Текст книги "Яков. Воспоминания (СИ)"
Автор книги: Лада Антонова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 69 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]
Я выпустил пальто Коробейникова и отвернулся. Хватит. Нужно успокоиться, взять себя в руки. Что это я, право слово!
–Анна Викторовна прибежала, – продолжал виновато оправдываться Антон Андреич, – сказала, Морель тут…
– А зачем Вы ее с собой потащили?! – взвился я снова.
Коробейников взглянул на меня с некоторой даже обидой:
– А она что, слушает кого?!
Здесь он был прав. Если уж ни мне, ни родному отцу не удается удерживать эту неукротимую особу от поиска приключений, то Коробейникову эта задача точно не по плечу. И вполне можно предположить с изрядной долей достоверности, что не пойди он с ней, Анна, ничтоже сумняшеся, отправилась бы ловить Мореля в одиночку. Так что все могло окончиться куда хуже.
Я посмотрел на Антона Андреича. Он стоял с виноватым и совершенно несчастным видом. На меня даже и не смотрел. И, видимо, мысленно уже прощался с любимой работой.
– Нарекание Вам на первый раз, – я сунул Коробейникову его пистолет, который отобрал у Мореля. – В следующий раз уволю.
Развернулся и пошел по улице в сторону управления, провожаемый изумленно-радостным взглядом Антона Андреича.
Он еще немного помедлил, видимо, не веря, что гроза миновала, и побежал меня догонять.
Пока Морелю оказывали медицинскую помощь, я ещё раз допросил Алексея Елагина и выяснил, кто был сообщником Мореля в Затонске. Алексей рассказал про появившуюся в его жизни недавно очаровательную Дарью. Правда, он так и не поверил, что она могла быть сообщницей преступника. Видно было, что молодой человек влюблен без памяти и просто не способен поверить дурным словам в адрес возлюбленной. Впрочем, он согласился рассказать нам, где она проживает, чтобы мы могли с ней побеседовать и убедиться в ее невиновности.
Дарьи дома не оказалось, и мы разыскали хозяина снимаемой ею квартиры, чтобы он открыл нам дверь.
– Странно, – сказал он, впуская нас, – я не видел, как она уходила!
Мы с городовыми осмотрели комнату. Открытая бутылка вина и фрукты на столе. Два бокала, из которых явно кто-то пил. Разворошенная двуспальная кровать. И высовывающаяся из-под кровати женская рука. Ничего странного, что он не видел. Потому что она и не уходила.
Мы отправили тело в мертвецкую, а сами продолжили осмотр. Но более квартира Дарьи нам никаких сведений не дала.
Следующее утро я начал с визита к доктору Милцу. Мне не терпелось узнать, что поведало ему тело Дарьи.
Доктор только что окончил вскрыти, и готов был поделиться со мной своими находками:
– Я внимательно ее осмотрел и следов насилия не нашел. Полагаю, она была просто отравлена.
– Тело, однако, нашли под кроватью, – сообщил я Александру Францевичу, – и она, явно, не сама туда забралась. Выглядело все так, будто ее туда затолкали уже мертвую.
– А смысл? – Удивился Милц. – Я не вижу в этом логики.
– Ненависть, – пояснил я ему. – Там было два бокала, и Морель явно ее перехитрил. Наблюдал ее агонию, а потом наказал ее. Демонстрация власти.
Доктор Милц от таких рассуждений поморщился и тяжело вздохнул:
– Если все так, как Вы говорите, Яков Платоныч, то мир просто сошел с ума. Nec plus ultra. Дальше некуда.
И он снова тяжел вздохнул, возмущаясь несовершенством мироздания.
Поле визита к доктору Милцу я вернулся в управление. Там я застал весьма довольного господина Увакова, собирающегося отбывать в Петербург вслед за отправляемым туда же Морелем.
– Благодарю Вас за помощь, Яков Платоныч, – бодро сказал он мне, – приятно было с Вами снова поработать.
– Милости просим, Илья Петрович, – улыбнулся я ему в ответ.
– Мне искренне жаль, – сказал Уваков, – что Ваша карьера в Петербурге была так внезапно прервана. Вижу, хватку Вы не потеряли. Лихо Мореля раскрутили!
Я усмехнулся. Вчера мы допрашивали Мореля полночи. Он был нагл и был упрям. А я был зол. Слишком зол, если честно. Но именно моя злость и ненависть к Морелю и сыграли решающую роль в том, что он все-таки раскололся хоть в чем-то.
– Да что уж, – отмел я сомнительный комплимент.
– Да, – продолжал Илья Петрович. – Благодаря Вам мы получили его признание в убийстве Дарьи. Хотя кто бы мог подумать, что такой подонок способен потерять самообладание от ревности.
– Не смог он смириться с тем, – предположил я, – что его женщина вышла из-под его власти. Видно, такой характер.
И я протянул Увакову руку:
– Прощайте!
Он ответил на мое рукопожатие, кивнул в ответ и пошел к двери. И уже у самых дверей вдруг остановился, обернулся ко мне, посмотрел пристально:
– Яков Платоныч! В Петербург-то не тянет? Скучно здесь, поди?
– Да, нет, Илья Петрович, не тянет, – ответил я ему с улыбкой. – Мне здешняя неспешность милее столичной суеты.
– Ну, тогда прощайте, – поклонился он и вышел за дверь.
А я смотрел ему вслед и понимал, что это было предложение. То же предложение, с которым приезжала Нина. Меня снова пытались вернуть в Петербург. Или, точнее сказать, убрать из Затонска. Что-то назревало. И, возможно, очень скоро. Нужно было быть очень внимательным, чтобы не пропустить начало событий. А еще я попутно убедился в том, что мои подозрения насчет господина Увакова были, скорее всего, не напрасны. И это тоже следовало иметь в виду.
После отъезда Увакова я пригласил к себе Софью Николаевну Елагину для беседы. Она откликнулась на мою просьбу охотно и прибыла в уговоренное время, в сопровождении Виктора Миронова, разумеется. Иван Кузьмич тоже пожелал присутствовать при разговоре. Я не возражал.
– Софья Николаевна, – начал я разговор, – Ваш сын признался в убийстве.
– Как?! – ахнула она. – Не может быть. Он оговорил себя!
– Признался под тяжестью улик, – продолжил я. – Алиби у него нет. А студент был убит из его револьвера. Так что все против Вашего сына.
Иван Кузьмич, предупрежденный мною, невозмутимо потягивал чаек. А вот почему до сих пор не вмешался Виктор Иванович, мне было не понятно, и я относил это по ведомству большой удачи. Потому что адвокат Миронов, присутствовавший вчера при допросе младшего Елагина, точно знал, какие и какого качества улики у меня есть. И тем не менее он молчал невозмутимо. Видимо, хотел сперва понять, к чему я веду.
– Так ведь, – взволнованно возразила мне Елагина, – признался же егерь!
– А вот это самооговор, – усмехнулся я. – Он не знает всех обстоятельств.
Она вскочила:
– Не мог Алексей убить! Не мог! Да и зачем ему?! Это егерь! Он же сознался! Во всем сознался!
И откуда же ей это известно? Этого даже Миронов не знает. А в городе известно лишь, что егеря мы арестовали. Так что не могла Елагина знать, что Ермолай признал вину. Если только не она его об этом попросила. И уверена была, что просьбу ее он исполнит во что бы то ни стало.
– Яков Платоныч, – наконец решил вмешаться адвокат Миронов, – а какие основания для подобного заявления?
Ладно, давайте проясним ситуацию, чтобы сомнений не было.
– Приведите егеря, – попросил я дежурного.
– Расскажите, как все произошло, – попросил я Ермолая, когда его привели.
– Ну сколько можно повторять! – ответил он с раздражением. – Случайно получилось! Ну, я в темноте-то не разобрал, кто там. Вижу, целится. Ну я и выстрелил.
Елагина смотрела на Ермолая не отрываясь. Он не смотрел ни на кого, сидел потупившись.
– А откуда Вы подошли к домику? – задал я ему тот самый каверзный вопрос. – Со стороны деревни?
Он подвоха не почувствовал, как и в прошлый раз. Зазубрил легенду и придерживался ее непоколебимо:
– Нет. От Елагиных.
Софья Николаевна опустила взгляд.
Я отошел к окну. Помолчал несколько мгновений. И резко приказал:
– Отпустите его! Он не виновен.
Ермолай Алексеич удивленно посмотрел на меня. Но возражать не стал. Встал со стула, шагнул к двери. Навстречу ему поднялась Елагина:
– Спасибо тебе за верность, Ермолай.
– Да мне-то за что? – вздохнул он, глядя на нее долгим взглядом. – Мне, Софья, к невзгодам не привыкать.
И по тому, как он произнес ее имя, по тому, как смотрели они друг на друга, я понял, что только что узнал редкую тайну Затонска, не доставшуюся сплетникам. Что ж, и не достанется. Я не болтлив. И Миронов, я уверен, тоже сохранит это тайну. Не по адвокатской привычке, а просто из человеческой порядочности.
Егерь вышел, а я снова обратился к Елагиной:
– Все угадал Ермолай. Все вычислил. А ведь он знал, какой у вас револьвер. А то, что стреляли Вы один раз, просто угадал.
Иван Кузьмич, не ожидавший такого поворота, замер за столом с изумленным лицом, так и не допив чай. Елагина слушала меня молча, с полным самообладанием. Миронов мрачно молчал. А я продолжал тем временем:
– Ошибся он только в одном: с какой стороны Вы к домику подошли. Я ему подсказал, что со стороны деревни, а он подумал и возразил. Говорит, со стороны Вашего дома. Не угадал. А Вы почему подошли со стороны деревни?
Она не стала запираться. И, сохраняя достоинство, ответила очень спокойно:
– Там окно, с той стороны. Я хотела посмотреть, не горит ли свет.
– Расскажите все по порядку, – попросил я Софью Николаевну.
– Записку я получила, – начала она свой рассказ усталым голосом. – Про свидания сына моего, Алексея.
– А записку эту, – пояснил я больше для полицмейстера с Мироновым, – написала Даша, сообщница Мореля. Она хотела выйти замуж за Алексея, войти в богатую семью и избавиться от своего любовника Мореля. Понимая, что согласия госпожи Елагиной на брак с Алексеем ей не получить, она подстроила все так, что на место встречи со студентом явилась именно Софья Николаевна. А не Алексей, который был запланированной жертвой.
– Продолжайте, Софья Николаевна, – предложил я Елагиной.
– Я тогда решила застать их обоих врасплох, – возобновила она свой рассказ. – Накинула я, значит, плащ с капюшоном, чтоб не узнал никто. И пошла к охотничьему домику. Револьвер с собой прихватила, что от мужа остался. Ночь, лес. Мало ли что?
– А говорили, что револьвер в речку выбросили, – попенял я Елагиной.
– Солгала я! – признала она. – Уж не обессудьте, – и продолжила: – Темно было, холодно. Я к домику подошла. А в десяти шагах увидела человека с револьвером наизготовку. Он выстрелил. Промахнулся, слава Богу. Я от испуга выстрелила в ответ. И попала. Невольно получилось. Не хотела я его убивать. Меня муж учил из револьвера стрелять. Любимая была его игрушка.
– Рука у вас верная, ничего не скажешь, – заметил я. – Прямо в сердце попали.
Виктор Иванович решил, видимо, что сказано все, что нужно, и пришел его черед вмешаться:
– Обращаю Ваше внимание, что имеет место случай самозащиты при непосредственной угрозе жизни.
Иван Кузьмич тоже понял, что основная часть дознания окончена, и поднялся из-за стола:
– Мудрено уж больно! Чем сложнее затея, тем меньше шансов на успех!
– Так на этот случай, – пояснил я полицмейстеру, – у Дарьи другой план был. Беременна она была от Алексея. И могла рассчитывать на приличное содержание.
– Беременна? – переспросила Елагина с ужасом. – Откуда Вам это известно?
– Она в сердцах рассказала об этом Морелю, – отговорился я. Упоминать про вскрытие в данном контексте мне показалось неуместным.
Иван Кузьмич тем временем обратился к Миронову:
– Виктор Иванович, как бы то ни было, прошу Вас, помогите Софье Николаевне изложить все рассказанное на бумаге и оформить соответствующим образом. Не сочтите за труд.
– Конечно, Иван Кузьмич, – заверил его Миронов. – Скажите, а что с Алексеем и Владимиром?
– Закончим с формальностями и отпустим их домой. Полиция не имеет к ним претензий, – и, успокоив всех таким образом, наш милейший Иван Кузьмич удалился.
Поднялись и Елагина с Мироновым. Я не собирался задерживать Софью Николаевну. Во-первых, я был уверен, что она и не подумает сбежать. А во-вторых, это ведь и в самом деле была самооборона. Любой суд ее оправдает, и это будет правильным.
Уже в дверях она повернулась ко мне:
– Яков Платоныч! Не говорите ничего Алексею про беременность про эту. Очень прошу.
Я склонил голову, соглашаясь. Мать всегда мать. И более собственной судьбы ее заботит боль сына. Я не скажу.
Спустя три дня мне вновь удалось уделить время для прогулки в парке. И снова я встретил там Анну Викторовну. Мы прогуливались по аллеям, дышали свежим морозным воздухом, и я рассказывал ей о тех последствиях дела студента, которые были ей не известны:
– А Морель в Петербург так и не доехал. Бричку его нашли в полях, на обочине дороги. Ну, а в ней Морель и двое городовых, мертвы.
– Господи! – расстроилась Анна Викторовна. – А кто же их?
Я пожал плечами:
– Подозреваю кучера. Исчез бесследно. А, вот еще! – я достал из кармана газету, передал ее Анне. – Ребушинский написал статью про студента, который пошел на убийство ради денег для своей больной сестры.
Анна Викторовна наклонила голову, чтобы скрыть невольную улыбку. Ей явно импонировало, что студент все-таки оказался не до конца злодеем. Ведь она с самого начала записала его в безвинные жертвы.
– Как он все это выведал? – спросила она меня.
– Не поленился, в Петербург съездил, – улыбнулся я ей. – Ну, и замучил там всех своими расспросами.
– А я вот все время думаю, – сказала Анна задумчиво, – а если бы мне пришлось выбирать, как бы я поступила на месте студента?
Да уж, для нее, любящей весь мир, это была бы неразрешимая дилемма. Дай Бог, чтобы ей никогда не пришлось встать перед таким выбором.
– Не стоит задаваться такими вопросами, Анна Викторовна, – сказал я ей с улыбкой.
Не буду же я объяснять этой юной девушке, что жизнь задает нам подобные неразрешимые вопросы слишком часто. И проблема выбора, порой, очень трудна.
Она повернулась ко мне, взглянула требовательно:
– А Вы, Яков Платоныч? Пошли бы на преступление ради родного человека?
– Нет, – ответил я ей твердо. – Я полицейский.
Она засмеялась чудесным своим смехом:
– Да Вы только так говорите, чтобы от меня отделаться.
Я смотрел, как она улыбается. И против воли проскочила у меня мысль, что я и в самом деле слукавил. Потому что я пойду на все, даже на преступление, ради нее.
Но мысль тут же исчезла, потому что Анна вдруг уставилась очень серьезным взглядом куда-то мимо моего плеча.
– Что с Вами? – тронул я ее за локоть.
Она вздрогнула, будто просыпаясь, взглянула на меня. А потом улыбнулась нежно, махнула рукой:
– Так! Призраки. Игра воображения!
И снова пошла рядом со мной по аллее, улыбаясь.
– И много их там? – со смехом спросил я, подыгрывая.
– Да будет Вам, Яков Платоныч! – привычно, уже без обиды, отозвалась Анна.
– Слишком Вы впечатлительны, Анна Викторовна, – попенял я ей шутливо.
– А Вы так умеете все просто и убедительно объяснить, дорогой Яков Платоныч! – не осталась она в долгу.
Мы шли по аллее и перешучивались. И смеялись над нашими шутками. И, хотя весна в воздухе еще и не начинала ощущаться, и морозы непременно еще не раз посетят Затонск, в этот момент настроение наше было самое что ни на есть весеннее.
====== Шестая новелла. Месть. ======
Утро того дня началось с сообщения об убийстве. В меблированных комнатах было обнаружено тело мертвой женщины со множественными ножевыми ранами. Нашелся и свидетель, тот самый, что обнаружил тело. Так что личность убитой прояснилась сразу. Девушка из заведения Маман, некая Евгения Григорьева. В общем, мертвая проститутка в номерах. Ничего особо загадочного. И я, если честно, весьма рассчитывал раскрыть дело по горячим следам.
Обнаружил тело студент Вершинин, ее верный поклонник, похоже, сильно в нее влюбленный. Его я и допрашивал сейчас в коридоре, пока в комнате, где находился труп, шел осмотр.
– Я заметил, как она выходила из заведения Маман, и не удержался, – рассказывал он вздрагивающим от сдерживаемых слез голосом. – Она меня увидела уже здесь, на лестнице. И попросила уйти.
– И вы покорно ушли? – спросил я его.
– Да, я пошел домой и лег спать.
– А зачем же сегодня вернулись сюда?
– Я ужасный сон увидел! – пояснил он взволнованно. – Почувствовал, что с Женей нехорошо. Вернулся, и вот… Нашел.
– И часто у Вас такие сны, – взглянул я на него строго.
– Что? – не понял он.
– Здесь оставайтесь, – приказал я ему.
Со студентом, в принципе, все ясно. Типичный романтик, влюбившийся в проститутку. Небось, и жениться мечтал. Спасти ее от участи, более страшной, чем смерть. Но и такие бывают убийцами, и весьма часто. Если она посмеялась над его чувствами, демонстративно ушла с другим, мог и убить, в ярости и от ревности. Вполне мог. А теперь вот слезы льет, со следствием сотрудничает.
Ладно, рано строить версии, данных пока маловато. Посмотрим, что нам даст осмотр комнаты, где убили девушку.
В комнате находились доктор Милц, уже завершивший осмотр, и околоточный надзиратель Ульяшин. Я спросил последнего:
– А что, есть ли сведения об этих меблированных комнатах? Или полиция вовсе сюда не суется?
– Отчего же не суемся, – даже как-то обиделся Ульяшин. – Ежели ищем кого, порой и облавы устраиваем. Ну, а так-то, конечно, место неблагонадежное.
– М-да, – вздохнул доктор Милц, окидывая взглядом обшарпанные стены комнаты. – И место неблагонадежное, и публика мерзкая.
– Хозяин сказал, – продолжил Ульяшин, – что комнату покойная вчерась сняла, как стемнело.
– Всех постояльцев допросили? – уточнил я.
– Так точно, – доложил он, – но никто ничего не слыхивал.
– Или говорить не хотят?
Ульяшин пожал плечами, как бы подтверждая, что и такое вполне возможно. И продолжил:
– Оружие убийства уже ищем, я велел все вокруг дома облазить.
– Сомневаюсь, что найдете, – предрек я ему.
– Ну, что я хочу сказать, – вмешался доктор Милц, – смерть наступила, очевидно, девять-десять часов назад. Причем, жертва не сопротивлялась. Или сопротивляться не могла. Скорее всего, это результат действия морфина.
И в самом деле, на прикроватной тумбочке лежал шприц и стоял аптечный пузырек с надписью «Морфий» на латыни. Я внимательно осмотрел оба предмета:
– А какова была доза?
– Яков Платоныч, – укоризненно ответил мне доктор, указывая на тело, – какая бы доза не была, причина смерти очевидна.
Я вновь взглянул на залитый кровью труп:
– Очевидней некуда.
Я отправил Ульяшина препроводить студента в участок. Пусть посидит, подумает. Может, вспомнит чего.
А сам присел на корточки перед мертвой девушкой, вглядываясь в ее лицо. Красивое лицо, даже в смерти. И на нем не заметно печати вульгарности, обычно накладываемой этой профессией. Просто красивое женское лицо. Мертвое. Интересно, что же привело тебя сюда, Григорьева Евгения? Кто и почему тебя так жестоко убил?
Ну, я это узнаю. Работа у меня такая, узнавать подобные тайны. И начну я, пожалуй, с заведения, в котором служила девушка. Может, ее подруги мне что-то поведают.
В доме терпимости было по-утреннему тихо. Вчерашние посетители уже разошлись, сегодняшние еще не подтянулись. За столом коротала время за пасьянсами уже знакомая мне Лиза Жолдина.
– Будьте любезны, – обратился я к ней, – я бы хотел увидеть Аглаю Львовну.
– Да? А она еще не выходила! – повернулась ко мне Лиза, и я отметил, что она слегка пьяна. То ли с вечера еще не протрезвела, то ли с утра рано начала. С девушками из заведения подобное не редкость.
Лиза усмехнулась и, слегка заигрывая со мной, пересела на диван, и приняла завлекающую позу:
– Так я могу распорядиться вместо нее! Чего Вы желаете?
Похоже, пьяна она сильнее, чем мне сперва показалось. Потому что в этом заведении все уже знали, что я прихожу только по делу и услугами барышень не пользуюсь никогда.
Я заговорил с ней строго, не обращая внимания на ее призывные жесты:
– В какой комнате проживала мадемуазель Григорьева?
– Проживала? – слегка встревоженно поинтересовалась Лиза. – А что с ней?
– Убита.
Это слово подействовало как заклинание. Лиза сделалась серьезной, села по-человечески. А в следующую минуту зарыдала в голос, на весь дом.
На ее крик и рыдания немедленно выбежала из своей комнаты встревоженная Аглая Львовна, Маман этого заведения. Взглянула на рыдающую Лизу, затем на меня:
– Яков Платоныч? Что-то случилось?
– Ваша подопечная, мадемуазель Григорьева, убита, – ответил я ей. – Комнату ее покажите.
Аглаю Львовну заметно огорчило принесенное мною известие. Но, будучи женщиной весьма сдержанной, она никак более не проявила своих чувств и жестом предложила мне следовать за ней.
Я осматривал комнату Жени, мало чем отличавшуюся от комнат других девушек, а Аглая Львовна, присев на кровать, рассказывала:
– Женечка часто ездила на могилку к своей матери. Я ее отпускала. Я, знаете ли, относилась к ней по-особенному!
– И что ж такого особенного в ней было, позвольте полюбопытствовать? – поинтересовался я.
– О! От нашей Графини многие голову теряли! – со значением произнесла Аглая Львовна. – Но она никогда, никогда не стремилась вырваться отсюда!
– Отчего же? – спросил я ее.
Подобное заявление и вправду было странно. Всем известно, что тайная мечта любой девушки заведения – покинуть дом терпимости и зажить обычной жизнью. Правда, обязательно жизнью обеспеченной при этом.
– Знаете ли, вкусила тяжелой жизни, – пояснила Аглая Львовна. – Она всегда была роковая!
– Денег при ней совсем никаких обнаружено не было, – сменил я тему.
Маман удивилась весьма:
– Да? Но она этим не была обделена, поверьте! Самая дорогая девочка моя!
Вот теперь в голосе Аглаи Львовна чувствовалось весьма заметное и очень искреннее огорчение. Что и понятно, ведь если Женя настолько пользовалась успехом, как рассказала мне Маман, то она приносила заведению изрядные барыши.
Я продолжил расспросы:
– Вы всех ее гостей знаете?
– Последний месяц, – сообщила мне Аглая Львовна, – можно сказать, что она была на содержании. Всего один гость посещал. Белецкий!
И, видя мое удивление, добавила:
– Да-да! Управляющий Яковлева!
– Это фабриканта Яковлева? – уточнил я.
– Его-с! – подтвердила Аглая Львовна с некоторой даже гордостью. – Это очень солидный клиент. Правда, здесь он никогда не оставался. Но, бывало, брал ее даже на два дня. А это недешево!
О Яковлеве я знал. Один из самых богатых и влиятельных жителей Затонска. Мы с ним, разумеется, не были знакомы. Но я слышал, что человек он весьма разумный. И, кстати, семейный. Видал я и его управляющего, пересекались в собрании. Белецкий производил впечатление господина весьма положительного, да к тому же, обожающего свою несколько деспотичную жену.
Ну да ладно. Всех проверим, со всем разберемся.
– А из новеньких, – спросил я Аглаю Львовну, – кто-нибудь к Жене проявлял интерес?
Та задумалась и тут же улыбнулась, видимо, вспомнив:
– Ах! Студент! – взмахнула она рукой. – Ну конечно! Студент нахаживал! Часами сидел в зале, знаете ли. Такой идеалист! Боже мой, откуда такие берутся!
Да уж, наши с Аглаей Львовной мнения по поводу студента совпадали в точности. Но у меня не было времени это обсуждать. Я вновь поменял тему:
– Мать, Вы говорите, у нее умерла. А отец?
– А о нем я ничего не знаю, – ответила Мадам, – Женечка была из Зареченска. Это на том берегу.
– Точный адрес знаете?
– Нет, – ответила она строго. – У нас здесь семейственность не поддерживается.
Когда мы с Аглаей Львовной покинули комнату Жени и вернулись в зал, там уже собрались все девушки заведения. Сидели вокруг стола опечаленные, даже не болтали между собой. Завидев нас, они испуганно вскочили.
– Ну, что все повылазили? – Прикрикнула на них Аглая Львовна. – Господин следователь ко мне пришел. Быстро по комнатам!
– Погодите, Аглая Львовна, – остановил я ее. – Я хочу с девушками поговорить.
– Скажите, над ней сильно издевались? – спросила со слезами на глазах одна из девушек, кажется, Паша. – Они же Женечку по дороге схватили?
Я обратил внимание на этот вопрос, отложив себе в память, что с Пашей нужно будет поговорить подробнее. Вообще-то, в заведении Маман грубость клиентов по отношению к девушкам не приветствовалась. Но кто знает, что можно купить за деньги? Нужно будет разобраться подробнее.
А пока я спросил девушек:
– Кто-нибудь знает, с кем Евгения могла встречаться на Малой Купеческой?
– Ее гости в такую дыру не хаживали, – ответили они мне.
– А не гости, а знакомые какие? – уточнил я.
– Если сама решила, то сама и пошла, – вмешался в разговор Полкан, местный швейцар. – Ничего не боялась!
– Женечка, она отчаянная была! – подтвердила Паша.
– Она за правду прямо на рожон лезла! – проговорил Полкан скорее неодобрительно. – Глаза белые делались! Аж жуть!
– За правду ее поди и убили, – тихонечко сказала Паша.
– За какую такую правду? – поинтересовался я.
Аглая Львовна демонстративно прокашлялась. Паша смешалась:
– А мне почем знать? – сказала она нарочито громко. – Женечка, она не любила о своих делах болтать.
Ну, ясно. При Маман она мне не скажет ничего. Я вежливо распрощался с Аглаей Львовной и девушками и попросил Пашу проводить меня до выхода. Не слишком изящно получилось, но мне сейчас не до тонкостей.
На лестнице Паша заговорила тут же сама, без моей просьбы:
– Господин следователь! Клиент у меня есть один. Ну, такой… Запросы у него… специальные.
И, чуть спустив с плеча воротник платья она показала мне след от укуса на плече. Изо всех сил укусил, гад, до крови.
– Он еще грозился иголками тыкать! Говорит, мне любо-дорого смотреть, как тебя корчит. А тут Женечкой интересовался!
Значит, в милом провинциальном Затонске объявился садист! Что ж, я с этим разберусь. Даже если он не имеет отношения к убийству Жени Григорьевой, я разберусь с ним обязательно.
– Кто такой? – спросил я Пашу.
– Жорж! – сообщила она мне испуганно.
– Псевдоним для визитов к вам? – уточнил я.
– Не могу знать, – помотала головой Паша. – У нас не принято документы спрашивать. В последний раз, когда он был, он все на Женечку засматривался. А так он только ко мне ходит. Может, они сговорились?
– Когда он снова придет?
– Да кто ж его знает? – испуганно ответила мне Паша. – У него нет расписания.
– Если появится, сообщить сможете? – спросил я ее.
– Непременно! – Паша быстро закивала, глядя на меня с надеждой. – Только Вы Маман не говорите! Ой, что-то я боюсь теперь Жоржа этого!
– Ну, а что Вам бояться? – постарался успокоить я девушку. – Любовь-то у вас давняя.
– Он совсем сдурел! – заплакала Паша. – Все хуже и хуже! Прямо одержимый! Издевается, как над лягушкой какой! – она вздохнула, утерла слезы: – А Женечка этого бы терпеть не стала.
– Значит, если появится, сразу за мной присылайте, – сказал я Паше на прощанье и покинул бордель.
Едва выйдя на улицу, я столкнулся с Коробейниковым, явно меня разыскивавшим. С утра мой помощник был занят, ездил по делам управления, выполняя поручение Ивана Кузьмича, а потому к началу расследования не успел. И теперь явно торопился наверстать упущенное.
– Яков Платоныч! – обрадовался при виде меня Антон Андреич. – Мне сказали, что Вы здесь, и я вот…
– Убитую звали Евгения Григорьева, – не теряя времени начал я вводить Коробейникова в курс дела. – Мать умерла, а вот отец жив, возможно. В Заречной слободе, на том берегу жили. Так что Вы отыщите, кто есть из родственников, и опросите.
– Всенепременно, – кивнул Антон Андреевич. – А что с Вершининым? Серьезные против него улики?
В голосе Коробейникова неожиданно для меня прозвучала искренняя встревоженность. Я взглянул на него внимательно:
– Так Вы что, осведомлены уже?
Антон Андреич покивал:
– Опросил его. Вины своей не признает.
Было похоже, что у моего помощника в этом студенте имеется личная заинтересованность. Я ответил ему как можно строже:
– Улики? Улики еще надо искать.
– Я давно знаю его! – принялся убеждать меня Антон Андреич. – Он не похож на убийцу!
А вот подобного я в расследовании не потерплю однозначно:
– И это говорит мне сыщик? – пристыдил я Коробейникова. – Похож-не похож? Удивляете Вы меня.
– Да в голове не укладывается, – смутился он. – Приятель, можно сказать, под подозрением.
Я никак не стал комментировать эти слова. Что тут обсуждать? Рано пока делать выводы, нужно собирать факты.
И, покинув расстроенного Антона Андреича, я отправился к доктору Милцу, чтобы узнать результаты вскрытия тела Евгении Григорьевой.
Доктор Милц, против обыкновения, находился в кабинете не один. Вместе с ним меня ожидал еще один мужчина, одетый по-врачебному. Александр Францевич представил мне его:
– Доктор Сомов, Константин Алексеич. Прошу его, как говорится, любить и жаловать.
Мы с Сомовым обменялись рукопожатием, и я тоже представился.
– Дело в том, – пояснил доктор Милц присутствие своего коллеги, – что доктор Сомов, я полагаю, был единственным, кто мог выписать морфин.
Ай да доктор Милц! Вот молодец! Я думал, мне будет непросто выяснить происхождение препарата, найденного у покойной Григорьевой. А он вот подсуетился, причем по собственной инициативе. И, вполне возможно, я сейчас получу объяснение того, откуда Женя взяла морфин.
Доктор Сомов сделал шаг к столу, намереваясь поднять простыню, закрывавшую лицо покойной. Приостановился на секунду, взглянул на меня вежливо:
– Вы позволите?
– Конечно, – Я отошел в сторону, чтобы не мешать врачам.
Сомов взглянул на лицо мертвой девушки, вновь опустил простыню и повернулся ко мне:
– Собственно, назначение абсолютно соответствовало показаниям. Выхода, к сожалению, не было никакого. У нее уже начинались боли.
– Так Вы лечили ее? – уточнил я.
– Да, это моя пациентка, – подтвердил Сомов.
– И болезнь у нее была неизлечимая?
– Да, – твердо ответил врач. – И она об этом знала доподлинно.
– В курсе были, чем девушка на жизнь зарабатывает? – поинтересовался я у него.
– Меня, как врача, это мало интересовало, – с легким раздражением в голосе ответил доктор Сомов. – Я провел обследование и выявил опухоль.
– И сразу же ей сообщили?
– Обрисовал ей общее положение дел. Максимум, полгода тяжелой болезни. Очень тяжелой. Признаться, – добавил он с некоторым недоумением, – восприняла она это совершенно спокойно.
– Возможно, уже чувствовала что-то, – предположил я.
– Да, несомненно, – вздохнул доктор Сомов.
– Ну что ж, благодарю Вас, – сказал я ему. – Вы свободны.
Доктор Сомов кивнул мне и Милцу и молча покинул кабинет.
– Значит, доктор Сомов, – обратился я к Александру Францевичу после его ухода. – И что же он за птица?
– Он очень толковый доктор, – ответил Милц, – имеет свою частную практику.
– Что же он, в таком случае, в больнице делает? – удивился я.
– Ну так ведь наш попечитель, – начал пояснять доктор, – ну, господин Яковлев…
– Он что, – перебил я Милца, – к нему отношение имеет?
Александр Францевич усмехнулся:
– Сомов его личный семейный доктор.
– Вот как! То доктор, то управляющий, – я взглянул на доктора Милца, размышляя вслух, – и за всеми господин Яковлев?
– Вы что, полагаете, – встревожился доктор, – что это он мог интересоваться девушкой?
Было, от чего встревожиться. Яковлев был не просто богачом, он был весьма влиятельной фигурой в городе, и уважаемой, так как не был жаден и на благотворительность денег не жалел. Именно он финансировал городскую больницу и приют для сирот в Затонске. И мне следует быть крайне осторожным и дипломатичным, если я хочу что-либо от него узнать в плане полицейского расследования.
