Текст книги "Мотылек и Ветер (СИ)"

Автор книги: Ксения Татьмянина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

  – Я знаю, что я болтала. Думаешь, ко всем мужикам липну, шалава последняя, озабоченная? Мне так сильно про Роберта орать охота, что легче всего скрывать правду таким образом.

  – Не понимаю, где связь?

  – Ну, ты и так слепая идиотка, чего уж... – Катарина закатила глаза, вся изогнулась, по-дурацки взмахивая ладонью то в одну сторону, то в другую: – Ах, наследник – зашибись мужик, вот бы за такого замуж! Продавец в одежном, во красавчик, затащить бы в постель, да покувыркаться! А полицейский наш, хорош, зверюга, он женат или как?

  Перестала кривляться. Зашарила по карманам, достала испаритель и дыхнула разок. Запахло гранатом и манго:

  – Мне проще всего прятать в таком поведении чувства только к одному человеку. Как дерево в лесу. С шестнадцати лет сохну, с ума схожу, когда удается увидеть его изредка на собраниях, а в тот день, когда твоя соседка пропала и он на звонок приехал!... – Девушка не закатила театрально глаза, а, наоборот, уже с искренним чувством зажмурилась. – Так близко, так напрямую словом перемолвиться, от ауры его заштормило аж. Ты ни фига не увидела, слепая курица. С другой стороны хорошо, может, и он ничего не заметил. Я бы чокнулась.

  – Не увидела.

  – Я с тобой сдружиться захотела и на извинения пошла, чтобы выгоду словить. Притереться в твой круг, напроситься в помощницы тебе, если уж наследник не выбрал, чтобы другим воздухом подышать. Поконтачить с Робертом, побыть рядом... ты мне нафиг сдалась.

  Первопричина была такой, в этом я Катарине поверила. Только ее признание сейчас и тон, с которым она произносила слова, отдавали тоской, раскаяньем и теплотой. Душевным откровением, настоящим открытием сердца и своих секретов. Вываливала все.

  – Не обижаешься?

  – Нет.

  – Бесят святоши, безгрешные такие, терпеливые и всепрощающие... только, мля, у тебя это что-то другое. Я преступница, хамка, эгоистка. А ты со мной, ничего, как с нормальной. Как с человеком, а не с помойкой.

  – У всех есть право быть такими, какие они есть.

  – И ты принимаешь? Ты мне такое право даешь?

  – А ты мне? Я меланхоличная и скучная страдалица.

  – Это правда. – Легко согласилась Катарина, и вызвала этим мою улыбку. – Знаешь, за что больше всего людей ненавижу? Ты совершаешь ошибку, а на тебя уже пожизненно смотрят как на говно. Узнают о слабости и тут же пяточкой отодвигают от своей тушки подальше, как грязь. Только не говори, что не все такие. У меня – все! Я других не знаю. Вот и пусть захлебнутся, сама всех первая дерьмом измажу, сама про всех все расскажу и на чистую воду выведу. Меня и так ненавидели, так теперь хоть на самом деле есть за что!

  Катарина со злым лицом уставилась на меня, стиснула зубы.

  – По первости думала, что ты воплощение таких безгрешных. Нежная феечка, чистоплотная, святая, с такими высокими моральными устоями, что прям... не знаю. Глазищи, как у святой из ратуши, на пол-лица. А тут вдруг раз, и нет. Можно не стесняться себя, ты не осуждаешь и свысока не смотришь. Рядом с тобой – свобода. Даже если ты, противная, сидишь и молчишь.

  – Ты тоже противная.

  – Это само собой.

   Передохнули. Катарина свои эмоции отдышала немного, а я свои. Не такие яркие, но удивиться было чему.

  – Почему ему не признаешься?

  Лицо у нее вытянулось, а глаза округлились. И через миг павильон гулко отразил смех Катарины. Она аж запрокинула голову и на перила рукой оперлась, чтобы удержаться. Хохотала истерично и искренне:

  – Ты серьезно?! – И снова несколько секунд смеха почти до икоты. – На фиг ему такая нужна? Я же не женщина, а собака дворовая, – любой про меня скажет, что я к первому встречному потянусь, только с улицы забери!

  – Это же не правда.

  – А кто поверит? Я девушка старательная, долго себя лепила. А за жизнь один любовник был...

  – Катарина...

  – А вот про это вообще заткнись. Не надо советовать. Я ведь по-настоящему Роберта не знаю, ни характера, ни привычек. Любить неизвестного и издалека гораздо проще и приятней. В моем воображении он любит меня взаимно так, как мне этого хочется, говорит то, что хочу услышать, даже сексом со мной занимается по моему вкусу. А в реальности? Не по рангу он мне. Где он и где я, доходит до тебя?

  – Нет.

  – Ну, и дура.

   Опять обе зависли в молчании. Я не обиделась на обзывательства. Своя правда в этом есть – мне не понять безответной любви и страха признания. В моем случае Юрген ближе к Катарине, а я на стороне Роберта. Тот живет себе и не знает, что в него влюблена пограничница.

  Еще немного подумав, вспомнив весь его представительный образ и «штормовую» ауру, подкорректировала вывод – или в него и так влюблены поголовно все женщины, с кем он имеет дело, и он об этом прекрасно знает.

  – Откровенность за откровенность? Или все-таки не тяну до настоящей подруги?

  Настала моя очередь раскусывать горошек перца и сглотнуть, прежде чем сказать вслух:

  – В начале года я ребенка потеряла. Врач пьяный. Сын у меня прожил несколько часов после родов, а меня спасли, только теперь никогда не смогу иметь детей.

  Катарина стала переминаться с ноги на ногу, крутить головой, а потом сказала:

  – И предохраняться не надо, кувыркайся без страха залета... мля... что я несу?

  Она отошла и натурально ткнулась лбом в шершавую голубую стену. Проскулила:

  – Прости. Я не знаю, что нужно сказать, что говорят в таких случаях... Жалко тебя. Жалко до боли. Не перевариваю я эти «сочувствую» и другую фигню... я даже представить не могу, какой это ужас для тебя, и для него. Прости за пошлятину, я не буду больше издеваться над тобой с Юргеном.

  Внутри меня трепыхнулось. Отдалось мурашками в руки и спину, защекотало затылок. Катарина логично решила, что ребенок – наш, мой и Юрки. Губы ссохлись и слиплись от волнения так быстро, что я не нашла силы разомкнуть их и уточнить, что он не отец. Не стала. Так сильно захотелось, чтобы это было правдой. Нет, я не желала Юрке страданий осиротевшего родителя, я желала себе чувства, которого не испытала тогда, давно – участия. Участия моего мужа и отца ребенка в том, что стряслась беда. От Петера ни тени сопереживания, а Юрка совсем недавно дал понять, что разделяет утрату. Он – чужой, Василек – не его крови, а все равно!

  – Катарина, не страшно. Я понимаю, почему ты так ляпнула.

  – Я идиотка.

  – Это правда. – Я вернула девушке ее же реплику. Без зла, а с улыбкой. Я хотела дать понять Катарине, что принимаю такие ее соболезнования, и пусть уже отойдет от стены. – Давай еще пять минут постоим тут и пойдем дальше? Меня от всех откровенностей аж потряхивает.

  – Меня тоже.

  Цена

  Вызов поймал меня в тот момент, когда я уже ждала Юргена. Импульс отразился в солнечном сплетении, я набегу набрала номер:

  – Юрка, у меня вызов! – Неловко достала блокнот и кое-как откинула обложку. – На Дворцовой.

  – Удачи. Еду, там найдемся.

  Минут пять, и я добралась до нужных ступенек заброшенного места, распахнула дверь и быстро вошла в большую залу дорогого ресторана. Дворцовая – это короткая улица в самом центре Сольцбурга, где не было жилых зданий, а сплошь коммерческие и административные. Элитная гостиница, столичный банк, представительства крупных компаний страны, два ювелирных магазина и самый дорогой ресторан города «Vintage».

  Вечер понедельника – за столиками больше людей делового общения, переговоров, чем отдыхающих и празднующих что-то. Блеска мало, живая музыка не мешает разговорам. Я окунулась сразу в приятный мягкий свет, пространство, эстетику и лоск дорогого интерьера и почувствовала человека на грани.

  – Лиля...

  Едва шепнула сама себе, увидев за столиком у окна сестру.

  – Полгода путешествий, все расходы за мой счет. Хороший контракт ляжет в ваше портфолио, как бриллиант, и обеспечит карьерный рост. Лично вам – по пятьсот тысяч в месяц. Три миллиона, Лилия, и вы сможете подарить себе самые дорогие апартаменты в Сольцбурге. За одно только ваше «да».

  Сестра с первого слова поняла суть предложения, и ее «на грани» уже происходило. В тот момент, как представительный мужчина напротив нее делал предложение эскорта, описывая все плюсы сделки. Полгода поездок с ним, все его прихоти, все ее послушание, эмоциональное и сексуальное обслуживание.

  Жизнь Лили коснулась меня, приоткрыв ее чувства и недавние события. Она дослужилась до потолка на своей должности, все силы отдала карьере в фонде экологов, но не устроила личной жизни, была одинока. Ухаживать за собой не забывала – выглядела в свои тридцать пять потрясающе – моложе, дороже, холеней. Одежда и прическа со вкусом, украшений минимум, но дорогих и не броских. Никак и никто не мог бы принять ее за женщину, которая может себя продать.

  Этот человек – иностранец, Луиджи Ро, познакомился с ней на благотворительном вечере месяц назад. Стал выказывать знаки внимания, присылать цветы и подарки, приглашал в театр на премьеру, на модную выставку, в этот ресторан на два изысканных обеда. Сестре он нравился по всем параметрам – от возраста и внешности, до галантного обращения и ума. Она подумала, что у них начался роман. Настоящие и долгие отношения, с такой приятной прелюдией его обходительности.

  – Прекрасная Лилия, давайте сделаем так. Я выйду на пять минут, выпью бокал вина в баре соседнего зала, и вернусь. Если вы останетесь за столиком, я сочту это за согласие и завтра же мы улетим в столицу, чтобы начать тур. Если я вас не увижу, то, – он улыбнулся, – очень буду сожалеть. Сожалеть о том, что такая прекрасная жемчужина останется в этом красивом, но все же маленьком городке.

  Я подошла ближе к столику, осторожно и маленькими шагами. Меня не замечали ни посетители, ни персонал, но сама Лиля могла увидеть, если ее вызов был особенным. Нет, сестра сидела, погруженная в свои мысли, и я буквально читала их.

  Она рождена для другой жизни, она к такому и стремилась все свои сознательные годы, поставив цель еще в школе – выучиться, обрести престижную должность и финансовую независимость. Это – свобода. Это – возможности. И вот, цель почти достигнута, будет все и сразу, как хотела...

  – «Только какой ценой, миссис Рис? Самоуважение вы не вернете ни за какие деньги мира».

  Я процитировала любимый роман сестры. Она девчонкой зачитывалась им, была влюблена в главного героя и сопереживала героине. Выписывала фразы оттуда в дневник и грезила – как она тоже, бедная девушка благородного происхождения, отказывает графу в предложении стать его содержанкой. Лиля светло улыбнулась от воспоминания и все в ней повеселело. Дохнуло юностью, идеалами и романтическими мечтами. И что она еще думает? Конечно, «нет»!

  – Я не продаюсь, граф...

  Допила свой бокал, аккуратно положила салфетку на столешницу и встала. Пошла на выход мимо меня, очень близко, и я не удержалась – коснулась пальцами ее локтя. Мы такие разные, как из разных миров, но все же кровные родственники и не враги друг другу. Она знала мое детство, я ее отрочество. Мы знали наших родителей, хоть и смотрели на них разными глазами.

  – Будь счастлива, сестренка.

  Лиля замедлила шаг, даже осмотрелась осторожно, тронула себя за руку – как раз в том месте, где ее же коснулась я. Почувствовала. Не увидела и не услышала в упор, но ощутила на уровне подсознания. И меня пока не отпустил вызов – я знала, как ей горько от разочарования. О Луиджи Ро она думала иначе и ждала другого. Достойный человек пал в ее глазах, и что тогда ждать от других мужчин, рангом пониже? Нет по-настоящему благородных.

  Конечно, они были. Только Лиля вряд ли бы согласилась с таким есть пирожки в столовой, при всех достоинствах кавалера. Все должно быть в одном – и достаток, и интеллект, и статус, и рыцарство. А что взять с «простого» мужчины?

  Я пошла буквально по пятам, к выходу. Она не оборачивалась, и не увидела меня после, уже на ступенях дорогого ресторана, когда история отпустила и я нарисовалась в реальности для всех.

  – Сойдите на тротуар, пожалуйста.

  Швейцар оглядел меня и через губу попросил. В сравнении со здешней публикой я – бродяжка, и даже дорогие детали одежды не помогли бросить пыль в глаза. Видавшие виды пальто и сапожки, ни макияжа, ни прически, ни аромата парфюма шлейфом. Простоволосая и бледная.

  – Да, конечно.

  Если Юрген тут появится, он тоже будет смотреться черной вороной среди журавлей. Мой «Принц», как его обзывала Катарина с издевательской заменой "и" на "ы". Мой чуткий и внимательный Юрка.

  Тут же вспомнив признания подруги о любви к Роберту Тамму, я не могла не заулыбаться мыслям о разности наших мужчин. Викинг – это зрелость, выдержка, харизма и физическая сила, граничащая с уровнем силы крупного хищника. Юрген – это молодость, энергия, эмоциональность, и пусть физически он в мускулах уступал, не казался менее мужественным. Оба разные, оба мужчины – по поступкам, характеру, ответственности за себя и других. Я ощутила прилив гордости, радости и острого желания счастья всем. Сестре, Катарине, любой женщине – пусть рядом с каждой будет тот самый, любимый и желанный! Взаимно!

  Так что значат все мои чувства? Люблю его? Или где-то в пути, еще в узнавании и влюбленности? Сколько нужно дней и ночей, чтобы можно было сказать «прошло достаточно времени»? Юрген влюбился в меня с первого взгляда, а полюбил с первого слова, вообще ничего толком не зная обо мне... мы даже сейчас узнаем друг друга в жизни, в быту и привычках, спрашивая мнения или выслушивая суждения о чем-то. Нужно ли все на свете знать о человеке, чтобы любить его? А может же быть и так: все узнаешь, насквозь увидишь, а любовь не придет.

  Вивьен

  Прождав полчаса, сделала дозвон, но звонок не прошел – вне доступа. Хотела написать сообщение, как тут же Юрген перезвонил:

  – Я тоже на вызов влетел, только-только освободился. Ты где?

  – На площади у памятника летчикам, от Дворцовой в двух шагах.

  – А я далеко. – Буквально секунда на раздумывание, и он предложил: – Садись на пятый маршрут, как раз оба через двадцать минут доедем до мемориального парка. Погуляем там?

  – Хорошо, давай.

  Мы встретились вовремя, у главного входа.

  Уже давно улетучилась та осторожность, которую я почувствовала в нем при нашем первом как бы свидании. Давно уже не было ни робости с его стороны, ни смущения, ни «звона» от нервов, когда веяло взбудораженностью от встречи. Милая неловкость – осела лишь в памяти, и следа не осталось в настоящем.

  – Голодная? Возьмем что-нибудь?

  Пока не зашли на территорию, где не стояло никаких киосков, Юрген увел меня к вагончику «Улитка». Я согласилась на все, хотела есть. А тут еще и аромат, и горячность напитков – не устоять.

  – Юрка, у меня такой вызов был, неожиданный.

  – И у меня. Выходит, не показалось, что ты немного взволнованная?

  – А ты немного... – я сверила слово с интуитивным чувством: – виноватый?

  Мы уже прогулялись, все съели и выпили, тронули разговором прошедший день слегка, не зацепляя в обсуждения события, и я по каким-то необъяснимым ноткам поняла, что Юрген чуть-чуть сам не свой. Не такой, как обычно, не такой, к какому я успела привыкнуть. Он и меня, в свою очередь, уловил.

  Старосты были правы – не принято у пограничников делиться историями. Вбивалось в подкорку – это не корректно, не вежливо. Не по «кодексу», этикету, праву тех людей на грани на приватность. Мы оба застопорились на этом, потому что я хотела рассказать о сестре, а Юрген – о своем. Но мы ведь и так в стольком открылись, мы не чужие!

  – Я женщину поцеловал. По-настоящему, в губы, даже с искренним желанием это сделать.

  – Ого. А кто она?

  Ни капли ревности, ни единой тени не промелькнуло на сердце от таких слов. Любопытно – да! Винить его в поступке – и не подумаю, ведь сама все прекрасно знаю о нашей службе, и если так было нужно, то так было нужно именно в тот момент. От чего на грани мог уберечь поцелуй?

  – Да ты прям даже не сердишься, – голос выдал легкое удивление и выдох, – зря дергался.

  – Зря. Что за женщина?

  Мы свернули на боковую тропинку парка, чтобы точно знать – рядом случайных попутчиков не окажется. И он рассказал.

  Два года назад у Вивьен Моль умерла мама. Мама, которая всю свою жизнь держала дочь при себе, задавливая на корню все желания и попытки жить отдельной, своей жизнью. Только рядом, только вдвоем, все случайные и не случайные знакомства пресекались едва ли не с первого дня – у дочери не должно было быть, ни подруг, ни мужчины, – самый близкий человек один – мама. Даже работу она подстроила так, чтобы Вивьен находилась дома, и шила-кроила в соседней комнате. За сорок лет эта несчастная вырастила огромный букет комплексов, неврозов и неуверенности в себе.

  И вот вдруг два года назад ее матери не стало. К свободе и ответственности не готова, страхов много. Решимости хватило на одно – обратиться к психологу, и встать на путь исправления жизни, покореженной такой лютой опекой. Прогресс случился. Вивьен начала делать шаги к общению, завела знакомых, стала выбираться на активный отдых, и прочее. Дошло до знакомства с мужчинами, не в реальности, а в сети – по переписке.

  – Я через порог шагнул, и вышел снова на улице. Знаешь кафе «Мельница», недалеко от кинотеатра?

  – Конечно. Там два хода рядом.

  – Я несколько секунд стоял тупо на тротуаре, погружаясь в ее жизнь, и не понимая – а где же сам человек? А потом увидел – в арке дома, со стороны двора из-за стены краешек рукава выглядывает. Вивьен пряталась там, как в убежище, и не могла заставить себя дойти до кафе. У нее назначена встреча с мужчиной, уговорившим ее на реальное знакомство. Он ей нравился, и внешне по фото, и по общению в письмах. Только ужас женщины был в одном «но».

  Я догадывалась, в чем именно. Неопытность в зрелые годы, – признаваться стыдно. Старая дева с комплексом может спугнуть любого храбреца.

  – Там такая куча мыслей, куча страхов и рой материнских высказываний о ее некрасивости, полноте, глупости... ну, всего, что убивало женскую самооценку. Вообще самооценку. Эта Вивьен была на грани – поддаться ужасу, снова поверить покойной матери, уйти и забить навсегда на личную жизнь, и думать забыть – насовсем. Или поверить в себя и какая есть, такая есть, пойти и реально заговорить с тем мужчиной.

  Юрген сочувственно вздохнул и коротко посмотрел на меня – понимаю ли причины?

  – Я зашел в арку, во двор. Посмотрел на нее и увидел, что ее трясет натурально, как зайца, мелкой дрожью. Не толстая, не уродина, вполне себе милая женщина, хоть и за сорок – не тетка, даже что-то детское в лице оставалось, нежное. И тут я понимаю, что слов нет. Не приходит в сознание ничего, что я должен был бы сказать, ни одного слога, ни звука. Мало того -ей жутко стыдно, что кто-то вдруг застал ее в момент трусости и так вот все неловко.

  У меня в душе одновременно сошлись сочувствие и радость за Вивьен. Перекликнулось с тем, как мне совсем недавно остро захотелось счастья для всех женщин, и вот – воплощение этого чуда. Ноябрьский холод, она наверняка ледяная от страха, комплекс «нецелованной», а тут вдруг парень – молодой, высокий, с карими красивыми глазами... Мне ли не знать, каково почувствовать аномально горячие губы Юргена!

  – Я ее и поцеловал. Доказать обратное, снять это гадкое клеймо. – Он хмыкнул, и все-таки легкое смущение в голосе я заметила: – Можешь меня убить за откровенность, Ирис, но я должен признаться – мне понравилось. Я словно человека от смерти спас.

  Я тоже хмыкнула, остановила его посреди длинной тропинки и прижалась, запустив руки под рюкзак, обняв ладонями под лопатки.

  – Поцелуй жизни.

  – Не ревнуешь?

  – Нет. Немного завидую. Исправишь?

  Вкус у губ оказался сладким и кофейным. Может, крошка в уголке осталась от булочек, – в полумраке не видно.

  Люблю его. За все на свете. Сколько буду жить, столько и буду его узнавать, а люблю уже сейчас. Ненормальная я какая-то, если именно эта история о посторонней женщине вдруг подтолкнула к этому пониманию.

  Постояли, в тишине и полутьме парка, выдыхая парок и отдавая тепло холодеющей погоде. Юрген еще крепче меня обнял, согревая. Шепнул на ухо:

  – Люблю тебя Ирис. Больше жизни тебя люблю.

  А я смолчала. Себе призналась в чувствах к нему, а его лишь взаимно обняла покрепче.

  О сестре рассказала на обратном пути до остановки. Потом на монорельсе поехали домой, и я все думала о том, – как же это хорошо, когда «домой вместе». Вспоминала свою комнату в общежитии, желание стиснуть себя стенами как можно плотнее. Сейчас бы зашла и не могла поверить, что бежала, как в убежище, в «коробку от обуви». Даже проверять не нужно – я помню тесноту и могу представить.

  А у Юргена – кресло уже два дня как не возвращалось в кухонный угол, а часть компьютерного стола осталась на месте только из-за удобства складывать на него посуду и продукты во время готовки. Не давило пространство ни в отсутствии Юргена, ни в его присутствии, никак. И ванна – ванна, а не спасительный бункер.

  – По пути в магазин нужно?

  – Хлеба. И сливок.

  – И сыра в запас. Ты завтра как, есть планы?

  – Никаких.

  – А я только на собрание вечером съезжу к южному и листы заодно сдам. А так считай, весь день наш. Как хочешь его провести?

  – Давай утром решим. Выспимся без будильника, и посмотрим по настроению.

  – Давай.

  Еще пять остановок. Мы заняли в вагоне самые первые два сиденья, – все попутчики позади, вне поля зрения, а впереди только водитель, и то за перегородкой своей кабины. Можно смотреть в окно и представлять, что везут только нас двоих. И опять же – отворачиваться от людей нарочно, утыкаясь в стекло лицом на задней площадке, уже не тянуло. Уединения на двоих в людном вагоне хотелось из-за чувств и мыслей, а не от неприязни к миру. Сольцбург проплывал мимо – большой и полный. И отчетливо проступало ощущение – мира снаружи и мира внутри. И грань, почти стертая, когда кажется, что в сердце также глубоко, как глубока высота неба, и ты немного сливаешься с ним.

  «А если б тогда все пошло не так...» – в памяти отразилась строчка загадочной поэтессы. И в этот раз она прозвучала не с сожалением и тоской о случившемся, а наоборот. А испугом – не произойди чего-то в прошлом, и не было бы настоящего...

  – Юрка?

  – А?

  – Можно, я тебя подстригу? Не коротко, я общую длину оставлю, только чуть пряди подкорректирую.

  Он шевельнул плечом, на которое я навалилась, разомлев от поездки в тепле и накопив усталости.

  – Можно, конечно. Если не на лысо, то хоть как стриги.

  – Ты не частый гость в парикмахерской?

  – Нет, мне все равно. Только когда совсем зарастаю, как леший, что в глаза лезет и неудобно, захожу по случаю в любую.

  – Комплименты от мастеров слышал?

  – В каком смысле?

  – У тебя самые идеальные волосы. Не знал?

  – Нет. – Юрген весело хмыкнул. – Но тебе поверю.

  Дома мы лишь поужинали бутербродами, кофе со сливками, и ни на что сил не осталось. Мне хотелось воспользоваться разрешением, усадить Юргена на стул и достать из коробки ножницы, но лучше – в другой день.

  Откровений было много, эмоций много. И вернулись поздно, что хотелось после еды одного – в душ и в постель. Спать. Так и заснула быстро, день пролетел в памяти всполохами признаний и мыслей, и осел тихим счастьем в сердце.

  Маленькие секреты

  Издалека девочка и собака показались знакомыми. Подойдя ближе к подъезду, поняла, что это дочь Августа и спасенная с частного двора Динь-Динь. Девочка играла с собакой, кидая ей маленькую палку в глубь двора, на газон и дразнила ее, когда та возвращала апорт.

  – Ника, здравствуй!

  Неужели Август вернулся? Ника меня заметила и сразу узнала:

  – Ирис!

  Динь-Динь помчалась ко мне, и я слегка испугалась, – набросится, как при первой встрече. Но она дружелюбно виляла хвостом, скалила пасть и крутилась у ног. По окрасу и признаешь – оправилась, откормилась, на шее и следов от ошейника не осталось. Не смог ее наследник в приют сдать, себе оставил.

  – Привет. Какими судьбами здесь?

  – Мама у Пауля дела обсуждает, а я пока на свежем воздухе. Не хочу за чаем скучать. Я же тебе так и не сказала спасибо за спасение!

  Пока я соображала, что Пауль – это как раз наш восточный староста, Ника порывисто обняла меня, попытавшись на полном серьезе приподнять с места.

  – Ай, не глупи! Не за что, главное, что все хорошо теперь. Я тоже с самой больницы и не выясняла – как ты себя чувствуешь и как быстро поправляешься?

  – Фу на все, прошло, как страшный сон. Ты сдаваться?

  – Да.

  – Побудь со мной пока. Дед все равно занят, а его жена отправит сидеть на кухню.

  – Дед?

  – Не в смысле родня, а в смысле, – Ника совсем по-детски скуксила личико, – не молодой.

  Она вся в целом выглядела как раз на возраст, совсем юная. Беззаботная и веселая. В страшном подвале при страшной ситуации вела себя взрослее, а теперь все на своих местах. Уже девушка, но искрит ребячеством. Затрепала собаку за уши и снова бросила ей палочку:

  – Лови, Динька! Лови!

  – Твой папа вернулся?

  – Нет еще. Там сложно. Самое противное, что ни позвонить, ни написать нельзя... Как у тебя дела?

  – Хорошо.

  Несколько минут ушло на веселую возню с счастливым от внимания животным, а потом я решилась спросить:

  – Ника, а ты помнишь, как мы тогда обе по границе прошли?

  – Я? Неа, не помню. Голова гудела!

  – А тебе потом было плохо? Думалось всякое, одиноко было или что-то вроде сильной тоски испытывала?

  – Нет. А ты такая молодчинка, такая сильная оказалась!

  – Это не я молодчинка, а ты, – улыбнулась, – отец тобой гордится. Ты талантливая, Ника, и станешь идеальной наследницей.

  – Ну, – немного по взрослому со скепсисом возразила та, – идеальной не стану. Пространства надо чувствовать лучше, а я не очень их различаю. Стараюсь, конечно. Но столько времени, сколько нужно не могу тратить на занятия, потому что есть еще и другие уроки. Противная школа, всякие другие дела.

  – А это сложно?

  – Что?

  – Все. Обучение, знания, все, чем наследники занимаются.

  Ника закивала:

  – Да.

  – А самое-самое трудное, это что для тебя?

  – Самое-самое я еще даже не пробовала, только в теории знаю. Пробивать пространства трудно, создавать новые ходы в экстремальных условиях, когда место жилое, а тебе кровь из носа нужен он прямо сейчас. Чувствовать волны времени и вовремя уходить. Из-за того, что не наша область – вообще супер трудно!

  – В смысле, «время» не ваша область?

  – Да. Папа – наследник пространства, им и занимается.

  Я осторожно посмотрела на Нику, заволновавшись – а ей можно вот так выдавать такие новости? Это не тайна? Я завела разговор, не предполагая глубокие расспросы, но ее бесхитростная прямота немного обескуражила. Будет ли преступлением по отношению к ней и Августу, если я воспользуюсь доверием и докопаюсь до чего-то еще?

  Аукнулось воспоминанием фраза Юля Верска «Пространство, не поверившее в меня» – это он об Августе. И еще что-то похожее – упоминал об этих трех столпах бытия – время, пространство, материя...

  – А у кого «время»?

  – Это секрет... но тебе я скажу, Ирис, потому что ты своя. У папы в юности был друг, тоже наследник, и он занимался «временем», а потом из-за какой-то своей глупой идеи шагнул в опасный ход и сгинул навсегда.

  – А «материя»?

  Я спросила, не особо надеясь, что существуют наследники и на такое, вообще трудно объяснимое в пограничной службе.

   – «Четыре месяца» – четыре наследника: Август, Марта, Майя и Юль. Марта и Майя, я их живыми и не застала, они уже тогда, давно, бабушки были, – как раз занимались жизнью и смертью.

  – Это как?

  Ника прищурилась, мягко отстранила от себя собаку, которая не понимала, почему с ней вдруг перестали играть, и серьезно, учительским тоном объяснила:

  – Жизнь и смерть – есть материя.

  – Ника, я понимаю, что делает твой папа – ходы, блокноты, тоннели, по которым нас выносит на вызовы без сбоев. Занимается «пространством», да. Но что делают остальные? В чем это выражается?

  – Не знаю точно. Не помню, если и был об этом урок. Время вроде как работает ловцом момента. Смысл бежать к ходу и прорываться к человеку, если не поймана эта грань – здесь и сейчас. Пограничник всегда приходит во-вре-мя. Но про материю ничего не скажу. Тут у меня глухо. У папы спроси, как вернется.

  Ника вздохнула и сменила тему. Поделилась, как выхаживала собаку, и что это она не дала ее отвести в приют. Рассказала, как ее умотали показаниями, что похититель оказался человеком, про которого никто и никогда не подумал бы плохого. И что часть ее вины есть в том, что так доверчиво попалась на просьбу о помощи. Мол, где-то то ли котенок застрял, то ли щенок, сам не выходит, а залезть – рука большая. А там емкость с горловиной узкая, у баков выбросили.

  – Сказал, что подъехал на машине мусор из машины выкинуть, и услышал. А я, дурочка, не всполошилась, что людей нет, бетонный забор мусорку от двора загораживает, и его авто в двух шагах стоит.

  – Кошмар. Не могу и представить, что тебе пришлось пережить. Столько времени в плену, в багажнике, в подвале...

  – В больнице с психологом разговаривала, теперь уже не кажется таким страшным, отработала травму, как та говорила. Урок на бдительность получила на всю жизнь.

  – Его уже осудили?

  – Нет. Медики решают – псих или не псих, а полиция дособирает улики и показания. Главное, что он пойман.

  Мне захотелось вернуться к теме службы и особенностей наследников, но я не могла сообразить – что же еще можно выяснить у Ники, чтобы уложить в голове общую картину. А девочке явно наскучила не только та тема, но и напрягли воспоминания о похищении. Она стала бойко расспрашивать меня про то, как я живу, чем занимаюсь.

  Когда из подъезда вышла мама девочки и подошла, я вспомнила, что ее зовут Айри. Август окликнул ее в тот день в больнице, когда она примчалась к Нике, но познакомиться с ней помешала сама ситуация. Красивая женщина с правильными чертами лица и волосами, пересушенными рыжей хной. Аж царапнуло, жалко стало, что густоту и длинную женщина испортила таким обращением.

  – Это Ирис, та самая!

  – Нужно было раньше найти вас и сказать «спасибо».

  Не самое комфортное положение, когда благодарят и хвалят тебя так много и с такой искренностью. Я не знала – куда уже деть глаза, и неловко заворачивала беседу на взаимную радость знакомства, встречу, и оправдывалась:

  – Простите, мне еще столько нужно успеть! Я побегу к старосте!

  – Хорошо. Как Август вернется, будем ждать вас на семейный ужин.

  Желание

  Открыть коробку оказалось страшнее, чем я думала. Можно, как есть, стоя на стуле, дотянуться, приподнять крышку, нащупать чехол с инструментом, и все. Но ведь там – многое. Мои осколочки, память, иная жизнь. Я все же сняла ее полностью, открыла и взглянула на то, что лежит сверху. Листы из дневника. Дата, неровный от тогдашнего волнения почерк, первые слова – неверия и восторга «Я беременна!». На секунду скрало дыхание, но не накатило ни слез, ни приступа удушья, как раньше.