Текст книги "Мотылек и Ветер (СИ)"

Автор книги: Ксения Татьмянина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

  – Врушка. А сама как хочешь день провести? Если не отдельно, то я весь в твоем распоряжении до четырех.

  – Не знаю.

  Ответила честно. Нужно было еще вспомнить, как можно тратить свободное время, если нет цели поскорее прожить день, если он не занят работой или пограничной службой. Когда предоставлена сама себе и другому человеку.

  Юрген покосился на меня и произнес:

  – У меня на выходных еще одна традиция есть...

  – Говори уже, где две, там и третья.

  – Уборка. И вещи в стирку сдаю.

  – Приглашаешь в домашнее рабство?

  Он покачал бутербродом в воздухе, вроде как да, а вроде и нет. И заулыбался. Чем бы он ни был обеспокоен или в чем не уверен, но радость из него выглядывала через все чувства. Проявлялась, как солнечные лучи в толще воды. Незамутненное, теплое счастье.

  – Предлагаю такой план: сейчас убираемся, потом через прачечную, погуляем, доберемся до какой-нибудь хорошей столовой для обеда, снова погуляем и в четыре разойдемся по своим делам. Ты к родителям, а я куда придумаю.

  Юрген план одобрил. Я занялась пылью, кухней, а он полами и ванной. Постель всю убрали, скрутив и поставив в угол нижнюю прослойку – палас. Вооружились тряпками, а я еще и стулом, чтобы добираться до верхних полок. Вещей мало, пыли тоже. Плита без готовок простаивала, и уборка получилась быстрой – чайник, фильтр и раковина, помыла все за минуты. Холодильник затронула символически – хозяин дома хоть и был холостяком, но порядок в квартире держался постоянный и уютный. Не до стерильности, но аскетично-свежий.

  На более пристальный взгляд, квартира не была огромной. Воздуха много, без хлама и лишней мебели, вот и создавалось такое впечатление. Раньше пугало, сейчас остаточно холодило, но когда сам Юрген был дома, я дискомфорта не чувствовала. Он пустоту заполнял.

  – Тебе не нужно прятать ее под ванной.

  Я вытирала нижние полки в холодильнике, как вздрогнула и вскинулась с корточек, когда он вывернул из двери ванной с моей коробкой. Вчера не знала – куда ее деть, чтобы он не заглянул из любопытства. Мне было слишком рано делиться, и хотелось запрятать подальше памятные вещи прошлой жизни, чтобы и о существовании их он не догадался. Забылась, не подумала, что тайник слишком прост.

  -Оставь ее на полке или в ящике с одеждой, слово даю – не открою. У меня у самого есть похожая, я там свои сокровища из детства прячу. Без твоего разрешения я не полезу в секреты, Ирис.

  Выдохнула и поверила.

  – Положи ее, пожалуйста, в мой ящик с вещами.

  Злая шутка

  Мы застряли с Юргеном на остановке у набережной.

  Нагулялись, надышались, наговорились о разном. Юрген умел слушать и умел рассказывать. Общение получалось без перекоса на чью-то сторону. Сказав о себе, он задавал вопрос обо мне, и из-за этого я легко делилась воспоминаниями. А дальше спрашивала о нем. И время летело.

  Оказывается, день рождения у нас обоих был первого декабря, только Юрген на год старше. Его детство до двенадцати лет было почти таким же одиноким, как и мое – без друзей и общения со сверстниками, потому что порок сердца запер на домашнем обучении и физически ограничивал жизнь. С понимающими родителями ему повезло, как мне повезло с дедушкой – близкие люди, настоящая семья, доверие.

  В отличие от матери и отца, Юрген не перенял династических амбиций и не рвался спасать жизни, замахиваясь сразу на великое и значимое. Ему понравилась маленькая роль. Часто попадая в больницы, он гораздо больше сталкивался с младшим персоналом – медсестрами, процедурными врачами, и решил, что будет заниматься той же работой. Незаметной, нескончаемой, но такой необходимой каждому пациенту, попавшему в положение больного. Свою работу любил, но даже после смерти друга и попадания в пограничники Юргена не снесло в спасатели всего и вся, и не переклинило на цель жизни – положить эту самую жизнь на алтарь служения людям. Он умел даже тяжелые случаи не воспринимать остро и оставлял работу на работе. Любил отдыхать. Любил тратить время на безделье или развлечения вроде компьютерных сетевых игр или чтения легкой литературы – фантастики или детективов.

  Мы общались, и я все больше чувствовала сожаление, что не встретился он мне раньше – не только Петера, но и совсем раньше, в юности. Хороший друг, настоящий человек, умный и добрый парень. Настолько хороший, что казалось – таких не бывает.

  А еще мне все больше казалось, что рядом идет Юрка, которому шестнадцать, а не двадцать шесть – настолько он был легкий, счастливый, и немного смущенный от своей радости. Но эффекта «первого свидания» не было – приобнимал, целовал при удобном случае, не осторожничал в чувствах, понимая, что страх «спугнуть» уже неуместен. Я не дикий зверек и не шарахнусь от близости. Наоборот. Подкупала его искренность, и бесстрашие – так проявлять эмоции и не стесняться «мальчишества». Он не строил из себя кого-то, кем не являлся.

  Мы застряли на остановке у набережной. Почти конечная – людей совсем нет, поэтому вне свидетелей он крепко меня обнимал, прижимая к себе и целуя в волосы. Ждали нужный номер монорельса, – Юрген поедет к родителям, а я отсюда пешком собиралась догулять до старой ратуши. Не далеко, а сумею по случаю, сделать разведку хода, через который Катарина попала в пустышку.

  – Едет, – услышала его голос и подняла с плеча голову. – Обещай, что если будешь возвращаться домой после девяти вечера, то обязательно на такси. Если что не так, хоть намек, меня вызванивай, я приеду и заберу – где бы не застряла или не занесло. Обещаешь?

  Я кивнула. Пришлось расходиться, но на последних секундах я опомнилась и спросила то, что давно собиралась выяснить:

  – Юрка, а ты через какой ход на сбой попал, помнишь?

  Он уже чмокнул меня в щеку на прощанье, шагнул ко входу, и с подножки торопливо ответил:

  – На Календарной площади, через...

  «...будку смотрителя» – прочла по губам, потому что двери успели захлопнуться. Юрген ушел на заднюю площадку, и мы помахали друг другу. Я проводила монорельс взглядом, и с остановки сразу не ушла – села на лавочку и задумалась о важном, но задвинутом в самый пыльный угол памяти.

  Столько событий, столько перемен и субъективное восприятие времени запутали ниточки, за которые я должна была ухватиться. Должна была, если бы была в те моменты нормальным, а не разбитым в дребезги человеком. С тех пор как Катарина сказала о ратуше, так и трепыхалось внутри беспокойство этой деталью – шепнуло о чем-то, о том, что должна вспомнить и понять.

  Открыв анимофон, нашла сообщения Роберта Тамма и его пересланные файлы. Фотографии людей. Долго всматривалась, и все же докопалась до узнавания – мужчина, что попросил проводить. Да, непросто сравнить снимок с документов с живым человеком, лицо которого слилось с общим фоном всех пассажиров. Я тогда целый мир не видела, и не останавливала внимания ни на чем или ком. А уверенность все росла – этот человек подошел ко мне в вагоне монорельса и спросил – едет ли маршрут до ратуши. Я даже проводила его, и он упомянул, что ему нужен дом рядом.

  Пролистав фото еще, и еще, около четырех раз друг за другом, остановилась и стала разглядывать более внимательно – женщину. Очки, пальто, клатч – из образа больше запомнился стиль, чем черты. Стрижка другая. Но та дама, которую я провожала до площади в поздний час, очень походила на эту – усталую, с темными кругами под глазами и дурной стрижкой. Если бы не характерные губы, красивые, граненые, как бутон, – не узнать. Сестры-близняшки с разной судьбой.

  – Катарина, привет. Чем занята?

  – Привет! На дневной смене гуляю. Так поболтать хочешь, или дело есть?

  – Дело. Можешь совместить свое дежурство с небольшим походом по памятным местам?

  – А то!

  – Тогда жду у ратуши. Я минут за десять дойду, буду ждать, как приедешь.

  Как нажала сброс звонка, так решила открыть счет, – самое время перечислить Катарине все деньги от Августа. У меня и свои есть, пусть не много, есть подстраховка от Юргена, а она заслужила и с лихвой. Перевела с припиской «от наследника».

  Написала и Августу: «Здравствуйте. Куда вы опять пропали? Когда мы сможем встретиться? Много вопросов и есть информация». Быстрого ответа не пришло. А на звонок ответил автомат: «аппарат отключен или абонент находится вне зоны доступа сети».

  Катарина прилетела быстро. И вся излучала энергию – была счастлива, что прибавилось денег, что не торчит на улицах одна, что можно помучить кого-то своими нескромными вопросами:

  – Как ваши жаркие ночки с Прынцем? Чего у тебя сегодня глазки так горят, а, Конфетка? Накувыркалась всласть?

  Если мои глаза и горели, то от последних часов, проведенных с Юргеном. Беззаботных, как в детстве, и свободных от чувства вины и неразрешенной легкости жизни. Эту радость можно. Она не преступная.

  – Настроение такое, и все.

  Ждала, что не отцепится, но дальше расспросы и подколки кончились.

  До нужного дома мы еще не дошли, только завернули за ратушу. А Катарина внезапно, после долгого молчания спросила такое! Отчего я ошарашено остановилась и переспросила:

  – Руку поднимал? С чего ты взяла, что Юрген может меня ударить?

  – Слушай... – она замялась, но чисто для вежливости, не испытывая настоящей неловкости. – Собирать слухи я люблю, мимо меня мало что проходит, и даже о самых незаметных кто-нибудь да что-нибудь скажет иногда. За Прынца твоего знаю, что он в историю с побоями вляпался, у тебя какая-то жопа случилась, что ты из пограничников пропала на время. Вот и складываю два плюс два – не тебя ли он на больничную койку отправил? Вернулась в ряды худющая, больная какая-то, скрывающая «жениха» и вообще, что вы в отношениях. Он тебя бил?

  – Нет! Юрген не при чем.

  – А что с тобой было?

  – Можно, я потом тебе расскажу?

  – Ладно, не лезу. А, кстати, твои притворства были очень заметны... не знаю, кому ты хотела мозги запудрить, что все у тебя хорошо, но меня не обманешь. Дерьмо. Целая куча дерьма. Ладно, не бери в голову. Я тебя ни о чем не спрашивала, и все... Давай по пути между делами, по магазинам пробежим? Я так давно о сапожках мечтала. Не утерплю! Дежурство ведь никуда не денется, – вызов прилетит, я мигом до входа слетаю и обратно! Ну, давай!

  – Можно и так.

  Дом с флигилем на месте. А хода нет больше – дверь обновили, появилась надпись «Дом-музей часовых дел мастера Жанна Граната» и даты его жизни. Все так – дом давно был не жилым, а принадлежал городу и являлся музеем, – только флигель пустовал, ничем не занятый, годами.

  – Все, капец ходу. Взялись, культурщики Сольцбурга, за исторические здания.

  – Катарина... тебе не кажется, что он выглядит так, словно давно работает? Присмотрись. Не то, чтобы его за последние дни отреставрировали за открыли, а будто и не закрывался никогда?

  – Да фиг его знает. Ну, похоже немного.

  – Теперь поедем на Календарную площадь. Если будка смотрителя тоже преобразилась и теперь не ход, а настоящее людное место, то поздравляю тебя с загадкой. Не только исчезают люди, но исчезают и ходы.

  Так и вышло. Когда-то давно к площади примыкала небольшая территория «литературного» сада. Три лучевые аллеи, маленький амфитеатр под открытым небом, где в теплое время года устраивались литературные чтения и выступления артистов местного молодежного театра. Смотритель следил за порядком, за мусором, за тем, чтобы сад не хирел и посетители не забирались через ограду для распития горячительных напитков по ночам. Но лет десять назад все инициативы прикрыли, будку закрыли, ворота опечатали, и сад превратился в жалкое подобие себя самого. Людей туда не пускали совсем.

  – А когда они успели так?

  Катарина хорошо этот ход знала, как и любой пограничник со стажем, и не могла поверить глазам – облагорожено, живо, открыто для посетителей. А в будке за стеклом был виден человек в синей форме.

  – Да в том-то и дело, что не «успели». Понимаешь? Будку словно и не закрывали никогда. Надо опять потревожить Роберта. Только он сможет на официальном уровне прознать – что с этими адресами, числились ли они хоть на день заброшенными.

  На секунду заколебалась, что не удобно звонить в выходной. Беспокоить его так часто, нагружая делами и вопросами, которые могли и не иметь решающего значения. Срочного уж наверняка. Но все-таки набрала. Пока шли гудки, пожалела, что сперва не выяснила у Германа – по какому он ходу попал в пустышку, чтобы проверить для чистоты эксперимента три... четыре адреса! У меня в списках и мой филиал банка.

  Поторопилась... но не сбрасывать же.

  – Здравствуйте, Роберт. Извините, если не вовремя...

  – Здравствуйте. Если не вовремя, вы бы не дозвонились. Слушаю.

  – Нужно проверить кое-то. Не срочно, но важно.

  Я назвала ему эти три места, объяснила суть просьбы. Собиралась закончить разговор, как увидела, что Катарина делает крутящий жест рукой и вопросительно поднимает брови. Ее дурачество и фантазии поднадоели, и я вдруг решила выполнить давнюю просьбу девушки:

  – Роберт, можно задать вам личный вопрос?

  – Какого плана?

  – Вы женаты?

  – Это интересует вас или?.. – тон у мужчины был вполне серьезен, не хмыкнул, не удивился, а сухо уточнил.

  – Или. Подруга мучается, и все меня просит узнать. Сама не решается.

  Глупо, конечно. Похоже на игру «это не я, это подружка», когда человек скрывает свою вовлеченность за «посторонним» другом. Позор, если Роберт заподозрит в этом меня. Я уважала его, как старшего, как властьимущего, как достойного человека и защитника пограничников, и надеялась, что не скачусь в его глазах до дурочки из-за этого вопроса.

  Столь же сухо Роберт уточнил еще раз:

  – У вас появилась подруга, Ирис? Вас точно можно вычеркивать из списка одиночек. Как ее имя?

  Катарина за эти секунды разговора успела перемениться в лице дважды – изумление и неверие, а потом ужас. До бледности, до распахнутых глаз и попытки отнять у меня анимо, прервав звонок. Только я увернулась, и выдала правду:

  – Катарина... как твоя фамилия?

  Девушка закрыла лицо руками, и я почувствовала, что ее «все пропало!» не понарошку, а самая настоящая реакция. Неужели она серьезно запала на Викинга, что так переживает?

  – Среди пограничников у вас одна Катарина. Клён ее фамилия. Дурачитесь?

  – Так вы женаты или нет?

  – Нет. И не был.

  На этот раз легкий смешок от мужчины все-таки послышался. Повеселила его. Роберт попрощался и пообещал все по адресам выяснить завтра, в понедельник.

  – Почему ты такая дура, что не отличаешь шутку от серьезного?! Идиотка!

  Я повторила жест рукой и также приподняла брови:

  – А это ты показывала для чего? Это не значило «спроси его уже, наконец»?

  – Нет!

  Катарину трясло. От нервов и искренней ярости. Что теперь Тамм будет думать о ней? В глазах такого мужчины хотелось сохранить уважение, а не предстать ветреной кокеткой и поклонницей. Или все по-настоящему?

  – Да он понял, что это шутка. Даже сказал, что дурачимся...

  – Ненавижу тебя! Предательница, мля...

  Она вдруг сделала два резких шага назад, и прижала ладонь к животу. Я догадалась, что это импульс. Ее толкнул вызов. Она полезла в кармашек куртки за блокнотом, полуразвернулась, чтобы бежать, и бросила злое:

  – Пошла ты...

  Матом, в три слова, от всей души послала меня. Даже двое прохожих на площади замедлились, услышав ее брань. Хотела сама подшутить над ней, подыграть, а получилось, что совершила ошибку?

  – Катарина!

  Но та убегала. Будка теперь непригодна, а ближайший отсюда ход был только через две улицы.

  Родственные души

  Любимый писатель Юргена, создавший «Цикл о кристалле», считался детским. Жанр для подростков, главные герои – дети разных возрастов, от младшего до старшего. Но так однозначно его относили в официальном рейтинге авторов, а на взгляд многих, как я успела подчерпнуть из сети, – романы затрагивали массу серьезного, и не были «мелководны» как по сюжету, так и по смыслу. Успев прочитать не сильно много, я смогла прочувствовать – как под сказкой о параллельных мирах и персонажах-мальчишках проглядывает глубокая человеческая жизнь и вечные, кристальной ясности ценности.

  Отвлекалась ненадолго от книги и посмотрела на Юргена, который сидел напротив экрана за компьютерном столом, в наушниках, и говорил:

  – Вера, против таких прием есть безотказный. У всех стариков в авторитете ведущий доктор с тв... да-да, Борис Береста... ну... дальше подставляешь к любому назначенному врачом лекарству «рекомендует сам...». – Потом он негромко засмеялся чему-то, добавил: – Сочувствую.

  Все общение было в таком духе. Юрген, заметив, что я больше не читаю а разглядываю его, улыбнулся. Опять весь осветился внутренней радостью, – улыбнулся мне не одними губами, но и глазами, и плечом шевельнул, и чуть развернулся. Я увидела, что у него волосы растрепались за правым ухом, наушник поправлял или почесал голову, – одна прядка забавно торчала вверх, как непослушное атласное перышко в вороновом крыле.

  Он походил на персонажей этого писателя. С детства читал, вырастая на книгах, или потом открыл для себя и проникся, потому что нашел на страницах свой мир и понимание главного. Не знаю. Но в Юргене чувствовались те же струнки характера – преданность, честность, уверенность в том, что хорошего в мире больше.

  Заулыбалась ему в ответ. В книгу положила закладку, выбралась из кресла и решила погреться в ванной, пока он занят. Время есть и маячить за спиной, мешать общению, не буду. Набрала, добавила пены и соли, занырнула с головой. Хотела по-настоящему расслабиться, но получилось лишь телом, голова не отпускала от себя мысль о том, что я неправильно поступила сегодня по отношению к Катарине. Думала, проигрывала назад разговор, искала возможности поправить ситуацию. А под тревожное настроение опять все полезло – заново переваривать загадочную речь Юля Вереска, его «Ирис Шелест», загадки с людьми и ходами. Опять пропавший со связи наследник... надо было о нем спросить у Роберта, он наверняка знает, а не задавать глупых вопросов о том, женат он или нет. Неужели я так серьезно задела Катарину?

  Не закрывалась, но Юрген аккуратно постучал, а не заглянул. Спросил из-за двери:

  – Ирис, ты будешь глинтвейн?

  – Да.

  – Выходишь скоро?

  – Сейчас.

  Минут двадцать прошло. Мне хватило. Я сполоснулась под душем от соленой воды и насухо вытерлась. Оделась. Как вышла, так и попала в совершенно новую атмосферу – он разливал вино по двум кружкам. А на тарелке горкой лежали шоколадные печенья в глазури и фундук. Экран не убран, наоборот – развернут в сторону свободного пространства комнаты, и на нем было запущено видео «живой огонь», имитация камина и язычков пламени. Тепла не давал, а визуально наполнял сумерки оранжевым мерцанием и всполохами. Кресла переместились поближе, составились под острым углом, а между подлокотниками Юрген поставил кухонный стул, как столик, – для кружек и вкусняшек.

  – Вот это да.

  – Садись, как тебе? Если слишком пусто, сооружу стену из покрывала.

  – Я лучше укроюсь им.

  – Вино разогреет. Глотни, как раз остыло до нормы.

  Мы забрались в кресла. Я подобрала ноги, а Юрген вытянул. Полу лег на мягкой сидушке, не слишком ловко уместившись со своим ростом. Захрустел печеньем, с удовольствием отпил глинтвейна.

  Я к крепким напиткам никогда не имела слабости или тяги. Но этот понравился. Алкогольная основа больше выветрилась, оставив лишь ароматы и вкус добавок. С несладким печеньем оказалось еще вкуснее.

  – Можно кино поставить посмотреть, или музыку послушать. Чего хочешь?

  – Поговорить.

  – О чем?

  – О дружбе.

  Юрген чуть вскинул брови – от интереса, кивнул, и посмотрел на меня с выжиданием. При слабом свете и теплых отблесках, кожа его не казалась бледной, и глаза из светло-карих становились темными. Создавалось чуть-чуть другое, незнакомое восприятие его внешности.

  – Каким он был, твой друг?

  Он сразу не ответил. А я после одного глотка, сказала:

  – Я знаю, пограничники не рассказывают о вызовах... это не принято. Только я хочу поделиться. С тобой. В последнем вызове меня закинуло к мальчику. Он потерял здоровье, родители выбрали не лечить его, а усадить в кресло ради пособия по инвалидности, а для него даже собственная жизнь не имела такого значения, как то, что он не мог увидеться с другом. Из-за этого желания он поверил в невероятное, в городских фей, и кидал в форточку бумажные самолетики. Письма. Что такое, мальчишеская дружба, Юрка? Что для тебя значил твой друг, Бэзил?

  – А тут не особо важно, мальчишеская или девчоночья, мужская или женская... Друзья – это друзья. Это когда понимают и принимают, это когда ты уверен в друге больше, чем в себе и ошибаться не страшно. Когда ты не один. И привязанность не по родству крови, как у родных в семье, а по родству душ. Даже родители – это родители, братья или сестры – другое. А здесь – на равных.

  – Вы были похожи характерами?

  Юрген замотал головой:

  – Нет. У Васьки было гораздо больше качеств. Храбрее, терпеливей, рассудительней. Людей лучше понимал, чему и меня, дурака учил. Смотреть и видеть, находить первопричину слов или поступков. У меня вечно собиралась целая куча сомнений, если нужно было на что-то сподвигнуться, а он говорил коротко: «Страх отнимает половину жизни» и делал решительный шаг.

  – А в чем было родство?

  – Во многих мелочах – одни книги, одни игры, одни убежденности в чем-то. Одинаково «плохо», «хорошо» и «сложно» в картине мира. А если в главном – то с рождения мы с ним истоптали похожую пару ботинок. Знаешь выражение «Прежде, чем кого-то осудить, надень его обувь и пройди его путь».

  – Знаю.

  – Мы когда в больнице встретились, познакомились, то как два земляка на чужбине – радовались, не могли на своем языке наговориться, непонятном никому – ни взрослым, ни здоровым. Конечно, в семье любили. Конечно, поддерживали. Только до конца понять «мой мир» не способны были ни отец, ни мать, ни братья и сестра Бэзила, если говорить о близких с его стороны. Это одинаковая дырявая шкура, пробитое сердце, невозможность жить как все нормальные и здоровые.

  Юрген погрустнел. Тон голоса стал намного тише и отдавал печалью. Я спросила:

  – Вам не помешало оставаться друзьями то, что ты пошел на поправку, а ему становилось хуже?

  – Нет. Он искренне радовался, что я из капкана вырвался. Похожая судьба ускоряет понимание, но не всегда она нужна, чтобы люди сдружились. Вот... у нас с тобой разные жизни, а родственную душу в тебе почувствовал с двух слов при знакомстве, с первого взгляда. Ты выделялась среди всех, такая сразу своя, такая близкая, что задохнуться можно было.

  – Я о дружбе, а ты обо мне?

  – Ты мой друг и моя любимая – я не виноват, что так совпало во всем. Я надеюсь... Пусть я тебе сейчас не любимый человек, но все-таки друг взаимно?

  – Взаимно.

  Как странно в обсуждении распались понятия дружбы и любви, и в тоже время соприкоснулись. Нельзя сказать, что Юрген не любил своего друга – любил, конечно. Близкий человек – понимающий и преданный. Во мне он тоже видит близкого, понимающего и преданного человека, подругу, и любит уже как мужчина женщину. Испытывает влечение, не прячет его, – и «сейчас не любимый» на телесном уровне – любовник.

  – Юрка, а если родственные души, почему я тебя не увидела также?

  – Не знаю. Не совпало, наверное, ни время, ни место, ни обстоятельства.

  – А когда совпали, когда ты меня у общежития дождался?

  Он задумался. Допил свой глинтвейн, и я вспомнила, что осталось на дне еще теплое вино и нужно его тоже допить, пока не остыло совсем. Вспомнив о том, что случилось неделю назад, произнесла с долей горечи:

  – Я сильно замерзла, и согреться хотела. Тебя не смущает, что я оказалась такой доступной и легко согласилась уехать к тебе после одного поцелуя? К первому встречному...

  – Я не первый встречный. – Серьезно и без тени обиды ответил Юрген. – У тебя они уже были... я ловил в мужских разговорах среди пограничников, как к тебе пытались клинья подбивать, – красивая, хрупкая, неземная. Но мимо: полунамеков и флирт ты не воспринимала в упор, а двоих настойчивых, что зашли почти напрямую, отшила «жених есть». Для чего ты его выдумала, Ирис?

  Он прав. «Жених» стал мне щитом от... от ненужного внимания? Трудно было из памяти выудить – кто и когда, с какими разговорами подходил. Все равно. Только бы спрятаться, только бы отвернуться, и чтобы никто не приближался.

  – Не пошла бы ты с другим. Я поцеловал тебя с любовью. Да, хотел, мечтал, умирал от желания, но ты главное почувствовала и поэтому уступила.

  – Юр... а если я никогда тебя не полюблю? Будешь другом, с которым я живу, сплю, и все?

  – Ты так не сможешь. И я тоже. Время пройдет, в какой-то момент станет все ясно, и если нет, то останемся лишь друзьями. Хочу иного, но насильно мил...

  Скулы у Юргена потемнели. Неподконтрольная реакция, выдающая волнение, хоть внешне ни по чему другому я бы не увидела этого. Предательский болезненный румянец. Зря переживает. Я влюбляюсь в него. Чувствую, как душа тянется. По человечески, по сердечному. Весь тот пучок ярких и живых связующих нитей, который я ощутила на том «кораблике» – был не только от самого Юргена, но и, наоборот, от меня к нему. Уже – столько. Вот так сразу. Может быть я и не до конца осознавала всех чувств и привязанности, но они были.

  Я собралась в кресле еще плотнее, прижав колени к груди и накрывшись покрывалом, как коконом. Чтобы чуть сменить тему, после долгого молчания, сказала о другом:

  – Я Катарину обидела. Не так поняла ее шуточные просьбы и напортачила с исполнением. А мне кажется, что она уже воспринимает меня как подругу, и не ждала... подлянки что ли.

  – Катарину можно обидеть?

  Юрген обрадовался, что разговор свернул с уязвимого направления на обсуждение других людей. Голос повысил, веселого тона добавил, даже почти вздохнул с облегчением.

  – Да, задела. Посоветуй, что нужно сказать, чтобы все поправить? У меня никогда близких подруг не было, я себя чувствую теперь, как не в своей тарелке.

  – Скажи, как есть, как чувствуешь: сама не своя, знаю, что обидела, что я могу сделать, чтобы извиниться? Правда – залог. Даже если совершишь преступление или подлость, раскаешься, – сознайся. Объясни почему, даже если в причинах виноваты недобрые чувства, – я завидовала, я злилась, я струсила.

  Тут же в паями откликнулись слова девушки: «Это я от зависти чуть не сдохла, злая была и хотела заклевать побольнее». А я с какого перепугу полезла с вопросом к Роберту? Хотела осадить наглость Катарины тем, что обличила ее нескромный интерес к мужчине? Она вечно старается вогнать в краску меня, а я отомстила.

  – Хороший совет. Он ко всему подходит.

  – Тебе на самом деле важно, что она чувствует? Тебе нужна такая подруга?

  – Кажется, да. – Пришлось и самой это признать. – На самом деле она немного другая, чем показывает окружающим. В чем-то раздражает, но это поверхностно. А сердцевинка – просвечивает подлинное что-то, ясное. Чему ухмыляешься?

  – А ты спрашивала, схожи ли были я и Бэзил характерами. Да та же история – разные. Ирис с Помойкой подружки, скажи постороннему – не поверят. Злое ей дали прозвище, конечно... – он с сомнением пожал одним плечом. – Значит, ошибались. Если ты видишь в ней хорошее, значит по сути она тебе близка, и это главное.

  Я замолчала и подумала об обратном эффекте – раскрепощенность Катарины, нарочитая откровенность и сексуальность – это и мне близкие качества? Меня кольнула маленькая женская зависть. Нет. Такая храбрость мне несвойственна. Всю жизнь скромница, всю жизнь зажатая и стеснительная. Даже время замужества, опыт с Петером не перевели на иной уровень чувственности. А сейчас – все еще заморожена, ледянее некуда...

  Задумалась и зависла на том, что уперлась глазами в Юргена. Он крутил в руках пустую кружку, смотрел на дно, где также как и в моей, осели дольки апельсина и яблока. Достал их и закинул в рот.

   Знал он о себе – насколько привлекателен даже в худобе и угловатости, отыгрываясь на плюсах в жилистой крепости мышц, молодости и температуре? Я смотрела на губы, на желваки, на движение кадыка, когда проглотил свою фруктовую добычу. Красивое, живое действо, по-простому телесное. Взгляд перекинулся на шею, на ухо, за которое он заправил пряди, на сами волосы – идеальные в моем представлении. Зарыться бы пальцами, пропустить пряди сквозь них, обнять голову и поцеловать.

  Реплика Катарины опять вклинилась из памяти в реальный момент: «Как его лапищи по моему нежному телу скользят». Мне не хватало этого – природного, наглого и безумного. По хорошему безумного желания.

  – Меня уже отключает понемногу. Не очень выспался сегодня. Ты со мной или оставить тебе анимо и экран, в сети посидишь? Мне свет мешать не будет.

  – Нет, я тоже спать.

  Все убрали. Расстелились на полу и легли, каждый под своим одеялом, – у него тонкое, а я под пуховым.

  – Спи без кошмаров, мотылек. Но если вдруг, я всегда тебя разбужу.

  Пропавший

  В понедельник Юрген не работал, но после завтрака пришлось убегать мне – Роберт Тамм попросил подъехать в отдел, если не занята, с десяти до полудня. Пропуск выслал сразу.

  Я одевалась в улично-походное, и одновременно доедала пакет ржаных булочек с черным кунжутом, не в силах остановиться, пока не увижу дна. Юрген уже пил чай, а я никак не могла наесться. И бутерброды съела, и кусочек сыра отдельно, и горячего молока кружку выпила.

  – Суп хочу. Горячий, сытный, с картошкой и фасолью, настоящую похлебку с гренками. Давай дома приготовим?

  – Давай, – согласился он, – только надо сначала купить в чем и из чего. У меня ни кастрюль, ни половника, что там еще нужно? Ковшик маленький есть, и вся посуда. Позвони, как освободишься, встретимся где-нибудь и пройдем по магазинам.

  – Хорошо.

  Я куснула последнюю булочку, оставив ее в зубах и освободив руки, чтобы застегнуть сапоги и пальто. Юрген с улыбкой подал мне с вешалки шарф, сумку с перчатками:

  – Вкусно?

  – Вкусно. Но тебе не оставила, извини.

  Мне и наспех есть понравилось. Небрежность и неряшливость, а опять повеяло чем-то детским, снова напомнив привычки дедушки и его послабления для меня. Давно уже никто не диктовал уставных правил жизни, я могла делать все, что хотела и есть как угодно, а в памяти укоренились эти моменты. Дед уступал моим «не правильно» и в этом проявлялась любовь.

  Укуталась в шарф, собралась полностью и потянулась к Юргену за провожающим поцелуем. Легко, естественно, словно каждое утро таким было. От чая вкус вышел терпким, а губы оказались горячее обычного.