Текст книги "Мотылек и Ветер (СИ)"

Автор книги: Ксения Татьмянина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

  – Да, – безвольно и с изумлением ответила я.

  В самом деле. Слои посторонних и многолетних событий рассеялись, и что-то ясное проявилось в моем сознание. Осталась «видимой» только Алина и понимание, – она знает и чувствует больше обычных людей, она причастна к миру границ, пространств, старост и наследников, знает нас, рядовых бегунов и спасателей...

  – Ты кто?

  – Никто. Не гадай. Тот пограничник принял мое решение и сказал, что однажды...

  Женщина обернулась на меня совсем и грустно улыбнулась. Глаза у нее были, как у мученицы, которая добровольно принесла себя в жертву, пошла на заклание, а теперь с торжеством воскресла:

  – Позади услышишь шелест, – то цветок,

   Голубой на белом фоне завиток.

   В этот миг твоя судьба сплетает нить:

   Перемены и свобода, счастью – быть.

  Оглядев меня с ног до головы, чуть громче воскликнула:

  – А ведь и впрямь, позади тебя светится белым стена коридора, а твой голубой шарф обвил голову, шею и спадает с плеча на грудь по дуге. Завитком. Как твое имя?

  – Ирис... Шелест...

  – Все будет хорошо, Ирис Шелест. И со мной, и с тобой. Беги, здесь уже все решено.

  Со звоном в ушах, в полуоцепенении от ее слов, я послушно шагнула назад, – спиной, попятившись из комнаты. Два, три, и увидела, как Алина отвернулась, поднялась с места и обратилась к родным:

  – Я не прошу вас помочь матери. Я прошу помочь мне. Мне нужна ваша поддержка.

  Я преодолела короткое расстояние до входной двери, вышла, и в подъезде почувствовала, как отпустил вызов. Вышла во двор и, прежде чем куда-то идти, села на лавку. Кому рассказать? Кто объяснит? Август, до которого не добраться, или загадочный Юль в дрейфующих корабликах?

  – Юргену, Катарине, Роберту, старосте, Герману... у меня есть друзья, у меня есть мой близкий и любящий Юрка. Я справлюсь. Я разгадаю. Дедушка...

  Я вскинула голову, посмотрев на потемневшее осеннее небо и глубоко вдохнула, потом выдохнула:

  – Дедушка, ты рад, что я не одна? Ты же так хотел, чтобы я была счастлива, и это ты всегда называл меня эльфом... верил в меня. Если Василек с тобой, на небе, поцелуй малыша. Я о вас помню. Я о вас думаю. И очень люблю!

  Небо ничем не ответило. Тишина во всем дворе была такая, словно никто в квартирах дома не жил. Одни огоньки окон, но звуков нет. Кроны шумели от ветерка, и листья...

  – Ше-лес-тят... Юль Вереск знает будущее. Он не только лезет в прошлое, исправляя чужие судьбы одиночек, приходя на их давние-давние грани. Господин Судьба, с немытой головой, уже в курсе, что я выйду замуж за Юргена! Он знает, что я – Ирис Шелест!

  Прослушка

  Адрес вызова оказался не так далеко от дома старосты. Я поняла это позднее, когда уже отсиделась во дворе, и перепроверила по листку в блокноте. Пошла пешком и не торопясь – времени много.

  Катарина окликнула в тот момент, как я уже потянулась к ручке подъездной двери.

  – Привет! Ой, ну, у тебя и физия.

  И как рассмотрела? Стемнело, лампочка тусклая, тени густые. Не выветрилась, значит, нареванность с лица.

  – Привет.

  – Погоди заходить. Пошли на детской площадке на посидим, я новым вкусом заодно побалуюсь. Морозная мята, как раз для такой погоды, как уже зимой дышишь.

  Мы отошли, я села, а Катарина предпочла выхаживать в два-три шага туда и обратно, достав испаритель и выпуская клубы пара.

  – Сапожки купила? Красивые.

  Похвалила сама себя, что успела заметить раньше, чем девушка начнет хвастаться. Проявила внимательность «подружки». Но та махнула рукой, сказала пренебрежительное: «а-а...» и выдала дальше:

  – Он тебя все-таки бьет?

  – Катарина, нет. Я же сказал тебе...

  – А с чего рожа такая? От большой любви нарыдалась, от счастья?

  – Другая причина. Только о ней я не хочу сейчас...

  – Докажи. Чего там у тебя может быть за причина? Ну, скажи.

  Катарина осталась недовольна молчанием. Шаги ее стали еще резче, «морозную мяту» выдыхала с фырканьем. Раздраженная, сердитая, но красивая. Деньги добавили ей лоска, сняв с образа налет бедности, – вещи подобраны со вкусом и качеством, ухоженность проявилась. Лицо посвежело, макияж ярче, а на руке без перчатки, в которой она держала испаритель, блистал маникюр. А волосы, явно немного подстрижены, прическе придана форма, – и как я не заметила этого в первую очередь? Щелкнув кнопкой и спрятав испаритель, она решительно заявила:

  – Ты мне должна. За свое свинство с Викингом, и я на тебя обижена, и ты мне должна. За это. Вставай, перейдешь на другую лавку.

  Ее решительности противостоять трудно. Она задумала пытать меня?

  – Ты сидишь здесь. Не спорь, я ведь все равно это сделаю. Я хочу проверить твоего Прынца и убедиться, что он не козел, хотя все мужики козлы. Ясно? И ты будешь свидетельницей. Попробуешь поиграть в чистоплотность и вякать про «подслушивать плохо» я вцеплюсь тебе в волосы и разобью нос за вранье – ханжей ненавижу. Ты. Сидишь. Здесь. Я иду ловить Юргена. Если он последняя тварь, то ты убедишься в этом а не будешь меня обвинять, что я его очерняю. Я же все равно докопаюсь. А будешь послушной, обещаю – прощу и не вспомню, что ты меня так подставила.

  – Иди, раз к стенке приперла. Соглашаюсь потому, что предчувствую – что бы ты Юргену не приготовила, он справится.

  – Уши не затыкай. И после поговорим.

  Я малодушно оправдала свое послушание тем, что это игра а не подлое недоверие. И пришлось признаться, – захотела увидеть Юргена в другой ситуации. Не когда он со мной, влюбленный, добрый и хороший, а с той же Катариной. Как станет отвечать? Последний их контакт был недружелюбным, он оттаскивал девушку за воротник и обзывал «помойкой». Хорошее объяснение – меня защищал, но сейчас-то меня рядом как бы нет. Нет свидетелей. Захочет повести себя по-хамски, – ничто не мешает. Вместе с этим любопытством уживалась уверенность, – Юрген не поведет себя недостойно. Я буду сидеть и слушать только ради того, чтобы убедиться в этом на конкретном примере.

  Меня от тротуара вдоль подъездов отделял высокий кустарник, а если сидеть на краю лавки, как я, то и с открытой стороны не сразу можно заметить. Он пойдет с остановки, завернет из-за дома... Спустя несколько минут услышала:

  – Эй, погодь! – Катарина даже свистнула. – Суицидник, притормози, разговор есть.

  Она нарочно встала так, чтобы быть в зоне слышимости, даже при тихих словах. Не к Юргену пошла, а ждала его приближения. А он не сделал замечаний не на кличку, не на свист. Я услышала «туп-туп-туп» тяжелых ботинок и вопрос:

  – Какой разговор?

  – Да так, пару моментов прояснить надо. Конфетки у старосты все равно еще нет, так что не лети.

  – Говори, раз надо.

  – Ты меня знаешь, Прынц, у меня язычок ловкий, и я даже таких недотрог как Ириска разболтать сумею. Вытащила из нее недавно признание, – девушка вкрадчиво понизила голос и добавила сладости, – что трахальщик ты хороший. Было бы на лбу написано, от баб бы ногами отбивался. Я вот на тебя облизнулась когда-то, а счастья не попытала. Зря выходит? Или Конфетка привирает для зависти, м?

  Поймав молчание в ответ, Катарина поправилась:

  – Она не такие слова использовала. Я суть передаю. Между нами, девочками, не зазорно было поделиться. Покоя не стало – правда или нет?

  – Хм... Давай так, Ирис врать не станет. Значит, если ты действительно от нее это слышала, то правда. Логично?

  – А чего, раз такой корешок ядреный, ко мне ни разу шары не подкатывал. Не сходится.

  – Катарина, – у Юрегна сменился тон на более сухой и нетерпеливый, – провокаторша, колись, что тебе на самом деле от меня надо? О чем разговор?

  – Ладно-ладно. Я тут через приятеля, и еще через одни уши, узнала, что ты человека избил. Не в драке, без ответочки, а напал и избил. Роберт наш, свет-солнышко и спаситель, тебя из говна вытащил и от ответственности отмазал. Штраф, тем и отделался. Правда?

  – Правда.

  – За что? Или так, с дурной головой и по пьяни?

  – Не твое дело... но я тебе отвечу, потому что ты не из простого любопытства спрашиваешь? Боишься, что псих, на Ирис подниму руку, если не так вдруг посмотрит? По личному делу избил, на трезвую голову.

  – Мля, ты маньяк... – Катарина продолжила еще четырьмя словами, от всей души обозвав Юргена. – Я до всех твоих тайн докопаюсь, найду как, и Ирис все выложу. Тебе веры нет, урод, где раз по личному делу, так и два по личному будет. Ты хоть и костлявый, а ей и одного удара хватит, поломаешь. Свали по-хорошему. Я все равно донесу, а надо, и приукрашу. Я все сделаю, чтобы Конфетка от тебя подальше держалась. Плевать станет в твою сторону... И не думай, что не выйдет! Ты плохо знаешь женщин!

  – Катарина... хватит.

  Она замолчала. Я догадывалась, что та ждала угроз, вспышки раздражения, чего угодно – только не такого спокойного и понимающего «хватит». Даже мне стало зябко, – Юрген так это сказал, будто раскусил спектакль и знал, что я в пяти шагах за плотным кустарником. Провокация провалена, и он устал подыгрывать.

  – Видно же, что врешь, не старайся. Я люблю Ирис и не обижу ее. И тебе она дорога, раз из кожи вон лезешь, чтобы меня проверить. Угадал? Если по честному в подружки к ней набиваешься, я тебе тоже друг.

  – Ты дебил? Я что, поверить должна?

  – За «помойку» извини, обещаю не грубить, если не станешь зарываться. И тайны твоей не сдам, хоть и грозился.

  – Мля... мля... – Катарина так это произнесла, будто пританцовывала от нервов в этот момент. – Заткнись... не, говори – от кого узнал?

  – Герман же в Яблоневом живет. Там про «Красный лак» до сих пор вспоминают, но о тебе он только мне сказал.

  – Все, теперь точно заткнись... И грабли свои убери!

  – Жми, не кусаюсь. Мир или не мир?

  – Я те не мужик, ручкаться... Давай поцелуем скрепим.

  Юрген засмеялся и сказал:

  – Про горбатого и могилу – твоя история. Что там еще за второй момент? Давай проясним и пойдем – до собрания минут десять.

  – Пошел ты...

  – Я пойду. А ты тут торчать останешься?

  – Тройку затяжек сделаю, и все. Вали уже, Прынц доморощенный!

  Характерные щелчки испарителя и шипение глубокой затяжки расслышала даже отсюда. Юрген ушел. А Катарина несдержанно крикнула:

  – Все равно урод и козел! Слишком хорошо для правды... – Когда она увидела меня, то с чувством сказала: – Я знаю, отчего я умру однажды – от зависти, от удушья. Как с самого начала с наследником, так и добиваешь ты меня... Знаешь, что, Конфетка?.. я ведь всех на свете ненавижу. У меня все – кобели и суки, все полные говна и предательства. Какого, мля, я с тобой связалась? Аллергия у меня на сладкое... Ненавижу обоих. Завидую до боли! Сволочи!

  Она очередную глубокую затяжку сладкого пара выдала со всхлипом и злыми слезами. Слишком часто она дышит этой химией, как табачный курильщик. Я не удержалась, и обняла девушку:

  – Все будет хорошо.

  – Я тоже счастья хочу. Роберта хочу, любви хочу, жизни нормальной. Как у людей.

  Катарина взвыла и с ругательствами сжала меня в ответ крепко обеими руками.

  Собрание

  У старосты на удивление скопилось много народу, и пришли они раньше назначенного времени – в коридоре и комнате уже нечем было дышать, несколько человек спорили, до красных лиц и эмоциональных движений.

  – Стряслось что-то?

  Я зашла не только вместе с Катариной, но и с северным старостой одновременно. Потолкались у вешалки.

  – Устали, – объяснил хозяин дома.

  – Подождите. Мне нужно сначала с вами поговорить один на один. Это возможно?

  Староста уже хотел дать старт совещанию – пришли все, но я его остановила. Мужчина озадачено кивнул, и не очень охотно предложил:

  – Только в рабочей комнате если... тебе, думаю, можно, наместница.

  Последнее – с легкой усмешкой. Миновали коридор. Я мельком улыбнулась Юргену, которого успела заметить в зале, и он ответил тем же. Его чем-то занял его староста, южный, и мы друг к другу пока не подошли.

  – Проходи. Надеюсь, разговор не долгий? Там и так уже все накалены, зря раньше передовиков собрал.

  – Ого. Вот это у вас картотека, больше, чем в городской библиотеке.

  От пола до потолка – стеллажи с маленькими ящичками, все в пестроте табличек, резных циферок и букв.

  – Архив тоже под моим присмотром.

  – Пограничник Ариан, – посмотрите – на месте ли его листы? Проверьте, пожалуйста, и, если есть, – за все время, что он на службе, сколько их, примерно?

   – Это действительно важно? Рядовым...

  – Мне не нужна информация с листов. Я даже от двери не отойду и через плечо смотреть не стану. Посмотрите – в наличие ли?

  Староста уверенно шагнул к одному из стеллажей, быстро выдвинул узкий, как пенал, ящик и завис над ним. Замычал недовольно, задвинул, потянулся к другому. Минуту он ворчал на себя – за путаницу, за старость и память, за невнимательность. Стал рыться на столе с бумагами, заглядываться на стеллажи «архив».

  – Не ищите. Это не вы «напортачили» – его совсем нет, верно?

  – Не понимаю. Не то, что листов, даже разделительной карточки с именем нет.

  – Все ясно. Идемте, сначала собрание, потом объясню всем из узкого круга. А, кстати... мой сегодняшний вызов возьмите.

  Получилось так, что Юрген поцеловал меня прилюдно – одновременно при всех и в уединении. Встретились в коридоре, у зеркала. В набитой людьми квартире, у всех на глазах, но внимания – ноль. Кому нужны эти новости чьих-то отношений, когда все люди взрослые, есть и много других важных своих забот. И поцелуй скромный – короткий, приветственный, едва соприкоснувшись губами.

  Мы улучили эту минутку, пока староста организовывал тишину и начал повестку собрания. То, что Юрген рядом, мне помогло – выходить на передний план и что-то говорить, не хотелось. Подбиралась исподтишка неуверенность, страх и пресловутая неуютность всеобщего внимания. Прижалась плечом к Юргену поплотнее. Его поддержка – со мной.

  – Отбой. Больше не нужно выискивать одиночек, присматриваться ко всем в поисках пропавших, остро реагировать на сбои и пустые места...

  – Несколько ходов тоже нет, – перебила одна пограничница, – вы видели, что стало с...

  – Отмечайте в группе, что этих ходов нет, и все. Я объясню коротко. С людьми все хорошо, они не исчезли – ни наши сослуживцы, ни те, к кому был вызов. Их жизнь изменилась где-то в очень далеком прошлом, сменив траекторию в лучшую сторону и поэтому здесь, в настоящем, их нет. Следы стираются постепенно. Память о них быстро пропадает у соседей, коллег и «шапошных» знакомых. Близких нет, якорей нет, привязанностей нет, одни только мы по роду службы еще держим в голове имена и пытаемся помнить. В полиции больше нет даже цифровых данных.

  – Так что теперь с Арианом? – Подал голос наш староста.

  Чтобы не ошибиться, достала распечатку Роберта и нашла всех четверых пограничников. Зачитала данные вслух.

  – Уверена, все их вызовы выпадали другим, ничего не нарушилось. Все, что случилось, начиная с первого сбоя, это хорошие события. Не катастрофа, а, наоборот, – удача. Не знаю механизма, но судьба или законы грани, или тот самый незнакомец, о котором я рассказывала в прошлый раз, выбрали самых одиноких и несчастливых, вернув им полную жизнь, другую.

  – А если я тоже хочу?

  Кто спросил, не успела увидеть. Мужской голос, немолодой. Я спрятала взгляд в листах ненадолго, чтобы отдохнуть от множества лиц вокруг, а тут вскинула голову. Вопрос откликнулся во мне тем же – «а если...».

  Если возможно вмешаться в прошлое, чтобы поправить его, значит ли, что я смогу попросить – Юля Вереска, Бога Границ, Великую Силу, кто или что бы это свершал, – исправить мою трагедию? Мне не нужна вся жизнь. Мне бы только один день пережить по иному. И мой сын...

  – Я не знаю закона. Не знаю механизма... Пожалуйста, донесите до всех, что больше не нужно быть такими бдительными, паниковать или беспокоиться по всему, что случилось или еще случится. Единственное, о чем прошу – при новом сбое дайте мне знать. Я должна посетить квартиру-пустышку и осмотреть ее. Собрать данные, проследить скорость стирания человека и прочее. Возвращаемся к обычному распорядку. Еще будут рабочие темы для обсуждения?

  Вопрос всем четверым старостам, и никто не ответил. Только северный покачал головой, один за всех.

  – Тогда расходимся. Попрошу задержаться старост, и тех пограничников, кто попал на сбои. Нужно детально обсудить пару моментов.

  Не стала называть Юргена и Катарину по именам, боясь обидеть тех, чьи имена не потрудилась запомнить раньше. Пусть народ разойдется.

  Хозяин дома проветрил залу, поставил чай, придвинул стол ближе к дивану, сделав обстановку комнаты более домашней и выключил лишний свет. Жены, судя по всему, дома не было, гостеприимством занимался лишь староста. В итоге плюс шесть человек, оставшиеся после собрания, больше походили на семейную компанию. Торшер, чашки, немногословность, – особенно контрастными показались после шумного многолюдья. Старосты другого района – мало знакомые мне, да и по рангу раньше иначе общались, – не помешали тому, что я свободно и детально рассказала о том, как вышла на эту теорию.

  О встречах с попутчиками, о подтверждении со стороны Роберта Тамма, о проверках квартир сбоев и ходов, через которые пограничники вылетали в пустышки. Всплывали уточнения по ходу разговора, распечатки пересмотрели все сами, подробно.

  Едва тема стала исчерпываться, я спросила о том, зачем собственно и задержала старост на разговор:

  – Мне нужно знать о границе все, что не знают обычные пограничники. Как быть, если застрянешь где-то в пространстве, из которого не вырваться, чтобы позвать на помощь? – Добавила мысленно для себя «как это сделала Ника, позвав меня». – Какие вам попадались аномалии за все время на вашем посту, во всем, от людей до самих вызовов?

  Мужчины переглянулись между собой. С большим сомнением. Сошлись взглядами на восточном, моем непосредственном кураторе, и тот сказал:

  – Ирис, оставим в стороне то, что здесь Юрген и Катарина, а Август ни словом не обмолвился, что они в команде и в зоне доверия. Не в смысле чего-то плохого, а в смысле... нельзя в эту область лезть тем, у кого не хватит способностей и ума быть осторожными. Пограничники в большинстве своем – молодежь, есть и несовершеннолетние, а то, что попадет в уши одному, пусть и здравомыслящему, завтра долетит до абалдуя. Тот сунется в запретное, если вдруг искра способностей проклюнется, в беду попадет...

  – А чего вы на меня так пялитесь? – Невежливо перебила Катарина.

  – Не обижайся, Ката, но о тебе не только наш район знает, но и остальные три. Сплетничать любишь.

  – Ирис за меня отвечает, я с ней. Верите ей, верьте и мне.

  – Мне одного поручительства не хватит, чтобы не думать о той репутации, которую ты себе сделала.

  – И хрен с вами... – девушка дернулась, подняться из-за стола.

  Староста, так как сидел рядом, задержал ее:

  – Не горячись. Я всем объясняю, и Ирис тоже, что старосты не имеют права обсуждать с посторонними свой уровень. – Он обратился ко мне. -Тебе о подобном наследник сказал? Из разговоров услышала?

  За столом больше всех молчали остальные старосты и Юрген. Юрген даже к чаю не притронулся, сидел через трех человек, напротив меня, и слушал. Что-то было в его лице странное и тревожное. Его словно коснулась печаль. Взглядом меня не смущал, изредка глядел в глаза, не чаще и не больше, чем смотрел на других. После этого вопроса и моего молчания он подал голос:

  – Мы не посвященные, это правда. Но и не рядовые. Сбои зациклились на нас четверых не случайно, и, уверен, больше никто не попадет. Мы вплетены в эту историю кем-то... чем-то... не суть. Нам нужно знать то, что не знают остальные, я поддерживаю Ирис в этой просьбе.

  – Откуда выводы?

  – Аномальные сигналы. – Юрген посмотрел на меня, потом на Катарину, спрашивая разрешения. – Могу сказать?

  Мне не было смысла скрывать, где я чувствую свой вызов. Я кивнула. А Катарина неопределенно повесила голову, то ли с обреченностью, то ли с безразличием.

  – Я за себя скажу и за Германа. Вы знаете, его на собрания не затащить, он трех человек не выносит в помещении, не его вина. Это после травмы так у него пошло. Напали на него толпой, избили, проломили голову. Он лежал в коме несколько дней, едва выжил. Чутье пограничника проснулось у него через два года, и вызов он чувствует затылком. Мой случай – операция на сердце, с остановкой. Сигнал оттуда и идет. Девушки, вас без подробностей коснусь – солнечное сплетение и правый бок. Факт один: смерть. Мы все едва не умерли в свое время. И сигнал у нес пробивается через место, где была нарушена целостность тела.

  Меня царапнуло неприятное ощущение нестыковки. Юрген смог совместить полученные знания о сигналах со своей информированностью – что его друг был при смерти, что Катарина едва не рассталась с жизнью. Все из-за того же «Красного лака», как догадываюсь. Про себя знал – тут само собой.

  Но я? Нарушался логический порядок. Сигнал через солнечное сплетения я ловила с пятнадцати лет, и до этого возраста со мной бед не было. Смерть коснулась вместе с трагедией, с врачебной ошибкой и гибелью ребенка. И целостность тела... я бы ловила сигнал низом живота?

  – Поэтому на пустышки кидает нас. А может, выкинет и еще куда. Мы будем готовы? Мы будем знать, как действовать во внештатной ситуации?

  – Допустим, это аргумент. Один.

  – Подождите. – Я поднялась с места и сходила к своей сумке, достала блокнот, принеся его в зал. Села обратно и откинула обложку: – Подойдет для второго аргумента?

  Внимательно наблюдая, я успела увидеть, что старосты переменились в лице. Не удивление или недоумение – что, откуда, почему? А понимание – знают они все о значении «такого кровавого вызове», знают подробно, и потому – кто побледнел, кто чуть сразу отпрянул назад, уперевшись спиной в спинку стула. А Южный неприкрыто выражал ужас от того, что видит. Почти так же сильно, как и реагировал тогда Август в больнице.

  – До наследника не дозвониться, решать нужно нам и сейчас. – Хозяин дома поднялся, кивнул коллегам. – Пойдемте, посоветуемся, а молодежь пусть пока посидит. Ждите.

  Остались втроем. Катарина, едва дверь в зал закрылась, спросила:

  – Меня ножом пырнули, а у тебя что? Рак?

  Я заколебалась, а девушка восприняла это с обидой. Голос так зазвучал:

  – Но это не честно. Вы оба про меня в курсе, даже про ранение, – злой взгляд на Юргена, – а я, типа подруга, и ваши болячки не знаю. Что у тебя с сердцем?

  – Родился такой, с дырками. Заштопали в свое время, в детстве еще, операция сложная, подключали к АИК и проводили ее на неработающем сердце. Солнечное сплетение – это сильная кровопотеря.

  – Юр... а время? Время не сходится. Я уже подростком на службе была.

  – Не знаю, как это объяснить. Пока не знаю. – Добавил шепотом: – Ирис, что за листок?

  – Я хочу, чтобы старосты просветили. Но сама поделиться историей смогу, только если Август разрешит. Я дала слово молчать.

  Особенности

  Хозяин дома принес к столу нарезанный лимон, коньяк, рюмки, нехитрую сырную закуску и две упаковки печенья, если кто захочет остаться с чаем.

  Я прикинула – самому старшему, северному, было под шестьдесят, остальные моложе. Нас воспринимали, словно детей, потому что всегда опекали и заботились и да, из-за молодости. Двадцать шесть, двадцать пять... еще ветер в голове. Но они приняли свое решение. И я ждала открытий. Что же за великая тайна пряталась в пограничной службе, что ее нельзя было рассказывать никому? А восточный начал с вводного, как будто на лекции:

  – Ходы – это инструмент. Опасный, если сунуться туда без проводника. Этого самого блокнотика, который выдается каждому пограничнику. Вы и без нас вполне угадывали, что за вещица и для чего она служит – воспринимает сигнал также, как и человек, выдает адрес, и вместе с тем тут же выстраивает мостик в пространстве между вами и тем, кому нужна помощь. Или не мостик, а тоннель, как угодно назовите. Благодаря проводнику нельзя свернуть «не туда».

  – И что в этом нового? – Нетерпеливо спросила Катарина. – Это не особо и тайна.

  Староста сделал вид, что его не перебили, а он сам отвлекся.

  – Шагнув с адресом за порог, пограничник выйдет точно, где надо. Вы знаете, что для этого место входа в «тоннель» должно быть заброшенным и очищено от следов человеческого присутствия. Но. – И тут он поднял палец, акцентируя. – Есть запретные зоны. Они не отмечены на наших картах ходов, – это здания, сооружения, объекты очень давние. Очень запущенные, безлюдные, и аура человека там не то, что выветрилась, а превратилась в нечто обратное. Анти жилое. И вам, дети, туда нельзя. Представим себе ситуацию, где пограничник, со своим маленьким запасом способностей, с листом вызова вдруг ломанется в такой ход. Даже не смотря на проводник, блокнот, его может вышвырнуть куда угодно. Это уже не тоннель, не нора, а штормовое море пространства, которое повернуть может в любую сторону, по любым координатам.

  – А вы? Вы умеете плавать? – Снова перебила Катарина.

  Благодаря тому, что девушка создала паузу, в моей голове вспыхнули воспоминания о речи Юля Вереска. То, что звучало бредово по незнанию – «Шагнул, утонул, но в итоге – выбрался сюда и теперь могу делать то, о чем так давно мечтал». И не потому ли называет помещения «кораблики», что сравнение у них всех одно – море, река, воды?

  – Только пространства? Или повернуть по любым координатам и пространства, и времени?

  – Похоже, что так и есть... Но, знаешь, Ирис, чтобы проверить это – ни один в здравом уме не сунется за порог.

  – Даже наследник?

  – За них не скажу. Я говорю за нас и за вас. Вот еще и поэтому молодняк держат в неведении. Найдутся «храбрецы» без мозгов – сунуться в запретную зону. Мы даже в первую очередь перепроверили все такие места, как обнаружили пропажу одиночек среди пограничников. Барьеры были не нарушены, поэтому мы и искали уже другие причины.

  Восточный кивнул своему соседу, передавая эстафету объяснений южному. А сам взялся за бутылку, разлив по крошечным рюмкам коньяк. Они выстроились рядком, посередине столешницы, и каждый, если хотел, мог взять и выпить. Никому конкретно не было в этом отказано или запрещено. Даже не посмотрел косо на нас, с предупреждающим взглядом старшего «вы хоть и взрослые...». Но мы не хотели. Четыре рюмки разошлись, а я, Катарина и Юрген равнодушно остались с чашками.

  – Подлить кипятка? – Шепнул хозяин дома в паузу.

  – Да, спасибо.

  Мне немного сделалось зябко. Руки похолодели, и причина – то ли волнение, то ли общая эмоциональная истощенность. Наплакалась сегодня, окунулась во всякое с догадками и открытиями, Катарина со своими проверками... и одна крошечная надежда, мелькнувшая мыслью, что можно что-то исправить...

  – Мы объясняем пограничникам тот минимум, который им нужен для вызовов. Объясняем правила, этикет, если так можно сказать, по которому считается «неприличным» пересказывать случаи грани, делиться эмоциями, обсуждать ощущения импульса или накапливающуюся тяжесть. Это нарочно делается для того, чтобы никто не вникал в механизм службы и не задавался лишними вопросами. Строго, без хаоса и «перемывания косточек» личной жизни посторонних.

  – Заботливые вы наши...

  Катарина вообще не стеснялась. И я, и Юрген, и все старосты невольно перевели на девушку взгляд из-за пренебрежительного тона, с каким она это сказала. Ту было трудно смутить. Катрина пожала плечами, уточняя:

  – Не вижу смысла в такой перестраховке. Было бы легче всем нам, если бы, наоборот, мы делились и обсуждали, вываливали эмоции и переживания. Не скажу, что мне прям тяжело-тяжело, но... иногда хочется выхода. И выводы какие? Из-за скрытности всякой и «неприличности» я только сейчас узнала, что «не такая как все». Не жарко, не холодно, с одной стороны, – подумаешь, пузом вызов ловлю, а не шеей. Но а вдруг это супер важно? – Она посмотрела на старост по очереди. – Это важно? Это влияет на то, к кому меня все время выносит? Куда выносит? Как часто выносит?

  Мужчины молчали. Потом северный спросил:

  – А ты заметила какую-то закономерность?

  – Да. Чем безлюднее ход, через который я иду, тем тяжелее грань человека. Из-за этого я даже нарочно гуляю только в тех местах, где ходы недавние, свежие, чтобы не попадать больше на изнасилованных, покалеченных, больных и изуродованных в авариях или при пожарах. Чтобы как можно реже окунаться в жизни людей, страдающих не из-за пропущенного мяча на соревнованиях и неверия в свое спортивное будущее... а из-за того, что муж, тварь, плеснул кислотой в лицо жене, чтобы никто больше не засматривался на красоту. Лишил ее зрения, здоровья, веры в людей, и веры в то, что дальше вообще возможна хоть какая-то жизнь!

  Юрген сидел ближе. Катарина сжала кулаки и держала их на столешнице, вся подрагивая от злости, и он накрыл ее правую руку своей ладонью. Помогло. Девушка в первый миг сверкнула на него глазами, а после уже успокоено замолчала и чуть откинулась на стуле. Кулак разжала, освободила, взялась за чайную чашку.

  – Извините... одно радует – пограничники невидимки и человек в своей боли не знает, что есть свидетели. Я бы не выдержала, если при всем этом такие люди смотрели на меня и знали, что я – знаю.

  – Подожди... – Тут уже Юрген чуть изменившимся голосом перебил Катарину. – В каком смысле «неведимки»?

  – А ты что, «видимка»? – Съехидничала, но тут же серьезно и вопросительно уставилась на него. – Мля... Ты не в курсе, что пограничники вне реальности вызова и их люди не воспринимают? Или это я дура?

  – Не в курсе, потому что меня всегда «воспринимают», – почти в тон ей ответил Юрген, – и я ушам своим не верю, что в твоей версии по другому.

  – А у меня и так, и так. – Я вклинилась. – И я думала, что зависит от человека и вызова, иногда видят, иногда не видят. Если с нами всеми так, то и у Германа должны быть свои особенности...

  – Он не пришел по серьезной причине? – Спросил у Юргена Южный.

  Тот кивнул, но неуверенно:

  – Не смог. Кто из нас аномальный? Как правильно?

  – Как у Ирис. Но, получается, что ей нужно искать свою особенность, которая заключается не в видимости и невидимости, а в чем-то другом. Извини, что в третьем лице...

  – А это? – Юрген кивнул в сторону моего блокнота. – Это оно?

  Выражение лица у всех старост свелось примерно к одному – зубной боли. Ответить нужно было, только никто не хотел начинать говорить.

  – Есть ходы, в которые опасно соваться. А это – вызовы, на которые нельзя бежать... вернее, это не совсем те вызовы, которые случаются с обычными людьми. Не грань, не рубеж, а последняя минута жизни кого-то из нас. Умирающий, если это осознает, отдает в пространство последний сигнал, призыв к помощи, зов смерти. И ты правильно сделала, Ирис, что не откликнулась. Кто на такой вызов уходит, тот погибает тоже.