет.
Я провел Григорьева в свой кабинет, где ожидали позабытые мной Антон Андреевич и Анна Викторовна. Ее-то я зачем оставил, спрашивается? Сразу нужно было домой отослать!
– Убийца – отец? – вслух изумился Коробейников, когда увидел, кого я привел.
– Да, – ответил я ему. – Только убийцей он себя не считает. Да и отцом как будто тоже.
И строго добавил, обращаясь к Анне:
– Анна Викторовна, здесь сейчас будет проводиться допрос, так что я попросил бы Вас…
Глаз на нее я при этом не поднимал, делая вид, что раскладываю бумаги. Я прекрасно знал, что ей очень хочется остаться, и что личико у нее сейчас самое огорченное. И снова она будет на меня обижаться. Но я не хотел, чтобы она слушала то, что будет рассказывать Григорьев. Пусть хоть часть этой грязи ее не коснется. Даже мне, взрослому и много повидавшему мужчине, становилось не по себе от мысли о том, что отец зверски зарезал свою дочь. А каково ей все это? Нет уж, пусть идет домой. А я потом зайду с визитом, приглашу на прогулку. И расскажу ей все, что она захочет знать. В смягченной, разумеется, форме.
Анна Викторовна помедлила несколько секунд, видимо, надеясь, что я передумаю, и пошла к двери. Остановилась напротив Григорьева на мгновение, вгляделась. Снова сделала несколько шагов. Снова остановилась. И вдруг, как подкошенная, рухнула на пол.
– Анна Викторовна!
Мы с Коробейниковым бросились к ней одновременно. Попытались поднять. Но она уже приходила в себя. Вырвалась из наших рук с неожиданной силой.
– Посмотри на меня! – обратилась Анна к Григорьеву. – Ну, посмотри!
Мы смотрели на нее все. Лично я – с нарастающей с каждой минутой тревогой. Лицо у Анны было какое-то… чужое. Вернее, чужими на ее лице были злые, очень злые глаза. И даже голос стал каким-то другим. Нас с Коробейниковым, окруживших ее с обеих сторон, она как и не видела вовсе. Смотрела только на Григорьева чужими злыми глазами.
– Ну, посмотри же ты на меня! – снова сказала Григорьеву Анна. – Не стесняйся!
И она расхохоталась злым, почти сумасшедшим смехом.
– Думаешь, – продолжала Анна Викторовна, – я за твои поганые три рубля страсть неземную изображать буду?
Она поднялась на ноги, отошла к стене, по-прежнему не отрывая от него глаз:
– А как ты у девки бесстыдной в ногах ползал, а? Ты меня Графиней сделал, а сам, увидев, не узнал даже!
Графиней называли Женю в заведении, вспомнил я. И наконец-то догадался посмотреть на Григорьева. Он смотрел на Анну с ужасом, будто привидение увидел.
Да она же его провоцирует! Даже после опознания оставался шанс, что Григорьев упрется, не признает вину. И тогда у меня против него ничего нет! Но если сейчас он сорвется, испугается, то выложит все. И Анна, видимо, вспомнив первое наше дело и то, как она провоцировала Громову, решила мне помочь. Жаль не предупредила. А я бы позволил? Вряд ли. Вот и она так думала. Теперь главное следить за ним. Потому что, выведенный из равновесия, он может попытаться причинить ей вред. Но я здесь, и я этого не допущу.
Все эти мысли пронеслись в моей голове за доли секунды. А Анна Викторовна тем временем продолжала свой спектакль:
– А я всем, всем расскажу, – кричала она Григорьеву, – как ты мать бил! А однажды до смерти забил! Боишься меня? – снова этот смех. – Боишься убить?! А в живых еще больше боишься оставить!
И тогда он на нее бросился. Он был в такой ярости, что мы с Коробейниковым вдвоем с большим трудом его удерживали. Он рычал что-то сквозь зубы. С трудом разбиралось: «Убил, и еще раз убью!».
Григорьева удалось успокоить только с помощью дежурного городового. Перестав биться, он разрыдался. Теперь он готов был рассказать все.
Анну Викторовну я уговорил поехать домой в полицейском экипаже, дав ей в провожатые городового. Она и не сопротивлялась. После своего спектакля она вся дрожала и была очень бледна. Сказать по правде, я предпочел бы проводить ее сам, но Григорьева нужно было допросить немедленно. Иначе все, что Анна для нас сделала, окажется напрасным. Я проводил ее до экипажа, и приступил к допросу.
– Мать ее, она гулящая была, – говорил Григорьев сквозь рыдания, всячески себя жалея и оправдывая. – В подоле принесла, от кого – не знаю.
– Поэтому Вы ее до смерти и забили, – отозвался я.
– Я стращал! – он развернулся ко мне резко. – Я стращал, как стращают все! Ну как ее иначе в узде-то удержишь!
Все у него были виноваты. Все, кроме него.
– А дочка, – продолжал он, – она вся в нее пошла. Она скаженная! Она хотела, чтобы я ее убил!
