Текст книги "Яков. Воспоминания (СИ)"
Автор книги: Лада Антонова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 69 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]
– Господа! – крикнула вдруг Анна Викторовна на всю комнату, встав при этом на стул, видимо, для привлечения внимания. – Я прошу вас! Яков Платоныч, – обратилась она ко мне со своего постамента взволнованно, – Вы можете сколько угодно не верить в духов, но в логику событий Вы же можете поверить? Ферзь убивает всех, кто виновен в его смерти. Сначала Филимонова он толкнул под лошадь. Теперь вот Приходову в голову кинул молоток. А теперь…
Анна вдруг замолчала, оглядываясь вокруг. Лицо ее сделалось растерянным и каким-то даже испуганным. Она неловко попыталась спуститься со стула, и я едва успел ее подхватить, иначе бы она упала, наверное.
– Он здесь, – сдавленным голосом произнесла Анна Викторовна, не отводя глаз от диванчика в углу, на котором давеча сидела допрашиваемая мной Крюкова. И перевела на меня полные страха глаза: – Он хочет, чтобы Вы сыграли с ним!
Первым моим побуждением было развернуться и немедленно уйти.
– Яков Платоныч, пожалуйста! – принялась умолять меня Анна, видя выражение моего лица. – Не надо его сейчас злить! Прошу Вас! Ну поскорее!
Она была так испугана и так настойчива, что я невольно подчинился и опустился на стул перед доской. Анна Викторовна присела сбоку, выжидающе уставившись куда-то все на тот же диванчик. Затем повернулась к доске, и быстро переставила белую фигуру. C1-F4.
– Он ждет Вашего хода, – сказала она мне.
Я пристально посмотрел на нее. Бледная и взволнованная, она не отводила от меня глаз в ожидании. Совсем недавно я ругал себя за то, что все время расстраиваю ее. Ладно, раз ей это так важно, я сделаю, как она просит. И, чувствуя себя полным идиотом, я сделал ответный ход. Анна Викторовна вновь взглянула на кушетку и сдвинула еще одну фигуру. А1-А4. Уже не пытаясь сопротивляться, я сходил в ответ. Мы играли, все набирая темп. Но вот, после очередного хода, Анна поднялась, и, вздохнув, с облегчением произнесла:
– Он ушел. Он ждет Вашего следующего хода. Вероятно, будет ждать нас там.
– У меня единственный ход, – ответил я ей, глядя на доску, – слон В8.
Анна Викторовна и Коробейников одновременно наклонились над расчерченной картой города.
– Дом Мышлоедова! – взволнованно сказал Антон Андреич. – Срочно туда!
Он быстро собрал шахматы и, прихватив доску и карту, бросился к выходу.
Я же остался сидеть, чувствуя себя совершенно растерянным и смертельно усталым. Я мог упрямиться сколько угодно. Но вот то, что я видел своими глазами: раз за разом ходы этой шахматной партии приводили нас к месту, где погибал человек, причастный к смерти Ферзя. Будто и вправду, дух его вел меня при помощи шахмат по следам убийц, заставляя быть свидетелем мести. Я не мог поверить в подобное. Но не мог и не верить своим глазам. От этой двойственности моя решимость испарилась, я не мог заставить себя работать, я даже думать боялся.
– Яков Платоныч! – Анна подошла ко мне, осторожно тронула за рукав, – Пойдемте.
Я поднялся было, но вновь остановился в нерешительности. Анна Викторовна, уже почти вышедшая за дверь, вернулась. Подошла ко мне, заглянула в глаза, неловко погладила по плечу, стесняясь своего жеста, но желая утешить.
– Я знаю, что Вы все еще сомневаетесь, – произнесла она тихо. – Будьте спокойны, Вы не убивали. Я точно это знаю.
Я смотрел в ее широко раскрытые глаза, которые были сейчас так близко. Она утешала меня, даже не догадываясь, насколько на самом деле велики мои сомнения. Я не сомневался в том, что не убивал Ферзя. Но я сомневался сейчас во всем, во что верил всю жизнь. И был безмерно благодарен ей за эту попытку утешить меня, за ее заботу. Мне очень хотелось рассказать ей об этом. А еще о том, что я, кажется, смог все-таки увидеть мир ее глазами. И я обязательно расскажу. Позже. Потому что, если все так, как она говорила мне, если я заблуждался, то ротмистру Мышлоедову сейчас грозит смертельная опасность. И нужно торопиться, иначе в следующем пункте назначения мы снова обнаружим свежий труп.
Когда мы подъехали к дому ротмистра Мышлоедова, уже стемнело. Денщик пытался не пустить нас в дом, но я уже справился с минутной своей растерянностью, и остановить меня сейчас было бы затруднительно. Тем более, что мы все-таки на этот раз, похоже, обогнали Ферзя, застав хозяина дома в живых.
Мышлоедов собирал вещи, готовясь, видимо, покинуть Затонск.
– Чем обязан, господа? – спросил он, когда мы все втроем вошли в гостиную.
– Куда это Вы собрались? – резко спросил я его. – Вы не можете уехать!
– Это еще почему? – мрачно спросил он.
– Вы задержаны по подозрению в убийстве, – сообщил я ему официально.
– Что за бред! – сказал Мышлоедов, продолжая собирать саквояж. – На каком основании?
– Мы поговорим об этом, обязательно, – пообещал я ему. – В управлении.
Ротмистр вдруг выхватил из саквояжа револьвер, и направил на нас:
– Стоять! Предупреждаю, я неплохо стреляю.
Мы замерли, все трое. Боже, Анна! Зачем я ее сюда притащил!
– Ротмистр, что Вы делаете?! – воскликнул я, одновременно будто невзначай смещаясь на шаг в сторону Анны Викторовны. Еще пара шагов, и я смогу ее заслонить.
– Медленно достаньте Ваши револьверы, – велел Мышлоедов, продолжая держать нас на прицеле. И приказал денщику: – Митька, возьми их! И держи их на мушке.
Митька последовательно разоружил нас с Коробейниковым, затем направил на нас наше же оружие.
– И далеко Вы убежите? – спросил я ротмистра, не отводя взгляд от нацеленных на нас револьверов.
– Не Ваше дело! – ответил он, копаясь в ящиках бюро. – Я не виновен. Я никого не убивал.
– А я точно знаю, что это Вы заказали убийство, – вмешалась в разговор Анна.
Господи, что она делает! Зачем привлекает его внимание? А если он просто пристрелит ее сейчас, как ненужного свидетеля?!
– Анна Викторовна! – не выдержал я и схватил ее за рукав пальто, пытаясь остановить, заставить замолчать.
– Ферзь мне сам об этом сказал, – произнесла она бесстрашно, глядя прямо на Мышлоедова. – И он придет за Вами.
– Это еще кто? – глумливо спросил ротмистр, подойдя к Анне поближе. – Уж не чокнутая ли племянница Петра Миронова?
– Да, это я! – с вызовом ответила ему Анна Викторовна, одновременно высвобождаясь из моей руки. – Поймите, что Вам опасность угрожает гораздо большая, чем каторга! Дух Ферзя настигнет Вас, где бы Вы ни были.
– Боже мой! – расхохотался Мышлоедов. – До чего дошла наша полиция. Что, вот это ваши методы?
В этот момент под окном послышались крики.
– Яков Платоныч! – кричал, судя по голосу, Ульяшин, видимо, решивший таким образом хоть как-то меня предупредить. – Приказано Вас препроводить в управление!
Денщик Митька выглянул в окно:
– Фараоны!
Похоже, терпение Трегубова иссякло, и он решил назначить виноватым в смерти Ферзя меня. Или Петр Миронов все-таки исполнил свои угрозы. Не важно теперь. Важно то, что ребят послали меня задержать и привезти, а они понятия не имеют, что здесь двое вооруженных преступников, готовых стрелять.
– Вам не сбежать! – обратился я к Мышлоедову, пытаясь как-то решить дело без пальбы. – Сдавайтесь. Я забуду дурацкую выходку с оружием.
– Молчать! – ротмистр оттолкнул меня, я позволил себе упасть на диван, увлекая за собой Анну, хоть как-то ее заслоняя.
Митька тем временем прицелился и выстрелил в окно по городовым.
– Ты что делаешь, скотина! – напустился на него Мышлоедов.
– Так они же войти хотели! – оправдывался тот.
– Так, Митька, – приказал ротмистр денщику, – закрой дверь и подопри ее чем-нибудь. Быстро!
Денщик моментально запер дверь и снова взял нас на прицел.
– Одумайтесь, ротмистр! – крикнул я Мышлоедову. – Сдавайтесь, еще не поздно!
Тут в комнате будто потемнело, а впрочем, возможно, это потемнело у меня в глазах. Порыв ветра подхватил бумаги, лежавшие на столе, разнося их по комнате.
– Он здесь! – воскликнула Анна, и я почувствовал, как она в страхе прижалась к моему плечу. Она не боялась, когда стояла под дулом револьвера, но дух Ферзя, судя по всему, пугал ее безмерно. Мне, впрочем, тоже сделалось как-то не по себе.
А в следующий момент Анна Викторовна оттолкнула меня и, не обращая внимания на направленное на нее оружие, бросилась к Мышлоедову.
– Послушайте меня! – схватила она его, пытаясь куда-то то ли вести, то ли тащить. – Вам нужно срочно встать между двух зеркал! Это Ваш единственный шанс остаться в живых!
– Да уйди ты! – оттолкнул ее ротмистр так, что она упала на пол.
Я кинулся к ней, а Коробейников, не выдержав такого зрелища, бросился на Мышлоедова и тут же отлетел в другой конец комнаты.
Я вскочил, готовый к драке, но ротмистр тут же навел на меня револьвер:
– Стоять!
Видимо, звуки драки и крики, доносились из раскрытого окна и до городовых на улице.
– Штольман! – услышал я крик Ульяшина. – Сдавайтесь!
В ответ Митька дважды выпалил по нему из окна.
– Да не стреляй, идиот! – заорал ему Мышлоедов.
Очередной порыв залетевшего в окно ветра снова взвихрил бумаги. Анна Викторовна прижалась ко мне, вся дрожа. Мышлоедов озирался в изумлении. Ветер опрокинул стол, повалил кресло. Что за странный ураган? Я обнял Анну покрепче, пытаясь скрыть ее и от ветра, и от страха. Сорвался и повис на одном креплении карниз. Упал еще один стул.
И тогда ротмистр, не понимая, что происходит, и обезумев от страха, принялся палить неизвестно куда. Пули засвистели по комнате. Я прижал Анну к стене, закрывая ее собой от случайной пули этого вооруженного безумца.
Он выстрелил раз, потом другой, и еще, и еще… И вдруг упал, как подкошенный, выронив револьвер.
В ответ на активную стрельбу с улицы послышались голоса и глухие удары в дверь. Видимо, городовые, пользуясь тем, что по ним перестали стрелять, добрались-таки до двери. И теперь планомерно ее выносили. Денщик Митька, который отвлекся было на стреляющего хозяина, бросился к дверям, похоже, рассчитывая сильнее их заклинить. Я заступил ему дорогу, отвлекая, а сзади на него кинулся Коробейников, и вдвоем мы моментально упаковали чересчур активного денщика.
Мы с помощником собрали оружие и подошли к лежащему Мышлоедову. Он дышал трудно, с хрипом. Пуля попала в область сердца, и понятно было, что жить ему осталось от силы несколько минут.
– Как же это? – растерянно спросил Антон Андреич.
– Рикошет, – пояснил я ему. – Пуля отскочила от часов.
– Судьба – индейка! – прохрипел ротмистр, пытаясь усмехнуться.
– Ротмистр! – опустился я на пол рядом с ним. – Это Вы наняли убийц Ферзя?
Он молчал, захлебываясь дыханием. Но мне очень нужно было его признание. Если ротмистр умрет, так ничего и не сказав, то мне уже никогда не доказать, что он был заказчиком убийства. Все замешанные в этом деле мертвы, и я не смогу оправдаться, снять с себя подозрения. Но если он признается сейчас, то дело закрыто. Коробейников и Анна Викторовна вполне сойдут за свидетелей. Поэтому я продолжал теребить умирающего.
– Признайтесь, это Вы? – я легонько потряс его за плечо, и он открыл глаза. – Мышлоедов, Вы умираете. Облегчите душу.
– Да, это я нанял, – выдавил он с трудом. – Я все проиграл этому шулеру. Имение…
Хриплый вздох прозвучал в последний раз. Ротмистр Мышлоедов был мертв.
В дверь гостиной забарабанили. Видимо, уличная, наконец-то, поддалась стараниям городовых. Пора было навести во всем порядок, снять с себя подозрения и жить дальше.
– Антон Андреич, откройте дверь, – устало скомандовал я Коробейникову.
– Нет! – Анна Викторовна бросилась к двери, загородила ее, раскинув руки. – Если Вас арестуют, я не смогу помочь! И Ферзь убьет Вас.
– Коробейников, дверь! – приказал я твердо.
Не хватало еще мне прятаться от городовых из-за страха перед каким-то духом!
– Ни в коем случае, – поддержал Анну мой помощник.
– Вы слышали приказ?! – развернулся я к нему в бешенстве.
– Здесь я приказываю! – не испугался моего гнева он. – Я веду следствие. Выполняйте то, что говорит Анна Викторовна.
В этот момент в глазах снова потемнело, будто воздух сгустился. Под порывом ветра распахнулось еще одно окно, посыпались стекла.
– Вот! Вы видите? – воскликнула Анна Викторовна. – Это он!
– Помогите мне, – обратилась она к Антону Андреичу.
Вдвоем они с трудом развернули огромное старое зеркало, стоящее у стены, и установили его так, чтобы оно оказалось напротив зеркала каминного.
– Что Вы делаете? – спросил я своих добровольных спасателей.
Несмотря на странные сквозняки и прочие необъяснимые вещи, которым я был свидетелем, эти их манипуляции с зеркалом выглядели уж вовсе нелепо.
– Яков Платоныч! – позвала меня Анна Викторовна, придерживая зеркало. – Идите ко мне! Пожалуйста!
С каминной полки свалились часы.
– Яков Платоныч! – закричала Анна, сама не своя от ужаса. – Ну прошу Вас! Ну пожалуйста!
Оборвался и упал вместе с занавесками еще один карниз. Этот странный ветер так всю комнату разрушит.
Анна Викторовна не выдержала моей медлительной нерешительности, подскочила, схватила за руку, потянула за собой.
Мы оказались вдвоем перед зеркалом, которое Коробейников придерживал с изнанки. Зеркало отражало нас обоих, перепуганную Анну и меня, растерянного и даже, кажется, слегка бледного. А еще оно отражало каминное зеркало, из-за чего казалось, что мы с Анной Викторовной стоим на фоне бесконечного зеркального коридора.
– Дух зловредный, неугомонный, уйди! – повелела Анна, глядя в зеркало широко распахнутыми глазами.
Я взглянул на нее. Она, казалось, собрала всю свою волю, вложив ее в свое приказание.
– Дух зловредный, неугомонный, уйди!!! – Анна еще возвысила голос.
Видимо, события трудного дня сказались на мне, потому что мне вдруг показалось, что зеркало подернулось туманом, в глубине его мелькнуло чье-то искаженное яростью лицо, и откуда-то из немыслимого далека донесся отчаянный вопль боли и гнева. Голова моя закружилась, я отшатнулся.
И в этот момент Анна страшно побледнела и без звука потеряла сознание.
– Анна Викторовна! – я едва успел подхватить ее. Она обвисала у меня на руках в глубоком обмороке.
– Аня, что с Вами! – тряс я ее в страхе. – Очнитесь!
На какие-то ужасные несколько секунд мне почудилось вдруг, что все это правда. И что спиритизм существует, а злобный дух Ферзя преследовал меня. Что, если она пострадала, пытаясь его прогнать? А что если он промахнулся, что если убил ее вместо меня?!
Но вот ресницы ее дрогнули, приподнимаясь, щеки слегка порозовели.
– Живой! – выдохнула Анна, касаясь ладонью моей щеки. Из глаз ее потекли слезы. – Живой.
– Ну что же Вы меня так пугаете! – прошептал я, прижимая ее к себе.
Она все плакала и никак не могла остановиться, и гладила меня по лицу, будто желая убедиться, что я живой, теплый, и со мной ничего не случилось.
Мы стояли, обнявшись, в зеркальном коридоре, и он, казалось, скрывал нас от всего мира. Погруженный в эту отрешенность, я смутно слышал, как вылетела, не выдержав напора, дверь, как кричит на городовых Коробейников, объясняя им, что не допустит моего ареста и позорного препровождения в участок под конвоем. А мы все стояли, обнявшись, хранимые зеркальным коридором. И казалось, мы можем стоять так целую вечность, мир подождет столько, сколько будет нужно.
На самом деле прошло лишь несколько минут. Анна Викторовна успокоилась, перестала плакать и, смутившись, отстранилась от меня. Я отпустил ее и, убедившись, что она крепко стоит на ногах без моей поддержки вышел к городовым. Было легко убедить их в моих мирных намерениях. Ульяшина же я попросил проводить Анну Викторовну домой, а потом вернуться, чтобы зафиксировать все, что произошло в этой комнате. И доктора Милца вызвать, разумеется.
Вместе с городовыми, прихватившими обстрелявшего их денщика, мы с Коробейниковым направились в управление. Предстояло объяснение с Трегубовым, весьма разъяренным, как предупредил меня Ульяшин. Но это все были уже сущие мелочи.
И снова мой кабинет в управлении, ставший где-то уже родным домом. И раздраженный полицмейстер Трегубов. И нужно продержаться еще совсем немножко, скоро можно будет отдохнуть. Уже рассвело, а мы все еще пытались разобраться, кто прав, а кто виноват. С момента возвращения в управление я пытался доказать господину полицмейстеру, что Ферзя я не убивал. Он же был одержим идеей меня немедленно арестовать, будучи уверенным в моей виновности. Мы с Коробейниковым объясняли, рассказывали, доказывали. Постепенно утомился даже полицмейстер, и мы переместились в мой кабинет, где хоть сесть было можно.
– Ну хорошо, хорошо! – все еще раздраженно, но уже куда тише, чем, прежде, сказал Трегубов. – Как Вы объясните, что эта кружка оказалась у Вас в камине?
Я только устало вздохнул. Кружку в камине нашли, когда обыскивали мой кабинет. Кто-то из двух провинившихся дежурных, пока сидел в заключении, вспомнил, что этого важного предмета не обнаружилось в камере убитого Ферзя. Как уж в результате был сделан вывод, что если пропала кружка, то, стало быть, убийца именно я, для меня так и осталось тайной. Но в результате этих выводов последовал обыск моего кабинета и – о, чудо! – обнаружение искомого предмета в камине. И у меня не осталось сил объяснять Трегубову, что если бы я, усыпив предварительно дежурного, шарахнул Ферзя кружкой по голове, то уж точно не стал бы ее прятать в собственном камине. Просто бы вынес в кармане, да и выбросил где-нибудь.
Антон Андреич снова, уже в который раз за сегодняшний день, кинулся мне на помощь.
– Убийцы подбросили, – пояснил он Трегубову. – Взяли ключи у спящего дежурного, открыли камеру, убили ферзя ударом кружки в висок и после этого, войдя в кабинет, засунули кружку в камин. Самое идиотское место, где сразу найдут.
Последнее он зря добавил. Николай Васильевич, видимо, сам не сразу догадавшийся поискать в камине, принял это на свой счет и снова разъярился.
– Но ведь нашли ее далеко не сразу! – сообщил он Коробейникову крайне раздраженно.
– Ну, видно, убийцы наших молодцов переоценили, – перевел я огонь обратно на себя.
Пусть уж лучше на меня орет. Мне уже все равно, я так устал, что, кажется, и под начальственные вопли усну.
– Ну, хватит шутить! – одернул меня Трегубов. – Хватит, Яков Платоныч!
– Ну, что здесь еще не ясно? – спросил я его возмущенно.
– Я провел сравнительный анализ отпечатков пальцев, оставленных на кружке, с отпечатками, снятыми у Филимонова и Приходова, – поскорее перебил меня Коробейников, видя, что терпение мое на исходе. – Отпечатки Филимонова на кружке.
Сравнением отпечатков Коробейников успел заняться, пока я принимал на себя первый удар по возвращении в управление. А снял отпечатки с кружки околоточный надзиратель Ульяшин, сразу, как ее нашли. И спасибо ему за это, не то к нашему возвращению улику бы так захватали, что на ней уже ничего обнаружить бы не удалось. Ульяшин вообще методом дактилоскопии живо интересовался и уже изрядно в этом поднаторел.
– Эти Ваши сомнительные методы! – прорычал Трегубов при упоминании отпечатков.
– Да метод абсолютно точный! – в который уже раз сказал я ему. – За ним будущее криминалистики!
– Конечно! – подхватил Антон Андреич. – Именно Филимонов нанес удар, которым был убит известный нам Ферзь. Более того! Прошу обратить внимание! – Коробейников подскочил к камину, чтобы показать наглядно. – Вот здесь на камине остались отпечатки Филимонова. То есть, смею предположить, что как-то так…
Антон Андреич изогнулся, пытаясь показать, как убийца заталкивал кружку в камин…
– Все! Хватит! – махнул на него полицмейстер. – Идите! Оставьте нас.
Антон Андреич вышел неохотно, оглядываясь.
– Яков Платоныч… Однако… – смущенно проговорил Трегубов, поднимаясь из-за стола и подходя ко мне. – Должен признаться, глупость какая-то вышла. Но и Вы нас поймите! Были на то обстоятельства.
– Я все понимаю, – устало ответил я, вставая ему навстречу.
– Ну, простите! – Николай Васильевич расстроенно развел руками. – Простите! Черт попутал, не иначе! В общем, я прошу Вас продолжить следствие по всем этим случаям. А завтра утром ко мне, с подробным докладом.
И все еще не придя в себя от смущения, Трегубов, не прощаясь, быстро вышел из кабинета.
Что ж, это было даже больше, чем я мог ожидать. Обычно начальство, как бы не было неправо, прощения у подчиненных не просит. Доклад я завтра, разумеется, сделаю. Мне для этого ничего не нужно, только выспаться. А все следственные мероприятия, пожалуй, обойдутся нынче без меня. Мне необходим отдых, и немедленно. А то от всех этих многочисленных треволнений я уже не способен трезво мыслить.
– Победа! – ворвался в кабинет сияющий Коробейников, – Яков Платоныч!
– Странная история, Антон Андреич, – сказал я ему задумчиво, устало опускаясь наконец-то на привычное место за своим столом. – Признаюсь, в тот момент, когда я оказался между зеркалами с Анной Викторовной, я увидел и… и поверил, что все это правда. Этот дух, он…
– Да! – перебил меня радостный Антон Андреич. – А эта шахматная партия? Ведь Анна Викторовна не могла придумать шахматные ходы, она даже правил не знает.
– Это правда, – вздохнул я. – Неужели я играл в шахматы с духом? Неужели все это время я отрицал очевидное?!
– Яков Платоныч! – сказал мне Коробейников, счастливо улыбаясь. – Вы должны непременно сказать об этом Анне Викторовне. Она должна знать, что Вы признаете ее правоту.
– Да, конечно! – улыбнулся я. – Вы правы. И она права.
– Veritas vincent! – блеснул знанием латыни Антон Андреич. – Правда побеждает!
Я улыбался, глядя на его открытое лицо, лучащееся счастьем и радостью. Сколько раз он выручал меня сегодня, несмотря на мое упрямство, не обижаясь даже на грубость!
А Анна? Она спасла мне жизнь, чуть не силой затащив меня между зеркал. Теперь-то я это понимаю. Господи, сколько же раз я обижал ее своим невыносимым скепсисом, своим недоверием. Она огорчалась, даже плакала из-за меня, но снова и снова приходила мне на помощь. А сегодня спасла.
И прав Антон Андреич, она должна знать. Я все ей скажу. Расскажу, что видел и чувствовал тогда, в зеркальном коридоре. Расскажу, не скрывая, как странно и удивительно мне, скептику, признать, наконец-то, существование этого нового для меня мира. Я знаю, она выслушает меня с пониманием. Она ведь всегда меня понимала, это я не понимал ее. Не хотел, не видел. И, я уверен, она поможет мне разобраться в этом новом для меня мире, поможет обрести уверенность. И теперь, когда мы сможем, наконец-то, по-настоящему понять друг друга, я, возможно, смогу позволить себе надеяться, что…
Мои размышления прервал внезапный стук в дверь, и на пороге возник слегка смущенный Петр Миронов.
– Господа, прошу прощения, на минуту, – произнес он. И сразу приступил к делу: – Яков Платоныч! Я всего лишь забежал принести Вам свои извинения за некоторую резкость тона, коей отличался во время нашей последней встречи.
– Пустяки! – утешил я его. – Я прошу у Вас прощения.
– Нет! – возразил Миронов. – Настаиваю, однако, был непозволительно груб. Я очень рад, что это дело завершилось ко всеобщему удовлетворению, – продолжил он, присаживаясь. И добавил, помолчав: – Мышлоедова жаль. Но, судьба…
– Да, – согласился я, – судьба.
– К слову сказать, Анна тоже… – сказал Петр Иванович. – Для нее это явилось нелегким испытанием. Но в свое время я ведь подарил ей шахматный самоучитель…
Ощущение, которое я испытал при этих словах, было сравнимо с ведром ледяной воды, внезапно вылившейся на голову.
– Анна Викторовна изучала шахматы? – медленно произнес я.
– Ну, я не берусь доподлинно сказать, изучала ли. Не замечал, – ответил Миронов, не замечая моего ошеломленного состояния. – Однако, у Анны есть свойство: она как бы вбирает новые знания незаметно…
Ярость окрасила мой мир в красный цвет, в ушах зашумело. Оттолкнув с дороги Коробейникова, я схватил с вешалки пальто и, не дослушав Миронова, не сказав никому ни слова, вылетел из управления. На мое счастье, полицейский экипаж оказался у подъезда. Я должен увидеть ее немедленно! Иначе ярость просто разорвет меня изнутри. Я должен немедленно ей все сказать! И это будет совсем не то, что я, слепой обманутый дурак, мечтал сказать совсем недавно!
До дома Мироновых мы домчали быстро, но, к счастью, этого времени мне хватило, чтобы хоть немного взять себя в руки. Довольно с меня унижений на сегодня, нужно сохранить хотя бы внешнее достоинство. Подъезжая к дому, я увидел Анну Викторовну, устроившуюся с книжкой на скамейке. В возмущении своем я даже не дождался, пока коляска остановится, спрыгнув на ходу, и подошел к Анне быстро и решительно. Она увлеклась книгой и заметила меня, лишь когда я обратился к ней:
– Сицилианскую защиту изучаете?
– Нет, – улыбнулась она мне в ответ. – Это трактат.
Я устало опустился на скамейку рядом с ней.
– Из жизни приведений, я полагаю? – спросил я ее.
И отвернулся. Видеть ее улыбку было для меня сейчас мучением.
– Алан Кардак, «Книга медиумов», – ответила Анна Викторовна. – Но я вижу, что Вы не в духе.
Не в духе? Какое, право, чрезмерное преуменьшение! Я был готов рвать и метать! Я чувствовал себя униженным, растоптанным. А главное – обманутым. Не тем даже, что ей удалось увлечь меня своей игрой, сделав из меня дурака между этими зеркалами! А тем, в первую очередь, что я сейчас ясно видел: игрой было все. От первого до последнего слова. Все ее взгляды, улыбки были ложью! И все, что я позволил себе почувствовать к ней, оказалось тоже ложью абсолютной. Какая насмешка! Я обвинял Нежинскую в неискренности и, в то же самое время, попал в ловушку такой же искусной лгуньи! Нет, куда более искусной!
– Вы выставили меня дураком, – сказал я ей с упреком.
– Я не понимаю, – сказала Анна Викторовна осторожно.
Разумеется, она не понимает! Святая невинность!
– Вы ведь не умете играть в шахматы? – спросил я ее, изо всех сил стараясь говорить спокойно. – И все эти ходы были подсказаны Вам духом Ферзя?
Я встал, не в силах сидеть спокойно.
– Конечно! И я уверовал в Ваши непостижимые способности, – сарказм в моих словах заставил ее отпрянуть. – Да что там, вселенная вдруг разверзлась и показала мне свое спиритическое нутро. И я увидел эту апокалиптическую картину, и понял, как мало я знаю о мире, в котором живу.
– Я Вас понимаю, – ответила Анна Викторовна с осторожностью, – да, действительно, это пугает. Как видите, я до сих пор не могу с этим справиться.
Она снова пытается вызвать у меня сочувствие и жалость, как тогда, когда, дрожа, прижималась ко мне, изображая испуг и беспомощность! Снова играет на моих чувствах!
– Да-да! Вы ведь страдаете! – моя сдержанность рассыпалась на глазах. – Эти духи, они преследуют Вас! Ваш дар – Ваше проклятие! А знаете, почему Вы страдаете на самом деле? – спросил я ее, подойдя совсем вплотную. – Вам просто хочется внимания. Вы хотите быть в центре, чтобы все охали и ахали, какая она таинственная…
– Яков Платонович! – резко перебила меня Анна Викторовна и попыталась уйти.
Но я ей не позволил.
– Нет уж, Вы меня послушайте! Я достаточно Вас слушал! – я поймал ее рукав и развернул лицом к себе. – Какая тонкая мистификация! Вы разыграли эту партию прекрасно. И я уверовал в то, что Вы, не зная правила игры, делаете правильные ходы. И что я узнаю случайно? Вы изучали шахматы по учебнику!
– Я ничего не изучала! – возмущенно ответила Анна Викторовна со слезами в голосе. – Дядя эту книгу привез мне давным-давно. Я прежде даже не открывала ее.
– И я снова должен Вам поверить?! – я все-таки сорвался на крик и от этого рассердился на нее еще сильнее. – Не верю!
– А глазам своим Вы верите? – воскликнула она, тоже теряя самообладание. – Вы, кроме шахмат, были свидетелем и других явлений.
– Сквозняки! Окна были открыты!
– А преступления? – она уже плакала от обиды, но ее слезы меня больше не трогали.
– Цепь совпадений! – отверг я и этот аргумент.
Она отвернулась, но я снова оказался перед ней.
– Зачем Вы это делаете? Зачем? Вам скучно жить? – выпалил я ей прямо в лицо. – Хотите видеть мою растерянность, мое унижение?
– Мне очень жаль, что Вы так думаете, – сказала Анна, сдерживая слезы из последних сил, повернулась и пошла к дому.
– Анна Викторовна! – выкрикнул я ей вслед. – Вы… Вы чудовище!
– Я? – она остановилась уже на ступенях, повернулась ко мне: – Полноте! Вы настоящих чудовищ не видели.
И скрылась в доме.
Я видел чудовищ. Мне попадались такие монстры в человеческом обличье, что даже вспоминать их было страшно.
Но в данную минуту мне казалось, что все они меркнут перед этой девушкой, которая обманула меня, заставив поверить, что в мире может существовать что-то настолько чистое и светлое, что я и не мечтал встретиться с этим вживую, не то, что соприкоснуться. Но этот прекрасный мираж оказался такой же ложью, как и все остальное, с чем я сталкивался в своей жизни.
Что ж, я вынес хороший урок. Получил отличный жизненный опыт. И должен быть за него благодарен. Сейчас я отправлюсь домой, выпью чаю и просплю до завтрашнего утра. А утром приступлю к работе, навсегда вычеркнув из памяти барышню Миронову и все, что с нею связано. Работа поможет, она всегда помогала в таких ситуациях. В любых ситуациях.
====== Одиннадцатая новелла. Реинкарнация. ======
Заканчивалась зима, и весна все настойчивее заявляла о себе, вступая в свои права. Солнце пригревало, и на открытых местах появлялись первые проталины. К ночи еще подмораживало, но днем погода была уже совсем весенняя. На улицах прибавилось гуляющих: дамы спешили продемонстрировать весенние уже наряды, кавалеры в расстегнутых пальто взирали на них с обновленным восхищением. А на крышах и деревьях вовсю чирикали ликующие воробьи. Все, устав от долгих метелей, спешили порадоваться наступающей весне.
Не то чтобы я вовсе не замечал происходящих в природе перемен, но меня в последние недели радовала только работа. Каждое новое дело я встречал как долгожданный подарок и набрасывался на него, как голодный на кусок хлеба. Если же дел не было, я их находил, вытаскивал из архива или занимал свою голову иным способом, работая по двадцать часов в сутки, лишь бы не оставалось сил на то, чтобы думать и чувствовать. Я загонял своих подчиненных, и только Коробейников решался общаться со мной без страха. Впрочем, и с ним я говорил лишь о делах, пресекая все его попытки вызвать меня на откровенность.
Причина такого моего поведения была проста и, увы, осознаваема мною во всей полноте. Меня сжигал стыд.
После моего последнего разговора с Анной Викторовной, я вернулся домой и проспал почти сутки. А когда я проснулся… Честное слово, никогда мои ощущения не были так близки к желанию застрелиться от стыда. Я чувствовал себя последним мерзавцем и редкостным идиотом в придачу. Разумеется, я понимал, что мой срыв в тот день был вызван чудовищным нервным напряжением и переутомлением, которые я испытал во время дела Ферзя. Голова у меня тогда не работала, видимо, вовсе, зато эмоции бушевали с необычайной силой, в кои-то веки вырвавшись из-под власти контролировавшего их разума. Думаю, назвать меня тогда вменяемым не смог бы даже Коробейников, всегда и во всем принимавший мою сторону.
