Текст книги "Яков. Воспоминания (СИ)"
Автор книги: Лада Антонова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 69 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]
Мы успели вовремя. Опоздай мы еще немного, и вряд ли застали бы Виктора Ивановича в живых.
Они дрались на саблях и дрались безжалостно, насмерть. Но Миронову приходилось трудно. В своем слепом желании свести счеты, Садковский пренебрег тем обстоятельством, что его противник был ранен. А может, он просто торопился окончить начатое, понимая, что еще день, и я все равно до него доберусь.
Когда мы подъехали, Виктор Миронов уже держал саблю в левой руке, а правая была в крови. Видимо, открылась рана от пули. Он прекрасно владел обеими руками (вот никогда бы не подумал, что господин адвокат такой отличный фехтовальщик), но боль и потеря крови уже делали свое дело. Миронов больше защищался, чем нападал. И видно было, что он теряет силы. Что еще несколько минут, всего лишь одна ошибка…
Я на ходу спрыгнул с повозки и выстрелил в воздух:
– Садковский, бросьте саблю! Сопротивление бесполезно!
Городовые, ссыпавшиеся с повозки следом за мной, скрутили Садковского.
Рыдающая Анна оттаскивала Виктора Ивановича.
– Дайте нам закончить! – кричал он, пытаясь оттолкнуть дочь.
– Дайте закончить! – рычал Садковский, бившийся в руках городовых.
– Что за ребячество, Виктор Иванович, – попытался я урезонить Миронова.
– Папа! Пожалуйста! Я прошу тебя! – в голос рыдала Анна, повисая на шее у отца.
Неохотно он сдался. Воткнул саблю землю, обнял рыдающую дочь. Затих и Садковский. Я обратился к нему:
– Вы признаете, что убили Набокина, Ишутина и Дубова?
– Да-да, признаю, убил, – он тяжело дышал после драки. – Они ведь раньше должны были умереть. В бою!
– Это Вы на каторге пришли к таким воззрениям? – уточнил я.
– Да нет, раньше! – ответил он с вызовом. – На войне! Мы все должны были умереть в этой засаде.
– Вы были ранены? – продолжал расспрашивать я его, пользуясь тем, что ему явно не терпелось поделиться своей историей.
– Был. Меня выходила сербка. А потом пришли наши! – теперь он почти кричал: – И я не смог объяснить, почему я полгода провел там! И меня арестовали! За дезертирство! Да к тому же сыграл роль рапорт, написанный господином Мироновым на меня!
Я повернулся к Виктору Ивановичу:
– Какой рапорт?
Виктор Миронов стоял потупившись, обнимая Анну здоровой рукой. Он ответил мне, и в голосе его звучало сожаление и раскаяние:
– Я тогда написал рапорт по поводу бегства поручика Садковского из дозора. Теперь я понимаю, что ошибался.
Я снова обратился к Садковскому:
– И Вы приговорили своих товарищей к смерти за трусость, а сами себе, значит, назначили амнистию?
– Да нет, – горько рассмеялся Садковский. – Последним должен был умереть я.
– Каким же образом?
– А я не знаю! – выкрикнул он с вызовом. – Может быть, с моста бросился бы!
Оставалось прояснить еще одну, последнюю неясность:
– Ну, а зачем же Вы стреляли в господина Миронова ночью? Ведь это не дуэль?
– А я не стрелял в господина Миронова!
– Ну как не стреляли, – вмешался изумленный таким поворотом Коробейников. – Кто же тогда?
– Дубов! Идиот – ответил ему Садковский. И пояснил: – Он думал, Миронов всех убивает, чтобы скрыть позор своего рапорта. Вот и решил обмануть судьбу и убить Виктора Ивановича.
– Господин Штольман, – официально обратился ко мне Миронов, – я беру на себя обязанности по защите интересов господина Садковского.
– Ваше право, – ответил я ему. И кивнул городовым: – Уводите.
Все дальнейшее произошло в какие-то доли секунды. Садковский, которого городовые повлекли в сторону экипажа, вдруг рванулся, скидывая их с себя, подхватил брошенную саблю:
– Виктор Иванович, мы не закончили! – и он рванулся к Миронову.
Миронов повернулся к нему лицом, закрывая собой Анну.
Раздался выстрел. Один-единственный.
И Садковский, не добежав до Миронова буквально двух шагов, медленно, очень медленно осел на снег. За его спиной стоял Антон Андреевич, держащий пистолет, из которого он только что выстрелил. Лицо у него было бледное и перепуганное. Я знал, что он впервые стрелял в человека. А еще я знал то, что Коробейникову пока известно не было: сегодня он впервые человека убил. Садковский, лежащий на снегу, раскинув руки, был, несомненно, мертв. И лицо у него было очень спокойным.
На следующий день я разбирался с бумагами по закрытому только что делу. Тот, кто думает, что работа сыщика заключается в том, чтобы азартно гоняться за преступниками и героически их ловить, не имеет о нашей службе ровным счетом никакого представления. Бумажной работы у нас навалом. По возможности я, пользуясь своим начальственным положением, спихивал ее на Коробейникова. Но были вещи, которые приходилось делать самому. Сказать, что я не люблю всю эту писанину, это просто ничего не сказать. Я ее ненавижу. И всякий раз прихожу в раздражение, когда не могу ее избежать.
И вот я сидел в кабинете и разбирался с бумагами. Коробейников придумал себе какое-то очень важное дело и улизнул, спасаясь от гнева раздраженного начальника. Так что я писал и злился в гордом одиночестве, когда в дверь постучали.
– Войдите, – раздраженно разрешил я, радуясь в глубине души, что можно хоть ненадолго оторваться от ненавистной мне бюрократии.
Послышались легкие шаги. Я поднял глаза – и все мое плохое настроение улетучилось, как и не было его. Анна Викторовна Миронова стояла у моего стола и ласково мне улыбалась.
– Анна Викторовна! – я поднялся к ней навстречу.
– Яков Платонович! – она улыбнулась еще светлее, хотя секунду назад это казалось невероятным. – Я тогда убежала не попрощавшись. Слова вымолвить не могла. Я так Вам благодарна! Вы спасли моего отца!
– Ну, это неизвестно, – улыбнулся я ей. – Это же была дуэль.
– Да, но если бы отец убил противника…
– Это было бы более предпочтительно, – перебил я ее, – но Вы, конечно, правы, благополучным такой исход трудно было бы назвать.
– В любом случае, – продолжила она, – Ваше вмешательство было спасительным.
Ее благодарность смущала меня безмерно. А она смотрела на меня своими голубыми, как весеннее небо, глазами и улыбалась. Я готов был вечно смотреть в ее глаза. И слушать ее голос. И любоваться ее улыбкой.
– А как Вы догадались, – спросила Анна, – что дуэль будет именно там?
И даже терпеть ее неистребимое любопытство!
Я улыбнулся ей:
– Слова Садковского помните? «Все закончится там, где и началось». В Военном архиве я узнал, что их батальон перед отправкой на фронт проходил сборы именно в том месте, на поле у Казачьего бора. Ну и логически рассуждая, там они и должны были встретиться в последней схватке.
Анна смотрела на меня едва ли не с восторгом:
– Какое счастье, что Вы обладаете этим даром.
– Это у вас дар, Анна Викторовна, – рассмеялся я в ответ. – А у нас полицейская рутина.
И я демонстративно прищелкнул каблуками.
Она рассмеялась от души.
Потом подошла ближе и взглянув мне в глаза, сказала очень искренне и проникновенно:
– Не скромничайте. Вы очень проницательны и…
– Оставьте, – перебил я поток ее комплиментов.
Что-то в ее взгляде, в том, как она смотрела на меня сейчас, слишком живо напомнило мне памятную сцену на складе. Все было позади и, как я надеялся, ею забыто. Мы снова могли дружески разговаривать, обмениваться шутками, смеяться. Наше вернувшееся общение было драгоценно для меня. И, ради нее самой, я не должен был позволить ее благодарности ко мне за спасение отца сделаться чем-то большим.
Поэтому я сменил тему:
– Как ваш батюшка?
– Слава богу, – кивнула Анна Викторовна. – Рука заживает.
– Передавайте поклон семье.
– Да, конечно, – она снова улыбнулась. – Всего доброго!
Я мог бы смотреть на эту улыбку до бесконечности.
– Всего доброго, Анна Викторовна.
И я аккуратно и скромно коснулся губами ее руки.
====== Пятая новелла. Семейные ценности. ======
Дни шли за днями, складываясь в недели. Зима постепенно поворачивала к весне, радуя нас солнечными денечками. Здесь в Затонске солнце было куда более частым гостем, чем мне было привычно по Петербургу. В делах полицейских наступило некоторое затишье, и, пользуясь передышкой, я позволял себе иногда прогуляться в парке, наслаждаясь солнечными деньками и свежим воздухом. Порой в парке я встречал Анну Викторовну, читающую или просто прогуливающуюся. И тогда мы бродили по аллеям вдвоем, разговаривая обо всем на свете.
Утро этого дня тоже выдалось ясным и солнечным. Я шел к полицейскому управлению, предвкушая возможную прогулку и, в глубине души, надеясь на приятную встречу.
Но на крыльце управления я столкнулся с выбегающим Коробейниковым, который сообщил мне, что в лесу, близ дома помещиков Елагиных, был обнаружен труп. Увы, но сегодня мне будет явно не до прогулок. Мы погрузились в экипаж и отправились на место преступления.
Тело молодого человека в студенческой шинели лежало в десятке метров от охотничьего домика, принадлежащего Елагиным. Рядом валялись револьвер и свалившаяся с головы, видимо при падении, фуражка.
– Ну, значится так, – докладывал мне околоточный надзиратель Ульяшин, – личность убитого неизвестна, но, судя по фуражке, это студент Петербуржского университета. Следовательно, приезжий. Нашел его дед-охотник. Он сразу к Елагиной, это ее земля. Ну, лес то есть. А Елагина тотчас посыльного к нам отрядили. Дед-то сам пока до города доковыляет…
– Допросил?
– Кого? Деда? – уточнил Ульяшин. – А как же! И рапорт составил, честь по чести. Ружье проверил: чистое, не стреляное.
Это он молодец. Четко сработал. Михаил Иванович Ульяшин вообще выделялся в нашем полицейском управлении своей сообразительностью, а главное, интересом к работе. Он внимательно наблюдал за нашими с Коробейниковым действиями и даже частенько осмеливался задавать вопросы, удивительно деловые и толковые. И я понемножку стал все больше привлекать его к работе, обучая попутно.
– Рана, кстати, не ружейная? – вмешался в разговор доктор Милц, осматривавший тело.
– Да и в карманах пусто, – добавил я. – Ни денег, ни документов.
– Да, – задумчиво протянул Милц, – и предсмертной записки тоже.
– А Вы что, – спросил Милца Коробейников, —думаете, что это могло быть самоубийство?
Доктор покосился на него с некоторым неодобрением. Он терпеть не мог строить предположения.
– Если он стрелял сам в себя, то пуля должна была войти примерно вот под таким углом, – Милц показал на пальцах угол входа пули, – но я точнее скажу после вскрытия.
– Действительно, пуля вошла под углом. Место здесь подходящее, – Коробейников оглянулся, задумался и порадовал нас несколько неожиданным выводом: – Это вполне могла бы быть дуэль!
Я вздохнул:
– А Вы романтик, Антон Андреич.
Да уж, бурная фантазия моего помощника часто помогала ему в делах, но также часто и мешала. Коробейников был способен выстроить версию, заполняя недостаток фактов собственными предположениями, а иногда и выдумками. При этом, в силу возраста и внутренней склонности к мечтательности, подобные его версии часто грешили излишним романтизмом. Я старался, как мог, искоренить в нем эту привычку, но получалось пока не слишком хорошо.
– Я все-таки склонен придерживаться версии, что это самоубийство, – возразил Коробейникову Александр Францевич, тоже не одобрявший излишней романтичности в разговорах о насильственной смерти.
Но хоть я и был согласен с ним в том, что расследование убийства требует, в первую очередь, фактической, а не эмоциональной оценки, в данном случае наш добрый доктор однозначно ошибался на счет происшедшего здесь.
– Да нет, – возразил я ему. – Следов пороховых газов на одежде не обнаружено. Если бы он стрелял в себя сам, то ткань на одежде обгорела бы.
– Ну, Яков Платоныч, – ответил мне Милц, недовольный скорее не своей ошибкой, а тем, что, вопреки обыкновениям, увлекся и стал строить предположения, – это Ваша задача выяснить. А мое дело медицина.
– А что, если ограбление? – предположил Коробейников. – Вы же сами сказали, что у него в карманах нет ни денег, ни документов.
– А вот это вряд ли, – я показал ему на притоптанную почву вокруг тела. – Студент поджидал здесь кого-то. Долго ждал. Поэтому и топтался на одном месте.
Я прошелся около охотничьего домика, посмотрел на тело студента под разными углами. Внимательнейшим образом разглядел почву под ногами, отбрасывая тростью прошлогоднюю палую листву. Мои старания были вознаграждены. На земле у угла дома что-то блеснуло. Я наклонился. Гильза. И свежестреляная, к тому же.
– Отсюда убийца стрелял, – сообщил я Коробейникову. – Спустился по тропинке к домику и выстрелил в студента. Откуда тропинка, Антон Андреич?
– С деревни, – ответил Коробейников, упаковывая гильзу.
Я оглянулся. Мы пришли сюда напрямик через лес, кратчайшим путем от дороги. Но к домику вели две хорошо утоптанные тропинки.
– А та откуда? – спросил я, указывая на вторую.
– Это от Елагиных, – пояснил мне Антон Андреич и продолжил: – Мне все-таки кажется, что это дуэль. Все сходится. Выстрел оттуда, выстрел отсюда.
Коробейникову его версия явно пришлась по нраву. Ну, ее ведь тоже придется проработать. Но и не только ее.
– Ни одну версию пока отбрасывать нельзя, – успокоил я своего помощника.
Доктору Милцу разговоры о дуэлях и прочей романтической чепухе явно надоели и он попросил Ульяшина отправить тело в мертвецкую, дабы там приступить к подробному вскрытию.
– Между прочим, – сообщил доктор нам на прощание, – пять лет назад вот в этом доме застрелился Семен Афанасьевич Елагин. Это супруг помещицы Елагиной.
– Да-да! – подхватил Коробейников. – Это старая легенда. Говорят, что до сих пор где-то здесь бродит его призрак.
Доктор недовольно фыркнул при упоминании о призраках и, поклонившись мне, удалился вслед за городовыми, уносящими тело. А я, сопровождаемый Коробейниковым, отправился по тропинке к дому Елагиных. Вряд ли дело о самоубийстве пятилетней давности имеет отношение к убийству студента. Но в любом случае требовалось представиться хозяйке поместья и узнать, не в курсе ли она, что произошло сегодня ночью на ее земле.
Мы с Антоном Андреевичем подошли к дому Елагиных и попросили доложить. Оказалось, нас уже ожидали. Горничная проводила нас в гостиную. Госпожа Елагина, расстроенная дама средних лет со все еще заметными следами былой красоты, пила чай с адвокатом Виктором Мироновым. Пребывание здесь последнего, должен сказать, было для меня полнейшей неожиданностью.
– Простите, – спросил я, поздоровавшись, – а присутствие адвоката как-то связано с произошедшим в лесу?
– Я пришел навестить и поддержать вдову моего старого друга, – ответил мне Виктор Иванович. – Видите ли, пять лет назад там, в охотничьем домике погиб муж Софьи Николаевны. А неподалеку произошел еще один несчастный случай.
– И какая связь? – поинтересовался я недоуменно.
– Никакой, – ответил Миронов. – Просто ряд трагических событий в одном и том же месте. Тяжелые воспоминания для Софьи Николаевны. И тут еще это…
Рассказывая, Виктор Миронов по привычке начал расхаживать по комнате. Затем остановился, взглянул на меня пристально:
– Яков Платоныч, простите, Вы против моего присутствия?
Я улыбнулся ему предельно вежливо:
– Нет, я не против. Но просто мы не в зале суда. А госпожа Елагина не является подозреваемой. Но если Вы здесь просто как друг, Бога ради!
Миронов поклонился мне с благодарностью.
– Этот лес проклят, – внезапно произнесла Елагина. – Его давно надо было продать или вырубить. Не зря мне намедни супруг покойный приснился.
Она поднесла чашку чаю к губам, отпила глоток, борясь с волнением.
– Софья Николаевна, – обратился я к ней, – а в охотничьем домике кто-то бывает?
– Да никого, – ответила Елагина. – Может, мальчишки из деревенских. Или охотники из городских. Да я там сто лет не была.
Я осмотрел гостиную. Повсюду, на стенах и на подставках, были представлены охотничьи ружья различных моделей.
– Ваш муж любил охотиться? – спросил я помещицу.
– Любил, – ответила она, явно понимая причину моего вопроса. – Оттого и оружие в доме. Револьвер еще был. Я его в речку бросила. Муж из него застрелился.
Вот как? А вот про револьвер-то я спросить еще не успел. Но собирался, потому что гильза, найденная мною у охотничьего домика, была явно револьверная. А она уже сама все рассказала. С чего бы? В речку бросила, значит? Чтоб от дурных воспоминаний отделаться? Вполне возможно, что и так. Но все же, учтем на всякий случай. А пока я продолжил расспросы:
– Отчего же все-таки застрелился Ваш муж?
– Да кто ж его знает, – со вздохом развела руками Елагина, – запил он тогда крепко. Несколько дней не вылезал из охотничьего домика. Маялся. Вот, наверное, бес его и попутал.
И она перекрестилась со вздохом.
– А сыновья Ваши где? – поинтересовался я.
– Старший, Владимир, уж давно в Петербурге живет, – отвечала Елагина, – а младший, Алексей, еще вчера уехал в гости к помещику Гусятникову. Поохотиться.
– Так у Вас свои угодья! – удивился я. – Зачем же к соседу на охоту?
Елагина как-то странно встревожилась от этого моего вопроса:
– Да так, для компании, наверное. Время весело провести. Дело-то молодое.
Я видел, что она чего-то недоговаривает. Причем, не только про нынешнее происшествие, но и про смерть своего супруга. Но не хотел спешить и давить на нее излишне. К тому же я видел, как нервничает уже Виктор Иванович, молча сидевший все это время с чашкой чаю в руке. В разговор он не вмешивался, соблюдая заявленную роль друга семьи, но видно было, что господин адвокат едва сдерживается, чтобы не поинтересоваться у меня строго, какое отношение, собственно, имеют мои неприятные вопросы к нынешнему убийству. Так что я вежливо свернул разговор и откланялся. Еще будет время побеседовать с Софьей Николаевной, если мне это потребуется.
На крыльце Коробейников, который во время моего общения с Елагиной был занят опросом слуг, доложил:
– Служанка рассказала, что здешнего егеря зовут Ермолай Алексеич. Служил он у покойного барина по охотничьему промыслу. А после смерти барина он присматривает за домиком.
– Странно, – ответил я ему, – а Елагина про этого егеря ничего не сказала. А ведь я спрашивал про домик тот. А где живет этот егерь?
– В соседней деревне, – ответил Антон Андреич. – Живет бобылем, семьи, стало быть, нет. Промышляет охотой и исправляет ружья.
Вот что меня всегда восхищало, так это способность моего помощника разговорить людей, вызнав у них все сведения и сплетни. Мой строгий вид простой люд смущал, они передо мной робели и говорили неохотно. Антон Андреич же мигом находил ключик к каждому, добывая для нас массу сведений, зачастую очень ценных для следствия.
– А где же он сейчас, этот егерь? – поинтересовался я,
У Коробейникова был готов ответ и на этот вопрос:
– Давно его не видели. Но говорят, в соседней губернии. То ли промысел, то ли по поручению какому. Ну, егерь, человек вольный.
– Вот что, Антон Андреич, – сказал я ему, – Вы поезжайте к этому Гусятникову. Выясните, там ли сын Елагиной, Алексей. Может, он отлучался куда ночью? Чем сейчас занимается? Поподробнее.
Лицо Коробейникова озарилось пониманием пополам с изумлением:
– То есть, Вы думаете, что Елагин Алексей мог убить студента?
– Ну, чего нам попусту гадать? – мне не хотелось делать необоснованных предположений. – Побольше фактов надо узнать. Ну, а пока у нас два подозреваемых: Алексей, сын Елагиной, и егерь этот, Ермолай.
И очертив таким образом помощнику положение дел на нынешний момент, я отправился к доктору Милцу, чтобы проверить, не поведал ли ему труп студента чего-либо нового, важного для следствия.
Доктор, всегда отличавшийся в своем деле крайней расторопностью (без лишней, впрочем, спешки), уже закончил вскрытие и ожидал меня. Он подал мне лоток, на котором лежала пуля со следами крови на ней:
– Эту пулю я извлек из студента. Она выпущена из кольта пятьдесят третьего года. А у самого студента…
– А у студента, – задумчиво перебил я доктора, – мы нашли револьвер системы Смит-Вессон.
– Совершенно верно, – подтвердил Александр Францевич, – и похоже, он тоже стрелял. Потому что на правой руке у него характерные остатки частиц несгоревшего пороха.
– Да, я тоже заметил, – задумчиво сказал я. – Одна из гильз в барабане была пустая. Чепуха какая-то! Неужели дуэль?!
– Похоже, – вздохнул Милц недовольно.
Версия с дуэлью не нравилась нам обоим. Я задумался. А ведь подобное, действительно, могло быть. Студент, молодой человек самого романтического возраста. Сын Елагиной ему примерно ровесник. Правда, студент приезжий, видимо из Петербурга. Но в Петербурге живет старший сын Елагиной. Алексей вполне мог навещать брата. А там – столица, романтическое приключение, ссора. Затем он возвращается в Затонск, но обиженный студент преследует его. И вот дуэль. И труп, лежащий передо мной на столе. Возможно, вполне. Но чертова интуиция просто криком кричит-надрывается, настаивая, что дуэль тут совершенно не при чем, и все гораздо сложнее. А своей интуиции я привык доверять. Впрочем, версии все равно будем проверять все.
Мои размышления прервал вошедший городовой:
– Ваше Высокоблагородие! Нашли дом, где студент квартировал! – доложил он. И, чуть понизив голос, продолжил: – И хозяйку дома нашли.
И покосился со вздохом на труп на столе.
Да уж, права была, похоже, моя интуиция. Если домохозяйку студента убили, то все и вправду гораздо сложнее и запутаннее, чем казалось на первый взгляд. И уж точно не в дуэли тут дело. Мы с доктором переглянулись со значением и отправились вслед за городовым на новое место преступления.
Квартира, которую снимал студент, была явно из дешевых. Собственно, не квартира даже, а комната в квартире. Сама хозяйка квартиры была найдена в гостиной, лежащей у стола. На столе стояла недопитая чашка чаю. Доктор Милц внимательно осмотрел ее, осторожно понюхал:
– Яков Платоныч, ну, по всей видимости, отравление. Я убежден, что вскрытие это подтвердит.
И он распорядился на счет доставки тела в мертвецкую. Мы же продолжили осмотр квартиры.
– Соседка сказывает, что студент накануне приехал, – рассказывал Ульяшин, который и обнаружил местожительство студента, и даже успел опросить соседей, – тихий, говорит, какой-то, скрытный.
– Даже белья нет! – удивился я, рассматривая дорожный мешок бывшего постояльца.
– Ни денег, ни документов не найдено, – подтвердил Ульяшин.
Я еще раз внимательно осмотрел мешок и нашел следы от именной бирки, оторванной небрежно, явно второпях. Видно, не хотел убийца, чтобы мы узнали имя студента. Но по идее, такая же бирка должна быть и на белье. И вряд ли убийца унес его с собой.
– Соседей опросите, кто тут у них прачка поблизости, – велел я Ульяшину.
Если студент сдал белье в стирку, то, возможно, на нем сохранились бирки. И мы сможем узнать имя нашей жертвы.
– А у покойной домохозяйки пропало что? – поинтересовался я.
– Да нет, вроде все на месте, – ответил Ульяшин. – Деньги, документы. Да там денег-то этих!
Да и так было видно, что жила покойная крайне небогато. Потому, видно, и рисковала, пуская жильцов. И все же деньги не тронуты. И это лишний раз подтверждает мои подозрения.
– Из-за студента ее убили, – сказал я подошедшему доктору Милцу.
– Полагаете? – в голосе доктора прозвучало сомнение: – Видать, важная птица этот студент.
– Или мелкая сошка в чьей-то игре, – предположил я. И обратился к Ульяшину:
– Здесь книга записи постояльцев должна быть.
– Ничего нет, – ответил он мне. – Никаких бумаг.
И книгу унес. То, как сильно убийца старался скрыть личность студента, тревожило меня все сильнее. Для сокрытия этой тайны он бестрепетно убил ни в чем не повинную женщину, просто оказавшуюся случайной свидетельницей. И убил очень быстро. Студент был убит ночью. А утром скончалась та, что могла его опознать. Какая стремительная реакция! Убийца твердо знает свою цель. И на пути к ней он готов безо всяких сомнений уничтожить кого угодно. Опасный, однако, тип. Совершенно не отягощенный моральными принципами.
Доктор вмешался в ход моих размышлений:
– Яков Платоныч, а Вы не находите, что такой вид убийства, как отравление, чаще совершают дамы?
– Да, джентльмены скорей ножом, или чем-нибудь тяжелым по голове, – усмехнулся я в ответ.
– Вот именно, – серьезно подтвердил Александр Францевич, напрочь проигнорировав мою иронию.
В комнату вбежал Ульяшин:
– Яков Платоныч! А ведь верно! Прачка в соседнем дворе живет! Вот! – он протянул мне свежевыстиранную нательную рубаху. – Вчера от студента получила!
Я осмотрел его находку. Как я и ожидал, под воротником оказалась нашита бирка.
– Б. Кириллов, – прочел я. – Ну, вот это уже что-то! Запрос в Петербург скорее телеграфируйте!
– Слушаюсь! – Ульяшин быстро вышел из комнаты.
Мы с доктором отправились следом за ним. Каждого из нас ждала работа, и не малая.
Утром следующего дня в управлении Коробейников докладывал мне результаты своих вчерашних изысканий:
– Алексей действительно приехал к сыну помещика Гусятникова накануне убийства. Вроде охотиться они собирались. Вечером веселились, гуляли. Стреляли из револьверов по горшкам. А с утра в тот день Алексея Елагина никто не видел. Сын Гусятникова охотиться раздумал. Потому как накануне сильно перебрал.
– А про егеря что слышно?
– Ничего, – озабоченно сообщил Антон Андреич. – Никто его не видел, и где он есть, неизвестно.
– А далеко ли от Елагиных до имения Гусятниковых? – спросил я Коробейникова.
– Ну, верст десять, – ответил он.
– Недалеко, если верхом.
Это определенно наводило на размышления. Надо бы поговорить с этим Алексеем. Посмотрим, что он сообщит насчет своего местопребывания вчерашним утром.
Я велел Антону Андреичу постараться ускорить розыск егеря Ермолая, а сам вышел из управления, намереваясь отправиться к доктору Милцу. Тот, по моим расчетам, должен был еще вчера сделать вскрытие тела квартирной хозяйки. И, если ему удалось определить вид яда, которым она была отравлена, это может дать новую зацепку. Яды бывают разные, и многие из них весьма непросто достать.
Едва выйдя на крыльцо управления, я в прямом смысле столкнулся с Анной Викторовной Мироновой. Точно! Не зря я чувствовал, что мне в этом расследовании чего-то не хватает. Как же так, убийство – и без госпожи Мироновой! Не порядок.
Она ойкнула и пошатнулась, столкнувшись со мной. Но тут же мило и приветливо мне улыбнулась:
– Яков Платонович! Добрый день!
– День добрый, Анна Викторовна.
– А Вам удалось узнать, кто этот студент?
Анна, как всегда, переходила к делу без долгих предисловий. И, как всегда, похоже, собиралась вмешиваться в дела полиции. Мне крайне импонировало первое из этих ее качеств. И очень сильно не нравилось второе.
– Пока нет, – ответил я ей, хоть и не слишком охотно. – А почему он Вас так интересует?
– Сама не знаю, – отвела глаза Анна Викторовна, – просто такой молодой, и такая страшная судьба…
Что еще мне в ней очень нравилось, так это ее полное неумение лгать. Делала она это очень редко, крайне неохотно, и с таким немыслимым неправдоподобием, что вызывала у меня самое настоящее умиление. Но не будем обижать барышню недоверием. Полагаю, единственной причиной ее неискренности является то, что она вновь руководствуется своими видениями. И не хочет меня раздражать упоминанием о них.
– А Вы что, – спросил я ее, – уверены, что он только жертва? Явился он туда с явно недобрыми намерениями.
– Нет, – убежденно покачала головой Анна. – Мне кажется, он жертва безвинная.
– Ну, а поговорить Вы с ним не пытались? – решил я слегка ее поддеть.
Анна моей иронии не поняла, ответила на полном серьезе:
– Да пытаюсь! Но он не приходит!
Равнодушие духа явно обижало ее и расстраивало. Я не удержался от улыбки:
– Не приходит?!
Вот теперь она заметила мою насмешку. Рассердилась и обиделась одновременно:
– Яков Платоныч! Бросьте Ваши шутки! Дело серьезное!
– Более чем, Анна Викторовна, – произнес я, садясь в экипаж, – и, с Вашего позволения, я продолжу им заниматься. Честь имею!
Я уехал, а она осталась смотреть мне вслед, расстроенная. Разумеется, я понимал, что она не оставит так просто свои затеи. И, стоит мне скрыться из виду, немедленно побежит и допросит с пристрастием Коробейникова. И он, разумеется, все ей расскажет. Но ничего страшного я в этом не видел. Во-первых, мы и в самом деле пока практически ничего не знаем. А во-вторых, пока Анна Викторовна беседует с духами, она в полной безопасности. И я готов сам сообщить ей имя студента, когда узнаю. Пусть вызывает и мучает его своим любопытством. Лишь бы не гонялась за преступниками, подвергая себя опасности.
Доктор Милц, увы, не сообщил мне ничего интересного. Квартирная хозяйка и в самом деле была отравлена. Но яд был самый обычный, доктор определил его с легкостью. И достать его особой сложности не представляло.
С Алексеем Елагиным я тоже побеседовать не смог. От Гусятниковых он уехал, но домой пока не возвращался. Отсутствовала где-то по делам и его матушка. В общем, день прошел почти впустую.
Вечером того же дня я ужинал в ресторации в обществе Виктора Ивановича Миронова.
– Спасибо, Виктор Иванович, что откликнулись на мое приглашение, – начал я разговор, когда мы после ужина перешли к вину.
– Всегда рад, Яков Платоныч, – любезно ответил Миронов. – Ну так, чем могу?..
– Расскажите, – попросил я его, – что же на самом деле тогда случилось с Елагиным-старшим? Хочется узнать правду, так сказать, из первых уст.
Виктор Иванович охотно кивнул. Похоже, он ожидал, что я стану расспрашивать его именно об этом:
– Дело в том, что на той охоте Елагин по роковой случайности убил человека. Непроизвольный выстрел.
– Тогда его должны были судить! – изумился я.
– Да, но судебного хода делу тогда не дали, – пояснил Миронов. – С семьей жертвы удалось договориться по-хорошему. Им заплатили солидные откупные, и они тут же уехали.
– Деньги решают многие проблемы? – я поморщился и глотнул вина.
Виктор Иванович, видимо, понял мое раздражение и заметил:
– Вряд ли близким жертвы было бы легче от того, если бы Елагина судили. Девочку бы это не вернуло. А Елагин, видимо, сам себя судил и сам себя казнил.
– Вы сказали, девочку?
– Да, – вздохнул Миронов. – Дочка крестьянина из соседней деревни, двенадцати лет.
Что ж, здесь вряд ли можно было разыскать мотив. Сомневаюсь, что погибшая пять лет назад дочка крестьянина могла быть как-то связана со студентом из Петербурга. Да и история самоубийства Елагина на почве раскаяния казалось мне правдоподобной и непротиворечивой. Похоже, события пятилетней давности все же не имели отношения к нашему делу.
Первой, кого я увидел, придя в управление на следующее утро, была Анна Викторовна Миронова. С рассвета она меня, что ли, тут дожидалась? Выглядела она расстроенной и взволнованной. Похоже, барышню посетил дурной сон, и она хотела немедленно со мной им поделиться. Увидев меня, она немедленно поднялась мне навстречу:
