Текст книги "Яков. Воспоминания (СИ)"
Автор книги: Лада Антонова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 69 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]
====== Первая новелла. Дело утопленниц. ======
После всех моих перипетий в Санкт-Петербурге ссылка в уездный Затонск воспринималась мною весьма двойственно. Была она одновременно и обидным наказанием, и благословением Божьим.
Я прибыл в город ранним утренним поездом и, взяв извозчика, отправился к гостинице. Не то чтобы я сомневался, что полицейскому чиновнику моего ранга полагается казенное жилье, но и впросак попадать, оказавшись вовсе бездомным, мне не хотелось. Багаж же, впрочем, я отправил с извозчиком в местное управление полиции, рассудив, что большая его часть там и останется, и незачем вовсе возить его с места на место. Да и нельзя сказать, что мой багаж занимал много места. Фотографические принадлежности и фотоаппарат, кое-какие атрибуты профессиональной деятельности. Книги, много книг. По профессии и те, что для души. И минимум личных вещей. Франтом я не был никогда, даже в молодую и разгульную мою пору, с возрастом же и вовсе привык обходиться малым. Так что, хоть я и не ждал от жизни столь резкого поворота, на сборы не ушло много времени, и переезд не доставил мне бытовых неудобств. Чего уж точно не скажешь о неудобствах душевных.
Провинциальная гостиница оправдала худшие мои ожидания, и настроение, и так не блиставшее, упало окончательно. Спасение от раздражения можно было найти лишь в работе, и, расспросив привратника о том, как пройти в полицейское управление, я решил прогуляться до него пешком, дабы хоть мельком осмотреться в городе, которому предназначено было стать моим домом.
Затонск, как показалось мне с первого, весьма недовольного, взгляда, представлял из себя квинтэссенцию провинциальных российских городков. Двух-трехэтажные домики, облупившиеся оштукатуренные стены, солома на мостовых. Страшно представить себе, во что эти мостовые превращаются в осеннюю распутицу. Дамы в нарядах прошлогодней моды, джентльмены провинциально-купеческой наружности… В общем, размеренно-обычный провинциальный городишко. И жизнь меня ждала здесь такая же размеренно-обычная и провинциальная, без стрессов и неожиданностей…
И вот в этот момент неожиданность города Затонска чуть не сбила меня с ног в прямом смысле этого слова. Барышня, почти что девочка, на велосипеде и в спортивном костюме французской моды едва не врезалась прямо в меня, и я едва успел уступить ей дорогу. По инерции проехала еще метров десять и соскочила со своего аппарата, глядя на меня испуганно. Это, право, было удивительно для провинциального городка – барышня на велосипеде. Подумалось даже, что, возможно, этот Затонск не такая уж непроходимая глушь, как показалось мне в раздражении…
Но тут вновь заныло потревоженное толчком незажившее до конца раненное плечо, и раздражение вернулось с новой силой, хотя в нем не виноват был уже ни городок, ни юная велосипедистка. Просто вспомнилось все то, что привело меня к нынешнему моему положению. И, хоть повинны в том были лишь моя собственная глупость и неосторожность, я вновь рассердился на весь свет. И на себя, и на Затонск, и на неосторожную барышню. И, чтобы поскорее справиться с нахлынувшим негодованием, заторопился в полицейское управление.
Работа, какая бы она ни была. Работа – то единственное, что поможет справиться с новой моей жизнью. Хотя какая работа для меня может быть в этом затонском болоте? Бытовые пьяные драки? Кража курей у соседа? А впрочем, любая работа лучше ее отсутствия.
И, напрочь выбросив из головы неосторожную велосипедистку, я заторопился в управление.
Управление полиции города Затонска было таким же тихим и провинциальным, как и все в городке, виденное мною прежде. Дежурный городовой у входа, пьяный хулиган в клетке. Пока дежурный докладывал о моем прибытии полицмейстеру, я осматривался, пытаясь представить себе, что это все теперь – моя жизнь. Получалось плохо. Не хватало шума, суеты, даже неразберихи не хватало, пожалуй. Слишком тихо, спокойно. Сонное царство.
У бокового стола молоденький дознаватель допрашивал свидетеля. Совсем молодой и очень старательный. Вежливый. А вот интуиции не отрастил пока. Не слышит он принужденности в голосе свидетеля, не слышит, что тот, хоть и невеликого ума, явно сочинил легенду, которой и придерживался старательно. Мне не стоило вмешиваться, несомненно. Но слишком велико было желание окунуться в работу, в привычное мне состояние. Мой вопрос, заданный неожиданно, да еще со спины, сбил свидетеля с отрепетированного рассказа, заставил ошибиться.
Нужно отдать должное молодому следователю, он мигом подхватил ошибку свидетеля, уцепился за нее, и видно было – не отпустит. Молодец парнишка, умненький. И хоть и озлился на мое неуместное вмешательство, и даже попробовал меня осадить – и в самом деле, что за безобразие, какой-то посторонний в дознание вмешивается, советы давать смеет, – но полученными данными не пренебрег, мигом перевел собеседника из свидетелей в подозреваемые. Хороший мальчик, есть хватка. Опыта бы ему побольше – и будет отличный полицейский.
Встреча с полицмейстером полностью оправдала мои ожидания. Разумеется, он был осведомлен о причинах моего прибытия в Затонск. Разумеется, не преминул мне на это указать. Что ж… Лишний раз напомнив себе, что любая глупость требует расплаты, я стерпел и это. В конце концов, вынести в Петербурге все то, что предшествовало нашему разговору с полицмейстером, было куда как унизительней. Так что, и это я переживу тоже. Тем более, что, показав мне свою осведомленность, полицмейстер не стал продолжать принижать меня. Напротив, он сделался радушен и даже как-то уютен по-домашнему. И имя у него было простое и уютное – Иван Кузьмич. Именно так он и предложил себя величать. Ну, да, вот так просто, «без чинов», по имени-отчеству. Провинциальные нравы, что уж скажешь. Хотя видно было, что господин полицмейстер, (ах, простите, Иван Кузьмич), городок свой любит, и даже как-то им гордится. Да и меня он ждал, судя по тому, что встречал вовсе даже не в своем, а в моем кабинете. Для пущего радушия, надо думать. Предложил подобрать себе помощника, из самых опытных, бери любого. Я же, воспользовавшись благорасположением нового начальника, запросил себе в помощники того парнишку, на которого обратил внимание в приемной. Пусть не слишком опытный, но мне понравилось его рвение. Да и то, как быстро он подхватил новую линию расследования, произвело на меня хорошее впечатление. Опыт – дело наживное. А мне нужен был человек, который может и хочет учиться, и молодой дознаватель произвел именно это впечатление.
Коробейников Антон Андреевич его звали. Он стоял передо мной едва не навытяжку, излагая недолгую свою биографию, а сам с неизбывным любопытством следил за тем, как я распаковываю вещи. И было в его любопытстве что-то, что заставляло меня с трудом удерживать улыбку. Лицо как открытая книга. Памятная колода карт вызвала у Антона Андреевича искреннее недоумение, связка отмычек и фотоаппарат – явное удивление, а револьвер – уважение пополам с восхищением. И все это с неподдельной искренностью. «Чувствую призвание служить закону и общественному благоденствию!» Ну, как сказано! И ведь ни грамма фальши! Говорит то, что думает, что чувствует. Положительно, этот мальчик мне нравится. Вот только его восхищение столичным сыщиком на грани подобострастия слегка раздражало. Ну да время сотрет грани.
Не успели мы с Антоном Андреевичем распаковать мой сундук до конца, как вошел городовой с сообщением об убийстве. Что ж, мои молитвы были услышаны: работа. Мое первое дело на новом месте.
Честно говоря, я и запомнил его лишь потому, что оно было самым первым. Убитый топором мужик, брызги крови на раме окна, поленница без топора в соседнем дворе. Все ясно, как день, но это был хороший случай проверить навыки моего нового помощника. Первое мое впечатление оказалось верным, ему еще учиться и учиться. Не умеет толком ни смотреть, ни наблюдать, да и робость перед «петербуржским сыщиком» явно парню мешает. Но все же… Мне было на удивление приятно учить его. И приятно то, что учиться, признавать собственное незнание он не стеснялся. А после и вовсе извлек откуда-то растрепанную тетрадочку, дабы записать «урок». Правда, тут же ее и бросил на перилах, погнавшись за убийцей. И чего погнался, спрашивается? Три городовых ловить побежало, справились бы как-нибудь. Но – молодость, азарт. Понимаю. Сам был таким. Хоть и кажется теперь, что было это сто лет назад.
Преступника изловили, орудие убийства сыскали в кустах. Вот и все дело, остались сущие формальности. Коробейников был впечатлен пуще некуда, пытался даже высказать мне свое восхищение, явно незаслуживающее столь банального случая. Пришлось осадить его слегка, хотя при виде искреннего его восторга я с большим трудом сдерживал улыбку. Этот чистый, восторженный мальчик, пылающий энтузиазмом, положительно, рассеял мое недовольство. И даже то, что первое мое дело полностью подтвердило опасения мои о том, какие именно расследования ждут меня в Затонске, я все равно чувствовал, что настроение мое приподнятое. Во-первых, работа есть работа, какая бы она не была. А во-вторых я чувствовал, что мой помощник доставит мне немало веселых минут, да и будет благодарным учеником, однозначно.
И тем не менее, оставшись в одиночестве в кабинете поздно вечером, я вновь почувствовал досаду, хотя теперь она, пожалуй, была вызвана прямо противоположными причинами. За день я как-то слегка обжился. За работой и общением с милейшим Антоном Андреевичем я начал чувствовать себя вновь у дел, вовлеченным в реальность. Но вот Коробейников ушел домой, а я продолжил разбирать вещи. И вновь передо мной встали призраки Петербурга. Вещи, письма, даже книги помнили мою прежнюю жизнь, к которой не было возврата. Они были свидетелями моей глупости, моего безрассудства. И внезапно захотелось сделать что-то, что отрежет меня от Петербурга, от прошлого. От всего, что привело меня сюда. Я здесь теперь. Что ж, я это принял, но я не хочу вспоминать о том, что было. И о той, что была.
Фотография нашлась легко. Да что там, я точно знал, в какой книге она. Лишь книгу нужно было достать.
Нина. И на фотографии такая же, как в жизни – интригующая, играющая, неискренняя. Красивая. Лишь секунду помедлив, я поднес спичку к уголку фотокарточки. Огонь, охвативший ее, мог бы соперничать в красоте с той, что была на ней изображена. Глупый, нелепый в своей символичности жест. Фотография бывшей возлюбленной, сгорающая на фоне предписания о ссылке, в которую я был отправлен из-за нее же. Красиво. И глупо. Как глупо было все, с нею связанное. Что ж, красивый и глупый жест сделан. И фотографии больше нет. И ничто не связывает меня с Петербургом, с моим прошлым. Отныне моя жизнь и судьба – Затонск. Буду расследовать мелкие провинциальные делишки, буду учить Коробейникова. Буду жить, в конце концов. Раз уж Господь уберег меня от смерти, нужно жить. И хватит грустить о прошлом, хватит вспоминать Нину, Разумовского и все остальное, что с ними связано. Это все в прошлом, господин надворный советник, в прошлом. А в настоящем – работа. И она, несомненно, поможет мне жить дальше. Всегда помогала. Придет утро, и с ним придет новое дело. Пусть и о пропаже курей. Его ведь тоже нужно будет расследовать. И это поможет забыть. Главное – просто запретить себе воспоминания. Просто запретить. Не так уж сложно. У Вас, господин Штольман, с дисциплиной всегда был порядок. Вот и апеллируйте к ней. Не вспоминать. Жить дальше. Утро вечера мудренее.
– Красивая, – сказал Коробейников, накрывая лицо утопленницы простыней. – Говорят, это жена заводчика Кулешова.
Утро и вправду оказалось мудреным и принесло женский труп. В прямом смысле принесло, волнами Затони к берегу.
– Пять лет назад у нас тут тоже одна барышня утопилась. От чувств-с, – это городовой прокомментировал.
Они уже все решили. «Сама утопилась» – вот и весь вердикт местной полиции. И Коробейников в недоумении, зачем я хочу, чтобы он искал следы. Боже, благослови провинцию. Это мне, следаку столичному, везде убийства мерещатся. А у них тут все просто: «Утопилась. От чувств-с». Дело закрыто. Даже любопытно, сколько таких «самоубийств» и не расследовалось вовсе. Ну, понятно, что ж тут непонятного! Если не топором по голове, стало быть «сама, от чувств-с». Впрочем, не стоит срывать раздражение на подчиненных. Они не виноваты в том, что их чему-то не учили. Тем более, что и не возражают ведь, готовы выполнять мои приказы, даже если эти приказы и кажутся им странными.
Раздал всем задания, оглянулся. И заметил на берегу барышню на велосипеде. Судя по докладу городовых, ту самую, что обнаружила тело. И, судя по моим воспоминаниям, ту самую, что едва не сбила меня с ног в мой первый день в Затонске. Да, именно она, я не ошибся. Да и не могло быть в провинциальном Затонске так уж много барышень, увлекающихся велоспортом.
Что ж, побеседуем со свидетельницей.
– Барышня!
Она остановилась, ожидая меня. Спортивный костюм по последней моде – должно быть, шокирующий весь Затонск, – соломенная шляпка, как у гимназистки, небрежно съехавшая на один глаз. Видно, что просто съехавшая, а не кокетливо сдвинутая. Встревоженное лицо.
– Прошу прощения, это ведь Вы нашли тело? Мне сказали, барышня на колесиках…
– Да, я! – твердо, тревожно, самую чуточку с вызовом.
Испугана, но изо всех сил старается этого не показать. Смелая девушка. Другая при подобных обстоятельствах уже в обмороке валялась бы, а эта ничего, держится.
– Следователь Штольман Яков Платонович.
Представляюсь нарочито спокойным голосом, чтобы не испугать сильнее.
– Миронова Анна Викторовна!
Тон задиристый слегка. Такую испугаешь, пожалуй!
– Вы знали утопленницу?
– Да. Мы были знакомы.
А вот тут вся задиристость пропала. И проявилась искренняя печаль. И глубокая, однако.
– Когда виделись в последний раз?
Вопрос наудачу, но уж больно печаль явная.
– Вчера вечером, – какая неожиданность! Похоже, барышня-велосипедистка гораздо более ценный свидетель, чем могло бы показаться с первого взгляда! – Мы были у Кулешовых.
– Что там делали?
– Ничего особенного. Просто званый вечер.
– А не заметили ничего необычного в ее поведении?
Обычный вопрос к свидетелю. Вот только ответила она слишком быстро:
– Нет. Ничего такого.
Слишком быстро и слишком твердо. Ох, что-то вы хотите скрыть, Анна Викторовна Миронова! Что ж, посмотрим, как у вас это получится.
– Когда разошлись?
– В половине десятого.
А это сказано куда спокойнее. Стало быть, что-то произошло именно во время самого вечера. Ладно, выясню позже, время есть. Не стоит пока давить на свидетельницу.
– Благодарю Вас.
Она повернулась к своему велосипеду, собралась уезжать.
Я и по сей день не знаю, что заставило меня продолжить разговор. Может, просто мне не хотелось, чтобы она уезжала такая расстроенная. Я окликнул ее, хоть это уж точно не было связано с расследованием:
– А я видел Вас в городе, на велосипеде.
Обернулась. Ответила:
– А я Вас тоже видела.
И вдруг побледнела, пошатнулась, я едва успел поймать. Да что я творю, в самом деле? Обнаружить труп, тем более своей знакомой, испытание и для крепких мужских нервов. А тут барышня, ребенок почти!
– Вам нехорошо?
– Нет, нет. Все в порядке.
Самообладание у нее, надо сказать, отменное. Хотя, скорее, воспитание, а не самообладание. И тем не менее, делать тут ей больше нечего:
– Я не буду Вас больше задерживать. Если мне нужно задать несколько вопросов, я Вас найду.
– А мой отец адвокат, Миронов. Если Вам нужно, всякий Вам укажет на наш дом.
Ишь, ты! Уже полностью взяла себя в руки! И в этом «мой отец – адвокат» уже звучит отчетливый вызов. Нет, Штольман, тут не в воспитании дело. Это характер. И помоги Бог тому, кому она достанется, вместе с таким-то характером. И тем не менее, характер характером, а минуту назад барышня чуть в обморок не упала.
– Может, Вас проводить?
– Что?! – обернулась она резко, с явным неудовольствием.
Ого, какая реакция! Будто на руках донести предложил. Вот ребенок ведь! Даже не знает еще, на что стоит обижаться! Ладно, исправим ситуацию:
– Или могу городового с Вами отправить.
– Нет, не надо. Спасибо.
– А Вы точно доедете на этой штуке?
Блеснула улыбкой в ответ. И уехала. На этой штуке. Вполне твердо уехала, надо сказать. Да, характер у барышни что надо.
Но у меня не было времени провожать ее взглядом. Подбежал запыхавшийся Коробейников:
– К поискам я привлек местных мальчишек. Удивительно, но они нашли это на берегу.
И он протянул мне позолоченное карманное зеркальце с гравировкой «Анне Мироновой». Итак, барышня Миронова гуляла по берегу, нашла утопленницу и обронила зеркальце. С перепугу что не обронишь. Что ж, Анна Викторовна, вот и повод увидеть вас снова.
Нелепо, но меня и вправду порадовал этот повод. Мне хотелось ее увидеть. Просто так, ни за чем. Хоть вот зеркальце отдать. Может быть, по глубокой ассоциации с Коробейниковым: такая же чистая, такая же непосредственная. Такая же юная. Но с характером! Воспоминания о ней вызывали улыбку. Да, зеркальце – отличный повод! Но это потом, после. Если будет время. А сейчас, господин Штольман, нечего на барышень засматриваться, работа ждет.
Я всегда работал в тесном контакте с патологоанатомами. Врачи люди внимательные и наблюдательные. И часто именно их мнение дает и новый поворот следствию, и необходимые зацепки. Доктор Милц, Александр Францевич, встретивший меня в мертвецкой, произвел самое наилучшее впечатление. И по его собственным словам, он регулярно сотрудничал с полицией в качестве медицинского эксперта. С первого взгляда я понял, что передо мной опытный и уверенный профессионал, искренне увлеченный своим делом. Доктор Милц подтвердил мое подозрение: Татьяна Кулешова определенно была убита. Воды в легких нет, а на затылке рана от удара тяжелым предметом. Итак, несомненное убийство. Ну, что ж, будем искать.
И начнем, пожалуй, с мужа жертвы. Конечно, муж-убийца это самая банальная из версий, но кто же сказал, что ее не нужно отрабатывать!
Заводчик Кулешов, казалось, был просто сломлен, убит горем. Но тем не менее, на вопросы отвечал обстоятельно, я бы даже сказал, старательно. Производил впечатление человека честного, но кто же разберет вот так, с первого взгляда.
Жену, если верить его словам, он любил безмерно. И столь же безмерно баловал. Позволял ей собирать вокруг себя поклонников «творческого плана» – художники, поэты, медиумы. В общем, как я понял, Татьяна Кулешова была хозяйкой этакого провинциального салона. Муж с ее развлечениями мирился, именовал их «невинным флиртом», и вовсе ее не ограничивал. В том числе и накануне, когда Татьяне пришла в голову идея провести спиритический сеанс. Роль медиума в этом действе исполнял некто Петр Миронов. И, по словам заводчика Кулешова, именно он и напророчил Татьяне неминуемую смерть.
Все интереснее и интереснее. Снова Мироновы? Сперва барышня, нашедшая тело, теперь медиум, напророчивший смерть. Отец? Дядюшка? Надо бы прояснить. Родственник, несомненно. Барышня ведь упоминала, что накануне была у Кулешовых на званом вечере. Стало быть, и на сеансе присутствовала. Учтем.
Пока я размышлял о Мироновых и их роли в происшедшем, вмешался Коробейников, до этого тихонечко стоявший в углу со своим блокнотом:
– Прошу прощения, а Вас не смутило, что Вашей жены всю ночь не было дома?
От прямолинейности его вопроса я чуть не вздрогнул. М-да, сыщик из Антона Андреевича со временем получится, научим-натаскаем. А вот дипломатом ему не быть. Не дано.
Впрочем, Кулешов как будто и не заметил бестактности. А может, не ожидал от полиции особой тонкости, поэтому ответил хоть и несколько смущенно, но не скрываясь:
– Видите ли, у нас разные спальни. Я ушел к себе раньше, а утром, когда она не вышла к завтраку, я просто не стал ее беспокоить. А потом приехал городовой…
И он снова разрыдался.
Похоже, от Кулешова мы получили все, что могли, на данный момент, по крайней мере. Пора было откланиваться. Оставалось последнее – сообщить убитому горем мужу, что его жена не случайно оказалась в реке, что ее именно убили, и полиции это известно. Сказать и посмотреть на реакцию:
– Я пока не могу раскрывать всех обстоятельств дела, но то, что смерть Татьяны Сергеевны это не самоубийство, я практически уверен.
Кулешов был шокирован, конечно. Но шок заставил его думать. И в наши руки попала еще одна улика – письмо, найденное слугами в комнате Кулешовой. Да уж, странное письмо. Всего два слова: «смерть неизбежна». Написано печатными буквами, руку не опознать. А вот бумага приметная, специальная. Тут вполне может найтись, за что зацепиться.
На этом, забрав письмо и принеся наши соболезнования, мы с Коробейниковым оставили безутешного вдовца наедине с его горем.
По дороге в участок Антон Андреич, разумеется, не смог удержаться от обсуждения дела:
– Поверить не могу, что Кулешов мог убить родную жену!
Занятное, право, рассуждение, особенно в свете того, что при убийстве супруга другой супруг всегда является главным подозреваемым. Экие идиллические представления о браке у моего помощника! Впрочем, не мне его переубеждать, жизнь справится.
– Мотива пока не вижу. Хотя спали они в разных спальнях, – ответил я ему. И добавил: – Черт их знает, этаких мужей. По полжизни не живут со своими женами, а потом за интрижку убить готовы.
– Алиби у него ведь нет, – Коробейников, как водится, подхватил мои подозрения с полуслова.
Теперь он уже подозревал и мужа. Но с мужем и его алиби нам еще предстояло разобраться позже. Меня сейчас интриговало другое:
– Записка странная. Угроза?
Антон Андреич слушал внимательно, каждое слово впитывал. Но не для того мне помощник понадобился, чтобы в рот смотрел, пора бы ему делом заняться.
– Вы отправляйтесь в управление, наведите справки об этом деле на берегу, которое было пять лет назад. А я наведаюсь к этому господину. Медиуму.
Дом адвоката Миронова был именно таким, как я себе его и представлял. Большой просторный сад с лужайкой, классический стиль, белые колонны, чайный столик на террасе. Типичное поместье преуспевающего провинциального адвоката. Весьма преуспевающего – я наводил справки. Миронов считался лучшим адвокатом города. Как-то не вязалось это со славой медиума, право. К чему ему подобные развлечения? Адвокат обычно человек серьезный.
На террасе пили чай. Две дамы и мужчина. Миронов? И впрямь на вид вылитый адвокат. А вот на медиума не похож. Меня заметили и одарили ожидающими взглядами, слегка встревоженными.
– Добрый день. Следователь Штольман. Я хотел бы поговорить с господином Мироновым.
Мужчина адвокатской наружности с достоинством отрекомендовался:
– Миронов, Виктор Иванович.
Ну вот кое-что и разъяснилось. Этот Миронов не медиум, он как раз адвокат. И папенька барышни-свидетельницы.
– Так мне нужен Петр Миронов.
Адвокат явно встревожился:
– Мой брат? А по какому вопросу?
– Я расследую обстоятельства гибели госпожи Кулешовой и хотел задать ему несколько вопросов.
Теперь напряглись уже все, находящиеся на веранде. Любопытно.
– Позвольте, но при чем здесь Петр? – Виктор Иванович явно намерен был выяснить все до конца прежде, чем отдать брата мне на растерзание. – Я, видите ли, адвокат.
Вижу, как тут не увидишь. Адвокат вы, милейший Виктор Иванович. И хватка у вас, похоже, бульдожья. И брата вы любите, беспокоитесь о нем. От любви большой, беспокоитесь, или так просто, по адвокатской привычке? Или, может быть, братец ваш регулярно дает вам поводы для беспокойства? Впрочем, это выяснится по ходу дела. А пока отделаемся дежурной фразой всех полицейских на всем свете:
– Формальность. Всего несколько вопросов.
Фраза, казалось бы, успокаивающая, но на деле выбивающая почву из-под ног своей неопределенностью. Пусть, пусть нервничают. Тем больше пищи для наблюдений у меня будет.
Виктор Иванович, не найдя поводов мне отказать, попросил служанку пригласить брата в свой кабинет. Супруга же его, Мария Тимофеевна, явно собравшись с духом, принялась за спектакль «светское знакомство за чаем». Пригласила присесть, представила третью участницу чаепития, оказавшуюся соседкой Ульяной Тихоновной Громовой. Ульяна Тихоновна была еще одной участницей вчерашнего вечера у Кулешовых и мгновенно нашла, что мне рассказать. Преувеличенно скорбным тоном, со вздохами и закатыванием глаз, она недвусмысленно дала мне понять, что считала покойную Кулешову особой легкомысленной, если не сказать больше. И что муж Кулешовой ее образ жизни не одобрял.
Адвокат Миронов явственно поморщился, всем видом показывая мне, что на эти дамские дрязги особого внимания обращать не следует. Да уж, с каждой минутой Виктор Иванович становился все более мне симпатичен.
Поток сплетен был прерван появлением служанки, доложившей, что Петр Иванович Миронов ожидает в кабинете. Виктор Иванович, выпрямившись и глядя мне прямо в глаза произнес:
– С Вашего позволения, я, как адвокат, хотел бы присутствовать при разговоре.
Хорошо он это сказал. Я был уверен, что он настоит на своем присутствии, но меня интересовало, как именно. У него получилось очень достойно. Уверенно, твердо, и в то же время без лишнего давления. Положительно, адвокат Миронов мне нравился.
– Не возражаю.
Петр Иванович Миронов оказался едва ли не полной противоположностью своему брату, и с первого взгляда мне весьма не понравился. Да и не мог, если честно, показаться мне симпатичным человек, называющий себя медиумом и всерьез пытающийся мне доказать, что беседует с духами.
– Итак, вы предсказали госпоже Кулешовой смерть.
– Не я.
В голосе печаль пополам с раздражением, на лице выражение безграничного терпения по отношению к тупому полицейскому, не желающему признавать наличие тонких материй. Добро, Петр Иванович, я вам подыграю. Не стоит пока заостряться на этой теме, не время сейчас.
–Хорошо, не вы. Ну, и что было дальше?
– Что было дальше? Дальше сеанс завершился. Все разбрелись.
Как он подавлен, однако. Отвечает односложно, в глаза не смотрит. И лицо совсем измученное. Что же вас так надломило, Петр Иванович, медиум? То, что сбылось Ваше предсказание?
– А точнее?
– Я предложил Кулешовой совершить прогулку.
Виктор Иванович, все это время мерявший шагами собственный кабинет за спиной брата, не выдержал и многозначительно прокашлялся, явно желая предостеречь того от излишних откровений. Но Петр Миронов то ли не заметил его предупреждения в подавленности своей, то ли предпочел проигнорировать.
– Зачем?
– Была необходимость. Мне показалось, что сеанс произвел на нее неприятное впечатление.
Ну еще бы. Мне тоже было бы неприятно, если бы мне кто смерть предсказал. А я все-таки не барышня суеверная.
– Я посчитал необходимым его развеять и разъяснить ей, что предсказание не есть приговор… – продолжал объяснения Петр Иванович.
Нет, вот в дебри спиритизма углубляться мы не будем. Меня больше события интересуют.
– И куда же вы пошли?
– К реке.
Виктор Иванович уже не расхаживал по кабинету, а метался, как тигр по клетке, только что хвостом не хлестал. На брата поглядывал с раздражением. Видел, что тот собственными словами чуть ли не обвинение против себя строил, но повода вмешаться пока не было.
– Когда вернулись?
– Видите ли, вернулся я один, – несколько смущенно ответил Петр Миронов, – потому как Кулешова сказала, что желает побыть одна. Я ее оставил и ушел. А затем мы с племянницей уехали.
– И, как я понимаю, больше госпожу Кулешову Вы не видели.
– Больше не видел.
Что ж, тут все ясно. Вот только одна беда, я почему-то не слишком верил в вину этого стареющего бонвивана. И все же, что бы не говорила мне моя интуиция, а работать будем как положено.
– Я вынужден задержать Вас, господин Миронов. По подозрению в убийстве.
Петр Миронов даже не расстроен. Похоже, дальше расстраиваться ему некуда. Но явно изумлен. Ему что, в самом деле в голову не приходило, как прозвучал его рассказ?
– Но послушайте… Но это же ведь чушь! Я – убийца? Но это же чушь!
Виктор Иванович наконец-то вмешался в разговор:
– Ваши обвинения безосновательны.
Не нужно быть медиумом, чтобы услышать, как формально прозвучала эта фраза. Есть в моих обвинениях основа, хотя бы для устойчивого подозрения, и Виктор Миронов это понимал. Но брата он защищать будет все равно, виноват тот или нет. А еще Виктор Иванович понимал, что в данном случае я в своем праве, и не хотел ссориться со мной до поры. Ну, ссориться я пока тоже не намерен.
– Следствие во всем разберется. Если Вы не виновны, так Вам ничего не грозит. Но в сложившихся обстоятельствах я не могу Вас не задержать.
Я говорил это Петру Ивановичу, но адресовался к его брату. И всем видом и тоном просил мне поверить и довериться. И все же Виктор Иванович был рассержен.
– Я обжалую Ваши действия.
– Разумеется. Это Ваше право.
Скорее всего, и обжалует. Но в любом случае, у меня будет время разобраться во всех перипетиях этой истории.
– Жду Вас, экипаж у ворот.
Я оставил братьев в кабинете. Пусть поговорят. В конце концов, у Петра Ивановича есть право пообщаться со своим адвокатом наедине. Я надеялся только, что у Виктора Ивановича хватит выдержки, и он не прибьет на месте непутевого братца.
На крыльце я вновь увидел велосипедистку Анну Викторовну. Она только подъехала. Увидала меня, встревожилась.
– Господин следователь? А что случилось?
Вообще-то на такие вопросы я отвечать не люблю. Да уж ладно, очень уж она взволнована.
– У меня было несколько вопросов к Вашему дяде.
– Вы что, дядю моего подозреваете?!
Суть она ухватила мгновенно. Испугана и расстроена. Но больше всего возмущена. И все чувства на лице написаны, не захочешь, а прочтешь.
– Это нелепо! Потому что дядя, он… Он не мог никого убить!
Ну да, весомый аргумент. Неубиваемый. Впрочем, для нее так и есть. Надо же, какая дружная и любящая семья! Поразительно просто.
Кстати, самый повод вернуть барышне ее зеркальце. И задать пару вопросов:
– А все-таки, что Вы делали у реки?
М-да, зеркальце зеркальцем, но я покусился на святое, любимого дядюшку. Теперь я враг. И говорить со мной барышня Миронова не станет. Спрятала зеркальце, даже не поблагодарив, напустила на себя строгий, «взрослый» вид:
– А я вам уже ответила на этот вопрос.
Пришлось ретироваться как можно скорее, чтобы не задеть этого очаровательного ребенка неуместной улыбкой. Бог с ней, что бы она там у реки не делала, уж ее я точно не подозреваю ни в чем.
Наш разговор с Петром Мироновым продолжился в управлении. Я пытался понять, зачем ему понадобилось прогуливаться с Кулешовой у реки поздно вечером. Он пытался объяснить. Увы, понимали мы друг друга с трудом.
– Она была расстроена, и я хотел оправдаться, объяснить ей, что слова, которые вылетели из моих уст, мне не принадлежали. Это говорил дух!
