Текст книги "Мотылек и Ветер (СИ)"

Автор книги: Ксения Татьмянина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

  – Не опоздаем?

  – Сейчас... Эх, а все-таки наследник запал в сердце. Жалко, что женат, а то бы я охмурила. Но ты меня знаешь, принципы, с женатиками ни-ни.

  Я стерла свою приветливую улыбку. Сил больше не было притворяться, мышцы заболели. Сделала серьезное и сосредоточенное лицо, но девушка поняла превратно:

  – А ты чего глазки закатила, Конфетка? Тебе тоже не зариться, у тебя жених. – Глаза я не закатывала, а вот сама Катарина их тут же красноречиво вскинула: – Этот загадочный твой «Прынц», которого никто из нас так и не видел. Вечно про него свистишь, а даже имя скрываешь.

  – А зачем тебе имя, если у тебя все с кличками? Прынц так Прынц...

  – А он есть у тебя на самом деле-то?

  – Конечно есть, не завидуй.

  Последнее добавила для правдоподобности. Ведь я нормальная девчонка, веду себя как нужно, подкалываю одинокую знакомую. На что та скептически фыркнула и пыхнула паром последний раз. Спрятала испаритель:

  – Пошли что ли.

  В квартире никто не разувался. У Восточного старосты, а мы собрались у него, так было принято, – тапок на всех нет, ковров тоже. Верхнюю одежду повесили в коридоре, прошли в большой зал.

  Я – к стенке, привычно прижалась в уголок рядом с книжными полками. Всегда была во вторых и третьих рядах, выбирая «галерку» и являясь пассивной слушательницей. Только сейчас было слишком мало людей, – не спрятаться за спинами. Катарина, перездоровавшись со всеми, к сожалению, устроилась рядом. Юрген – встал к окну, а староста за столом. Перебирал бумаги и что-то обсуждал вполголоса со своей женой. В итоге чуть повысил тон, буркнув:

  – Да не надо чаев, не до этого будет... не обижайся.

  Хозяйка ушла открывать – последними, но не опоздавшими, в залу вошли Август Поле и Роберт Тамм. Наследник и наш человека из полиции, которого мы видели гораздо чаще, чем хотелось бы. Он не был одним из нас, но посвященным, опекал пограничников на официальных фронтах, часто вытаскивал из неприятностей и помогал разобраться с проблемами закона малой кровью, если уж совсем кто напортачит. Кем конкретно по должности был Роберт, я не знала. Выглядел солидно, – по годам к пятидесяти, крупный, даже могучий, с пшеничного цвета волосами, которые стриг на скандинавский манер. Катарина звала его Викинг за выбритые виски.

  – Все друг друга знают? – Поздоровавшись, спросил Август. Оглядел нас, больше считывая ответ, чем ожидая услышать. – Вот и отлично... А четвертый где?

  Голос подал Юрген:

  – Герман не смог прийти, я за него расскажу все, что нужно. Он передал.

  – Почему не смог?

  – А, этот Бездомный... – Шепнула мне в ухо Катарина. – Я его бомжом называю, проблемный парень, с головой у него что-то. Он за рекой живет в Яблоневом, здесь очень редко появляется.

  Что-то подобное, но нормальными словами объяснил и Юрген. Август, соглашаясь с такими доводами, кивнул:

  – Хорошо. Со вчера не было новых сбоев?

  – Нет. Я предупредил остальных старост, они сразу позвонят, если вдруг.

  Понимала, что невежливо сидеть так, что заставляешь на себя оборачиваться. Нужно подойти к столу, подтянуться в центр, но сил встать и преодолеть себя не нашла. И Катарина не отлипала, – держалась плечом к плечу. То ли из женской солидарности, то ли по другой причине.

  – Что было необычного в вызове? Хоть у кого-нибудь.

  Нет ответа.

  – При переходе странности?

  Тишина.

  – Знакомо ли имя, адрес, другие детали по которым можно уловить связь с вашей собственной жизнью? Может, это учитель ваших начальных классов, врач из поликлиники, вахтер с проходной? В один спортзал в одно время ходили? Что угодно, напрягите память.

  – Нет.

  Я вдруг обратила внимание на то, как все держали себя. Староста сидел стрункой, в напряжении, Катарина шла розовыми пятнами от волнения, и даже Роберт, судя по выражению лица, испытывал легкую настороженность. Только я была спокойна, даже равнодушна, и Юрген. Он стоял свободно, смотрел прямо, с вниманием, но без пиетета, без придыхания.

  Август выдержал паузу на свои короткие размышления и сказал:

  – Возможно вас на эти пустышки закинуло случайно. Вы были свободны в этот момент, и вся причина. Но держите эти вопросы в уме, думайте, вспоминайте и если хоть что-то аукнется, дайте знать. Роберт, тебе слово...

  – Заметила, какое у Него колечко необычное, с орнаментом? Что значит, как думаешь? Блин, хоть бы у него жена была тетка за сорок, толстая, как свинья, и некрасивая. А дети есть, интересно? Суицидник на нас пялится...

  Я поморщилась от шепота Катарины. Она опять взялась за свое – болтовню. Не слушала, а говорила.

  – ... все одинокие, без друзей или родственников. Даже соседи отмечали нелюдимость. Цифровой след тоже минимальный – траты на необходимое, редкие запросы сети, только программы тв-вещаний, никаких звонков частным лицам. Все разного года рождения, родились в Сольцбурге. По семейному статусу тоже нет общего – и вдовец, и холостяк, и раз замужняя, и не раз разведенная... зацепок никаких, если коротко. Я каждому из вас дам ключ от квартиры и дома, просьба – доберитесь до адреса, как сможете, и осмотрите помещение сами. Еще раз и внимательно. Полиция осмотр проводила, но может быть что-то, что зацепит ваш взгляд. Что свяжет с вами или покажется нестандартным. Мы в официальный розыск подали всех, как положено. На результат не надеюсь. Надеюсь только на вас.

  Август никак не проявлял в себе своего статуса. Нет высокомерия, снисходительности, взгляда на простых пограничников как на плебеев. А мы даже по обычным критериям, городским, социальным – не благополучные. Не успешные, бедные, занятые больше в сферах обслуживания и неквалифицированном труде. Я, например, бывшая парикмахерша. Катарина, насколько она сама не стеснялась говорить, – официантка. Староста – инвалид третьей группы, безработный, живущий больше на обеспечение жены, чем на свою жалкую пенсию. Юрген... про него не знала. Он среди нас единственный, кто не из восточного района, а из южного. И общались мы поверхностно, когда познакомились. Три года назад? Четыре? Другая жизнь была, другая Ирис, та, что живая, что-то о нем и помнила, но не теперешняя я.

  – Прекрати, он не суицидник... – Катарина мухой занудно гундела мне какие-то сплетни про Юргена, которые я не слушала, но раз за разом повтор клички, допек и я сорвалась на злой шепот: – Это медицинские шрамы. Может, он к АИК был подключен или еще чему... Отвянь уже от человека.

  – Что за АИК?

  Я не собиралась ей объяснять. Замолкла. На нас обернулся Август:

  – Девушки, что-то важное?

  Катарину покинули волнение и ложная скромность, она подхватила вопрос, как знамя, с удовольствием, что привлекла внимание.

  – Да. Конфетка мне тут втирает...

  – Это имеет отношение к сбоям?

  – Не знаю. Вдруг общее надо искать у нас четверых, а не общее с этими неизвестными? Я вены не резала, как Юрген. Но шрамы и у меня имеются, если это что-то значит.

  – Давайте обсудим, расскажите все о себе, и сравним. Поищем. Есть добровольцы?

  Никто ничего не сказал. Август знал, что его предложение останется без ответа. Пограничники не будут выворачивать душу наизнанку.

  – Кто не хочет, не заставляю. Все, о чем прошу, на добровольных началах – опросите, кого можете. Осмотрите жилье пропавших. Попытайтесь увидеть что-то, что может заметить только ваш взгляд. Кто еще не в курсе о сбоях, предупредите. Привлекайте себе помощников. Все, что найдете, и все, что захотите передать лично, пересылайте Ирис. Она с этого дня моя правая рука, считайте – наместница. Я не всегда буду на связи. Вопросы?

  – А че она? – Катарина недовольно поджала губы. – Почему Ирис главная?

  – Она не главная. И я не главный. Решаем одну проблему на всех, просто я выбрал себе помощницу. На связи быть постоянно не могу, есть и другие дела.

  – Ну, все понятно...

  – Если это понятно, есть еще вопросы?

  Вопросов не было.

  Раздали ключи. Август и Роберт ушли первыми. Староста подошел ко мне и попросил прийти на отдельную беседу завтра утром. Я кивнула, оделась и поторопилась на выход. Успела пройти двор, завернуть за дом и выйти на прямую к остановке, как окликнула Катарина. Девушка догнала, грубо хлопнула по плечу и спросила с издевкой:

  – Ты когда ему дать-то успела, а? Тихоня наша, вечная невеста...

  – О чем ты?

  – За какие еще заслуги могло так подфартить? Или не дала, а отс...

  Я закрыла себе уши ладонями. Зачем существуют такие люди как она и подобная речевая грязь? Почему нельзя по щелчку пальца исчезнуть с этого места и оказаться в одиночестве? Не хотела ни сальности, ни пошлости, ни тем более обвинений в этом.

  – Не закрывайся, Конфетка. – Девушка нагло вцепилась в мои запястья. – Или теперь тебя Шалавой называть? Мнимый женишок давно ветвистые рога носит?

  – Язык прикуси, помойка.

  Я не видела, с какой стороны он появился, но Юрген не только приказным тоном осадил Катарину, но и отдернул ее за воротник куцей курточки.

  – Не встревай в разговор, – ничуть не растерялась та, – и руки не распускай, урод. А я, Шалава, про тебя и Его всем расскажу. Чтобы и его жена узнала, и твой Прынц ненаглядный... только нет его у тебя, как мне кажется. Лгунья...

  – Я ее парень, дура. Глаза разуй. Посмеешь слухи про Ирис распускать, я тебя сам на чистую воду выведу. Про «Красный лак» расскажу, про год в «Пилигриме», хочешь?

  – Вот же урод!

  Катарина аж взвизгнула, но отступила, оглядывая нас с ног до головы, а потом сделала еще несколько шагов спиной вперед. Но не ушла совсем. Достала испаритель, щелкнула кнопкой и затянулась. Внезапно в этом ее движение скользнула беззащитность и обида.

  – Пошли.

  Юрген приобнял меня за плечо и мы оба двинулись в сторону остановки. Не могла я давать отпор таким хабалкам, всегда терялась, когда начинали хамить или напирали. Побег – лучшее средство. Сейчас мне помог Юрген, но легче не стало.

  Зачем? Чего он ждет, – благодарности? Нужно пошутить, или улыбнуться ему и сказать что-то неважное... Отчего-то взять и начать лгать и притворяться при нем, не смогла. В последний час фальшь отказывалась мне служить. Даже сила воли, которая мне была нужна совсем недавно – встать и подойти к центру комнаты, ближе к людям, не сработала, как не пришла в голову ни одна удачная фраза, чтобы отшить Катарину. Душевные силы иссякли, слабости взяли вверх и лица не удержала тоже. Почему сегодня? Сейчас? Юрген виноват?

  Мне захотелось поскорее избавиться от его присутствия. Рвануть бегом в свое маленькое убежище – в вагон и спрятаться среди незнакомцев. Но плеча не отпускал, жал некрепко. К счастью, молчал. Спросил только на самой остановке:

  – Тебе какой?

  – Любой.

  И мы зашли вдвоем в первый же подошедший монорельс, чтобы Катарина окончательно во всем убедилась. Мы – вместе. Юрген проехал остановку и вышел, не попрощавшись и ничего больше не сказав. И я не поблагодарила.

  Старик

  У меня друзей не было. В пограничники попала на самой нижней пленке служебного возраста – в пятнадцать, младше не бывает. Из сверстников был один только мальчик, определенный в другой район, но с ним не сдружились. У него была кампания приятелей из одноклассников, дворовые, а я сбоку припеку, даром что тоже пограничница. Ну и что? А со старшими только одно общение – наставничество да советы.

  Со школы тоже нескладно вышло. С начальных классов оказалась в списке тех детей, над которыми смеялись. Из-за мамы. Обзывали ее старухой, меня последышем. А из-за дедушки, когда постарше стала, и из-за подростковой худобы, – старческим костылем. В училище девочки были другими, интересы разными, и там не получилось найти подругу.

  Нет друзей, и нет. Мало волновало раньше, а теперь и подавно без разницы.

  Когда толкнулся импульс, и я потянулась к блокноту, вспыхнула мысль: «только бы не сбой». И побежала ко входу...

  Ближайший – это внутри квартала, во дворе, на первом этаже жилого дома старая парикмахерская. Помещение однушки, переделанное в салон на два кресла, – но прогоревшее и так никому больше не сданное. Объявление «аренда» выцвело за три года. Дернула на себя пластиковую ручку двери, шагнула за порог...

  Дома пожилых всегда узнавались с первого взгляда – по вещам. Они тоже старые, – чиненые, латаные, ненужные, но не выброшенные, и каждый на своем привычном месте. Новизна и перемены оставили этих людей давно, и уступили место ностальгии и постоянству. Они держали стариков на земле, их дом становился их миром, где все не меняется с бешеной скоростью, как у прочих снаружи, и где каждый предмет наполнен своей историей.

  Вот почему в прихожей стоял стул у которого одна ножка была уродливо соединена в разломе здоровой железкой и болтами не по размеру. Новый купить не проще? И эстетичней, и эргономичнее, удобнее, свежее. А старый выбросить. Но нет, – это значит, что и часть самого старика будет снесена на помойку. Осколок его мира, в котором он жил когда-то, и которого уже не вернуть. Осколок его воспоминаний, которые накопила вещь за годы – как он стоял в кабинете, как скрипел от веса, сколько на спинке висело вещей в разные сезоны, как на него забирался сын, и как с него упал в три годика... жизнь не выкидывают. Историю не меняют на бездушный кусок пластика из мебельного, будь он трижды лучше этой колченогой деревяшки с железной нашлепкой.

  – Это не он.

  Я сказала тихо и уверенно. Старик услышал. Его с порога было видно в дверном проеме кухни – сидел на табуретке, сгорбившись, уронив письмо с казенным конвертом на пол и давился слезами.

  У меня сжалось сердце. Беспомощные слезы, пусть и престарелого, но мужчины, я всегда тяжело воспринимала. К счастью, я здесь для того, чтобы удержать его от последней мысли и уверенности, что сын его предал.

  – Это не Влад, это его молодая невеста постаралась, у нее дядя в чиновниках от медицины, он помог. А ваш сын ничего не знал.

  Я прошла на кухню, открыла шкафчик над холодильником, достала рюмку, аптечку, накапала лекарства на донышко и добавила воды на глоток. Поднесла деду.

  Хороший он был. Добрый. Все морщины в его лице сложились так, что говорили об этом – улыбчивый, веселый. По возрасту под восемьдесят, маленький, сухой и загорелый – много времени проводил на воздухе летом, так что до октября загар еще сохранился. Все руки в «гречке», а щеки в родимых пятнышках. Волосы темно-седые, венчиком, усы, как у моржа, и глаза, как у мыши – черные, блестящие, маленькие.

  – Выпейте, Владислав.

  Он бы умер. Я это знала, как знала здесь и сейчас все остальное. Поверил бы, не выдержал этого, и упал на пол кухни, не в силах ни дотянуться до таблеток, ни до анимофона, чтобы скорую вызвать. И сын его, что уже в пути, не успел бы.

  Влад младший давно жил отдельно. Работал то вахтой в северных регионах, то в Сольцбурге на заводе – проектировщиком. Недавно отметил юбилей, пятьдесят лет. Был раз женат, дочь родил, все нажитое оставил им при разводе, и новой семьи долго не создавал. Ушел жить на съем, наслаждался холостым статусом, отца регулярно навещал и денег подкидывал. Звонил, если уезжал. А два года назад зацепила его молодая и оборотистая женщина, которой очень хотелось и замуж, и детей, и свое жилье. Копить долго и трудно, а вот освободить родовое гнездышко любовника в центре, в две комнаты и всей инфраструктурой рядом, – план попроще. Признать деда недееспособным, найти психическое заболевание, отправить на принудительное в спец.пансионат. И письмо с уведомлением пришло по адресу прописки.

  Я повторила шепотом:

  – Это не он... Подождите немного, досчитайте до пяти. Давайте, вместе... Раз, два...

  – Три... – с глубоким вдохом выговорил тот, и больше не плакал. – Четыре...

  Ключ в замок, поворот, – слышно в тишине квартиры отчетливо. И ворвалось сразу много всего – топот, бас, даже ярость вибрировала в воздухе:

  – Отец! Принимай блудного сына! Ушел я от гадюки этой... как не задушил, не знаю! Шелковая да сахарная последнюю неделю ходила, намеки мне вкручивала, мечты радужные, вот жешь!.. чего это?

  Влад младший на отца походил лицом, а фигурой вырос крупнее. Походный рюкзак с вещами, набитый до отказа и тяжелый, одной рукой за лямку держал, словно невесомый. Плюхнул его в коридоре, потянул носом, учуяв резкий запах сердечного.

  – Не дури, отец! – Влетел в кухню, присмотрелся, облегченно вздохнул. – Опротестуем! Я ее, и родню ее по судам затаскаю!

  Подняв письмо с пола, смял и выкинул.

  – Так приедут же... сегодня.

  Старик опять пустил слезу. Опять беспомощную, но счастливую. Заморгал часто.

  – С лестницы спущу. Дане позвоню, он юрист хороший, отмахаемся. Я тут останусь, вместе пока поживем. Не бери к сердцу, отец. Несвезло мне, наступил на гадюку... хорошо хоть жениться не успел!

  Я улыбнулась. Можно уходить. Сейчас здесь будет суета, – разбор вещей, перемывание косточек всем женщинам, воспоминание, готовка обеда, – любимые обоими картошка с селедкой, и хорошая стопка водки для младшего. Попятилась, – из кухни, из коридора, в подъезд кирпичной шестнадцатиэтажки на улице Печатников.

  Едва перешагнула порог обратно, как все ниточки знания оборвались. А дверь оказалась закрытой – сын ее захлопнул, как пришел. Больше я ничего не могла сказать о будущем этих двоих. Осталось в памяти только то, что вложила мне служба пограничника, – для дела, для понимания. И слова, которые я говорила были не мной придуманы. Так оно и происходит – я просто знаю, что именно должна произнести.

  – Я помню о тебе, дедушка...

  Я посмотрела на подъездный потолок, вверх, мысленно обращаясь к своему покойному дедушке, который единственный из всей семьи по-настоящему любил меня, а я его, самого родного. Как я скучала по нему!

  Он знает

  Вечером наплакалась.

  Я после вызова еще продержалась много часов – и заглянула в столовку, с усилием заставив себя съесть суп и хлеб, купила карту Сольцбурга, чтобы было удобнее выполнять задание наследника и ничего не пропустить, каталась на монорельсе по самому длинному маршруту, который дотягивался до самых окраин города. Даже нашла силы поболтать с соседкой Гулей, расспросив ее о дальних родственниках и поделившись своими веселыми историями про сокурсников. Я вроде как на привычную колею вышла, опять могла притворяться и выдумывать, даже посмеялась два раза.

  А вот как в комнате закрылась, так и расплакалась. Залезла в шкаф, достала с самой высокой полки коробку, открыла и все... там семейные фотографии, три листа из уничтоженного дневника и маленький узи-снимок.

  Александра Витальевна, главврач больницы, пыталась направить меня в группу поддержки, записать к психологу, но я не согласилась. Я уже тогда, под конец ее опеки, нашла себе спасение в притворстве – играть в жизнь, только бы отстали все, и не лезли, даже с помощью, в душу. Сделала вид, что мне намного лучше. Спасло это и то, что вернулась к пограничникам. Только староста знал, что я исчезала на год, потому что ему блокнот сдала. А остальные, с кем знакома, думали, что я ушла с передовой, задвинулась в круг тех, кто помогает официально, и на собрания не ходит.

  Утром, как вышла в привычное время – почувствовала заморозки. Ноги в тонких колготках быстро озябли, и юбка не помогала. И ветерок прибавился, что задувал под подол к животу, и в рукава, шарфик не спасал горло. Меня не сильно это побеспокоило – не колотун, более холодно, чем вчера, и все. Теплота вагона монорельса все поправит. Покатаюсь до времени собрания, там пробегу до подъезда быстренько. Не заболею.

  Народу у старосты было больше вчерашнего – присутствовали и остальные трое – южный, северный и западный. И несколько человек из ближнего круга, самых активных, самых опытных и матерых пограничников. Кого-то знала заочно, в лицо, но так не общалась. Кого-то слишком давно не видела, потому что они с других районов были. А пара человек абсолютно незнакомые.

  Поздоровалась в первую очередь с хозяином дома и кашлянула:

  – Приболела немного, извините. Я тут постою, послушаю, чтобы никому не мешать.

  Пошмыгала носом и тихонечко задвинулась к стенке, с облегчением – сегодня много людей, сегодня меня никто и не заметит.

  – Вроде бы все пришли. Так... да. Мы еще вчера вчетвером собирались, прояснить кое-что, а сегодня утром от Роберта Тамма ответ пришел на наш запрос. Теперь точно уверены в том, что скажем: пропали не только те, к кому должны были прийти по вызову, но и четверо пограничников. Один от каждого из районов. У нас, в восточном, это Ариан, на службе восемь лет. Абсолютный одиночка, без родственников и друзей, среди нашей братии тоже ни с кем не поддерживал контакта... у меня появлялся, листы сдавал, только очень редко. Проверил – последнюю неделю не приходил. Его пропажу могли совсем не заметить до следующего всеобщего сбора и отметок, если бы не этот шорох, что пришлось наводить.

  Остальные старосты назвали имена своих исчезнувших. Сроком разные – кого неделю не было, кого дней пять. Так бывало. Таких много, редко появляющихся, но Роберт подтвердил – эти четверо пропали и из обычной жизни. Соседи давно не видели, анимофон не отслеживается и не доступен, двое работавших – не появлялись на месте. Но дома у них нет признаков внезапных сборов и отъезда. Нет следов борьбы, других признаков преступления.

  – Нам тоже пора быть бдительными. Два часа назад я все уже выложил в группу, кто читал, тот немного в курсе. Но я собрал вас еще по одному вопросу... доберитесь до всех своих знакомых, прозвоните, встретьтесь, аккуратно порасспрашивайте – насколько одинок, если да, то было ли что необычное с ними в последнее время. Присмотрите, не оставляйте одних.

  Минут десять после старосты еще обсуждали свои организационные дела, – собирались чуть распределить обязанности по благотворительности, перекинув часть пограничников на поиски. Подключить эти серые резервы, на добровольной основе, кончено.

  Так зачем позвали меня?

  – Ирис, задержись пожалуйста.

  Все начали расходиться, а Юрген подошел и обратился ко мне, пока народ медленно проходил в коридор и одевался. Я не заметила его раньше, – скорее всего он был с другой стороны комнаты, у окна, как и вчера, а я разглядела только тех кто попал в мое поле зрения. Староста приоткрыл форточку для свежего воздуха, ушел на кухню, и вернулся с вопросом:

  – На мед есть аллергия? Я чай заварил, тебе бы горячего попить, а мед от простуды самое верное средство. Или настойки налью.

  – Не нужно, спасибо.

  – Болеешь, не запускай. Сейчас кашель, а завтра с пневмонией свалишься.

  Доброму человеку ответила улыбкой и кивком, – легче сдаться и выпить чашку, чем что-то отстаивать и обижать его заботливый порыв. А что нужно Юргену? Он молчал, пока староста был с нами в зале, и я смотрела на него с выжиданием, потом поняла – он хотел разговора с глазу на глаз. И это насторожило. Из-за вчерашнего случая с Катариной? Если дело в сбоях, то личного разговора не нужно, третьи лица не помеха. Но что обсуждать?

  – Ирис, ты можешь на время сдать блокнот и не ходить на вызовы, заниматься только делами, что поручит Август? До тех пор, пока не разъясним, что случилось с исчезнувшими.

  – Почему?

  – Потому что это опасно. И ты одна.

  – Я не...

  И замолкла, глядя в светло-карие, как некрепкий чай, глаза Юргена. Он вранье почувствовал, раньше, чем я его высказала, поэтому так и смотрел. Лицо у него было привлекательным, угловатым, с контрастом бледной кожи и темных волос и бровей. Не эталонный и идеальный в чертах, но на нем хотелось задержать взгляд, как цепляет внимание рисунок углем, без цвета, в резких линиях и штрихах.

  И я просто кожей почувствовала – чтобы ни соврала, он услышит ложь.

  Староста принес чашку, накрытую блюдцем, и поставил на стол. Кивнул мне в сторону дивана:

  – Не сиди там, чего вжалась в угол – места много. На диване удобнее.

  – Да, сейчас.

  И не встала. Юрген в трех шагах от меня подпирал плечом книжную полку, но не расслабленно, а напряженно. Он не договорил всего, что хотел сказать. Староста вышел.

  – Ирис, ты ведь совсем одна. Я знаю...

  Окатило холодом – до ледяных пальцев и сцепленных зубов, до дрожи в поджилках. Он все знает?

  – Понимаю, зачем выдумываешь, защищаешься. Но сейчас ты в группе риска и можешь пропасть также, как этот Ариан. Или еще кто, о ком пока не в курсе. Нельзя тебе на вызовы соваться...

  – А... ты... о чем знаешь?

  Юрген поджал губы, схмурил темные брови. По лицу скользнула тень сочувствия и я отчетливо прочитала по шевелению желваков и по покрасневшим скулам, что он готовится произнести нечто трудное вслух. Нет! Не нужно!

  – Про потерю ребенка, про гибель родителей, про развод и про подлость сестры... Ирис!

  Я кинулась в коридор, сорвала пальто с вешалки и вылетела в подъезд и из дома. Была бы разута, убежала босой, и плевать на холод и ветер. Бежала так быстро и так долго, как только могла, сворачивая не глядя то вправо, то влево – едва видела впереди хоть каких-то людей. Куда забиться? В какой угол? Куда от этого всего спрятаться?!

  Увернувшись от внезапных прохожих, шарахнулась в арку, потом за угол, и снова наткнулась на кого-то. От безысходности, кинулась к двери домовой подсобки, ведущей в подвал, рванула ручку на себя и сбежала вниз по ступеням. Пальто держала комком в руках. Шарф одновременно размотался и затянулся одним краем, словно пытаясь придушить.

  Как только створка наверху захлопнулась, я прижалась к стене и затихла. В темноте, тишине и пустоте.

  Жизнь

  Сестра была долгожданной дочерью, а я случайностью. Лилю мама родила в сорок три года, – пусть поздний ребенок, но выстраданный долгими ожиданиями и попытками. А меня в пятьдесят три – и она не прервала беременности только потому, что приняла ее признаки за начало климакса. Упустила сроки, запаниковала, что больна, и в ужасе вышла от гинеколога, когда ей озвучили причину «опухоли». Мама рассказывала эту историю не один раз, ничуть не стесняясь задеть меня этим. Как есть, так есть.

  Жили мы в двушке впятером – я, сестра и мама в зале, отец и дедушка в маленькой комнате. Родители с утра до ночи работали, накапливая, пока еще были силы, первый взнос, позже взяли ипотеку на жилье и образование Лили. Она хорошо училась в школе и выбрала престижный ВУЗ Сольцбурга, желая стать экологом. Когда я пошла в первый класс, она поступила на первый курс, съехала на свою квартиру, и так получилось, что в итоге я и дедушка были предоставлены сами себе.

  Только ему было дело до меня. Он меня воспитывал, оберегал и учил всяким премудростям жизни. Отец отца, бывший военный моряк, водолаз, – крепкий и жилистый старик был похож на лешего из-за курчавых седых волос, бороды и кустистых бровей. Дедушка дал мне имя, сказав, что раз у одной внучки имя-цветок, то и у второй пусть будет цветочное. И выбрал «Ирис». Он называл меня маленьким эльфом, всегда повторял, что у меня прекрасные миндалевидные глаза и высокие скулы, что у меня красивые каштановые волосы и точеный носик, что я волшебная и лишь острых ушек не хватает, чтобы все увидели какая я чудо.

  Дедушка дарил мне сказку и ощущение семьи и любви которых не давали родители. Он привил мне уверенность в своей красоте и очаровании, хоть такой красавицей я была лишь в его глазах. Он никогда не смеялся над моими маленькими бедами, а всегда помогал разобраться, понять и принять решение. А когда я хотела лишь утешения, то он утешал, не нравоучая и не коря за ошибки.

  Когда Лиля получила диплом, мне исполнилось двенадцать. Мать и отец оставили работу, погасив ипотеку, – сами устали, осели дома, честно сказав, что поставить меня на ноги также как Лилю у них сил и ресурсов нет. Дедушка стал сдавать, понадобилась помощь по обслуживанию и прибавилось трат на лекарства – по возрасту ему исполнилось восемьдесят восемь в тот год, и мама все больше на него раздражалась. Кричала, с отцом скандалила, поэтому мы часто уходили гулять вдвоем – то в парк, то на набережную, или посидеть во дворе, если не было сил на дальние поездки или погода не очень. Родители откровенно говорили «и когда уже?», хотя сами были почти такими же стариками, как он. Умер дедушка через три года – быстро и легко, во сне от инсульта.

  Именно тогда, в пятнадцать, проснулось чувство пограничника, и я несколько дней сходила с ума, не понимая, что происходит – а импульс призывал бежать и спасать. Бессонница, тревога, страх чего-то непоправимого, что случилось, и что я могла бы предотвратить, преследовал постоянно. Пока на улице меня не выловил тогдашний староста, и не рассказал обо всем.

  Записалась сначала в волонтерки, бегала курьером, дежурила на пунктах приема вещей и гумманитарки, с удовольствием включалась в активные движения – сбор пожертвований для малоимущих города.

  Параллельная, обычная жизнь, оказалась без перспектив – оплатить мое высшее родители не могли, и после школы я ушла работать в кафе общепита, в подавальщицы днем и посудомойки вечером, накапливая грошовую зарплату на курсы парикмахера. Хоть какому-то делу мне хотелось обучиться, получить навык, стать специалистом и зарабатывать больше. Эта цель была достигнута: в двадцать лет я уже выбилась из подмастерьев в мастера и за мной закрепили отдельное место в салоне. В двадцать два ко мне в кресло на стрижку сел Петер – и я познакомилась со своим будущим мужем.

  Обаятельный, смешливый, искристый весь, – он так мне понравился. В Петере было столько кипучей восторженности, что его ухаживания походили на штурм – от веселых рассказов, прогулок, букетов, шоколадок и маленьких безделушек в подарок каждый день свидания были как праздник. Он такой же молодой, только устраивался в жизни, приехал в Сольцбург из маленького провинциального городка, здесь устроился продавцом-консультантом в магазин техники, снимал комнату, строил большие планы.

  У нас двоих были мечты – о семье, уюте, любимом человеке, работе по душе и путешествиях. Когда он сделал мне предложение, я была полна надежд – нашли друг друга, и будем вместе. Все серьезно. По-настоящему, сердце к сердцу.

  Петер, вопреки традиции, взял мою фамилию – Соль, потому что она была благозвучнее его. И очень рассчитывал на помощь со стороны моих родственников – коренных сольцбуржцев.

  Только, едва расписались, его искристость и неунывность стали таять: – родители жить к себе не пустили, посчитав, что раз я вышла замуж раньше старшей сестры, то лучше устроилась, и теперь это его забота – где мы будем жить. Пришлось снимать квартирку, – самую маленькую, на окраине, недорогую, сколько семейный бюджет позволял. А денег не прибавлялось, – Петер ждал повышения до старшего отдела, но его все кормили обещаниями и перспективами, нагружая переработками и сменами в праздники. Он злился, мрачнел, уставал, и поэтому стал нетерпим к моей волонтерской деятельности, которая съедала время без материальной пользы. Я тогда в пограничниках на вызовы к людям уже четыре года ходила, собиралась даже ему рассказать, как проживем вместе подольше, надеясь, что поверит в невероятное, поймет и примет, как вторые половинки других пограничников. Но не успела. Петер сказал, что столько один не потянет, и мне лучше найти подработку, чем пропадать непонятно где и с кем. Да, я зарабатывала меньше него, все деньги шли на общий счет, только Петер хотел равного вклада и равных усилий. Тогда я сдала блокнот старосте и ушла совсем. Устроилась по совместительству в другой салон, отрабатывая часы в свои выходные.