Текст книги "Мотылек и Ветер (СИ)"

Автор книги: Ксения Татьмянина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

  – Можно и не сегодня, – осторожно послышалось от Юргена.

  – Сегодня.

  На экране светил «живой огонь», стул поставили на самом свободном месте, чтобы не сорить на мебель или постель. Юрген снял футболку и сидел просто так, не укрытый ничем, а стричь его я собиралась на сухую.

  – Доверяешь?

  – А что, уши можешь отстричь?

  – Больше года ножниц в руках не держала.

  – Ладно. Аптечка на верхней полке кухонного стеллажа. Если что.

  Я включила весь возможный свет – и верхний, и кухонный. Юргена спросила шутя, не испытывая ни сомнений, ни тревоги – я знала, что делать. Руки все прекрасно помнили.

  И как же это оказалось приятно – когда Юрген такой послушный, а я трогала его голову, чуть наклоняя в нужную сторону, пропускала пряди сквозь пальцы, разделяла их, расчесывала, тугим щелчком состригала кончики. У него даже линии роста волос были красивыми – что у лба и висков, что у шеи. Несколько раз я задевала пальцами шершавую щеку, чуть потемневшую от небритости, и отчего-то смущалась этого.

  Он не чужой мужчина, пришедший клиентом в салон, а мой, близкий. И прежде, естественно, я касалась и его волос, и лица. В губы целовала. Сейчас-то что? Широкие плечи, длинная шея, под гладкой и бледной кожей рельефом выделяются тонкие мышцы и крепкие связки, выдавая сухую силу, поджарую. И, будь она проклята, – температура. В Юргене словно заперли стихию огня, и к нему хочется прижиматься, – зачерпнуть тепла и энергии.

  Не получало стричь быстро. Наоборот, медленнее, чем нужно. Мне слишком нравилось, слишком много удовольствия приносил процесс. Осмелев, под прикрытием «нужно для дела», я лишний раз расчесывала ему волосы пальцами, а не расческой, наслаждаясь тем, как податливо скользят сквозь них черные пряди. Состригала еще миллиметр, то здесь, то там, осторожно поглядывая – не устал ли сидеть так и терпеть манипуляции.

  Я сдула приставшие к шее волоски, а он зябко вздрогнул.

  – Кисточки нет. Еще минута, и будешь свободен.

  Поцеловать бы его. В шею, в висок, за ухом, а ладони спустить ниже, к ключицам, к грудине, где тонкая ниточка шва. Память о жизненном испытании, шрам, металлические скобы, заново замкнувшие грудную клетку. Почувствовать бы сердцебиение под ладонью.

  – Все.

  Юрген ушел в ванную, я подмела, протерла полы и вернула стул на место. Сполоснула и убрала инструменты. Сейчас по плану – ужин. Как выйдет, так вместе приготовим макароны с сыром и соусом.

  Только мне не хотелось есть. В теле воцарились взволнованность и легкость. А вдоль спины словно кто-то водил пушинкой, из-за чего в груди и в животе подрагивало. Я хотела Юргена. Близости, поцелуев, прикосновений – отдаться ему и почувствовать его. «Прямо сейчас», – откровенно пронеслось в мыслях, как только он вышел в комнату. Полуголый, босой, в летних штанах и полотенцем на шее. Влажные волосы взъерошены от того, что он только что просушивал их, как попало, растирая и взлохмачивая. Безумно привлекательный и желанный.

  Почему так? Когда я захотела близости для него, чтобы разгрузить Юргена от переживаний, все получилось просто и без запинки – поцеловала, открыто давая понять, что за этим последует. Ни тени смущения. А как для себя, – стою столбом. Никогда не переживала ничего подобного. Постель – инициатива мужчины. Так складывалось в моей не очень бурной интимной жизни, что завлекали меня. А желание, если и просыпалось, то из-за ласки, от мужского импульса, а не само по себе.

  Что делать? Как должна вести себя женщина, если охвачена возбуждением первая? Я даже не понимала, от чего так дышу и так стараюсь унять сердце – от стыда, незнания и неуверенности, или оттого, что не могу оторвать взгляда от движения рук Юргена. Он взялся за нож и перец, по-простому усевшись за кухонную стойку и начав заниматься овощами на соус. А я хотела почувствовать его ладони на себе. Так сильно, что пульс зачастил. Нескромные мысли вытолкать не получилось, отвлечься делом тоже, – он в двух шагах. Близок и соблазнителен.

  Можно или нельзя? Что подумает? Откликнется или будет неловко, что я не вовремя, когда ему не особо хочется. Я раздвоилась, слушая один внутренний голос, трусливый и псевдо целомудренный, который зудел: «не лезь, желать самой – стыдно, у тебя душа болит, а ты поддаешься телу и влечению». И другой голос, наглый и требовательный: «подойди, делай все, что хочешь!».

  На автомате я доделала то, что начала – достала из холодильника тарелку с сыром, оставила ее на столе. И все. Дальше сменила траекторию и шагнула не к плите, включать конфорку, а к Юргену. Обняла его со спины, обхватив одной рукой поперек плоского живота, а второй стащила с него полотенце, и поцеловала в шею. Слизнула упавшие с волос на плечо капельки.

  – Давай отложим ужин, Юрка?..

  Юность

  Только не это! Вызов застал меня в вагоне монорельса, я готовилась выскочить на следующей остановке и мчаться до хода – старый пивник в переделанной торцевой квартире дома, – как двери заклинило. Пришлось пробиваться через людей к маленьким створкам возле водителя.

  – Простите! Извините! – Утренний час пик, народу много, пальто трещало на пуговицах, а сумка застревала между сомкнувшимися позади телами. И приходилось ее через каждый шаг выдергивать. – Тороплюсь! Пропустите!

  Солнечное сплетение выжигало от вызова, уходили критические минуты, и никому другому сигнал не перекидывался. Во всяком положении можно застать пограничника, и если у того не оказывалось возможности найти ход, кто терял время по обстоятельствам, вызов исчезал, появляясь адресом в блокноте у следующего. А здесь – нет. Уже десять минут с начала. Дорога, торможение, проблемы с дверью, объявление об открытии выхода в начале вагона, еще и добежать нужно!

  Грубо растолкав крайних – крепкого мужчину и объемную, неповоротливую женщину, бросила последние извинения и рванула к пивнику. Крутые бетонные ступени, железная дверь, – схватилась за ручку и кожей почувствовала, как опоздала.

  – Нет, так не бывает!

  Створка, открываясь, показала нутро заброшенного помещения. Я перешагнула порог. Но не перенеслась. Строчки на листе не поблекли, не исчезли, – не сослуживец перехватил вызов, а именно – некто Лев Лён был на грани, и перешел ее, сделав что-то непоправимое... Секунды назад!

  Не знаю, как я это поняла. Ощутила нутром, все тем же эпицентром под ребрами. Да слышал ли кто-то о таких ошибках? И что теперь? Как быть?

  Разозлившись, вышла на крыльцо, захлопнула дверь и стала буравить глазами листок блокнота. Лев Лён, Театральная улица, восьмой дом, шестая квартира!

  – Я должна к тебе попасть! Должна, не сейчас, а ровно за минуту до твоей грани! Должна, должна, должна...

  Зажмурилась, сосредоточилась, вся мысленно собралась в центре собственного тела и крепко зажала блокнот в руке, что даже смяла немного. Распахнула дверь заново и вдруг крикнула внутрь:

  – Смолчи!

  Эхо толкнулось от стен сразу двух помещений. Пивника и маленькой квартиры. Разомкнув веки я увидела мужчину, застывшего в удивлении и с приоткрытым ртом, который только-только готовился сказать дочери правду, но вдруг парализовано замолчавшего.

  Я сморгнула несколько раз, прежде чем два наслоившихся пространства перестали сводить меня с ума, одновременно показывая барную загаженную стойку, пустые железные баклахи и пластиковые стаканчики на полу, и обстановку жилого дома, – с мебелью, ковриком, светлым окном с легкой шторой. Сделав шаг за порог, я все же зашла на вызов.

  Ни отец, ни дочь меня не увидели.

  – Папа, они такие красивые... – тринадцатилетняя Ани прижимала к груди букетик гвоздик. – Самые-самые красивые цветы на свете. Ты точно никого не видел во дворе, на улице?

  – Откуда? Я и из квартиры не выходил, мне же на работу только в два собираться.

  Солгал! К счастью, – солгал! Значит услышал мой возглас, и все сработало.

  Лев три года назад потерял жену, оставшись с маленькой падчерицей, которую воспитывал с годика и считал ее дочерью, хоть по крови и не был отцом. Девочка знала, что он отчим, и называла его «Папа второй», потому что первый еще приходил по воскресеньям и мало но все же общался с ней. Смерть жены и матери случилась внезапно. Погибла на работе, страшно и глупо – упала, разбив висок об угол заводского станка. Не спиться с горя, не опустить руки помогла необходимость – заботиться о ребенке. Ее поддержать, ее утешить, ей тоже помочь справиться с утратой.

  Так оба и выдержали. Жизнь наладилась. Из-за нового места работы летом пришлось переезжать сюда, в новый район, а Ани менять школу. А перемены внезапно для Льва повлекли такие события, что он уже не понимал, как поступать и что происходит? Дочка, – подросток, с начала учебного года вдруг не очень влилась в коллектив новых одноклассников. Стала комплексовать по поводу внешности, грустить, хандрить, становилась то раздражительной, то грустной. Нужна была мама, которая и поговорит, и поймет, и объяснит все, что может объяснить только женщина. А он что? Ани взрослеет, меняется, переживает и физические и психические метаморфозы. Как тут поможешь? Доверительность есть, семейная теплота есть, но все же – не то.

  Я подошла близко, чтобы лучше рассмотреть лицо девочки, которая держала в руках цветы с осторожностью и желанием стиснуть их из-за восторга и волнения. Глаза сияли, вся, как пружинка, пританцовывает на цыпочках. Нескладная, большегубая, вся худенькая и тонкая. Сегодня – ее день рождения. Отец приготовил подарок – интуитивно решив, что Ани в тринадцать наверняка захочется что-то для красоты, и купил ей карточку в «Флер», – магазин парфюмерии и косметики. Страшился, конечно, что зря – как размалюется, надушится, как ухнет из детства во что-то вульгарное и якобы взрослое... и все же смирялся: маленькой она вечно не будет, уже больше девушка, чем девчонка. Ему остается только направлять и помогать, как сможет.

  Купил карточку. И букет гвоздик. Спрятал накануне в своем шкафу, пока ее дома не было, а сегодня в пять утра спустился к почтовому ящику и сунул гвоздики в щель. Никто не вытащит. А Ани пойдет на занятия, увидит, и будет второй сюрприз. Порадуется. Цветы на день рождения дочери еще никогда не дарились.

  Позавтракали. За чаем Лев торжественно вручил ей карту, поздравил и заслужил в благодарность визг и восторг: «Папа, ты самый-самый лучший прелучший на свете!». «Думай, на что потратишь, Ани. Все сама будешь решать, что тебе хочется». Стал смотреть в окно, выжидая – когда дочь появится с букетом в руках – вдвойне счастливая и пойдет в школу. А она вдруг вернулась домой.

  Я не могла не улыбаться, вникая в такие детали сегодняшних событий семьи, и не сопереживать тому, чего Лев Лён никак не ожидал услышать:

  – Там кто-то оставил мне цветы... Папа... я кому-то нравлюсь! Кому?!

  Вот она – грань. Неизвестный поклонник, – мальчик со двора или со школы, тайком оставивший скромный букетик в ящике номер «шесть», знающий о ее дне рождения, наполнил сердце, как парус ветром, всем сразу. Надеждой, тайной, ощущением своей привлекательности, романтикой, радостью. Она оставит гвоздки дома, в вазе, а в глазах унесет сияние, и из-за этих чувств преобразится. В этот день одноклассникам впервые не захочется оттолкнуть ее или проигнорировать. Девочкам будет любопытна ее улыбчивость и открытость, а мальчишек будет смущать благодарность и женственность взгляда – «Это ты или не ты подарил? Спасибо!».

  – Спасибо.

  Это уже я шепнула Льву, сделавшему так много, что и сам не осознавал, для ее будущей счастливой жизни. А ведь он колебался, не сильно утруждаясь подумать, что к чему приведет – сказать ей правду, что это его подарок. И все бы рухнуло. И разочарование этого дня Ани не вытравила бы из сердца до самой смерти.

  Уже на улице, идя к остановке монорельса, я думала о том, как странно иногда совпадают в своих мотивах вызовы к людям и все то, то происходит в жизни у нас, пограничников. Почти сказка. Юрген, как настоящий принц, снял поцелуем проклятие злой матери, и незнакомая Вивьен не похоронит себя в четырех стенах в одиночестве. Я удержала сестру от циничной продажи собственного тела, качнув обратно к чувству собственного достоинства и шанса найти любовь, а не выгоду. И этот случай – Ани.

  А где мои тринадцать? Где потерялась моя ранняя юность? Дедушка уже болел, а потом умер, и больше никто не звал меня эльфом и не говорил о красоте. Ни мама, ни папа, не подмечали ни моих перемен, ни моих сомнений и переживаний. Даже утрату близкого родственника все восприняли с облегчением, не разделив горя со мной. Где влюбчивость и легкость? Зов пограничника, волонтерская служба, раздумья о том – как доучиться и заработать на курсы, чтобы хоть чем-то смочь себя обеспечивать во взрослой жизни. Так сильно забегалась, что не обращала внимания ни на кого, а едва передохнула от гонки, как увлеклась Петером? Семью хотела, любви хотела, близкого человека, отдельной, самостоятельной жизни! Тихой гавани. Детей. Счастья. Любой ценой, закрывая глаза на тревогу, терпя все, что выпадает, смиряясь и надеясь – дальше будет лучше, переживем! А оказывается, любовь, это не борьба. И не жертвы, с терпением сквозь зубы и проглатыванием маленьких, едва заметных, унижений и злости.

  Любовь... Сегодня утром мы оба застряли в прихожей. Молнию в сапоге заело, а я уже договорилась с Катариной, что помогу ей с покупками, и расстроилась – опоздаю. Еще хуже – останусь дома потому, что другой обуви нет, а единственная вышла из строя. Юрген усадил меня на лавку, присел на корточки рядом, и ковырялся в замке кончиком ножа, старательно поправляя зубчики.

  – Ирис, обувь у тебя на последнем издыхании. Пойдем сегодня в магазин, купим зимние берцы. Не бойся, нога легко будет смотреться, есть тонкие, женские модели. Щиколотка там мягкая, но крепкая, подошва рифлёная. Не поскользнёшься, ногу не подвернешь. Сапоги же можно новые?

  Поднимает на меня свои карие глаза, смотрит с надеждой. Во всем видно – как ему хочется позаботится. Если позволю, если скажу, что да, – могу, приму, поменяю.

  – Спасибо, Юр.

  Юрген справляется с молнией, застегивая замок, но не отпускает ноги сразу. Нахально обнимает бедра прямо под юбкой, мягко бодает головой в живот:

  – Попалась, мотылек. Только не перемерзни. Ветер поднимется, не торчите с Катариной на остановках, катайтесь на такси. Обещаешь? Договорились?

  – Договорились.

  Любовь – это когда легко. Когда просто. Когда я – ему, а он – мне. Все, что можем дать. И близость – она иная, когда любишь по настоящему, а не принимаешь за нее суррогат. Разница почувствовалась не вчера, хоть вчера и получилось что-то безумное.

  Невольно вдохнула и выдохнула поглубже. Помню, как в одно утро я ходила и краснела от воспоминаний о Юргене и его признаниях. Не оставляло и будоражило услышанное. Совсем недавно – едва сдержалась от его страсти, откровенно телесной, и слов любви там было гораздо меньше, чем ее тактильных проявлений. Сейчас не понимаю себя же – зачем терпела? В чем находила причину и смысл?

  А вчера потеряла голову сама. Ни о чем не думала – призналась, не призналась, могу не могу, на что имею права, а на что нет... умереть, как хотелось его всего. Я была жадная – «мой», «мне», и упивалась в открытую. На все плевать.

  Опять вдохнула и выдохнула. Память дарила легкое возбуждение, и снова чуть учащала пульс, меняла глубину дыхания. А вспоминать – тоже нравилось. Каждый раз чуть пьянела, звенела и покрывалась мурашками.

  Новый сбой

  Катарина на опоздание не сердилась, – все поняла и про обувь, и про вызов. Житейское дело. Сама оббежала второй этаж магазина с отделами аксессуаров, подбирая новую сумочку под те сапожки, что купила недавно.

  – И зачем тебя позвала? Ни дельного совета не дашь, ни глазами хорошее не выцепишь. С тобой даже стыдно на улице рядом идти, все, что красивое – только мои подарки.

  – Какая ты сегодня милая и добрая, Катарина.

  – Пойдем сапожки тебе поищем?

  Я отрицательно мотнула головой:

  – Сапожки мне сегодня Юрген купить обещал, вечером в какой-то спец магазин поедем.

  – Тогда пальто?

  – Покупать, не уверена, а посмотреть можно.

  Девушка с удовольствием перебирала вешалки и наряжала в разные модели. Даже стало казаться, что она играет со мной, как с куклой, подбирая наряды, и все время болтая о том, что стройнит, что полнит, где какая линия, какой цвет идет к волосам, а какой к глазам. Ее высказывания о моем вкусе могли показаться грубыми, но я чувствовала – подкалывает не зло, а стараясь быть максимально полезной. И делает это неумело и грубо – кто еще научит такую серую мышь быть красивой?

  – Ты поправилась. Твой старый половик, который ты таскаешь и называешь верхней одеждой, тугой на пуговицах. Без свитера было бы нормально, но в ноябре околеешь. Так, только без обид!

   – На что?

  – Я не сказала, что ты толстая, я сказала, что ты поправилась. Но это хорошо, а то совсем кости... – стушевалась, стала резко одергивать воротник возвращая пальто на вешалку. – Я тоже, помню, килограмм десять потеряла, пока в больничке валялась. Есть ничего не могла. Потом потихоньку-потихоньку...

  – А как ты вообще – потом, Катарина?

  – Помнишь, Юрген про Пилигрим ляпнул? Это психушка. Не, ну, не так чтобы на все сто – реабилитационный центр. Я там восстанавливалась и пряталась, пока следствие шло, и пока всех из банды не задержали и не привлекли.

  – Роберт устроил?

  Она кивнула.

  – А через год меня староста нашел, и объяснил, что во мне способности пограничника просыпаются. А я думала и нервничала, с чего зажившая рана так странно тянуть начала? Мля... ты ведь все равно ничего не купишь? Чего я тут бьюсь? Пошли кофе попьем!

  Ничего, смогла высидеть и в кофейне. На четвертом этаже этого же здания – небольшая огороженная зона со столиками и разделительными секциями. Можно было устроиться, как в ячейке, без лишних зрителей и ушей, поговорить, посмотреть в окно на город. Не шумно. Не празднично. Мелодия на фоне приятная и успокаивающая. В этот раз я заказала себе напиток, внимательно просмотрев меню, а в нагрузку – пирожные.

  Время легко ушло. Хотелось смеяться на возмущения Катарины о несправедливости мироустройства, которые она начала вдруг выдавать после чашки горячего шоколада. Когда вышли на улицу, с планами погулять по городу просто так, я с удивлением увидела – девушка сунула руку в кармашек, но достала оттуда не привычный испаритель, а маленький мандарин.

  – Будешь?

  – Нет, спасибо. А где твой «пш-ш-ш»?

  – Дома забыла. В какую сторону двинемся?

  Прогуляли мы всего минут двадцать. Катарина словила вызов, и пока мы обе бежали до хода, договорились, что на сегодня хватит – встретимся на неделе, на дневном дежурстве. Я проводила ее, увидела ловкий прыжок в дверь пустого киоска и обрадовалась, – как же хорошо, что существует в этом мире такое волшебство, как пограничная служба, и люди будут становиться счастливее. Совершать свои маленькие ошибки, избегнув какой-то большой, на грани которой стояли секунду назад.

  «Уехал к родителям, там небольшая помощь нужна. Юрген».

  Я еще не села в вагон, чтобы ехать домой, поэтому отошла в сторону от дороги, где потише, и перезвонила ему:

  – Я знаю, что ты Юрген, Юрген.

  Он засмеялся:

  – Забываюсь, привычка. Не стал звонить, боялся отвлечь.

  – Я уже не с Катриной, наболтались, находились.

  – Может, со мной? Я в пути, перехвачу тебя где-нибудь и к родителям?

  – Нет, не сегодня. Я лучше дома подожду, или встретимся у магазина, как освободишься.

  – Хорошо.

  – Юрка... я хотела услышать твой голос.

  Довольное растянутое «м-м-м», и поняла по тону, что он улыбается:

  – Взаимно, счастье мое.

  В какой момент я стала воспринимать квартирую Юргена как и свой дом? Не помнила. Не было яркого перехода, после которого это осознание пришло. А вещи? Вторая подушка, зимнее одеяло, синее домашнее платье из которого я вылезала только по необходимости стирки. Единственный «мой» предмет – маленький красный чайник превратился в декоративное украшение кухни, напоминая о старом доме, где все осталось ненужным. Ничего не захотелось перевезти сюда. Юрген готов был менять свою берлогу под мои вкусы и нужды, пригласив жить к себе, но это и не потребовалось.

  Я перешагнула порог, осторожно сняла обувь, чтобы только молнию заново не заело, скинула верхнюю одежду и прошла в середину комнаты. Легкое дежавю первых дней здесь. А теперь – дом. Еще удивительно, что при всех моих переживаниях и сомнениях, ни разу не возникало чувства вины за оголтелое нахлебничество. Тут все – Юргена, покупал все тоже он, мои редкие траты на еду и личный проезд, не в счет. Он отдал мне номер счета в свободное распоряжение и ни разу даже не заикнулся о том, что мне пора бы искать работу.

  Горько усмехнувшись, я вспомнила про Петера, для которого так важен был равный финансовый вклад, и который эту вину за «женскую выгоду в отношениях» заставлял чувствовать все последние месяцы. Даже когда ходила глубоко в положении и работать не могла. А Юрген? Он и не задумывается об этом. И только поэтому я ни разу не почувствовала себя кем-то вроде содержанки.

  Умылась, переоделась. Зашла в сеть на анимофоне, чтобы найти новую книгу и почитать в электронке. Все бумажное я «проглотила» в свободные часы – легко и с интересом, все больше понимая и проникаясь – за что Юргену так нравился этот автор. Над финалом одной истории я плакала, сопереживая персонажам, и было абсолютно не важно, что все это – выдумка. Кроме того, эти книги разбудили во мне память к моим любимым произведениям. Я стала вспоминать, как много читала раньше, еще до дедушкиной смерти, и как после этого рубежа не могла перечитывать веселые истории сборника «Как иронично», но полюбила исторические романы о приключениях.

  За чаем и чтением прошел не один час. Заметно стемнело, я поглядывала на уголок экрана, где располагался крошечный циферблат, все чаще и чаще. Юрген не присылал сообщений и не звонил. Перевалило за семь вечера, и стало понятно, что обувной на сегодня точно отменится – магазин закроется быстрее, чем мы успеем доехать, даже если выйти прямо сейчас. Стала беспокоиться, но не настолько чтобы решиться набрать мать Юргена или его самого, с вопросом: «Я волнуюсь, чего так долго?».

  Занялась ужином. Начистила овощей, порезала мясо, замочила рис, чтобы в нужный момент не тратить на подготовку время, а быстро метнуть на плиту и через полчаса подать все горячим и свежим.

  А тревога накапливалась. Восемь. Половина девятого... Я дала обещание, что вытерплю со своей паранойей еще десять минут и буду названивать.

  – А если все хорошо, ничего не случилось, и ты задержался по семейным делам, или на вызове застрял, я сразу признаюсь тебе в любви!

  Сказала вслух анимофону, держа тот в руках и следя за сменой цифр, как на детонаторе. Только бы не стряслось никакой беды.

  Сигнал прошел за пару минут до моего критического состояния. Я аж подскочила на месте, но обрадованно нажала «принять», выдохнув и чувствуя, как отпускают нервы.

  – Ирис, новый сбой. Я вышел на пустую квартиру... ты просила сразу, если что, дать тебе знать...

  – С тобой все хорошо?

  Голос странный. Не понять, какой именно, но не такой, как должен быть.

  – Да. Собирайся, приезжай. Я вызвал такси к нашему адресу, машина будет через десять минут.

  – Собираюсь.

   Что самым первым спросить у Юля Вереска? Столько об этом думала, выстраивала в голове возможный диалог, а как настал день встречи, растеряла все мысли и запуталась. Встречи – если повезет найти его сегодня и опустевшее от жильца помещение отправит меня, как и в прошлые разы, к нему на «кораблик». Я хотела ответов! Хотела постигнуть и разобраться во всем, и даже большем, чтобы понять – как он свершал эти чудеса, исправляя чужие грани в прошлом? И он ли это делал?

  Люблю тебя

  Пункт назначения уже был внесен в заявку, поэтому таксист вез меня куда нужно, не уточняя адреса. Окраина города. Южный район, короткая улочка с пятью домами с одной стороны и пятью с другой. Юргена увидела у подъезда.

  Выскочила из машины, торопливо поцеловала его, и стала выспрашивать подробности. Но он сбивался, странно нервничал, и шел вместе со мной наверх так медленно, что я не выдержала:

  – Там что, труп внутри что ли? Что у тебя с голосом, что случилось помимо сбоя?

  – Ничего не случилось. Подожди минутку, не торопись так...

  Бедный дом, бедняцкая квартира. Дверь осталась приоткрытой, и, чуть отодвинув ее внутрь, с первого же взгляда на обстановку прихожей поняла – здесь точно жил человек из той же категории, что и первые пропавший. Некто одинокий, несчастливый, нищий и все потерявший в жизни. Даже запах изнутри шел неприятный – старья, грязи и горелой еды.

  – Ирис, я люблю тебя.

  «И я тебя», чуть не сорвалось с языка, так легко и естественно возникло это желание ответить тут же взаимностью. Как будто Юрген услышит это не впервые, а слышал не раз. Не произнесла. Царапнуло «прощание», откровенное прощание в этом «люблю».

  – Много хотел сказать, не успею, прости... у тебя все получится!

  Обернулась от двери, схватила его за руку:

  – Что значит «не успею, прости»? Юрка!

  Он весь стоял словно полузамороженный и бледнее себя обычного. Только глаза внезапно отразили какую-то внутреннюю бурю в его душе, и страдание. Я похолодела от мысли:

  – Ты что, умираешь?

  Не смотря на сильные чувства, недоумение Юргена проявилось поверх всего. Он моргнул растеряно и шепнул:

  – Я? Нет...

  – Тогда объясни!

  Я увела его от двери в квартиру, к лестнице, к окну подъезда, – дальше от порога, рядом с которым, как с рубежом, он вдруг так заговорил.

  – Ирис... ведь ты с того дня... – Юрген сохранил удивление, и в голосе звучала неуверенность пополам с обреченностью. – В тот день, на собрании, ты попросила сообщить тебе о первом же сбое. Ты захотела снова найти Вереска... чтобы он исправил твою жизнь, чтобы не случилось беды, чтобы никто не умер, чтобы... все стало хорошо с самого начала.

  Я оцепенела, а потом ударила Юргена одним кулаком в грудь, и второй раз – обоими, с силой и злостью. Он назад не пошатнулся и на полшага. Зашипела на него, не сдержав обиды и не веря до конца, что он додумал все это за меня:

  – Ты так решил, да? И все дни после жил со мной так, как будто у нас есть будущее – кастрюли покупал, к родителям звал, планы составлял и делился. А сам знал, что я при первой же возможности уйду насовсем в другую счастливую жизнь, и даже пограничницей не стану, как наши четверо исчезнувших сослуживцев? Юрген! Ты думал, что я вот так без объяснений, сейчас за порог шагну и все, как предательница? Или как?

  – Речь не о предательстве, а о спасении...

  – Мертвые не воскресают.

  Не узнала своего же голоса, так сдавило горло. Он молчал и я не смогла говорить дальше, пока не справилась со спазмом. Несколько секунд в тишине, и мы только смотрели друг на друга. Фонарь в коридоре, фонарь на улице – освещение пересекалось так, что половина лица желтила, а другая – сияла голубым и мертвенным. Светло-карие глаза казались темными, почти кофейными, и он так на меня смотрел, что хотелось заплакать. Юрген дважды вдохнул с усилием и сухим глотком, дрогнул губами, челюстью, словно вот-вот что-то скажет, и молчал.

  – Смерть необратима. И в моем случае никакой наследник не поможет. А если бы и да... я не соглашусь. Я не разменяю на самую безоблачную и счастливую жизнь ту, что есть у меня сейчас. Со всеми ошибками, утратами и страданием. Дедушка умер, прожив долгую жизнь, уйдя в свой срок. Родители пожили меньше, но и им было немало лет, что утешало – успели черпнуть всей полноты до гибели. А мой сын сгорел, как падающая звездочка. Быстро и ярко. Я его смерть приняла. Случилось то, что случилось и я это приняла... Почему ты ни разу не заговорил со мной о том, в чем уверился? Почему притворялся, что не догадываешься о моих якобы планах?

  – Я ждал, что ты заговоришь, а сам – нет. Ты так ожила, Ирис... ты так окрылилась надеждой на шанс перемен, что я не мог поднять эту тему. Старался не думать, жить, как живется, с закрытыми глазами. Себе врал, а не тебе...

  – Окрылилась надеждой? Ожила, потому что люблю тебя! Уже, сейчас, насовсем, – люблю тебя, понимаешь? Мало времени, много времени, давно мы вместе или недавно, не имеет значения. Вот так получилось – никогда от тебя не откажусь, не смогу без тебя, какой бы ни была жизнь дальше – хочу прожить ее с тобой.

  Юрген зажмурился и на миг его черты так исказились, словно он не рад это слышать, а ему больно. На бледном, как снег, лице вспыхнули розовые пятна, заползли на скулы, и этот сигнал заставил меня всхлипнуть. Он ради моего призрачного счастья готов был пожертвовать настоящим, отпускал, не обвиняя в выборе, который я якобы сделала давно – в тот день, как случилось злополучное собрание... я обняла его, такого обмякшего и безвольного, почувствовала, что и он поднял руки, осторожно касаясь спины.

  – Юрка, не отступайся от меня, пожалуйста.

  Прошло, как током. Юрген вздрогнул, сжал в объятиях сильно и застонал:

  – Ирис, мотылек, любимая... никогда!

  И стал целовать мне лицо, волосы, руки, и снова обнимать, всю прижимая к себе. Я растворилась в чувстве невесомости, – он держал меня на своей высоте, приподняв, и ноги не дотягивались до пола.

  После долгого поцелуя, нежного и чувственного, Юрген оторвался от моих губ, но лица остались близко. Шепотом спросил:

  – И вчера ты была такая... не потому, что прощалась, и все как в последний раз?

  – Хочешь меня смутить? Уже не выйдет. Не потому, это все твои выдумки.

  Снова поцелуй. И маленькое отражение в памяти – такой же миг откровения, его признание, – Юрген обнимал меня, несчастную и заплаканную, в своей квартире, нашептав ласковых слов. А я просила мысленно: «Скажи так еще раз. Скажи!». Знать – мало... с чувством в голосе, с искренностью и волнением в каждом звуке, – слышать!

  – Люблю тебя, Юрка... «была такая», потому что себе окончательно призналась в этом, и безумно тебя хотела. Любимого, желанного, – тебя. Каждой клеточкой в теле, и всей душой люблю, слышишь?

  На кораблике

  – А чего это у соседа дверь открыта? Михась!

  Мы не заметили, как из квартиры рядом вышел в общий коридор человек. Стояли вдалеке у окна, в обнимку, никуда уже не торопясь. А нужно бы. Посторонние люди могли помешать плану.

  – Надо идти.

  – Я с тобой. Если ты не за переменами в прошлом идешь, то одну не пущу. Вдвоем найдем этого Верска и ты выяснишь, все, что нужно. – Говорил по делу, а голос у Юргена все равно был пьяный. И взгляд такой же – захмелевший от счастья и поцелуев. – А что тебе от него нужно?