Текст книги "Мотылек и Ветер (СИ)"

Автор книги: Ксения Татьмянина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

  Пошел легкий снег. Я была уже на полпути к старосте, как поймала вызов и свернула с маршрута, побежав к ближайшему ходу.

  Сержик

  Позвонить ей... молодой мужчина жил с матерью, работал водителем на крупном предприятии Сольцбурга и никогда не считал себя неудачником. Его жизнь – это его жизнь. Матери нужна помощь и уход, ей ампутировали ступни из-за диабета, и она стала инвалидом. Фыркала там одна на работе «маменькин сынок», но плевать: его семья – это его семья. Денег достаточно, звезд с неба не хватал, амбиций не имел. Женщины были, но больше для развлечения, – серьезно не думал ни о ком. Не цепляли.

  И три дня назад он понял – почему. Потому что они – не она... Вероника, которая со старших классов называла себя только Вероной, с ударением на второй слог. Девушка, в которую он был влюблен до безумия в свои семнадцать. Верона – самая красивая, самая умная и самая бесшабашная девчонка, звезда среди одноклассников и головная боль для школы. Училась отлично, да, но характер и выходки!

  Сколько лет прошло? Одиннадцать, – она появилась три дня назад на их предприятии как представительница столичной компании, и шла вместе с целой группой «смотреть цеха», чтобы вполне себе профессионально обсудить деловые моменты, прежде чем заключать соглашение. Шикарная Верона, богатая, с острым умом и крепкой хваткой управленца. Королева, а не женщина. А он – кто? Неудачник, каким себя до этой минуты никогда не чувствовал?

  – Что, мам?

  Он завис с анимо на кухне и тупо смотрел в экран – раздобыть номер Вероники он смог. А позвонить – колебался.

  – Что, Тео? – Не расслышала мама и подумала, что это он ей первый с кухни говорит. – Не ори, а приди и скажи.

  Федька, Федор, он же – Теодор поднял голову и уставился на меня. И одновременно как бы сквозь меня. Изумленно и в неверии огляделся и повысил голос:

  – Ма, это ты сейчас сказала?!

  – Чего?

  А я повторила:

  – Позвони мне. – И продолжила: – Я столько раз искала в других мужчинах твои голубые глаза и эту самоуверенную улыбку.

  Когда вышла из подъезда, то не отправилась дальше сразу, а задержалась немного – посмотреть на бледное до молочной белизны небо и глубоко вдохнула. Снегом пахнет. Он стал падать влажными хлопьями на лицо и приятно щекотать кожу. А ведь зима уже завтра! Завтра первое декабря и наш день рождения!

  Проверила анимо – Юрген пока не ответил. И по всему прочему глухо, – никто меня не потерял, не взывал и не беспокоил. Оглядевшись, увидела дневной пустынный двор и одиноко сидящего мальчика на дальней лавке площадки – у замерзшей комом песочницы. Сосем один, рядом никого – ни взрослых, ни сверстников. И тут я пригляделась внимательней.

  – Сержик!

  Зачем воскликнула, сама не знаю. Сорвалось. Мальчишка вскинул глаза, до этого сосредоточенно разглядывая свои ботинки и стукая их «бортами», и вдруг вскочил и побежал ко мне.

  – Фея!

  Заметно хромал, но смело и без боли наступал на ногу. Сержик раскинул руки и собирался меня обнять, поэтому я взаимно потянулась к нему – сократила расстояние, сделав быстрые шаги на встречу и чуть наклонилась. Обняла ребенка.

  Это не правильно. Пограничники так не делают, они незримая армия и их забывают, даже если увидят. И даже если отставить службу – я чужая женщина, обнявшая чужого ребенка.

  – Ура! Какая ты красивая! Я о тебе Цезарю рассказал, он мне поверил. Ты пришла меня навестить?

  – Нет, – призналась честно, – я тебя случайно увидела. Вот в этом подъезде одному хорошему человеку понадобилось мое волшебство, и я прилетела на вызов. Только т-с-с-с...

  И приложила палец к губам. Мы отошли к лавочке. Я села, а Сержик остался стоять, подпрыгивая на месте от радости и взахлеб рассказывая:

  – Дядька какой-то приехал, народу поприехало, меня в больницу на неделю ложили, Цезарь туда приходил! А потом сюда переехали, мама говорит, город помог с жильем и вообще, и у меня нога лучше. Весной говорят «резать надо». – Со значением произнес мальчишка и с гордостью добавил: – Я не боюсь, я согласен.

  – Ты храбрый, я знаю.

  – Ко мне учитель домой приходит. И сегодня придет. Мама пока обед готовит, а я гуляю. Фея, а ты придешь вечером?! Цезарь после тренировки забежит, я бы тебя ему показал. Он верит, только так будет точно-точно.

  – Нет, Сержик. Сегодня уже не приду...

  – А коробка где?

  Мы познакомились с ним в тот день, когда я переезжала к Юргену со всеми своими сокровищами. Пока вспомнила, пока сообразила, о чем он, с ответом запоздала. Но Сержик особо и не ждал:

  – А когда придешь? Завтра придешь?

  – Знаешь, давай так сделаем. Если я буду пролетать мимо этого дворика, я всегда буду тебя высматривать. А не увижу, то оставлю весточку. – Огляделась, выискивая хоть одно место, где можно было бы надежно спрятать записку. – Вон у того дерева маленькое дупло. Дотянешься?

  Сержик отбежал, как увидел куда я показываю. Достал пальцами до глубокой ямки в стволе и вытащил жухлые листья.

  – Дотянусь!

  Подарок судьбы – эта встреча. Я в упор не могла вспомнить фамилию, но так радовалась за ребенка, к которому занесло вызовом меня. И как хорошо, что меня!

  – А феи дружат с людьми?

  Я засмеялась:

  – Дружат. Только я тоже человек, Сержик. Меня зовут Ирис, я живу в этом городе, ем хлеб и пью чай.

  – Правда?!

  Мальчишка в неверии распахнул глаза, и вернулся к лавке. Осмотрел меня внимательно:

  – У тебя колечко, а раньше не было. И одежда красивая.

  Хлопнула дверь, и Теодор, на бегу застегиваясь и заматываясь шарфом, пересек двор и скрылся за торцом дома напротив, – побежал в сторону остановки. И не беда, что к своей «королеве» на встречу он собирался примчаться на монорельсе, а не на личном авто.

  – Все волшебники немножко люди, а все люди немножко волшебники, Сержик. Вот ты сказал, что я красивая, и мне было ужас как приятно от твоего комплимента. Это тоже волшебство.

  – Девочкам нужно говорить, что они красивые, даже если они не красивые. Это мне старый тренер сказал, когда я еще на игры ходил и там была одна вредина из гимнастической группы.

  Я опять засмеялась. Этот наивный комментарий так забавно «портил» данную мне прежде оценку в красоте.

  Мы поболтали еще немного, пока ему на старый-престарый анимо не позвонила мама. Я точно знала, что обязательно буду находить время, чтобы хоть раз в неделю добираться сюда. Заведу обычный блокнот и карандаш, стану писать «Привет, Сержик» и оставлять записки в дупле, если не застану мальчишку лично. Мы попрощались. Я ушла.

  И стала думать о том, что если вдруг в будущем мы с Юргеном решимся на усыновление или удочерение, я смогу полюбить не родного по крови ребенка.

  Подарки

  Юрген позвонил только когда кончилась смена. И там же пришлось на два часа задержаться, нужен был весь персонал для подстраховки тяжелого случая в больнице.

  Я не гуляла все это время, ноги все-таки сдались, и после старосты я каталась на монорельсе. Тихонечко разглядывала пассажиров, ожидая про себя, что могут появиться такие попутчики, как Марк и Виктория – самые последние пропавшие со сбоев. С Юргеном встретились не дома, а в трех кварталах от него, у входа в крупный торговый центр.

  – Эту или эту? Или эту?

  Чуть позже уже стояли у полки с кухонно-бытовыми принадлежностями и выбирали то, зачем пришли.

  – Я думала, они одинаково подходят и для сыра, и для шоколада. А здесь разные.

  – И разный объем. Если рассчитывать на угощение для друзей, лучше большую.

  – На день рождения будем звать?

  – Будем, – кивнул Юрген, – но не на сам день, завтра, а лучше в выходные... правда, Герман откажется. Зови Катарину.

  – И Роберта. Хотя... он, наверное, тоже откажется. – Я с досадой домыслила вслух: – А как теперь поступать, не знаю, – по логике их теперь обоих нужно приглашать, а по другой логике – где он, и где наш «детский» праздник на квартире?

  – Роберта Тамма?

  Я повертела в руках керамическую чашу и поставила ее на полку к фондюшницам обратно. Посмотрела на Юргена. У того был слегка ошарашенный вид.

  – Ирис, он многое делает для пограничников и нам лично очень помог, но мне бы и в голову не пришло позвать его в субботний вечер в гости на хлеб с горячим сыром.

  – Я тебя понимаю, и мне бы в голову не пришло. Но он и Катарина без пяти минут женаты, а приглашать подругу без ее мужчины не вежливо.

  Брови Юргена поползли вверх, из прямых превратившись в выразительные дуги. Он с полнейшим изумлением на меня вытаращился, округлив светло-карие ореховые глаза, и даже забыл моргать.

  – Я не шучу... – и прыснула в кулак, увидев, что он распахнул их еще шире. – Правда, не шучу. Думаешь, только мы можем быть рекордсменами по скорости отношений?

  – Все пограничники полягут... даже парни и старосты, не то что женская половина. Откуда ты знаешь? Катарина, если мягко выразиться, точно не врет?

  – Не веришь ей, спроси Роберта.

  – А вот теперь ты шутишь. Как ты себе представляешь такой вопрос? Я набирался решимости побеспокоить его просьбой о нашей свадьбе, а спросить у него про Катарину! Прости, Ирис, но я трусливо пасую. Они на самом деле вместе и даже так серьезно?!

  Я кивнула:

  – Да. Предлагаю остановиться на этой – самой большой для сыра, и этой – маленькой для шоколада. Сыром будем еще и друзей угощать, а десертом лакомиться в романтические вечера. Юрка, размораживайся уже, – я подтолкнула его плечом, – я есть хочу, домой хочу, и я тут одурею от запаха из отдела выпечки.

  Мы набрали всего и, главное, четыре вида сыра и три вида хлеба. До дома прошлись пешком, так все равно было короче, чем еще идти до остановки, а потом с остановки, и быстрее, чем ждать такси.

  Через полтора часа, после душа, приготовлений и создания тихой атмосферы с экраном «горящий камин», мы с Юргеном чокнулись бокалами с красным вином и захрустели хрустящей ржаной корочкой с ароматным сливочным сыром.

  – Всю жизнь мечтала о такой штуке, но так ни разу и не осуществила ее. До этого вечера.

  – Мы празднуем твою удачу с работой. Если ты хочешь вернуться к стрижкам и там тебе понравилось, то за тебя!

  В креслах устроиться не рискнули – подставку фондюшницы с настоящим огнем расположили на стойке посередине, а тарелками заставили почти все пространство вокруг: две плошки с дроблеными орехами, одна с семенами кунжута и подсолнечника, одна с мелко нарезанными оливками и паприкой. Последняя с порубленной в крошку зеленью. Каждый кусочек, пока сыр не успевал застыть, можно было макать в добавку, чтобы та налипла, усложнив вкус, и потом отправлять в рот.

  – Сегодня отпразднуем, а завтра что? И ты не сказал – что твои мама с папой? Есть традиция приглашать их к себе или встречаться в кафе на день рождения?

  – Это в выходные. Завтра позвонят, пожелают счастья и здоровья, а в воскресенье уже позовем куда-нибудь. Домой приглашать не хочу. Отец, пока здесь жил со мной в начале года, раскритиковал все, что только можно в квартире. – Юрген непривычно криво сморщил нос, первый раз видела, что он так умеет, и цокнул языком. Не зло или с недовольством, а небрежно. – А завтра... Черт!

  Он дотянулся до анимо и сверился:

  – Я на пограничное дежурство подписался после смены в больнице. У Германа выходной выпадает только на среду, и я, не глядя на даты, согласился на ночную вторник-среда. Отменить?

  – Нет. Я погуляю немножко с вами, если не против. Давай дотянем сегодня до полуночи, поцелуемся и будем считать, что отметили – только начали на три часа раньше.

  – Без подарков?

  – А ты что-то купил?

  – Нет.

  – Тогда еще идея, – я отпила вина, и решила, что не в глинтвейне мне не слишком оно нравится, – думаем над этим, старательно думаем, а в одну минуту первого декабря, говорим – кто и что хочет?

  И Юрген осилил едва полбокала, – голод утолили но пить или есть больше, до отупения, не хотелось. Ничего не пропадет. Хлеб не испортится, сыр и добавки в холодильник. После ужина мы повалялись в креслах, и половину разговора я пересказывала первый день с ножницами в руках и пожилыми клиентами, половину болтал Юрген – как устроили сегодня в больнице проверку всему персоналу форс-мажорными обстоятельствами. А оказалось, что на ушах стояли из-за приступа аппендицита. На ушах, потому что он случился не у обычного жителя Сольцбурга, а у его мэра.

  – Пятнадцать минут осталось, ждем как в новый год...

  Он осекся, и я сразу поняла, почему. Юрген испугался, что упомянул, не подумав, не праздник а больную для меня дату. Годовщина смерти будет только второго января, но сами эти два слова «новый год» все равно вобрали беду целиком.

  – Извини, Ирис.

  – Не переживай, Юрка. Да, я не буду праздновать новогодние ночи, но это не значит, что теперь все украшения города, елки, реклама, надписи «С новым годом, с новым счастьем» будут у меня вызывать приступ горечи. И загонит в вину и депрессию.

  Так получилось, что в эту минуту мой тон был легче его и я больше говорила с утешением, чем он с испуганным сочувствием, что испортил момент. Я поднялась с кресла первая, взяла его за руку и потянула на себя:

  – Выключай все, и пошли в постель. Я о подарках хочу шептаться в темноте.

   Он поверил, что я не расстроилась. Как улеглись, сдвинули головы поближе и оба смотрели в экран, – Юрген держал анимо включенным, чтобы следить за часами.

  – Последние секунды... три, два, один... И-и-и? Признавайся, что надумала?

  – Юрка... подарок очень странный, предупреждаю. И это то, чего я очень-очень хочу.

  – Заинтриговала. Какой?

  – Подари мне обещание.

  – Слушаю и обещаю пообещать, как узнаю, что именно.

  Я чуть приподнялась и легла на бок.

  – Слова. Не замолкай, говори всегда столько же, сколько и с самого начала, как мы вместе. Даже если пройдет много лет, и будет стотысячный раз повторено «мотылек» и «люблю» и все-все те нежности и признания, что ты говоришь. Юрка, это так важно... так нужно. Ты щедрый, ты чуткий, я счастлива от всех твоих проявлений. А от слов – отдельно. Они как ветер для паруса, живительная сила для души. И... и даже для тела. Подари мне такое обещание!

  – Обещаю, моя Ирис! – Он внезапно подхватил меня за подмышки и затащил на себя, коротко целуя то в подбородок, то в нос, то в щеки и губы. – Обещаю, мой мотылек. Моя любимая, нежная и самая прекрасная девочка!

  Я засмеялась, подождала, пока он утих и устроилась удобнее. Чуть сползла обратно к боку, оперлась на согнутую руку, а свободной ладонью поправила ему за ухо залезшую на скулу прядь и погладила по свежевыбритой щеке.

  – Теперь моя очередь. Чего хочешь ты, Юрка?

  – Если так, то тоже – обещания. Вот именно этого, что ты сейчас сделала.

  – Не поняла.

  – Обещай, что всегда будешь касаться меня... как ты говорила? Всегда столько же, сколько с самого начала. Я с ума схожу от твоих прикосновений с тех пор, как ты впервые взялась за запястье и провела пальчиком по йодному рисунку на коже. С тех пор, как впервые тебя поцеловал и впервые ты положила свои ладони мне на плечи в ту ночь. Если бы ты знала, насколько меня будоражат твои касания. Разные. От нежных я становлюсь счастливым, от чувственных – возбужденным.

  Я фыркнула от смущения и прикусила губу. Узнать о подобном приятно. Хотела шепнуть искреннее «обещаю». Но Юрген меня опрокинул, навис сверху и поцелуем сбил готовность выговорить это слово. Сказал еще:

  – Представляешь, хоть близко, что ты натворила в последний раз? Своими пальцами, губами и... никогда не трогай меня языком, если не хочешь немедленной близости.

  – А если хочу?

  Юрген улыбнулся:

  – Подарками мы обменялись. Давай распаковывать?

  Шаг на встречу

  Германа я нашла у того же дальнего закутка в стороне от остановки, где и увидела его случайно в первый раз. Если не считать моего собственного случая грани. Юрген еще не доехал с больницы, и мы пока были вдвоем.

  – Угощайся.

  – Спасибо, я не люблю.

  – На самом деле не любишь, или тебе не нравится сам факт принятия угощения?

  Я нарочно вышла чуть раньше, чтобы пройти мимо пекарни ниже по улице и взяла два пакета горячих пирожков. Одни сладкие, вторые – с мясной и овощной начинкой.

  Герман не ответил, скуксился. А я настойчиво протянула их ему:

  – Пахнут же, и теплые. Я не верю, что ты такой заносчивый и так думаешь о простых вещах. Подачка? Милостыня? Прикорм из жалости? Так думаешь?

  Парню явно стало неуютно. Я достала по одному пирожку, оставила их себе, а остальное кинула в урну. Она как раз стояла в двух шагах.

  – Ты что?

  – Ничего. Хотела порадовать вкусным, но ты ведь из принципа посылаешь, а не потому что нет аппетита. Я каждый раз буду что-нибудь приносить и каждый раз выбрасывать, если тебе не нужно. Ты – жадина.

  – Почему это я жадина?

  Герман не выдержал кощунства и вытащил пакеты обратно за шпагатные ручки, проверил дно и бока – не вымазалось ли в чем-то, что успели кинуть в урну до меня?

  – Не умеешь принимать просто так, значит, не умеешь и отдавать. Сам не возьмешь, потому что другим ничего от себя не оторвешь ни за что.

  – Ну, да. Было бы что... – он вдруг озлобленно сощурился. – Нашла кого сравнивать.

  – Кого сравнивать?

  – Да никого... у меня же вагон добра. Я такой щедрый, что черпай ведрами. Мама и папа в наличии, адекватные, образование оплатили, чтобы работу нормальную найти. Своя квартира, есть куда девушку привести жить, есть на что ее одеть и накормить, подарок сделать. Будущее есть. Вот так и живу, я же Герман богатый, я сам друзей пирожками заугощаю.

  Я внимательно смотрела в его глаза, пытаясь увидеть – что за чувство в нем вдруг заговорило?

  – Ты о Юргене так?

  – С чего ты меня жадиной обозвала?

  – Я имела ввиду не то, что покупают за деньги. Прости, Герман, не хотела тебя обидеть и на самом деле неправильно выразилась. Вне материального ты на самом деле богат, меня спас, жизнь друга изменил к лучшему, выручил нас обоих, в беде помог, в пограничном деле помог. Я ведь пирожки эти проклятые купила, не чтобы в тебя мелочью швырнуться, а свое внематериальное проявить. Позаботиться, тебе подарить внимание, настроение и теплоту, насколько по силам. А ты не берешь. Ты мне – жизнь, а я тебе – ничего, выходит...

  Герман понуро стоял с пакетами, а потом тревожно шагнул дальше к пустой стене. От остановки мимо нас пошел поток пассажиров, – на расстоянии, но парню все равно показалось – много и близко, а толпу он не переваривал. Я тоже отошла. Юрген на этом монорельсе не приехал, пришлось ждать следующего. Несколько минут в тишине и молчании, а потом зашуршала бумага. Герман наугад достал пирожок и откусил кусочек.

  – С абрикосами...

  Я улыбнулась и чуть тронула его за локоть с благодарностью:

  – Спасибо.

  – На здоровье.

  А что меня порадовало еще больше – он не демонстративно укусил один, чтобы показать мне «шаг на встречу», а на самом деле с аппетитом сжевал два сладких и два несладких пирожка.

  Когда со ступенек вагона слетел Юрген и подошел к нам, то Герман без объяснений вытянул в левой руке пакеты, чтобы сдать ношу. Юрка скромно чмокнул меня в щеку, а Герману пожал правую, но жест с кульками понял по другому. Не взял, а заглянул внутрь.

  – Где с чем? – И, не дожидаясь ответа, выудил перекус себе. – Спасибо.

  – Чего «спасибо», неси давай.

  – Пошли в парк. Сейчас в «Улитке» кофе заправлю, чтобы было чем запивать. Кофе все будут?

  – Все.

  Моя будущая жена

  Мы сделали два круговых захода по их маршруту дежурства, и говорили только о пограничных делах. Через полтора часа, когда время подошло к семи вечера, я засобиралась на остановку – ехать домой, и маршрут немного сменился – проводить меня.

  Юргену позвонили. Он ответил, послушал, сказал только «да» и «хорошо», а потом остановился:

  – Это Роберт Тамм. Он едет сюда, какое-то срочное дело, просил не расходиться и ждать у входа в парк.

  – Мы как раз почти дошли. Раз срочно, то подождем.

  Роберт появился через пятнадцать минут и не один, а с Катариной. Подруга снова обзавелась желтым меховым воротником на куртке, вернула перчатки и надела шапку. Ту самую, что получила в подарок. Только помпон оторвала и прицепила его к сумке. Она махнула нам еще издалека, а как подошли, то все поздоровались.

  – Удачно, что поймал вас троих вместе. Едем. На дорогу два часа, а как дальше – это уже Август скажет.

  – У нас дежурство.

  – Придется перенести. Наследник попросил привезти вас к нему.

  – Прямо вех? – Уточнил Герман.

  – Да всех. И дело срочное, потому что второй наследник согласился вернуться из своих пространств на считанные часы.

  – Надеюсь, он использует это время правильно и помоет голову наконец-то...

   В первые минуты пути я наблюдала за любопытством Юргена, который изредка посматривал на Катарину и на Роберта по очереди, видимо, ища признаки их отношений. Но вместе при нас эти двое вели себя отстраненно по деловому. Катарина даже не села вперед, а устроилась на заднем сиденье у окна, дальше я и Юрген, а Герман как раз на переднем.

  Мы ни о чем не болтали, и вопросов не было. Катарина уткнулась в анимофон и набирала сообщение, а когда у меня зазвучал сигнал, я поняла – кому. Без возможности говорить вслух, она воспользовалась сетью. Я открыла целый «кирпич» текста:

  «Я просто взорвусь, если не расскажу об этом! Мне сегодня пришлось приехать в отделение к Роберту, чтобы написать и оформить заявление на дирика и сынка. Он сказал, если хочу, – то можно и по закону наказать. Врач там такой авторитетный, который сосед, что подписал освидетельствование о нанесении побоев и т.д. Я не об этом. Приехала, прошла по пропуску, нашла там комнату нужную. Человек пять за столами. Роберт с коридора, как я, появляется, говорит – коллеги, знакомьтесь, Катарина Клен, моя будущая жена».

  В текст дальше она вставила эмоции – значками, подвижными крошечными мордашками и знаками на пальцах.

  «Я думала прям там рухну от офигевания! Я в желтом, как цыпленок, с фингалом еще, выгляжу как хрен пойми кто с бантиком, а Роберту пофиг! Он меня серьезно представил, прям без неловкости. Ты бы видела те лица! Ирис, мне абсолютно наплевать на то, что я утру нос всем пограничницам, которые меня с грязью мешали, что они все высохнут от зависти и пальца поотгрызают вместе с ногтями. Я и так подыхаю от счастья. А тут совсем. Роберту не стыдно, за меня, за такую невесту без лоска. Неровня же. Ему пофиг, что подумают! Там такие зубры сидят, что тетки, что дядьки, авторитетные, мегамозги и интеллектуалы. Гонора – захлебнуться можно».

  И снова значки эмоций. Пока я читала это, Катарина набивала второй «кирпич» и даже головы в мою сторону не поворачивала. Как ни при чем. Я выждала минуты три до отправки. Открыла второе сообщение:

  «Тут Роберту позвонили, он мне шепнул „Август Поле. Подожди минутку“ и вышел для разговора. А я осталась. И все на меня пялятся. Тут одна махровая женщина улыбается так со значением и говорит „старый тигр, а на сливки попался“. Крылатая фраза на старом романском, не на нашем языке. Дура не в курсе, что я в языковой школе училась, один по профилю, а романский дополнительный. Думала, что я в комнате одна тупая, остальные-то поняли, две морды поржали даже. Я тоже улыбочку натянула и ответила: „Зависть ест человека, как ржа железо. Не завидуй. Не порть лица“. Тоже на романском, цитата. А по-нашему добавила автора – Меди Пирр, труды о душе человеческой». Я их сделала! Я этой тетке за издевку как по мордасам надавала, так кайфно сделалось! Пусть знает, гадина, что Роберт не молодуху с улицы привел, а равную ему женщину! Опустить хотели, поиграть мозгами и эрудицией. Мля им! А я королева!".

  Завершали все три значка с танцующей кошкой. Я поняла, что это танец гордости и победы. Набирать ответ Катарине не стала, толкнула локтем аккуратненько и потянула ладонь – пожать незаметно ее руку, поздравляя с успехом в пикировке. Она молодец.

  Подруга спокойно кивнула, принимая мое одобрение и пожала пальцы. Эмоции в ней сейчас бушевали не слабые, но она держалась ровно и никак не выдавала себя.

  У источника

  Если бы не тот факт, что за рулем был Роберт, я бы насторожилась от смены пейзажа и его мрачности. Путь уводил в зловещее и безлюдное.

   Мы съехали с основной дороги, едва пересекли мост, покинули Сольцбург, и двигались по грунтовке. В городе первый снег только выпал, как стаял к вечеру, а тут еще держался – из-за него, его тоненькой белой подсветки хорошо читались контуры поля, дальних рощиц и совсем далеких холмов. По ощущениям казалось, что мы из света, шума и многолюдности уезжаем в заброшенную глухомань, и ведь не просто уезжаем, а по пограничному делу. Не на пикник, не на посиделки у костра и любование созвездиями.

  Еще завернули – почти на тропинку, неширокую дорожку без колеи. Если бы не открытое пространство и мерзлая земля, машина в непогоду здесь не проехала бы.

  – Только не говорите, что мы премся в усадьбу Люнтбертов...

  Глухо произнес Герман. А Роберт только кивнул. Бросил на нас троих взгляд через зеркало заднего вида, потом снова стал смотреть на дорогу.

  – А что там? Я слышала название, но ничего точно вспомнить не могу.

  – Развалины. Усадьбе двести лет, и ее сравняли с землей в годы черных пик.

  Да, все, что осталось – почти сравненная с землей стена внешнего ограждения и неровности камней внутри территории. Темнота здесь была плотная, только фары автомобиля выхватывали куски, и в итоге остановились у бывшего широкого крыльца с одной ступеней. Мы вышли, и под ногами, под снежком, я почувствовала тоже не землю, а твердые плиты площадки. Ветра не было, холод вне города терпим, но все равно я зябко поежилась. В машине пригрелась, долго сидела без движения.

  – Юль Вереск должен быть там, – Роберт взмахнул ладонью, – в той пристройке, единственной, у которой сохранились стены.

  – Жуть какая. Этого страшилу хоть кто-нибудь видел, кроме Ирис?

  – Нет, похоже, – ответил за всех Герман, выждав и не увидев реакции. – Нам туда?

  Но решимость, с которой мы преодолели относительно короткое расстояние, таяла с каждым шагом. Все почувствовали, что мы приближаемся не к обычному домику, а ко входу – почти как в наших вызовах, но только с большой буквы. Ко Входу. Эта аура безлюдности была так сильна, что сшибала даже за пределами порога – никогда прежде я не знала, что способна так ярко ощущать подобное место. Да я, как обычный пограничник, с такими местами и не сталкивалась – это уже не наш уровень, это уже та опасность, с которой работают наследники, чтобы «глупыши» не залетели.

  – Я туда не пойду, – спасовал первым Герман и встал на месте. – Ни за что не пойду!

  Остановились и мы.

  – За что-то пойдешь. И все пойдут.

  Я узнала голос Юля. Еще не увидела, в такой темноте его неподвижную фигуру на фоне очертания постройки и не увидеть, пока не пошевелится. А через секунду он уже и шагнул на встречу.

  – Здравствуй, Шелест. И все остальные.

  – Вежливый ты, прям слов нет.

  – Иди дорогу прокладывай, умничка. Девочки вперед, мальчики потом. Еще три шажка. Еще три шажка, и все поймешь!

  – Да не бойся, Катарина, мы здесь потому, что это самая аномальная зона для нас – и наследников, и пограничников, и кого угодно, кто связан со способностями бегать на вызовы.

  Это уже произнес Август, и я различила его в стороне – он оторвался от ствола близкого дерева, под которым стоял в еще более густой тени, чем все. Я знала Юля Вереска, знала, что опасности от него не исходит, и Августа Поле тоже, – оба наследника не какие-то внезапные злодеи, заманившие на расправу в глушь четырех наивных молодых людей. Роберт был с нами, но держался самым последним – он уже «выбыл» с пограничной службы и лишь сопровождал. Катарина обернулась на него – с вопросом, за поддержкой и чтобы убедиться – он рядом и в случае чего защитит. А вслух она спросила меня:

  – Ирис, ты как?

  – Я иду. Если надо, я иду.

  – Конечно надо. Август уговорил, и я вас научу, но долго здесь находиться нельзя. Я уйду вы уйдете, и дальше сами, плавайте и пробуйте. Настоящее скучно и цель у меня другая.

  Мне на спину легла рука Юргена. Не с жестом поддержки или одобрения, а жестко. Через пальто, через кофту, кожей и нервами я ощутила порыв и готовность. Его ладонь не останавливала меня, не запрещала рисковать, но решительно показывала – он идет следом. Вот так близко, чтобы защитить сразу, чтобы куда-то оттолкнуть и встать вместо меня.

  Роберт сделал схожее – сравнялся с Катариной, очень тихо шепнул ей что-то, и та сделала нужные шаги к пристройке.

  – Черт возьми... Ирис!

  Возглас удивленный и звонкий. Он должен был рассеять тревогу наших мужчин, и поэтому я мягко отлепилась от руки Юргена, и шагнула к подруге.

  И сразу ее поняла...

  – Ты чуешь? Чуешь, или только меня сейчас так оторвет?!

  – Да.

  Катарина добавила гораздо тише, только для моих ушей:

  – Мля, только давай не ревновать, ни ты, ни я. Походу реально место виновато. Я сейчас в экстаз впаду от этого электричества. Прынц твой, скотина, теплом сносит.

  Ветер и шторм. От Юргена, било сильными порывами в спину, – горячим ветром, летним, нагретым именно солнцем и напитанным луговыми запахами пыльцы и соком травы. А от Роберта веяло воздухом грозовым, влажным, пахнущим именно тревогой, электричеством и морем.

  – Герман, ну-ка, поближе встань!

  Он Катарину послушался, сократил расстояние, хотя явно бы предпочел уйти не в сторону людей, а наоборот.

  – Камни...

  – Скалы, – согласилась подруга. – Закрой глаза и мы как будто стоим на границе – на каменном скальном обрыве между широкой нагретой долиной с ветром и кромкой моря внизу с приближающимся штормом.

  – Какая гармония...

  – О чем вы там шепчетесь?

  – А чего мы друг друга не чуем? – Катарина отмахнулась от Германа и опять в полголоса спросила меня. – Я вот твоего пространства вообще никак не ощущаю.

  – Может, исключение?

  – А они нас так могут? Черт, я бы не рискнула, мне как-то стыдно. Представляешь, если от меня на самом деле помойкой понесет. Это тебе хорошо, цветочек ты наш, ирисом запахнешь.

  – Трусиха.

  – Идите дальше! – Громко произнес Юль, словно находился в потоке шума, а не в тишине пустынного места в нескольких шагах. – На пару метров к порогу будет достаточно!

  Я сделала предположение, что мы с Катариной каждый раз заходили в какую-то зону, где обострялись собственные способности и одновременно с этим появлялась возможность дать их почувствовать другому. В первой линии я без напряжения «увидела» пространства ближнего круга – наших мужчин и Германа. А вот во втором уже Катарина охнула и сказала мне, что чувствует за порогом этой хибарки волны и потоки. И я чувствовала, и даже знала гораздо лучше – какой они высоты, то есть протяженности в будущее, и какой глубины – в прошлое. Будущее всегда было коротким, из-за вариативности событий, где нельзя просчитать все. Высота поднималась только по некоторым деталям, которые уже никак не могли свернуть не туда – например факт нашей с Юргеном свадьбы. А вот глубина – нырять и нырять. Пласты лет, дней и минут. И в них, как светящиеся рыбки, жили мгновения чьих-то фатальных ошибок на грани. Самые яркие – не очень давно, самые тусклые – на десятки лет. И как Юлю не страшно было впервые, да и потом тоже, шагнуть и пойти камнем ко дну? Вернее, в бездну?