Текст книги "Мотылек и Ветер (СИ)"

Автор книги: Ксения Татьмянина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

  Попутчик

  Город Сольцбург с утра тонул в тумане.

  Аномально теплый октябрь, влажность – и рассветные сумерки вместе с непогашенными уличными огнями расплывались, как в молоке. Окно вагона запотело, я время от времени протирала его ладонью и снова смотрела, как уходит назад дорога. Каталась от конечной до конечной, чтобы убить время и хоть куда-нибудь деться.

  На монорельсе, на этом маршруте, пассажиров мало. Я не разглядывала никого конкретно, сознание само отметило пустые сиденья, свободные проходы и объемность пространства. Меньше людей – и кажется, что сам вагон больше. Мое любимое место на задней площадке никто не занял. Я стояла спиной ко всем, сужая мир до маленького ареола, где есть я, секло, поручень, а город – картинка в движении. И длинная-длинная дорога...

  – Извините, а я доеду на этом маршруте до ратуши? – Сказали где-то рядом, а то, что это обращались ко мне, я поняла лишь после того, как тронули за плечо. – Девушка?

  Из всех пассажиров, человек отчего-то выбрал меня.

  – Нет...

  Как раз объявили остановку и я «включилась» в реальность, чтобы понять, где едем. Ответила после паузы:

  – Вам нужно пересесть через три остановки на восьмой маршрут.

  – А вы не проводите? Я боюсь заблудиться. Мне не сама ратуша нужна, а дом, что за ней и за площадью.

  Посмотрев на него, а потом и на остальных пассажиров внимательней, я искренне не смогла понять – почему я? Вон молодая женщина, вон пара улыбчивых студентов, четверо пожилых и с виду отзывчивых, а он подошел к самой мрачной, отвернутой, стоящей в глухой обороне в углу вагона.

  – Хорошо, провожу. У меня есть свободное время.

  Мужчина был обыкновенным – по одежде, стрижке, анимофону. Он достал его из кармана куртки и зачитал адрес. Странно в таком случае спрашивать дорогу, – обычно в программы всем анимо вшиты карты, транспортные навигаторы и даже сети не нужно, достаточно запустить геолокацию, чтобы тебя к нужному адресу благополучно довел голос робота.

  – Вам не холодно?

  – В смысле?

  – Вы одеты не по погоде, слишком легкое пальто.

  Я уставилась обратно в окно, сожалея о том, что дала согласие. Ему не ответила. Мужчина все три остановки пытался еще о чем-то поговорить, задавая вводные фразы, но я не слушала и не отвечала. Добрый он, вежливый. Замечание к одежде сделал просто так, потому что увидел явное – я на самом деле, как из сентября, слишком продуваема и легковесна, даже шарф – одно название из тонкой синтетики.

  – Выходим.

  Пересели, поехали дальше. Попутчик мое настроение понял и не донимал. Одно успокаивало – чувствовалась правда. Его просьба – не повод познакомиться, его общительность – не попытки «склеить» девушку. Мы так и провели следующие сорок минут в молчании. Вместе вышли у ратуши, вместе дошли до нужного дома. И там он меня поблагодарил:

  – Спасибо. Я очень рад, что вы мне не отказали и проводили.

  – Не за что. Хорошего дня.

  Вот и еще часть жизни потрачена. А остальное куда девать? Куда мне столько?

  Вышла на пешеходную улицу с закрытыми до начала рабочего дня павильончиками, свернула без цели на другую, где было больше кафешек и питейных, потом на третью. Через пять минут остановилась у витрины магазина, где на манекенах были надеты модные комплекты осень-зима. Не нарочно получилось, – задумалась над выбором: покататься еще или добираться до столовой, чтобы поесть? И встала. Красивые вещи, яркие, не мои и не для меня. Не только по цене, но и по сути – за витриной продавалась другая жизнь, счастливая и полная. А я...

  Сфокусировав взгляд не на том, что в глубине, а на отражение витрины, увидела: худая, почти до истощения, тонкокостная, с узким лицом, из-за той же худобы ставшего совсем длинным. Бледная и блеклая. Каштановые волосы, как и серые глаза – потускнели. А когда-то дедушка называл меня эльфом. Но он не видел меня взрослой, не знал, что со мной случилось недавно и не мог знать, как я выгорела. И с каждым днем я буду все тоньше и прозрачней. И исчезну сама по себе... Насколько стало бы легче!

  Я вздрогнула от внезапного внутреннего сигнала. Маячок импульсом дал о себе знать, и я быстро достала блокнот из сумки. Адрес есть, и имя есть. Жаль, что это сообщение застало в центре – до ближайшего хода добираться далеко.

  Сосредоточилась, представила себя точкой на карте, чтобы рассчитать – куда ближе и быстрее двигаться. Приняла решение, развернулась и перешла на быстрый шаг, а собрав силы, и на бег. Скорее! Там человек на грани... там кто-то вот-вот перейдет рубеж, после которого все покатится под откос...

  Сбой

  У банка не так давно отняли лицензию. Его филиалы закрылись, а те большие отделения, что занимали целые здания, лишь пару недель, как утратили ауру людных помещений, став пригодными для пограничников. Не все успели выучить их адреса, но польза была в том, что одно такое закрытое отделение располагалось недалеко от центра. Как раз мой вариант.

  Я добежала, поднялась по ступеням и дернула ручку двери.

  – Ай!

  Зубы клацнули у самой ноги. Реакция тела спасла быстрее, чем мысль, – и я оказалась на вершине поленницы. Дворовая собака на цепи кидалась вперед, на меня, охраняя дом и свою территорию. Этого я не ожидала.

  – Хозяин!

  Должна была сказать нужную фразу, но не увидела ни одного человека. Что за вызов? Что стряслось?

  – Кто-нибудь!

  Откуда выбросило? Почему не сразу на порог дома, а к крыльцу? Распахнутая настежь дверца сарая дала ответ, – оттуда. Теперь я в ловушке, потому что со всех сторон стены построек и высокий забор, а внизу клыки. И почему никто не откликается? Неужели я опоздала, грань оказалась слишком страшной и человек перешагнул ее?

  – Соседи!

  Но частный сектор был тих. Адрес совсем окраинный, здесь на самом деле жило очень мало народу, – больше территория для самых неблагополучных, кому больше негде было жить, кроме как в развалюхах под снос. Этот домик выглядел крепче развалюхи, – чуть ухоженней, чуть чище и не так захламлен старьем двор. Таже поленница высокая, сложена плотно и накрыта от дождя.

  – Тише, Бобик! – Из двери сарайчика вышел мужчина. – Тузик? Шарик?

  Агрессия моментально исчезла. Пес развернулся к нему, замер на миг, а потом рванулся вперед. Но как к хозяину, словно всю жизнь его и ждал. И заскулил жалобно, с привыванием. А на хозяина тот никак не походил – слишком холеный, дорого одетый. На возраст – ближе к сорока, сорока-пяти.

  Мужчина протянул к собаке руку, погладив ту между ушами, успокоив и еще что-то прошептав. А потом посмотрел на меня.

  – Давно прилетела?

  – Минут пять.

  – Цапнул?

  – Нет.

  – Не злись на Бобика, его для охраны растили... – Он огляделся, и увидел больше меня, потому что нахмурился и сказал: – Живодеры.

  Растили для охраны, а кидается не на всех – к незнакомцу животное так и липло, жалось ближе к ногам натягивая цепь, а потом и вовсе упало на спину, демонстрируя грязное незащищенное пузо.

  – А, девочка... Будешь Динь-Динь. Сколько же ты не ела, бедняга?

  Незнакомец присел рядом, поискал застежку ошейника, ругнулся в полголоса и бросил мне:

  – Слезай. Тебя как зовут?

  – Ирис.

  – Я Август. Посмотри, хозяин ее даже не спускали с цепи – аж шерсть на шее вытерлась, как запрягли в это ярмо, так и жила. Ни застежки, ни карабина. Скелетина дворовая.

  «Скелетина» уже села на хвост, подставила голову под руки, которые гладили ее лоб, и тихонечко подвывала, жалуясь на свою пленную жизнь. А этот Август как не видел, что собака грязная, а то и блохастая, трепал ласково уши и холку, словно пришел в гости к друзьям и балует домашнего питомца. Я спрыгнула, огляделась – до воды был доступ – большой проржавленный таз врыт у забора, а миска рядом давно пустая.

  – От голода бы умерла. Старая уже, видишь, что с зубами? – Динь-Динь послушно дала залезть себе в пасть. – У тебя с собой что съедобное есть?

  – Нет. Я на сигнал пришла. Нужно в дом скорее...

  Август поднялся, прошел к крыльцу и дернул ручку двери. Она не открылась. Тогда он мельком оглядел замок, хмыкнул, и рванул на себя с такой силой, что хрустнуло, звякнуло, и посыпалось щепой на ботинки.

  Кто он такой? Я среди пограничников никогда его не видела. Да и возраст – такие уже отходили от дел, становились старостами или занимались волонтерскими движениями, координируя молодых. Зашла за ним в дом, и тут же почувствовала, что жильцов нет. Никого. И не первый день, – прилично выветрились следы присутствия.

  – Как это?

  Мужчина нашел на кухне консервы, прихватил ложку и нож.

  – Выложи ей немного в миску, а я ошейником займусь.

  У Августа была родинка на щеке. Не выпуклая, а пятном, с монетку размером. Первое за что цеплялось внимание, при взгляде на его лицо. А если посмотреть второй раз, то уже замечались впалые щеки с глубокими продольными морщинами, крупный нос, темно-серые глаза-буравчики. Волосы темно-русые, жесткие, стильно подстриженные, с двумя линиями от висков – отличались по тону из-за примешавшейся седины.

  – Давно в пограничниках, Ирис?

  – С пятнадцати лет. Но к людям не всегда ходила, разным занималась.

  – Это хорошо. Лет десять опыта? – Он на глаз прикинул мой возраст и угадал в точности. – Тебе сейчас... двадцать пять?

  – Да. Но с людьми...

  – Не важно.

  Август оглядел меня еще раз, очень внимательно. Будто присматривался уже не к внешности, а к чему-то внутреннему. Или прислушивался к себе.

  – Мне нужен помощник. Очень загружена? Рассматриваешь подработку?

  Задумавшись, что ответить, я выложила часть собачьего корма в миску и разбила ком ложкой. Самый дешевый, по этикетке видно. Но хоть что-то. Собака, свернув себе голову в мою сторону и облизываясь, все равно послушно сидела рядом с мужчиной и терпела манипуляции с ошейником. Тупой кухонный нож не брал толщину задубевшей и заклепанной полоски кожи. Приходилось прорывать ее, а не резать.

  – А вы кто?

  – Август Поле. Слышала обо мне?

  – Наследник?

  Удивления во мне должно быть больше. Насколько я помнила, последний раз наследник среди нашей братии появлялся лет семь назад, для того, чтобы решить серьезные проблемы с ходами. Общались и виделись с ним избранные, наша верхушка – старосты и самые старшие по возрасту пограничники. Мальки вроде меня даже издалека не имели чести его увидеть. Мне бы сейчас изумиться, обомлеть, всплеснуть. Но давно затухшие эмоции омертвили эту часть моей натуры, которая способна на яркость и силу выражения. Даже на вранье в эту минуту не хватило сил. Приняла как данность, и просто спросила:

  – Что надо делать?

  – Выполнять задания. У меня не хватит ни ног, ни рук, чтобы охватить все дела, и я бы с пользой делегировал часть. Расходы за мой счет, и еженедельная оплата. А разобраться с тем, что происходит, нужно оперативно. Люди пропадают. Ты на вызов пришла, человека уже нет. Здесь – давно. А еще три случая было – там буквально на час, а где и на пять минут пограничник позже пришел. Раз списали на случай, но потом поняли – у нас беда. Не слышала еще об этом?

  – Нет. Извините. Я у старосты была четыре дня назад последний раз, а в группу заглядывала... не помню уже, когда. Конечно, я согласна помочь. Даже без денег.

  – Нет. Без денег ты к ним ходишь. – Август кивнул на дом, подразумевая всех, кому мы торопимся по сигналу. – А у меня будет работа... Тебе собака нужна?

  – Нет! – Слишком торопливо ответила я, испугавшись, что он мне ее навяжет. – У меня нет условий, и вообще... не хочу.

  – Пойдешь в приют, Динь-Динь... готово. Иди, ешь.

  Та жадно все забрала в пасть, в два приема, – слишком мало для ее голода. Стала яростно вылизывать миску, а потом с выжиданием смотреть на меня. Я еще держала банку в руках.

  – Мне нужен список всех ходов Сольцбурга. Все адреса. Начни с восточного района. Ты ведь оттуда?

  – Верно.

  – От самых старых до самых новых. И такой же список по категориям помещений: площадь, частота пользования, проходное или нет. Если потянешь и третий, то выдели самые необычные на твой взгляд, или странные чем-то.

  – Хорошо.

  – Завтра будет отдельное собрание, для тех, кто вот так в пустышки вылетел. В два часа, свободна?

  – Буду.

  Он достал свой анимофон, – дорогой, ультратонкий и компактный. Похожий на монолитную черную пластину из металла.

  – Диктуй номер, я сейчас тебе сообщение кину, чтобы сразу чат закрепить и будем на связи. Счет-карта есть? Тоже присылай, для переводов.

  Если задуматься... случилось так, как не бывает, на первый взгляд. Наследники – о них легенды ходят, как о людях со сверхспособностями. А тут вот стоит обыкновенный человек, у которого есть и имя, и анимо, и деньги. Вплетен в социум, не небожитель или титан, – человек. Но я не задумывалась.

  В этой встрече будто было само течение. Меня подхватило и понесло, или как в вагоне монорельса – ты вроде как стоишь и ничего не делаешь, а дорога под ногами уходит и уходит. Не колышет, не холодит и не греет, – везет, несет, и нечему удивляться. Мир – картинка за стеклом. А я, хоть и участница, но уже по другую от него сторону.

  Пограничники

  Всякое может случиться у человека – предательство друга, крах своего дела, потеря здоровья. Возникает рубеж, на котором приходит понимание, что жить как раньше не получится. Перемена, давление, испытание на прочность – все вместе сваливается на голову несчастного, которому некому протянуть руку в поисках поддержки или ответа на вопрос «что мне делать?».

  Часы, минуты, а то и мгновение дается человеку на баланс между тем, что он переживет свою беду и не сломается, и тем, что навсегда упадет в невозвратное и черное. Преданный другом никогда не сможет больше довериться никому, озлобится и останется одиноким, навредит другим. Разорившийся или отвергнутый в идеях потеряет уверенность в себе, не восстановившись, опустит руки и докатится до нищенства и пьянства. Ставший инвалидом или хронически больным отчается, похоронит себя заживо, отравит жизнь близким и умрет без борьбы быстрее, чем определила судьба.

  По-разному бывает. Иногда эти рубежи малы, но значимы. Как у ребенка, который увидел голодного и худого котенка под забором, а мать строго одернула руку, сказав, что дома животных не будет никогда и силком увела прочь. Она могла бы позволить его забрать на время, спасти, отдать после в приют, если действительно не хотела питомцев или была аллергия, но поступила так, как поступила, и поставила своего ребенка на грань. Как канатоходца на натянутый провод – с одной стороны отчуждение и стена, которая станет с каждым годом возводиться все выше и выше, или принятие и прощение, которое поможет повзрослевшему сыну или дочери сохранить любовь к маме. Найти отклик даже при сложном и жестком характере. Котенка подберет другой человек, обогреет и накормит, оставит себе, – не в этом суть. А в том, что из-за этого пушистого комочка маленький человек, прошедший мимо, оказался на границе, после которой его жизнь завернет в ту или иную сторону.

  По-разному бывает... самое страшное случается, когда грань становится настолько тонкой, как лезвие, что режет человека. И ему кажется, что это уже не остатки равновесия, а падение в пропасть. Человек думает, что иного выхода нет, что все решено и не повернуть! Лезет в петлю, глотает таблетки, кидается под колеса.

  Мы приходим на такой рубеж. Появляемся из ниоткуда, говорим слова, – такие, которые диктует служение, и не даем упасть в пропасть. Не даем отчаяться, озлобиться, умереть. Порой это сложно и долго, а порой легко – одно слово, сказанное шепотом: «Шалопайка» – обрушивает на женщину лавину детских и теплых воспоминаний о своей матери, своих проказах, своих слезах несправедливости и она опускает ладонь. Понимая с ужасом, что едва не ударила собственную дочь за нечаянно разбитую чашку. Девочка не виновата. Это мать на грани – от бессонницы, усталости, измен мужа, послеродовой депрессии с двумя месячными близняшками. А девушка-пограничница, встав за спиной, шепнула ей голосом собственной мамы, с любовью и теплотой: «Шалопайка», и не дала сорваться.

  Мы – пограничники.

  Способности появляются у многих, но не каждый идет работать в первый ряд, выбирая и самую обыкновенную волонтерскую миссию. Нас на город сотни четыре, может больше, но ненамного. К людям на вызовы – четверть от этого, на каждый район по двадцать-двадцать пять человек. Хватает.

  Мне даже кажется, что нас именно столько, сколько нужно, – здесь, как в природных законах, есть свой баланс. Но объяснить механизм? Узнать, откуда и как давно зародилась служба? Этого мы не знали. Как есть, так и было, – мы лишь усваивали правила и жили по ним. Подчиняясь, пользуясь, не в силах ничего поменять.

   Мы носили с собой специальные блокнотики. В них всегда на первом листе проявлялся адрес и имя человека, которому вот-вот понадобится помощь, кто приблизился к границе, но еще ее не перешел. Чутье всегда срабатывало на физическом уровне, как нервный зуммер в солнечном сплетении, и тот, кому «прилетало» послание, обязан был бежать на свой вызов. Бежать до первого ближайшего заброшенного помещения.

  Не закрытого на пять минут или на ремонт, а давно. Если место было очень людным, то нужно больше времени для того, чтобы оно стало проходом. Если не очень, то быстро выветривается аура человека, и пограничники смело могут открывать двери и переноситься в нужную точку. Больше всего ходов было на периферии города. Там и павильоны, и офисы, и гаражи со складами, пивники и магазинчики, даже квартиры в домах под снос. Мы запоминали сотни адресов, заучивали их на карте и физически, обходя время от времени, записывая буквально на подкорку, чтобы в момент сигнала на автомате работала память, а ноги несли в нужном направлении.

  Служение добровольное. Не хочешь, не ходишь к людям. Можно даже совсем отписаться и откреститься, уйдя жить жизнью простого человека. Необъяснимым фактом было то, что самые старожилы среди пограничников никогда не дотягивали до тридцати пяти. Пропадал радар после этого возраста. И как бы ни любил человек служение, как бы ни стремился помогать, но все – пенсия. Особенные попадали в старосты. Они вели опеку над рядовыми, координировали и вели поиск рекрутов из молодых с проснувшимися способностями.

  Наследник... тут все более неясно. Он может все и знает больше других. Как и все мы, живет где-то своей обыкновенной земной жизнью, появляясь изредка – когда нужно вмешательство. Способностей у него больше, но каких – никто не знает. Старосты говорят, что блокноты он делает сам. Буквально – не в типографии, а нарезает бумагу, сшивает, склеивает, подбирает картон и оформляет обложку. Все получаются разными как по размеру, так и по цвету или фактуре. Какие разлинованные, а какие с чистыми листами, с аскетичной обложкой или, наоборот, расписанной, свободные или с застежками, завязками и кнопками.

  Он выдавался пограничнику в самом начале, был личным, именным, и сколько бы лет тот ни прослужил, сколько бы адресов не сдал в итоге, хоть сотни, – всегда внутри оставалось подшитыми тридцать шесть листиков...

  И никто из нас их не считал. Тех, что ушли в дело. Мы врывались к людям, в их жизни, а они врывались в наши – кто оставался в памяти, а кто забывался. Старались не брать близко к сердцу чужие истории, радовались успехам, думали о себе и о друзьях. У некоторых даже семьи были. Своя параллельная жизнь... с одним «но».

  Пограничники – люди с надломом. У благополучных чуйка не просыпалась. Каждый из нас что-то пережил, что растолкало способности и пробудило радар на рубежи чужих людей. Не знаю... у каждого история своя, и если человек не делился сам, его никто не пытал. Парадоксально, мы считали себя братством и были каждый сам по себе. Стояли на страже одной границы, как солдатики, расставленные на линии далеко друг от друга. Свой мир. Своя жизнь. Свое и одновременно общее служение.

  Я – подделка

  День почти кончился. Все дни проходили одинаково – в последовательности привычных действий, долгих поездок, обедов в столовой и плутаний по улицам.

  Только на вызовах я чувствовала, что есть смысл в моей жизни. Причина, по которой существую. В остальном мир был плоским, блеклым, шумным и слишком многолюдным. Меня странно давило большое пространство, если я заходила в помещения – хотелось найти уголок и уткнуться в него лицом, чтобы уменьшить и его и себя в нем до размера коробочки. Но на улице, где размах и небо, было нормально. Меня тяжело придавливала необходимость общаться с людьми, отвечать на вопросы, реагировать на пожелания, поддерживать разговор, но не напрягала толпа и теснота, какая бывает, например в вагонах монорельса в час пик. Видимо, потому, что там не нужно было держать лицо и притворяться.

  А я притворялась. Я старалась не выдать свои слабости, не проявить депрессию. Выдавала себя за девушку у которой все хорошо, которая живет полной и насыщенной жизнью, где есть и учеба, и подработка, и родители, и жених, который сейчас в командировке в столице. И я счастлива, энергична и беззаботна. Все ради одного – скрыть правду. Чтобы никто не догадался о случившемся, не начал жалеть и спрашивать, советовать и утешать. Чтобы никто не смел совать свои, даже с благими намерениями, но липкие пальцы в душу.

  – Здравствуйте. Как ваше плечо сегодня?

  Добравшись к девяти вечера до общежития, я зашла и остановилась у будки вахтера. Улыбнулась, устало вздохнула, словно едва приползла после загруженного дня, и спросила о важном. Женщине было приятно, что я помнила о ее проблеме с суставом.

  – Ой, Ирисочка, все ноет...

  И завела что-то не содержательное. Я слушала на автомате, «отключив» восприятие и поняв одно – ничего важного, что стоит запомнить, вахтерша не сказала. Но мое лицо играло как нужно, – я сводила брови, покачивала головой, распахивала глаза в удивлении.

  – Попробуйте, может это средство будет лучше... ладно, отдыхайте побольше, не забывайте заботиться о себе.

  Дальше – лифт, площадка с открытой фрамугой у которой курил сосед.

  – Как дела?

  – Упахалась... – на этот раз буркнула, практически с мычанием. Даже ссутулилась. – Сегодня столько пар было, так преподаватель загрузил, еще и на доставках потом мозг один заказчик вынес. А вы как? На смену?

  – Да... Дура Слониха опять выспаться днем не дала, а мне в ночь, блин.

  Простой и бесхитростный сосед, рабочий продуктового склада, он же и грузчик. Добрый, не конфликтный, никогда не мог отстоять свое право на сон с шумной Гулей.

  – Слышала, она в ноябре к сыну поедет. Всем поспокойнее станет.

  И улыбнулись друг другу с пониманием. Хотела уже шагнуть в коридор, как сосед спросил:

  – Как жених твой, скоро обратно?

  – Пока контракт не заключат с заводом, не приедет.

  – Скучаешь?

  – Конечно.

  – Скажи ему, пусть пальтишко тебе новое купит. Носишь на рыбьем меху, как еще не синяя. Ты это, знакомиться приводи, а ему втолкую как за невестой ухаживать надо.

  Тут я не просто улыбнулась, а даже посмеялась. И ушла с площадки.

  Домой я возвращалась всегда в девять или позднее, чтобы не попасть в «горячие» часы на общей кухне или душевых. Меньше контактов, лучше, чтобы совсем никого. Но именно сегодня я собрала всех – и вахтерша не отлучилась с поста, и сосед курил, и Гуля, как на зло, пересеклась со мной прямо в коридоре. Слонихой ее называли из-за веса и болезни ног.

  – Ирочка, как родители? Как их здоровье?

  – Здравствуйте. Да все также, соответственно возрасту, но хорошо.

  – Улетела ни свет ни заря, и домой поздно...

  – Куда дела денешь? – Перебила я, стараясь не затягивать. – И день пролетел.

  – А я котлет нажарила час назад. Будешь?

  Их дух царил во всех помещениях, не только на кухне, она могла и не говорить, что приготовила. Но от одной мысли о еде, замутило.

  – Спасибо. С удовольствием бы! Только у родителей наелась, не влезет.

  И нырнула к себе, с облегчением закрыв дверь и оставшись одна. Как полосу препятствий прошла, – на сколько бы еще хватило игры в нормального человека, если бы хоть кто из них задержал? Лицо болело. Зубы занемели от фальши. Хотелось расплакаться. Дважды глубоко вдохнула, смогла успокоиться и почувствовать что-то сродни счастью от того, что я в своем убежище.

  Моей норке, каморке, коробочке – маленькой комнате в девять квадратных метров, где нашлось место кровати, столу, стульчику на колесиках и одежному узкому стеллажу. Ни уюта, ни особой обжитости здесь не было, – чашка, ложка, книжка. Смена одежды и белья запрятана на полке, как и единственное полотенце. Зубная щетка, коробочка с мылом, – жили в шкафчике в душевой, расческа и анимофон в сумке, а красный чайник на кухне, – вот и все вещи.

  Ни покрывал, ни ковриков, ни кресел, ни зеркал – ничего не нужно. Лишнее. Не для меня. Незачем.

  – А чай будешь, поставить воду?

  Я вздрогнула всем телом, почувствовав кожей вибрацию от стука в дверь и голоса соседки. С усилием сглотнула комок в горле и выдала звонко:

  – Не надо, я спать лягу! Не беспокойтесь, Гуля!

  – Ну, смотри. Я тоже к себе пойду.

  Тяжело быть подделкой. Я и с пограничниками вела себя также – если сталкивалась, то весело перекидывалась словами, смеялась шуткам, хмурилась и охала на грустные новости, о себе говорила одно и то же – учусь, подрабатываю, время от времени навещаю родителей и люблю своего жениха. О последнем распространялась больше всего. Как столкнулась с подкатами весной двух наглых, хоть и хороших по сути, парней, так его и придумала. Чтобы не приставали, не пытались ухаживать и зазвать на свидание. А Катарина, сплетница, помогла разнести эту новость по всем. Даже в других районах узнали. И пусть. Лишь бы не трогали... Я под возможный удар подставлю картонную Ирис, а о настоящей не знает никто.

  Суицидник

  На следующий день, в шесть утра, я вскочила по сигналу будильника на анимо и ополоснулась под душем. Все спали. Я включила на кухне свой маленький красный чайник, налила в кружку кипятка и еще немного посидела в комнате, согреваясь от глотков горячего и думая о том, что было вчера.

  На свежую голову мысль работала лучше. Сознание отдохнуло, память обострилась и я зашла по сети в группу и открыла чат. Пограничники – сообщество тайное, мистическое, но благами цивилизации мы пользовались все, не стесняясь обсуждать важное в специально созданной группе. Конечно, не все прямым текстом – были свои «кодовые» слова. Не шифровали только открытые волонтерские дела, которыми занимались – помощь малоимущим, благотворительность, сборы на лечение, уход за пожилыми и больными.

  А по «вызовам» на самом деле были непонятки: вместе с моим, четыре случая, когда пограничник попадал в пустышку. Появлялись в блокноте адрес и имя, человек летел к ходу, оказывался где нужно – а там никого. Кто-то чувствовал сильную ауру, словно квартиру только что оставили, выйдя на минутку. Один пограничник писал, что выключил плиту за хозяина, – суп уже выкипал. А кто-то ощущал, что пусто не один час или даже день. Вчера, в доме с собакой Динь-Динь, хозяин исчез с неделю назад!

  И что это значило? Наш человек из полиции написал, что никто не вернулся. Это не только сбои в службе, это реальная пропажа.

  Сегодня на два часа был объявлен сбор на эту тему, – только узкий круг. С остальными пограничниками старосты собирались в шесть вечера, чтобы донести до каждого детали. Кто прийти не сможет – также прочитают в группе.

  А мое дело? У меня вдруг появились обязанности, на которые подписал сам Август Поле – наследник. Я его живьем видела, общалась, обменялась реальными контактами и при желании могла даже взять и позвонить. Как смертный богу... Головой понимала, а чувств не трогало. Хорошо, что я могу помочь людям больше, чем раньше, и хорошо, что доля времени уйдет на пользу, а не в пустоту. Дело «съест» часть моей жизни, которая целиком мне не нужна. Я помогу. Я выполню задание. И дни не будут больше такими мучительно долгими.

  Допила, ставшей терпимой, горячую воду. Оделась и вышла в темный двор. Монорельсы ходили с пяти утра, к семи маршрутов прибавлялось и я на ближайшей остановке села в вагон первого подошедшего, встала на задней площадке, ткнулась лбом в стекло и покатила по городу. Буду встречать утро. Подумаю над списком ходов. Пересяду на конечной и вновь поеду по линии в другую сторону, пока не подойдет время, или не прогонит нужда.

  – Конфетка! Привет! Погоди-ка, не лети, у меня такие новости, что зашатаешься.

  Катарина – миниатюрная, фигуристая брюнетка с короткой стрижкой задержала меня на повороте к дому старосты. На год старше, дерзкая, с пробивным характером, она всем давала клички. Не поворачивался язык на имена, у всех сплошь и рядом прозвища. Я «конфетка» потому что Ирис, ириска. Парень «камыш», потому что шепелявил. «Каблук» – из-за фамилии Колбуков, «пигалица» – любительница длинных сережек, «фонарик» – потому что когда девушка увидела этого парня впервые, у того был синяк под глазом.

  – Привет. – Улыбнулась ей.

  – У меня сегодня встреча с Ним! Как тебе?

  – Новый парень?

  – Не притворяйся, что не слышала! Он. – С придыханием и большой буквы. – Он появился, и я с Ним говорила, и с Ним сегодня снова увижусь! Наследник!

  – Август Поле, знаю. Я тоже на сбор иду.

  От досады Катарина замолкла, а чтобы замять паузу, достала из кармашка коробочку испарителя и затянулась. Выдохнула чуть левее меня пар, пахнущий мандарином и корицей. Уцепилась за мою сумку пальцами, не дав быстро уйти.

  – М... так ты здесь не мимоходом пробегаешь?

  – Нет.

  – Блин... а вон Суицидник с бульвара прется, наверняка туда же. Думала, у меня новость, а Он несколько пограничников позвал. Шикарный Август мужик, правда? Не красавец, но с харизмой. Я с него обалдела слегка, как впервые встретила. Все затряслось, все поджилки... описалась бы, но сумела удержаться и не опозориться. Ты на пустышку вылетела?

  – Да.

  – И я. Суицидник, выходит, тоже залетел на сбой. Давно он мне на глаза не попадался. Ты же его знаешь, знакомы?

  Не ответила. Я знала Юргена. Высокий, худой, с черными, как смола, волосами, стриженными ниже ушей. Он носил длинную челку, закрывавшую пол-лица и редко улыбался. Одевался в городское милитари, ближе по стилю к походному, чем к прямо военному, – крепкие ботинки, брезентовый рюкзак, толстая непродуваемая куртка. Бросив взгляд в сторону его приближающейся фигуры, отметила про себя, что знакома с ним давно, но в последнее время не общалась. Даже в последние годы. Ничего про него толком не помнила, кроме одного – он не суицидник. Катарина так его прозвала из-за шрамов на запястьях, но они были медицинскими, аккуратными и маленькими, а вовсе не от попытки вскрыть вены.