Текст книги "Для тебя (ЛП)"
Автор книги: Кристен Эшли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 36 страниц)
Глава 3
Пак
– Я агент Уоррен, ФБР.
Он хорошо выглядел, этот агент Уоррен, и знал это.
Он протянул мне руку, и я её пожала. Наверное, за многие годы он выработал десятки разных рукопожатий. Это было крепким, но успокаивающим.
– Это агент Родман.
Агент Уоррен показал на мужчину рядом с собой. Они были словно инь и ян.
Уоррен был темнокожим и лысым, хотя его густые, длинные ресницы выдавали, что он скорее бреет голову, чем потерял волосы. Он был высоким и худощавым, но не хрупким. Родман был белым, и все признаки указывали на то, что ему пора завязывать с пончиками. Он явно лысел и не скрывал этого, а ещё у него было самое широкое и самое блестящее золотое обручальное кольцо, которое я когда-либо видела.
Рукопожатие агента Родмана было таким же крепким и успокаивающим.
Они мне не враги. Они здесь, чтобы помочь.
Приятно знать.
Краем глаза я заметила какое-то движение: к нам направлялись Колт и Салли. Усилием воли мне удалось сдержаться и не повернуть голову.
– Колт, – сказала я, когда они подошли, и Салли дёрнулся всем телом.
Колт не шевельнулся, и на его лице ничего не отразилось. Но его глаза смотрели на меня с непонятной напряжённостью, от которой захотелось поёжиться.
– Феб, – ответил он.
– Салли, – поприветствовала я, заметив, что сегодня он выглядит получше, а его голос, когда он назвал моё имя, звучал уже не так гнусаво.
– Феб.
Никто из них не назвал меня Фебрари, чему я удивилась. Я думала, что в присутствии агентов ФБР они будут разговаривать более официально.
Потом я поняла, что и при агентах для них я не Фебрари, а Феб. Они меня знают. Я одна из них, жительница их города, но больше, чем просто незнакомый человек, которого они поклялись защищать.
Это тоже приятно знать.
– Вам следует знать, мисс Оуэнс, что лейтенант Колтон отказался от участия в расследовании, – спокойно заметил агент Уоррен, явно ответственный за переговоры в этой паре.
Это тоже было неожиданностью, но я не стала скрывать своё удивление, потому что под ним лежал иррациональный страх, который я не могла контролировать.
– Почему? – не удержавшись, спросила я. В моём голосе явно слышалось обвинение, и направлено оно было на переговорщика из ФБР.
Тёмные брови Уоррена сошлись над глазами с ресницами, как у девочки.
– Лейтенант Колтон объяснил вашу историю.
Сомневаюсь, что Колт рассказал эту историю в подробностях, но сейчас это неважно.
– Он хороший полицейский.
– Речь не об этом, – заявил Уоррен.
– На самом деле то, что он добровольно отказался, доказывает, что ваше утверждение – правда, – впервые заговорил Родман.
Я не совсем поняла, о чём он, но не собиралась вникать.
– Он хороший полицейский, – повторила я.
– Феб, – сказал Колт, но я даже не взглянула на него.
– Он может быть пристрастным, – сказал мне Уоррен.
– Он этого не сделает, – сообщила я Уоррену.
– Возможно, но мы не можем рисковать, и он не хочет нас вынуждать, – ответил Уоррен.
Тут до меня дошло, что я говорю, что делаю и что я не имею ни малейшего понятия об их работе.
Так что я наконец заткнулась.
– Лейтенант Салливан возглавит местных полицейских, – сказал Уоррен. – Мы будем держать Колтона в курсе, и он будет участвовать в расследовании с правом совещательного голоса.
Он разговаривал со мной специальными терминами, другими словами, я понятия не имела, что значит «право совещательного голоса», и не могла спросить. Не сейчас, не при Колте, и вообще никогда ни у кого, потому что, если они начнут рассказывать, как сильно я хочу узнать и что всё это говорит о моём желании, чтобы Колт работал над этим делом, люди могут прийти к неверным выводам.
Мне это не нравилось, но я молчала.
– Есть ещё несколько человек, с которыми я хочу вас познакомить, – сказал Уоррен. – Потом, боюсь, мы будем вынуждены отнять у вас довольно много времени.
Представители ФБР заняли конференц-зал – помещение со стеклянными стенами в торце первого этажа.
Раньше в этом здании располагалась городская библиотека, пока не была построена библиотека побольше, современная и расположенная ближе к школам. Полицейский участок был старым, симпатичным зданием из кирпича. Из-за этого его фасад выглядел, как старинный полицейский участок, включая два чёрных фонарных столба на широких бетонных постаментах у подножия лестницы. На столбах висели большие круглые белые фонари с надписью «полиция» на плафонах.
Несколько лет назад во время одного из своих приездов я водила Палмера и Тьюздей на экскурсию, когда участок открыли для публики. Мне было любопытно посмотреть, где работает Колт, хотя я и убеждала себя, что делаю это ради Палмера, который хотел стать, как его дядя Колт.
В подвале находились камеры и изолятор. Первый этаж занимало обширное открытое пространство с картотекой, большой стойкой напротив входной двери и несколькими столами за ней. Сбоку располагался конференц-зал, несколько отгороженных кабинетов с противоположной стороны и кабинеты сзади. В дальнем углу, в маленькой звукоизолированной комнатке с окошками находилась диспетчерская. В центре комнаты стояло оборудование и два стола друг напротив друга, а между ними колонка с ручками и дисками. Диспетчеры сидели лицом друг к другу, надев наушники, как Конни Макинтайр и Джо Фредерик сейчас. На верхнем этаже находилось место, которое Кольт называл стойлом, но официально оно именовало «отдел расследований». Там стояли столы нескольких детективов и располагались допросные. Также наверху находились шкафчики, большая душевая с несколькими душами и склад, где хранилось оружие, патроны, бронежилеты и прочая хрень.
Салли отправился вместе со мной и агентами в конференц-зал, а Колт, даже не взглянув в мою сторону, пошёл к лестнице.
Я встретилась со специалистами по поведенческому анализу и некоторое время пересказывала им большую часть того, что уже говорила Колту. Их расспросы были более детальными, и они часто возвращались к вопросам, на которые я уже отвечала, и я отвечала на них снова и снова. Я старалась сохранять спокойствие, и мне это удавалось. Большей частью потому, что Док дал мне какое-то снотворное и я проспала на двуспальной кровати у Джесси с девяти часов вчерашнего вечера до восьми утра, когда меня разбудила мама (она спала на раскладном диване Джесси) и сказала, что звонил Колт и сообщил, что агенты ФБР хотят встретиться со мной в участке, как только я туда прибуду.
Я уже много лет не спала так долго. Так долго, что мне показалось, будто я пропустила много дней, а не часов. И всё-таки я встала, стряхнула с себя сон с помощью душа и вступила небольшой спор с Джесси, которая считала, что мне следует приодеться для встречи с агентами ФБР, и притащила половину своего постоянно расширяющегося гардероба в гостевую комнату, чтобы помочь мне с этим. Я же думала, что лучше, если я, как всегда, буду просто собой.
Победила я.
Сотрудники ФБР спрашивали о вещах, о которых им, по моему мнению, не нужно было знать, но я всё равно им рассказала. Я не хотела, чтобы они подумали, что мне есть что скрывать, и не хотела, чтобы они подумали того же о Колте. Так что я рассказала им, что мы с Колтом встречались, когда учились в школе, что он всегда был и до сих пор остается практически членом семьи. Я не сказала им, почему рассталась с Колтом, но рассказала всё о Пите, сообщив, что он поступил правильно, покинув город, но ясно дала понять, что он принял это решение с небольшой помощью семьи и друзей.
В дальнейшие подробности я не вдавалась.
Также я как можно подробнее рассказала обо всех своих путешествиях, о местах, в которых работала, как долго я там оставалась. Пятнадцать лет – мне пришлось многое вспоминать. Некоторые годы моей жизни были выжжены у меня в памяти. Первая половина и последние два года. Пятнадцать лет моих путешествий к ним не относились.
Когда я задумалась об этом, отвечая на вопросы, мне показалось странным, что я прожила эти пятнадцать лет словно в каком-то тумане. Я считала, что пыталась заново отыскать себя, но, кажется, просуществовала эти годы совсем не на пути к открытию.
Мы снова (в который раз) обсуждали возможного психопата, который долгое время присутствовал в моей жизни, следил за мной и довёл себя до убийственного безумия, когда я увидела, как Колт торопливо спускается по лестнице, глядя на входную дверь, и проследила за его взглядом.
В участок входили мама и папа. Папа нёс что-то в пластиковом пакете, он держал пакет между большим и указательным пальцами, как что-то противное.
Я автоматически встала и замолчала на середине предложения о том, что ни хрена не знаю, кто зарубил людей, с которыми меня сводила жизнь.
Я не заметила, как все агенты и Салли повернули головы, чтобы посмотреть сквозь стеклянные стены, потому что уже шла к закрытой двери конференц-зала.
– Мисс Оуэнс, – окликнул Уоррен, но я даже не услышала его и вышла.
– Что это? – спросила я с другого конца помещения. Мама с папой вздрогнули и повернулись ко мне. Колт, стоявший ко мне спиной, развернулся, и я увидела, что теперь пакет держит он.
Пакет, который я увидела, смотрелся бы забавно, скажем, в сериале. Все zip-пакеты у меня дома были с полоской из больших розовых маргариток спереди. Но я знала, что листок бумаги внутри не был забавным, даже если лежал в пакете с маргаритками. Ещё менее забавным было осознание: этот листок пришел ко мне домой по почте, поэтому его и положили в пакет. Родители собирались проверить мой дом, мама говорила мне об этом. И очевидно, так они и сделали.
Я подошла к ним, и Колт сказал:
– Феб, возвращайся к агентам.
– Что это?
– Феб... – начал Колт, но я быстро выхватила пакет с маргаритками у него из руки. Потом ещё быстрее отступила и повернулась к нему спиной.
Я успела разобрать слова: «Мне жаль, что ты расстроилась из-за собаки...» – прежде чем Колт потянулся и выхватил пакет обратно.
– Я сказал, возвращайся к агентам, – велел он, но я продолжала смотреть на записку в его руке.
– Пак, – прошептала я.
Я знала его собаку. Пак жил у Колта много лет. Во время моих визитов домой Колт старался как можно меньше встречаться со мной, но, поскольку наша семья была единственной семьей Колта, а я приезжала на семейные праздники, он часто бывал у нас.
Вместе с Паком.
Вне работы Колт брал с собой пса практически везде.
В последние два года Морри и Ди, а потом только Морри, присматривали за Паком, когда Колт уезжал в Колорадо кататься на лыжах с Салли и Лорейн.
Я любила Пака, так что, когда Колт уезжал отдыхать, я приходила к Морри, чтобы побыть с Паком.
Пак был замечательным псом.
Морри рассказал мне о смерти Пака на прошлой неделе, прямо в баре. Он явно не знал, насколько сильно я любила Пака, потому что очень удивился, когда я разразилась слезами прямо за стойкой, на глазах у всех, прежде чем поняла, что делаю, и ушла в кабинет, чтобы оплакать Пака в одиночестве.
Этот псих видел меня.
– Это имеет отношение к делу? – услышала я вопрос Уоррена.
– Полагаю, да, – ответил Колт.
– Можно мне взглянуть? – вежливо попросил Уоррен, и записка перешла из рук в руки.
Но я могла думать только о том, что убила собаку Колта. Потерянная женщина, пропивающая свою жизнь в баре, мудак-неудачник, возможно, сломавший жизни женщинам в Сент-Луисе, и вот теперь немецкая овчарка, которая не причинила никому никакого вреда, а только дарила безусловную любовь и требовала немного денег на содержание, – все они были мертвы из-за меня.
– Извините, Колтон, но нам нужно показать это мисс Оуэнс, – сказал Уоррен, и я повернулась к нему, каким-то неестественным движением, как будто моим суставам необходима смазка.
– Это будет неприятно, – сообщил он мне.
Я посмотрела на него с выражением «Да ну?!» – но ничего не сказала. Я просто подняла руку и взяла записку.
Она была напечатана на машинке.
«Мне жаль, что ты расстроилась из-за собаки. Я не хотел. Я думал, что тебе понравится, если он будет страдать так же, как заставил страдать тебя. Он должен страдать сильнее всех.
И он будет.
Для тебя».
Закончив читать записку, я на секунду ослепла, слова на бумаге исчезли, и я ничего не видела.
Потом я повернулась к агенту Уоррену.
– Мне нужно сделать заявление по телевидению или что-то вроде, попросить его остановиться. Сказать ему, что он мне не помогает. Сказать, что это не делает меня счастливой.
Один из психологов, по фамилии Новаковски, сказал:
– Если вы захотите это сделать, мисс Оуэнс, мы обдумаем, но прямо сейчас мы не уверены, что хотим привлечь внимание средств массовой информации к этому делу.
– Тогда нужно каким-нибудь образом послать ему сообщение. – Я повысила голос. – Он думает, что делает меня счастливой. Я должна сказать, чтобы он остановился.
– Мисс Оуэнс... – начал Новаковски.
– Он наблюдает за мной. Я заплакала, когда брат рассказал мне, что Пак погиб... Я заплакала в баре. Он следит за мной. Пусть увидит. То, что он сотворил с Энджи, с Паком. Пусть увидит. Мне нужно показать ему, что он не помогает мне, что он делает мне больно.
Агенты переглянулись, и я почувствовала спиной чье-то присутствие. По опыту я знала, что это папа.
– Мне не нужно быть здесь. – Мой голос становился громче и тоньше и звучал всё истеричнее. – Здесь от меня никакой помощи. Мне нужно быть там. – Я показала на двери, врезавшись рукой во что-то твёрдое. Это оказалась грудь Колта, но я не останавливалась. – Мне нужно быть там, где он может меня видеть! Нужно, чтобы он увидел...
– Девочка, успокойся, – сказал папа, положив руку мне на плечо.
Я не могла успокоиться. Я убила собаку Колта.
Я повернулась и задрала голову. Третья истерика за три дня. Я вцепилась в куртку Колта и поднялась на носочки, чувствуя, как из глаз покатились слёзы, тут же превратившись в солёные реки. Их было так много, что даже держа глаза открытыми, я не могла разглядеть Колта, он был совершенно размытым.
– Мне жаль. Очень жаль. Мне очень-очень жаль. Так чертовски...
Колт положил ладонь на тыльную сторону моей шеи, её надежность и тепло так меня потрясли, что я замолчала.
– Фебрари, всё в порядке.
Он говорил тихо, только для меня, для меня одной.
Я затрясла головой. Движение показалось мне таким неестественным и неправильным, ведь я жива в то время, когда всех вокруг меня безжалостно убивают. Всё ещё не в состоянии контролировать слёзы, я сжала куртку Колта и стала его трясти.
– Нет, не в порядке.
Не в порядке. Ничего не в порядке.
– Феб... – начал он, но я сорвалась.
Я сорвалась, потому что наконец осознала, что именно мой больной воздыхатель задумал сделать в конце.
Эта мысль была невыносима.
Сердито дернув куртку Колта, я ударила кулаками в его грудь и заорала:
– Он хочет, чтобы ты страдал!
Я повторяла и повторяла, перемежая крики рыданиями, продолжая молотить кулаками по его груди, приводя в негодность его куртку, пока он не обнял меня, притянув к себе и зажав мои руки между нашими телами.
Колт всё ещё был размытым. Я стояла, задрав голову, и, даже обездвиженная, продолжала истерику.
– Он хочет, чтобы ты страдал!
– Есть у вас тут кто-нибудь, чтобы ввести ей успокоительное? – спросил агент Уоррен, и я попыталась повернуться к нему, вырваться из рук Колта, чтобы схватиться с новым противником, но Колт держал крепко, так что я только повернула голову.
– Я не смогу помочь, если мне вколят успокоительное! – завопила я.
– Фебрари, тебе нужно успокоиться, – твёрдо сказал Колт.
Я повернула голову обратно, всё ещё рыдая и не способная видеть.
– Я убила твою собаку.
– Ты не имеешь никакого отношения к смерти Пака.
– Я убила твою собаку.
– У неё истерика, – пробормотал кто-то.
Я повернула голову в сторону источника звука и закричала:
– У вас тоже была бы истерика, если бы вы убили чью-то собаку!
Колт крепко сжал руки, выдавив воздух у меня из легких, и я услышала его шёпот:
– Малыш, перестань. Ты не убивала мою собаку.
Малыш, перестань.
Малыш, перестань.
Малыш, перестань.
Его тихие слова эхом отражались у меня в голове. Я так сосредоточилась на них, что у меня не осталось сил стоять, и я навалилась на Колта, уронив голову и упираясь ею в свои руки, зажатые между нами.
«Малыш, перестань, ты не понимаешь, что говоришь».
Он говорил так много лет назад, когда я порвала с ним.
«Малыш, перестань, ты же знаешь, что есть между нами».
И это он говорил много лет назад, когда он уезжал учиться в Пердью и я сказала, что он может считать себя свободным, и если он вернется ко мне, то мы будем знать, что предназначены друг другу. Он отказался. Он сказал, что не хочет считать себя свободным. Сказал, что ему никто не нужен. Никто, кроме меня.
«Малыш, перестань, Морри всё понимает, твои родители тоже».
Он сказал это давным-давно, после того как поцеловал меня в первый раз и я запаниковала, потому что очень сильно желала этого поцелуя, и он оказался именно таким, как я мечтала, и обещал всё, чего я хотела. Но я беспокоилась, что Морри, мама и папа рассердятся.
– Я хочу, чтобы он видел меня сейчас, – сказала я, глядя на свои руки. Слёзы продолжали литься, но рыдания стали тише, как и мой голос. Мои слова были предназначены только для Колта, как и его слова для меня. – Я хочу, чтобы он увидел, что делает со мной.
Колт снова сжал руки.
– Ему всё равно, Феб, после всех этих лет что-то толкнуло его на этот путь, и он уже не способен вернуться. Но тебе надо быть сильнее этого, ты должна помочь Салли и ФБР и выстоять до конца. – Он убрал одну руку с моей спины, положил ладонь на тыльную сторону моей шеи и сжал её. Я подняла лицо к нему, и мне удалось сфокусировать взгляд на нём, но всё равно смаргивая слезы. – А конец будет, я обещаю, Фебрари, и покончено будет не со мной, а с тем, что он делает.
Я кивнула. Не потому, что поверила – я была слишком напугана, чтобы поверить. Я кивнула, потому что было ясно, что верит он.
– Мне жаль Пака, – прошептала я. Знаю, что прозвучало глупо и так, будто я не взяла себя в руки, но Колт ещё раз сжал руку на моей шее.
– Я знаю. Мне тоже.
Колт знал, что это не глупо, он знал, что я просто выражала соболезнования, как сделал бы любой, как я не сделала в то время, когда Пак погиб, потому что избегала его.
– Когда всё закончится, тебе надо завести новую собаку, – посоветовала я.
Его рот шевельнулся. Я не поняла отчего, но точно не от гнева. Это было что-то другое, привлекательное, почти завораживающее.
– Я подумаю.
Я перевела взгляд с его губ на глаза.
– Хорошо.
– Мисс Оуэнс, мы можем продолжать? – спросил агент Уоррен у меня за спиной, и Колт посмотрел на него, прежде чем снова перевести взгляд на меня.
– Ты в порядке? – спросил он.
Нет, я не в порядке. Всё хорошее во мне было спрятано в воспоминаниях о счастливом времени или о тех случаях, когда Морри заставлял меня смеяться, или когда я видела, какими замечательными растут его дети, или когда откусывала один из маффинов Мимс, или когда я видела, как она смотрит на Ала, даже после всех этих лет и четырёх детей, словно хочет сорвать с него одежду, или когда я видела, каким нежным становится выражение лица Джесси, когда Джимбо делает какую-нибудь глупость, как будто для неё это что угодно, только не глупость.
Сама же я уже некоторое время жила тем хорошим, что было у людей, которые меня окружали.
Но впервые за долгое время мне надоело жить в тумане большую часть времени и надоело чувствовать себя дерьмово в оставшееся время, и я хотела, чтобы мне тоже было хорошо.
– Я в порядке, – соврала я.
Колт убрал руки. Я так сосредоточилась на том, чтобы устоять на ногах, что не отодвинулась сразу. Сначала я убедилась в своей устойчивости, потом, закинув голову, посмотрела Колту в глаза, вздохнула и пошла обратно в конференц-зал.
Кто-то принес мне свежий кофе, и все снова заняли свои места.
Агент Новаковски аккуратно положил пакет с маргаритками на стол.
– Теперь, мисс Оуэнс, в свете новой улики, возможно, нам следует ещё раз обсудить ваши отношения с лейтенантом Колтоном.
Его тон был мягким, но настойчивым. Он изучающе смотрел на меня, как вчера Колт, и я подумала, что, учитывая его работу, он многое увидел.
Поэтому, поскольку это было важно, не глядя на Салли и молясь Богу, чтобы он держал рот на замке (хотя и знала, что ни за что на свете он этого не сделает), я сказала:
– Алек Колтон присутствовал в моей жизни с тех пор, когда мне было три года, и до тех пор, когда мне исполнилось двадцать. Не как брат, а как кто-то больший. Это знали все: моя семья, наши друзья – все в городе. Наш разрыв стал неожиданным и до сих пор удивляет некоторых, вот насколько большим было наше чувство. Я порвала с ним, и неважно почему, я просто это сделала. Он меня не бросал. Но этому типу, кем бы он ни был, наплевать. После нашего разрыва я съехала с катушек, и этот парень, кто бы он ни был, знает это, как знает про всё остальное. И он будет винить Але... Колта. – Я глотнула кофе, глубоко вдохнула и продолжила: – Дело не в том, что мы встречались в школе. Даже когда мы начали встречаться, наше чувство было сильнее, чем обычная школьная влюбленность. Сильнее, намного сильнее, чем бывает в жизни у большинства людей. Это тоже все знали. Они также знают, что, однажды съехав с катушек, я так и не нашла пути назад. Даже вернувшись домой. Подозреваю, что он хочет заставить Колта заплатить за это, заплатить даже за то, что я уехала, хотя это тоже не вина Колта. Так что вот она, вся история. Нет таких слов, чтобы объяснить, насколько велико то, что было между нами с Колтом, или насколько больно становится, когда что-то такое большое отнимают у тебя, или как сильно ощущается пустота, которую заполняло это чувство, или как невозможно найти что-то, что заполнило бы её снова. Но поскольку всем известно, что я истощила себя до дна, подозреваю, что и этот парень тоже знает. – Я откинулась на спинку стула и закончила: – Вот и всё.
Все молчали. Я украдкой бросила взгляд на Салли, тот смотрел на свои колени.
– Лейтенанту Колтону повезло, – мягко сказал агент Новаковски, и я перевела взгляд на него. Он продолжал меня изучать, но теперь его глаза были такими же мягкими, как и голос.
– Вы ошибаетесь, сэр, – ответила я. – Алеку Колтону никогда не везло. Он пришёл в этот мир одним из самых невезучих сукиных сынов, которые вам встречались, и ему приходилось пахать ради всего, что у него когда-либо было.
Я даже не понимала, с какой гордостью и яростью произнесла это, но краем глаза заметила, что Салли вздернул голову. Но тут заговорил агент Новаковски, и я сосредоточилась на нём.
– Фебрари, это вы ошибаетесь, если думаете, что это правда.
Я услышала громкий, вибрирующий звук, словно маленькая капля упала на дно сухой ямы. Я едва не заозиралась в поисках источника звука, пока не поняла, что единственная, кто его слышал, потому что он раздался у меня внутри.
* * *
Колт вошёл в «Джек и Джеки». Было рано, но он уже освободился. Федералы и Салли ещё работали, но после сцены в участке его и так незначительное «право совещательного голоса» стало минимальным.
Была ещё одна причина, по которой он сбежал из участка: Салли уже, наверное, с десяток раз за день сказал, что им нужно поговорить «о том, что Феб сказала в том зале».
Кажется, всем хотелось обсуждать их с Фебрари: Сьюзи, Джеку, Морри, Салли.
Что касается Салли, то, справедливости ради, Колт считал, что это было право Фебрари, если она решила поделиться. Ему, вне всяких сомнений, чертовски сильно хотелось узнать подробности, но она сама должна решить рассказать ему.
Он знал, что, придя в «Джек и Джеки», скорее всего, попадет из огня да в полымя. Но Феб сказала, что расплакалась в баре, когда узнала про Пака, а это значит, что убийца был там и видел, как она плакала. Поэтому Колт собирался сидеть в «Джек и Джеки» и внимательно изучать толпу
Был вечер пятницы, и в баре, как всегда по пятницам, было полно народа. Дэрил и Джек работали за стойкой, Феб и Руфи – единственная наемная работница, помимо Фритзи, которая приходила каждое утро убираться и мыть полы, – обе сновали между столиками, подавая напитки.
Морри нигде не было видно.
Феб подняла глаза, заметила его и кивнула. Он видел, как она обращалась подобным образом к сотням других клиентов, приветствуя и без слов спрашивая «Что вам принести?» или «Желаете повторить?»
Колт почувствовал себя в точности так, как этим утром, когда она впервые на его памяти отказалась повернуться к нему. Когда она в первый раз назвала его Колтом, о чём он постоянно ей твердил, но обнаружил, что ему чертовски не понравилось, когда она наконец-то послушалась.
Ему захотелось швырнуть что-нибудь.
Но вместо этого он кивнул в ответ, пряча свою реакцию и одновременно мысленно пиная себя за то, что вчера в женском туалете повёл себя как чудовищный мудак, в итоге сорвавшись по поводу того, что она звала его Алек, и забрав последнее хорошее, что оставалось у них общего.
По крайней мере он так думал.
Отказав ему в повороте головы, Феб устроила небольшую вспышку гнева из-за его отстранения от дела. Колт понятия не имел, то ли она посчитала, что федералы его оскорбили, то ли хотела, чтобы он занимался этим делом, то ли и то, и другое вместе. Он до сих пор слышал у себя в голове «Он хороший полицейский», и ему нравилось, как это звучало, даже слишком нравилось, но не было смысла этого отрицать.
Как не было смысла отрицать, что её реакция на его возможные страдания, не говоря уже о смерти его собаки, оказалась значительно грандиознее, чем слёзы по её козлу-бывшему мужу. Они даже думали, что придется вколоть ей успокоительное, чёрт, да он и сам так думал. Феб была совершенно не в себе.
Но она позволила ему успокоить её. Не отцу, не матери, не успокоилась самостоятельно. Это сделал Колт.
Феб могла сорваться. Она унаследовала темперамент своей матери, переменчивый, но тихий. Но хуже того, что она была эмоциональной, тоже как и мать. И Феб, и Джеки могли впасть в праведный гнев или неконтролируемые слёзы при малейшей провокации. Как Джек с Джеки, раньше Колт был единственным, кто мог успокоить Фебрари.
И сегодня он снова это сделал.
И последнее, она больше не избегала его взгляда или прикосновения. Этим утром, после разыгравшейся драмы и после того, как он помог ей взять себя в руки, она стояла в его объятьях и начала разговор о том, что ему нужно завести новую собаку. Когда Уоррен разрушил момент, у Колта чесались руки свернуть тому шею. Но когда Колт всё-таки отпустил Феб, она не шагнула назад, увеличивая дистанцию. Она осталась рядом и посмотрела ему в глаза, прежде чем уйти.
Он понятия не имел, что все это значит и значит ли вообще, или это просто её способ справиться с действительно дерьмовой ситуацией. Он сделает первый шаг и станет ждать.
Чего он делать не станет, так это не позволит Салли, Джеку или Морри всё испортить. Если из этой неприятной истории может получиться что-то хорошее, ослабление напряжения между ними, он примет это и не позволит никому помешать.
Ни за что.
Колт сел на стул в конце барной стойки и стал осматривать помещение.
– Свободен? – спросил Джек, и Колт кивнул.
Он услышал, как зашипела пробка, и перед ним с глухим звуком приземлилась бутылка пива. Колт забыл, как соскучился по вопросу Джека «Свободен?», следующему за ним шипению и стуку бутылки о стойку.
Повод, по которому семья собралась, был ужасным, но Колт был рад, что они вместе.
– Где Морри? – спросил Колт, глядя, как Феб разговаривает с парнишками, которые сидели за одним из столиков и выглядели слишком юными, чтобы посещать бар.
– Надо было прийти три часа назад. Ты пропустил третью мировую войну, – весело ответил Джек, и Колт повернулся к нему.
– Третью мировую войну? – спросил Колт улыбающегося Джека, не в силах понять, что удивило его больше: снисходительная улыбка Джека или то, что эта снисходительная улыбка была направлена на его дочь.
За прошедшие двадцать лет Джек ничего не говорил, но Колт знал: Феб ощущала его осуждение. Колт знал, потому что она не могла этого не заметить, это видели все. Джек любил дочь, всегда любил и всегда будет любить. Когда-то они были очень близки, как и должны быть близки папы с дочками. Феб была папиной девочкой, не так, как Сьзи была папиной дочкой. То, что было между Джеком и Феб, было особенным и прекрасным.
Но Джек воспринял её расставание с Колтом и последовавшее за этим поведение, замужество и дезертирство как личное оскорбление по отношению к семье, которую он создал. Он принял её и её решения, потому что таков был Джек, но они ему не нравились, и он этого не скрывал. Колт видел, как он улыбался дочери, смеялся вместе с ней, но этой снисходительной улыбки он не видел двадцать лет.
Колт перевёл взгляд на Фебрари, которая теперь зажала поднос под мышкой и внимательно изучала водительские права одного из мальчишек. Она что-то сказала и кивнула головой в его сторону. Даже в приглушённом освещении бара было заметно, как парни побледнели и нервно посмотрели на него, некоторым пришлось развернуться на стульях, чтобы это сделать. Феб сказала что-то ещё, и они быстро похватали свои куртки, так отчаянно заскрипев ножками стульев по полу, что даже заглушили музыку. Во время их поспешного ухода Феб постукивала конфискованными правами по ладони, а потом посмотрела на отца и закатила глаза.
Колт перестал дышать.
Джек расхохотался.
Когда-то Феб постоянно закатывала глаза. В мире было полно идиотов, совершающих идиотские поступки, которые заставляли её закатывать глаза. В основном это были её собственные идиотские поступки.
Колту нравилось, что она могла посмеяться над собой и теми неприятностями, в которые попадала по собственной милости, потому что так стремилась наслаждаться жизнью на полную катушку, что могла перестараться. Она никогда не краснела, когда совершала что-нибудь глупое, или безумное, или неловкое, она просто закатывала глаза, откидывала голову и смеялась.
– Полагаю, офицер, вы нас не закроете, поскольку Феб не обслужила тех юнцов, – сказал Джек, и его голос завибрировал от смеха. – Хорошо, что вы, дети, так много практиковались, размахивая своими фальшивыми документами, чтобы попасть в винные магазины, бары и неприятности. Зато теперь Морри и Феб чуют их за милю.
Колт слушал, но продолжал наблюдать за Феб, которая подошла к следующему столику и кивнула посетителям свое «Привет-что-я-могу-вам-принести?»
– Третья мировая война, – сказал Джек, снова завладев вниманием Колта, и тот повернулся к нему, – случилась, когда Феб выяснила, что Морри переехал домой. Она не знает почему, думает, что это попытка примирения. Три часа назад она велела Морри отправляться домой, помочь его теперь работающей полный рабочий день жене с ужином, помочь ей вымыть посуду, помочь их детям с уроками и уложить их спать и только после этого возвращаться сюда. – Колт подумал, что это хороший совет, а Джек продолжил: – Морри сказал, что его детям десять и двенадцать лет и им не требуется помощь, чтобы лечь спать, а Ди с детства привыкла мыть посуду. – Колт подумал, что это очень глупый ответ, а Джек рассказывал дальше: – Феб вышла из себя, сказала, чтобы он перестал быть таким мудаком и отправлялся домой к семье. – Колт пожалел, что не видел этого. – Морри сказал ей, что сегодня пятница и он ни за что не бросит бар в загруженный вечер пятницы. – Колт пожалел, что его не было здесь, чтобы дать своему другу пинка. – Феб сказала, что у него есть выбор: обслуживать посетителей или сохранить семью.
