Текст книги "Мотылек и Ветер (СИ)"

Автор книги: Ксения Татьмянина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

  Что ей сказать, – не знала. Жалко было женщину, чисто по-человечески – действительно одна, никаких близких в городе. Ушла с консервного завода раньше пенсии по возрасту, по причине веса и болезней. Заедала нелюбовь и одиночество, не зная других радостей.

  – Стесняются они меня... всегда стеснялись, даже когда детьми были. Толстая, некрасивая, а сейчас как свиноматка, если не хуже. Ненавижу эту жизнь. Себя ненавижу, тело свое до отвращения ненавижу. А дальше лучше не станет, ноги не выдержат совсем и я себя обслуживать не смогу. На сыновей надеялась, что к кому-нибудь поближе выберусь, позаботятся, а не нужна...

  Гуля плакала, сморкалась в полотенце как в носовой платок. Я мыла пол уже возле ее ног и не удержалась, положила ладонь на огромное распухшее колено, чуть погладив в успокоение.

  – Отплачьте, полегчает. Завтра утром лучше станет, позвоните своим мальчикам и расскажите им что-то хорошее из их детства. Вспомните вместе про те времена, когда вы их еще за руку водили. Гуля, они ведь и правда могут быть там такие замотанные, что ни до чего дела нет. Навешаны проблемами как елка в новый год, вот они вам и отказывают, – еще одна проблема приехать хочет. А вы... вы мама. Все дети на земле, даже если они давно выросли, скучают по своим мамам. Хотят поплакаться, хотят, чтобы слезы утерли и картошки нажарили, как в детстве.

  Соседка зарыдала. Намного тише, но все также обильно. Ничего больше не говорила, но мне позволила помочь – я отвела женщину в душ, помогла раздеться и помыться. Упав, она ничего не сломала, но ушиблась и с попытками самостоятельного подъема раздраконила боль в суставах, связки потянула с непривычки нагрузок. Еле шевелилась сама.

  – Сделать вам чай?

  Гуля отказалась. Мы дошли до ее комнаты и она просто закрыла за собой дверь. Через час я еще не спала и слышала, как вернулся сосед – выпивший. Значит, у него завтра должен был быть выходной, раз позволил себе после смены в пивную зайти. Не буйный, не злой, – всегда пел, когда навеселе приходил, по этому признаку и опознавался.

  Помощница

  Утром я поднялась в шесть, умылась, вскипятила на кухне свой красный чайничек и налила стакан кипятка. Если бы правила не запрещали, я его в комнату унесла и дорогу на кухню забыла, но электронагревательные приборы положено держать только на общей кухне...

  Странный звук заставил обернуться. Так рано никто не вставал. На пять комнат нас трое жильцов, две пустовали незаселенные. Только если соседка после вчерашнего случая с бессонницей замаялась или головной болью. Я оставила чашку на столе и выглянула в коридор.

  – Катарина?

  Не веря своим глазам, увидела девушку на пороге гулиной комнаты с распахнутой дверью и недоумением на лице. Еще больше она обалдела, когда внезапно появилась я.

  – А ты здесь какого черта?

  – Я живу здесь... – и мотнула головой на дверь дальше.

  С минуту мы обе молчали, понимая, что произошло. Очередной сбой. Катарина как пограничница прилетела к человеку, который нуждался в помощи, но пересек грань раньше, чем эта помощь пришла. И кто бы знал, когда она случилась? Вера вечером, ночью, под утро?

  В блокноте Катарины написан правильный адрес и имя – Гульнара Сатти. А Гули в комнате не было. Не ушла, – обувь на месте, верхняя одежда, анимофон, – а исчезла. Как исчезли другие.

  – Я звоню Роберту.

  – Что? Зачем? В такую рань? Подождать бы...

  Начало седьмого, Катарина права. И срочность – для этого дела уже не критична. Не позвонила, а отправила сообщение.

  Я посмотрела на девушку, которая явно была расстроена случившимся. Она не скрывала этого, но едва заметила мое внимание, как изменилась:

  – Твои хоромы, значит? Странное совпадение...

  – Время есть, давай комнату осмотрим.

  – Ну, давай.

  Роберт Тамм ответил звонком – не разбудили, он уже ехал на работу. Попросил дождаться.

  – Ты ее как, нормально знала, Конфетка?

  – Не особо.

  – Я вот ничего не чувствую в комнате. Но время убить надо, понимаю, попялимся, постоим.

  – Ты со скольки на ногах?

  Не удержалась от вопроса, удивившись, что Катарина прилетела на вызов, словно по улицам ночь гуляла. Девушка покосилась подозрительно:

  – Думаешь, чего не в своей кроватке сейчас? А сама? Прынц-то где, хрючит за дверью и пятый сон видит?

  Я не ответила.

  – Вы с Юргеном правда вместе, или он напел, чтобы я отстала? Чего ты здесь ошиваешься, я ведь в курсе, что он в квартире живет, а не в общаге. Там маманька с папанькой приличные, своим жильем обеспечили.

  Подумав, вспомнив о ключе, сказала тихо:

  – Правда.

  – Какие скрытные... а зачем шифруетесь? Оба свободные, никакого криминала, давно бы гуляли за ручку, вас бы никто и не упрекнул.

  – Это личное.

  – Ну, понятно... дело ваше. Слушай... ты же можешь на него повлиять? У меня характер не подарок, но я зла не делаю. Если он кому-нибудь расскажет про меня... Не потому что все так ужасно, а предрассудки и стереотипы...

  – Катарина, я никогда от него не слышала ни слова о ком-то из пограничников. Можешь на этот счет не волноваться, он не болтает. Тебе пригрозил, потому что меня защищал, и все.

  – Так даже ты не в курсе? Реально тебе ничего не сливает?

  – Реально.

  – Конфетка, ты меня прости пожалуйста за тот случай. Это я от зависти чуть не сдохла, злая была и хотела заклевать побольнее. Правильно Юрген помойкой обозвал, меня так все обзывают... но вот такая я.

  Взгляд скользил по вещам чужой комнаты, но мысли витали где-то еще, и я не понимала – на что смотрю и зачем. Не вникала, не могла сосредоточится на сбое и уловить важное, если оно было. Катарина отвлекала. А последнее ее заявление даже заставило посмотреть на нее в упор.

  – Забыли.

  – Я рада. Знаю, ты нормальная девчонка, хоть и странная. Помню носилась везде, приметная, энергичная, веселая, потом стал мелькать пореже, потом совсем пропала. Ходили слухи, что замуж выскочила и пограничников забыла. Но староста говорил, что просто на опекунство перешла. А в последние месяцы с тобой что? То веселая, то грустная, на сборы почти не ходишь, все одиночкой да одиночкой... другая стала, как будто ни с кем общаться не хочешь.

  – Так и есть.

  – Случилось чего?

  – Юность кончилась.

  Катарина засмеялась, а я осталась в недоумении – оказывается она не упускала меня из виду все это время. Мои старания всегда быть «веселой, нормальной, открытой» в минуты вынужденного общения с пограничниками не всегда срабатывали. А я была почти уверена, что мимикрия удалась, и я легко обманываю знакомых. А все и все видят? Все подмечают? Почему нет – если в это утро я забыла притворяться перед ней. Можно списать на серьезность момента, но сама о себе я знала, что прямо сейчас нет сил играть в «другой характер», охать, ахать, много говорить о случившемся.

  – Теперь ты в центре внимания из-за наследника. Все твое имя знают, у всех твой номер записан. Избранная. Даже жених настоящий оказался, а я бы спорила на что угодно, что врешь! Суицидник – Прынц!

  – И об этом, конечно же, все в курсе?

  – Нет. Я – молчок. С другой стороны – сейчас хоть объявление повесь, никому дела нет. Проблемы поважнее. Ты только подтверди, что сегодня я на сбой попала, а человека уже не было. Тебе поверят. Твое слово имеет вес. Не хочу, чтобы думали – из-за меня, я ведь второй раз так влетела. Будут «черной меткой» обзывать.

  Катарина не утерпела – достала испаритель. Щелкнула кнопкой, вдохнула пар и густым белым облачком выдала его обратно через нос. Что-то ягодное с ванилью. Я заметила и другое – какие белые у нее пальцы, и как она жмется в своей курточке, – для сентября одежка. Денег нет на новую и потеплее? Или как я, не может ее сменить по личной причине, и мерзнет в октябрьскую сырую погоду? Ночью – заморозки, и девушка не успела согреться в помещении даже за все время здесь.

  – Не воняй тут, мало ли... Пойдем на кухню, я чай сделаю.

  – Да это не сигарета. Не буду я чай. Кофе есть?

  У меня таких изысков не было – ни чая, ни кофе. Я собиралась открыть навесной шкафчик самой Гули. Соседка всегда призывала смело брать, что нужно, но я не пользовалась ее бакалейным гостеприимством раньше.

  – Есть.

  – Натуральный?

  – Да.

  – Все, кайф! Вари!

  Мы ушли на кухню, и Катарина с брезгливостью потянула носом:

  – Даже у меня не так убого. Я в комнате живу, но она в квартире на двух жильцов, и дом панельный, а не общага задрипаная. Чего ты здесь забыла, когда у Прынца такие хоромы?

  – Кое что и забыла, раз здесь.

  – Ой, не лезу, не лезу!

  – Ты потише немного, сосед еще есть, разбудить можем.

  – Хорошая ты, Конфетка. Правильная, приторная, аж до тошноты. Но ты мне нравишься, хотя я теток недолюбливаю, общаюсь только с мужчинами. Все женщины – суки. Я и сама та еще... а тебе больше свезло – и любовник есть, и наследник для дела выбрал. Ты чистенькая. Глаза у тебя как...

  Катарина выдохнула пар последний раз и убрала коробочку. Не договорила, замолчала и смотрела как я варю ей кофе не в своей же турке. Мой кипяток остыл. Я его вылила, и в теплую кружку налила напиток для гостьи. Нежданной и не самой приятной в общении.

  – Возьми меня в помощницы. – Катарина нервно засмеялась после сказанного, ненатурально игривым тоном продолжила: – Поделись славой, а? В команду хочу, с Ним контачить, в деле быть. Возьмешь?

  – Почему нет. Давай. Мне Август Поле зарплату обещал, так я часть дел на тебя свалю, и часть денег тебе переводить буду.

  – Не врешь?!

  – Только чтобы не спустя рукава, чтобы стыдно не было за итог.

  Катарина вскочила и с визгом подпрыгнула на месте:

  – Да! В смысле – нет, не подведу! Конфетка ты моя сладенькая! Блин, еще и деньги будут!

  Весь следующий час она не затыкалась. Забурлила, взялась вытаскивать из меня хоть одно задание и я попросила подумать над самыми необычными, на ее взгляд, ходами, составить список. Сама проверила счет и сообщения от наследника. Оказывается, деньги, и приличные, он перевел еще в самый первый день встречи, а мне не приходило в голову заглядывать на баланс, – я об этом не думала и не помнила. Позавчерашний отчет остался без ответа. Август не выходил на связь и даже не слушал его – не стояло напротив соответствующей галочки «просмотрено». Куда он пропал?

  Роберт приехал к началу восьмого, вахту миновал с удостоверением, аккуратно обследовал комнату, сделал снимки и забрал ключи и анимофон Гули.

  – Сто процентов, что женщина не ушла ночью в гости к кому-то на других этажах или дежурной вахтерше?

  – Нет. Она очень редко выходила даже на лестничную площадку. Ей продукты по списку закупает мальчишка старшеклассник за карманные деньги. Нет у нее подружек. Одиночка, почти как другие, за исключением – два сына, живут далеко, звонят редко. Но дружелюбная, хлебосольная, всегда угощала едой. Не склочная, разговорчивая... была.

  – Тебя на вызов кинуло?

  Переспросил Тамм Катарину, хотя я в сообщении и так об этом написала с самого начала. Та кивнула, показала блокнот.

  – Что соседу сказать? Ее отсутствие сразу в глаза бросается, заметит, как проснется.

  – Ничего не говори... нет, отбой, – пусть останется как есть. Пропала при загадочных обстоятельствах. Полиция была, следствие идет. Я свяжусь с ее родственниками.

  Пересказала подробно вчерашнее, ловя себя на мысли, что я сказала Гуле неправильные слова. Были нужны иные, иная поддержка, и Катарина бы знала – какие, если бы не промахнулась по времени и не пришла к ней поздно. А если я виновата в том, что влезла, брякнула не то и, наоборот, подтолкнула ее к рубежу? Не спасла, а напортачила...

  – Вы знаете, где Август и почему на связь не выходит?

  – Да, – кивнул Роберт, – у него дочка исчезла. Не так, как здесь, а банально – ушла в школу и не дошла. О худшем лучше не думать, но... все отделения на розыск подняты, все смены и днем и ночью работают, ей тринадцать всего.

  – Мля... – Катарина смачно ругнулась и едва не плюнула на пол в коридоре. – Что за жизнь сучья? Что за твари на земле живут?

  – Я увижусь с Августом. Что передать?

  – Как сможет, пусть прослушает отчет. Там минута, но может быть тоже важно.

  – Хорошо. Нужно куда? Могу подбросить, пока на служебной.

  – Мне! Мне нужно!

  – Спасибо, я пока здесь побуду. Катарина, – она за Робертом рванула так быстро, что я едва успел ухватить ее вопросом: – ты через какой ход на вызов прошла?

  – У ратуши! Там за ней дом с закрытым флигилем!

  Уже с лестницы крикнула та. Совсем недавно что-то было связано с ратушей, она называлась, слышала от кого-то. Но вспомнить так и не получилось. Выждала десять минут, накинула пальто и шарф, ушла к остановке – ловить первый же монорельс и кататься, бездумно растрачивая время. Сидеть бы в комнате и списки ходов составлять, как Август поручил, но голова пустела и лезло одно: какую я вчера допустила ошибку, что исчезла моя соседка? Какие неправильные слова сказала?

  Не подходи!

  – Не расходитесь, пожалуйста!

  Первого выловила в подъезде – второй, третий и прочие уже выходили из квартиры, но я остановила пограничников и попросила вернуться. Кто-то забубнил, кто-то демонстративно долго смотрел в экран анимофона, а собрание восстановить удалось – все старосты и еще семь человек вместе с столпились в зале. Краем глаза я заметила Юргена, тут же попыталась загородиться чьим-то плечом, и поняла, как глуп мой маневр, если все равно сейчас буду в центре внимания. Спрятаться и отстоять у стенки не выйдет. Он уже сделал свой шаг ко мне, и застопорился – я посмотрела ему в лицо. И мой сигнал ужаса «не подходи!» Юрген понял.

  – Извините, что опоздала сама и вас задерживаю. Дайте мне пять минут. Есть новый сбой, по многим признакам такой же, кроме одного – пропавший человек формально не одинок, есть дети, далеко, но все же кровные родственники, семья. Эта женщина – моя соседка. Может быть это ничего не значит, но я прошу донести до всех пограничников – присмотритесь внимательнее к своему окружению. Не только выискивайте связь с уже пропавшими, но и на опережение – кто одиночка? Сосед, коллега, попутчик, продавец или парикмахер, к которому вы постоянно ходите...

  Выдохнула. От волнения забыла правильно дышать и немного запнулась. Много усилий пришлось потратить на такой подвиг, как встать под лампу в самом центре и выдерживать на себе взгляды. Обычные, внимательные, без личной направленности, но все равно тяжелые с непривычки. А еще на периферии я видела светлое и темное пятнышки – бледное лицо Юргена и его черные волосы. Он стоял здесь, в комнате, за спинами первого ряда из двух возрастных пограничников, и смотрел на меня, как все смотрели.

  – Еще о важном... – Я решилась сообщить о случившемся пограничникам, пусть даже Август не дал распоряжений на этот счет. – Мужчина, лет сорок, чуть выше моего роста. Коренастый, с широким лицом, скулами, волосы грязные... Без имени, с непонятными целями. Я случайно столкнулась с ним, попав в необычное помещение, пространство, где время идет быстрее и с каждой прошедшей минутой сносит от точки изначального пребывания... Будьте внимательней. Скажите другим, и не в чате, а лично собирайтесь. Нужно сплочение, нужно держать связь, нужно выявить тех, над кем зависла опасность. Держите глаза настолько открыто, насколько это возможно, помогите одиночкам.

  В зале повисла тишина. Задумчивая, глубокая, сосредоточенная в осмыслении услышанного.

  – Пограничники могут вылететь не только на сбой, но и в неизвестное место. Будьте осторожны, выходите оттуда сразу, потому что там минута идет за час и за минуту же сносит на километр. Если столкнетесь с этим незнакомцем, попытайтесь хоть одним вопросом ухать что-нибудь по нашим загадкам. Мне кажется, он причастен. Все...

  Быстро и тихо спросив старосту, что важного пропустила я, и выяснив, что ничего особенного нет, я ушла так поспешно, как позволила вежливость. С оглядкой – не пошел ли Юрген следом, во дворе пробежала другим направлением, – не к остановке, а скрыться в тени крон на детской площадке, чтобы потом ускользнуть через квартал, плутая между домами, вдоль подъездов, не выходя на широкую пешеходную аллею под свет фонарей. Зря боялась – он не попытался догнать, не окликнул где-то за спиной.

  – Спасибо.

  Шепнула вслух. С искренней благодарностью, что позволил мне избежать с ним общения и не искал приватности. Не до Юргена. В идеале – забыть бы совсем о произошедшем, подложить ключ под дверь, и вести себя, как чужие. Я должна быть одна. В искупление – вины и собственной боли. Тепло, поцелуй и ласка – это другим, это по странной ошибке выпало на одну ночь мне, но я знала – ничего, кроме холода, не заслуживаю...

  – Девушка, а я доеду до Календарной площади?

  Женщина в очках и мягком кашемировом пальто, с клатчем в руках и золотым перстнем на пальце стояла рядом. Ноги меня не держали, место я заняла сидячее, а не у заднего окна вагона у перил. Дама нависла надо мной и даже тронула за плечо, когда спросила. А я спросила ее:

  – Почему вы обратились ко мне? Вагон почти битком, а вы не на остановке начали выяснить маршрут, не у тех, кто у двери, а протиснулись до самого крайнего ряда и выбрали меня. С чего? Вы не можете в анимофон посмотреть?

  Она сдвинулась в сторону, отвернулась, но ни у кого больше про Календарную площадь выяснить не пыталась. Я нарочно держала на женщине внимание несколько минут: и к сумке не потянулась, чтобы в анимо на самом деле взглянуть. Вздохнула. Поднялась с места и добралась до нее:

  – Если нужно, я вас провожу.

  Думала, что огрызнется, скажет «Не надо уже», но та, наоборот, приветливо заулыбалась:

  – Слава богу... мне бы скорее, а одна запутаюсь, ничего в маршрутах не понимаю. Проводите!

  Дождик заморосил. Без ветра и потому погода стала казаться мягче дневной. Я сносно удерживала свой запас тепла после монорельса, пока мы шли с попутчицей до площади. Ближе к ней остановок не было, – часть улицы пешеходная, совсем без транспорта.

  – Зачем вам туда в такое время?

  Молчали почти весь путь, но вопрос сам соскочил с языка, когда подметила – тут после девяти вечера все закрыто. Жилых домов нет, сплошь торговые и административные. Нет памятников или иных достопримечательностей на которые есть смысл смотреть в вечерних сумерках и при желтых фонарях. Свидание? Есть места приметней и уютней, где и погулять и посидеть можно.

  Она мне ничего не сказала. Я довела, попрощалась, и еще немного смотрела вслед одинокой изящной фигуре.

  К десяти вечера добралась до дома, зайдя по пути в магазин и купив два пакетика кофе и сыр. Нарочно, изменив привычке заправляться кипятком. Нужно есть больше и чаще, нужно есть правильную еду, чтобы голова работала лучше и силы были. А как заставить? Как вовремя вспомнить?

  Готовилась к разговору с вахтершей и соседом, – куда Гуля пропала? Но не встретила никого из них. Прошмыгнула в комнату, отлежалась, и только после двенадцати, подняв саму себя почти за шкирку, заставила заварить кофе и выпить вприкуску с сыром.

  Ника

  Утром встала в пять. Спала плохо, мерзла, снилась соседка, распластавшаяся на полу в красном месиве супа. Я приняла душ, собрала вещи на стирку, переодевшись в сменное, и залила кипятком второй кофейный пакетик – смесь растворимого, сахара и сухих сливок. Сойдет за завтрак в первые часы. В шесть села за стол, развернув карту и начав работать по заданию Августа. Ввязалась, согласилась – нужно делать. Долго сидела, работала, сверяла список и карту, чтобы не пропускать ничего.

  В десять написала Катарина. Я перевела ей на счет треть от своей оплаты, и были подозрения, что девушка кинется тратить деньги, забив на дело и отмазываясь другими важными причинами. Но я оказалась не права – она потратила вечер и полночи, прислав сегодня большой файл с описанием каждого заброшенного места, которые ей показались странными. Пробежала глазами, перезвонила:

  – Привет. Спасибо, ты молодец.

  – Я думала, ты еще дрыхнешь. Ты, главное, наследнику донеси, что я старалась. Вдруг, премию выпишет!

  – Скажу.

  – Все, ты обещала, Конфетка. Приветики Прынцу!

  И скинула. Девушка ходы рассортировала по разным приметам «наличие окна», «примерная площадь», «высота от земли» и еще несколько подобных. Мне они показались незначительными, и зацепило внимание лишь одно, для Катарины «странные» выражались в характеристике: «неуютные». Интересно, это какие? И так заброшенные помещения не отличаются ухоженностью. А есть самые-самые, – по мусору и облезлости?

  Когда поступал вызов, пограничник открывал дверь хода и попадал сразу к порогу человека на грани. Заходить в заброшку просто так не приходило в голову, старосты это делали только поначалу, чтобы понять – насколько помещение избавлено от следов человеческого присутствия и можно ли им уже пользоваться? Замков и запоров для пограничников любого ранга и круга не существовало, двери открывались без вопросов, даже если вдруг кому захочется дождь переждать, как в убежище. Но насколько я знала, никто не злоупотреблял ходами для таких пустяков – почти кощунство, да и мало ли что...

  – Я опять забыла сдать блокнотные листы...

  Поняв, что ничего уже не выдам дельного и зря просижу, оделась и ушла в город – кататься, гулять, если позволит погода, караулить вызовы.

  Когда в вагоне монорельса начало тошнить и укачивать, решила поесть, а то совсем замутит. Вышла для пересадки и недалеко от остановки увидела витрину кафе. Сделала несколько неуверенных шагов в его сторону, остановилась у входа: атмосфера, цвета, улыбчивый персонал – все для радости и отдыха. Не поесть приходят, а насладиться. И потому опять ощущение предательства собственной жизни вернулось. Не только в деньгах дело. Столовка гонит тебя скорее утолить голод и идти дальше, закрыть потребность и все. Кафе – роскошь. Кафе – для счастливых и умиротворенных. Как и новые вещи, большие квартиры, полные ванные...

  Мысль упорно возвращалась к одному – зачем я позволила Юргену взять и увезти к себе? Как смогла разрешить себе так отогреться, а потом еще и стерпеть прикосновения горячих губ и ладоней? Стерпеть – потому что они были приятны. От воспоминания голова закружилась и сумка стала тяжелее. Словно ключ прибавил в весе раз в десять и ощутимо давил в дно.

  – Я ведь призрак...

  Улица отражалась в стекле вместе с моей фигурой. Так совпало, что на этот момент прохожих позади не было, и картинка вышла такой, словно внутри помещения была жизнь, а здесь, снаружи одна я и серая хмарь несуществующего мира. Без движения, без чувств и солнца. Нечто плоское, бестелесное, бескрасочное.

  В солнечное сплетение ударило импульсом. Меня встряхнуло так сильно, что зачастило сердце – в испуге от собственных мыслей, уже смиряющихся с небытием и готовности остановиться. Что на меня нашло? Сигнал вернул восприятие и я побежала в сторону училища – сориентировавшись по местоположению на автомате и доставая блокнот.

  Имени не было! По листу расплывалась кровавая клякса с крапинками, словно густая и тяжелая каля упала сверху и разбилась от тяжести. Я встала, как вкопанная, с ужасом рассматривая «рисунок» и даже коснулась пальцами – настоящая, свежая! Не чернила или сок. Вязкость крови, запах крови, липкость ее.

  – Господи боже...

  Что делать?! Звонить старосте? Наследнику? Просить о помощи? Но вызов готов был вывернуть все нервы изнутри, так звал к ближайшему ходу. Кто-то умирал! Не теряя больше ни секунды, я побежала так быстро как только могла.

  У училища маленьким отдельным корпусом стоял закрытый бассейн. Чтобы добраться туда, пограничники проделали незаметный ход через забор на территорию, – с глухой стороны, где лишних глаз нет, камеры нет, и сторож часто не ходит. От него – десять метров до служебной двери. Я рванула ручку с такой поспешностью, что забыла подумать над предосторожностью. Ведь не знала, куда попаду и насколько там опасно? Вдруг – вылечу с крыши, едва пересеку порог, или наткнусь на убийцу?

  С крыши не вылетела, а с лестницы – почти. Схватилась за перила, ударилась о них грудью, но не укатилась кубарем в сумеречный подвал. Глаза привыкли, – различила груды хлама, окошки под потолком с решетками и закрашенными краской стеклами. А внизу, на полу, у самой нижней ступеньки – тело. Не взрослое, меньше, – спеленутое в лоскут зеленого брезента и веревку. Забыв, как дышать, спустилась, перешагнула, наклонилась над ним и различила пятнышко крови, натекшее с головы. Светловолосая девочка, подросток, была жива. Моргала, сипела через кляп, задергалась как почувствовала человека рядом, но затихла, едва я подала голос:

  – Сейчас! Сейчас, я помогу, подожди! Не делай ничего резкого, у тебя кровь...

  Было бы чем разрезать путы! Смогла вытащить тряпку, развязав бечевку на шее, и попробовала перевязать своим шарфиком голову. Боялась сделать лишнее движение и навредить, щупала волосы аккуратно, пытаясь понять – насколько серьезная рана у нее, где туже закрепить псевдо бинт из синтетики.

  – По... граничница...

  – Не разговаривай, не теряй силы.

  Я стала шарить вокруг, надеясь среди вещей найти что-нибудь острое, но подвал походил на склад тканей – сплошные рулоны мягкой и жесткой материи, того же брезента, ни одной железки. Клеенка на полу и тюки.

  Анимофон не брал сеть. Забиралась на кучи, вытягивая руку к фрамуге с решеткой, но бесполезно – нет соединения. Облазила всю дверь на верху у лестницы – тщетно. И открыть ее тоже не могла – с внутренней стороны не было ни ручки, ни замочной скважины. Как догадывалась – нарочно сделано, как в камерах, с засовом снаружи.

  – Пограничница.

  Пленницу я уложила на спину, насколько это было возможным в ее связанном состоянии, подсобрав под нее тряпки и замотав голову поверх шарфа найденным мягким вельветом. Совсем ребенок, но стойкости не занимать – постанывала, не плакала, позвала меня голосом слабым, но спокойным:

  – Подойди, пожалуйста...

  – Мы обязательно выберемся, обещаю.

  – Подойди...

  Ни щелки, даже ногтем не поддеть. Обе заперты. Выполнив ее просьбу, я присела рядом на колени и спросила ее прежде, чем она сама хоть что-то сказала:

  – Ты дочка Августа?

  Кивнула, выдохнула:

  – Ника...

  – Я сейчас что-нибудь придумаю и вытащу нас, Ника. Сознание не теряй, постарайся. У тебя на голове кожа рассечена, но кажется кости не...

  – Как хорошо, что ты появилась! Так страшно было. Вместе уйдем, меня папа учил как.

  Губы стерты, рот и язык сухие, – девчонка сипела, но говорила серьезно, словно это я здесь ребенок и мне нужно объяснять всю тяжесть положения. А у меня с собой ни воды, ни еды, ни примитивной влажной салфетки, чтобы вытереть ей лицо от грязи.

  – Ты сильная?

  Я вопроса не поняла, догадавшись только о том, что речь не о физических возможностях. И Ника – тоже наследница? Раз она его дочка, то как раз может быть.

  – Нет, вряд ли.

  – У меня почему-то ничего не выходит. Наверное из-за удара по голове, так болит. Папа рассказывал мне о шаге на грань, что так бывает в особых случаях. Это когда из ловушки замкнутого пространства можно вырваться... Ты делала так?

  – Я даже не понимаю, о чем ты.

  Она выбивалась из сил. Сколько здесь прошло времени? Сколько суток с момента похищения? Или ее держали где-то еще, и недавно заперли здесь? Спросить бы – что случилось, кто это сделал? Но Ника была слаба, и тратить оставшееся на такой разговор – глупо.

  – Но ты ведь сюда залетела... Ты же пограничница? Ты же поняла, что я здесь!

  Ника всхлипнула и бессильно затихла. Я, не зная, что же мне делать, перебралась на другую сторону, аккуратно перекатив девочку чуть на бок и снова пыталась пальцами растянуть хитрые тугие узлы. Полулегла и попыталась понадрывать волокна зубами, по чуть-чуть. Получалось. Неудобно, долго, но получалось.

  – Тебя как зовут?

  – Ирис.

  – Папа говорил, что это опасно и по границам могут ходить только очень сильные... Ты сможешь!

  Сколько Нике? Роберт упомянул – тринадцать. А голос и тон у нее, как у старой женщины, знающей жизнь и судьбы, видящей какие-то шансы. Я смогла ее освободить от веревки, провозившись до нытья в зубах и стертых губ. Распеленала и приобняла девочку.

  – Что нужно сделать?

  – Идем к двери. Там нужно прочувствовать за пространством пространство. За гранью – не пространство. Где пусто и есть один только ветер, река, время и небытие. Если нет якорей – нельзя. Сорвет в сторону смерти...

  Она говорила почти также бредово, как и недавний незнакомец. И если бы хоть слово для меня было ясным.

  – Ника, я все равно не пойму. Что делать нужно?

  – Так папа говорит! Он пробовал так делать, он рассказывал, он меня тоже готовит, я стану наследницей, когда вырасту.

  – Держись за шею... – я подняла девочку себе на спину, по-другому никак. Главное, чтобы она смогла держаться за меня хоть как-то, пока я, согнувшись, удерживала ее на спине и захватив под колени. – Не знаю, что все это значит, но остается только попробовать...

  Звон в ушах. До ультразвука, боли и спазма в груди, когда невозможно вдохнуть. Отчаянье такой силы, что блекло и выцветало все до кипельной белизны. Сердце вынули. Остановили. Я умерла, и все, кого мне хотелось позвать в этот миг, уже были на том свете, – дедушка, маленький сын, родители. У меня нет якорей на этой стороне, все на другой – родные мама и папа и самые кровные и близкие – два Василия, старик и младенец.

  Шаги по границе – это шаги канатоходца. Напряжение, нечеловеческие усилия и колебания души от любого ветерка или дрожи извне.

  Когда я вынырнула из этого, я не могла вспомнить – что было. Случившееся уплывало из сознания так быстро, как сон утром. Еще секунду назад весь ужас кошмара и боль сердца держали в плену, и вот вдох за вдохом голова яснеет. Приходит понимание – что ты у себя, с тобой все в порядке, и все, что было – сон. Я в траве на газоне парка, Ника рядом. К нам бежит прохожий, и я сама уже держу в руках анимо, нажимая вызов Роберта Тамма, потому что сигнал Августу опять не проходит из-за того, что он вне зоны доступа...

  Отвезите меня...

  В больнице в зале ожидания я купила в автомате вафлю и минералку и долго сидела с ними в руках, пока вышла из оцепенения и стала пить и есть. Голод скрутил, трусило от слабости и нервов, и ожидание приходилось выдерживать в одиночестве.

  Весь оставшийся день, как вытащила девочку, превратился в безумие от которого спас Роберт, вытянув с допросов полиции и врачей, отправив сюда ждать Августа. Смешались вместе – криминал обычной жизни Сольцбурга, больная психика похитителя, травмы и плен и мистика пространств и способностей, позволивших жертве позвать на помощь, а пограничнице пробиться и спасти. Не будь Ника особенной, ее ждала бы страшная участь. Непоправимо псих девочке не навредил, не тронул. Подкараулил, ударил, долго держал в машине, в багажнике. Потом спрятал в подвале дома.