Текст книги "Поцелуй небо (ЛП)"

Автор книги: Криста Ритчи

Соавторы: Бекка Ритчи
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

11. Роуз Кэллоуэй

На улице было все еще темно, когда мой телефон зажужжал на тумбочке. Я потерла сонные глаза и посмотрела на часы. 4:30 утра. В темноте я с опаской тянусь за телефоном и сбиваю баночку с аспирином. Она падает на пол, и я оглядываюсь через плечо, чтобы убедиться, что Коннор не проснулся.

Он не шевелится на своей стороне кровати.

У нас не было секса. Мы мирно спим вместе, не делая больше, чем мне бы хотелось, что не совсем правильно. Я больше не уверена в том, чего хочу, когда дело касается секса. Но я не решаюсь отдать ему эту часть себя: часть, которую он может триумфально принять, а потом исчезнуть.

Осторожно, я включаю телефон и обхватываю рукой экран, блокируя свечение.

Мама: 5 месяцев и 12 дней до свадьбы.

Роуз: Спасибо, мам.

Я пишу ответ, зная, что она не уловит сарказма.

Вчера, когда она прислала мне сообщение о том, что осталось пять месяцев и тринадцать дней, Лили открыла сообщение на моем телефоне. Ей практически понадобился бумажный пакет, чтобы дуть в него для гипервентиляции легких. Она хочет замуж примерно так же, как собака хочет попасть под машину. Планировать свадьбу – это все равно что толкать её под колёса, поэтому я и предложила свои услуги.

Планировка. Организация. Подготовка. В этих вещах я преуспела. Я даже выступаю посредницей между просьбами моей матери и пожеланиями Лили. Что касается наших родителей, Лили старается не общаться с ними. Чувство вины за то, что она причинила вред Fizzle, – это рана, которую она не любит часто затрагивать. Поэтому я стала посредницей Лили Кэллоуэй – всегда уверяющей наших родителей, что она не злоупотребляет членом.

Хотя если бы я сказала такое своей матери, то она бы скоропостижно скончалась.

И каждый раз, когда я спрашиваю сестру о приглашениях или музыке, она бледнеет и бормочет что-то вроде выбирай сама. Так что я приблизилась к планированию свадьбы так же сильно, как и Лили к желанию выйти замуж. Что и приводит в ярость нашу маму. Уверена, что сегодня днем мне позвонят и прочтут лекцию о рациональном использовании времени.

– Всё в порядке, дорогая?

Мое сердце подпрыгивает от голоса Коннора. Я переворачиваюсь и вижу, что он уже проснулся, и лежит подперев голову рукой.

– Это всего лишь моя мать, – говорю я шепотом. – Извини, что разбудила тебя, – я уже собираюсь перекатиться на дальний край матраса, когда мой телефон снова пищит.

Мама: Пришли мне отчеты о продажах Calloway Couture за прошлую неделю. Я бы хотела, чтобы их просмотрел финансовый консультант.

Я издаю раздраженный рык.

– Она знает, что я больше не хочу, чтобы она участвовала в делах моей компании, – говорю я больше себе, чем Коннору. – Почему она не может просто отступить?

Я больше не отвечаю ей на сообщения. По опыту знаю, что лучше не начинать спор по телефону. Особенно в четыре тридцать утра.

– Так ты все-таки хочешь поговорить, – говорит Коннор, приподняв брови.

– Нет, – я моргаю и качаю головой. – Прости. Ещё слишком рано… – я собираюсь повернуться, но Коннор ловит меня за руку.

– У меня найдется время для тебя, – говорит он. Я смотрю, как он садится, взбив подушку, и прислоняется к изголовью кровати. Он машет мне рукой. – Давай, выкладывай.

Я немного приподнимаюсь, подтягивая ноги перед собой, одергивая подол своего ночнушки из королевского голубого шелка.

– Когда я сказала ей, что хочу участвовать в реалити-шоу, чтобы помочь Fizzle и Calloway Couture, первое, что она сказала, что лучше бы это сработало, а если нет, то у меня тогда будет две дочери, испортившие имя Кэллоуэев, – я смотрю на простыни и качаю головой. – Кто говорит такое своей собственной дочери?

Коннор молчит, терпеливо давая мне выговориться. Обычно я дожидаюсь терапевтической сессии, чтобы выплеснуть своё раздражение. Но в конце этих сеансов мне всегда прописывают препараты против тревоги, в то время как Коннор обычно заканчивает наши разговоры, успокоив большинство моих опасений.

Я продолжаю, думая о её сообщениях.

– И хотя я сто раз напоминала ей, что свадьба Лили под моим контролем, она продолжает вмешиваться. Нельзя брать торт красный бархат, Роуз. Сделай цветовую гамму золотой, как у Fizzle, Роуз. Это место слишком маленькое, Роуз. О, а вот это слишком большое, – я вскидываю руки, подражая ей. – Я ничего не могу сделать правильно.

– Ты пробовала игнорировать её? – спрашивает Коннор.

Он знает, что нет. Я прогибаюсь под настойчивость моей матери. И даже, если она становится властной и её слишком много, какая-то часть меня рада, что ей не всё равно. Что она предпочитает проводить время, думая о своих дочерях, а не беспокоиться о пустяках.

– Я люблю её, даже если ненавижу, – говорю я, не совсем отвечая на его вопрос.

– Парадокс, – размышляет Коннор. – Он мне нравится. Он делает жизнь интересной.

Мои глаза встречаются с его. Мы не часто разговариваем по душам. Гораздо интереснее спорить о женоненавистнических теориях Фрейда. Но мы пару раз говорили об отношениях Коннора с его собственной матерью. Она не холодная и не заботливая. Она просто есть. По крайней мере, именно так он всегда описывал Катарину Кобальт. Как будто она не более чем его босс.

Я бы хотела с ней познакомиться, но Коннор лжет мне, что она занята уже больше года. Он не хочет, чтобы я с ней встречалась по какой-то нелепой причине, и даже если он не говорит мне почему, я уважаю его мнение. Поэтому, когда она позвонила мне пару дней назад, я отмахнулась от неё тем же предлогом, который использовал Коннор. Я слишком занята для кофе и определенно слишком занята для бранча. Это было грубо, но если она слушает сплетни и болтовню светских дам, то знает, что я немного сука.

– Матери все немного сумасшедшие, – говорит Коннор с небольшой улыбкой. Он только что процитировал Дж. Д. Сэлинджера и ждет, что я скажу об этом. Но я поджимаю губы, словно где-то упустила его мысль. Его улыбка исчезает. – Дж. Д. Сэлинджер.

– Правда? Большинство матерей – прирожденные философы, – отвечаю я.

Он снова ухмыляется.

– Гарриет Бичер-Стоу. И я не могу не согласиться.

– Я не пыталась поставить тебя в тупик, так что не злорадствуй, – я хочу услышать правду, а не чьи-то слова. – Расскажи мне что-нибудь настоящее.

И одним быстрым движением он дергает меня за лодыжку, укладывая на матрас. Моя ночнушка поднимается до живота, обнажая черные хлопковые трусики. Прежде чем я успеваю поправить её, он пугает меня, положив руки по обе стороны от моего тела и нависая надо мной. В его глазах вызов. Оставаться неподвижной. Не бояться его.

Я вдыхаю, внутри меня разгорается огонь. Я не трогаю ночнушку, и мои глаза сужаются, обнаруживая мою боевую сторону.

– Ты не ответил мне.

Его глаза пробегают по моему лицу.

– Тебе не понравится то, что я скажу.

– Мне все равно. Просто скажи мне всё, что угодно.

– До тех пор, пока это правда?

– Да.

Он улыбается.

– С чего мне вообще начать? – его рука скользит по обнаженной части моего колена, вверх к бедру. – Помимо того, что я хотел бы делать с тобой прямо сейчас, завтра и всю оставшуюся жизнь, я надеюсь, что когда-нибудь смогу наблюдать, как у тебя растёт живот, как ты округляешься, – он целует мой живот, и его рот проводит линию к бедру, опасно близко к моим трусикам. – ...и я буду держать тебя в своих объятиях... каждую… – он касается кожи над тканью – ...ночь.

Я проникаюсь его словами и реагирую так, как он, вероятно, и предсказывал. Я кладу две крепкие руки ему на грудь и толкаю его в сидячее положение.

Его бровь выгибается.

– Да?

– Ты хочешь детей? – я таращусь.

Я не была уверена, чего он на самом деле хочет. Но тот факт, что он не согласен со мной, что мы где-то разошлись, заставляет мое сердце биться 150 раз в минуту. Я думала, что Коннор – это мужская версия меня. Но я поняла, что встречаюсь не с собой. Я встречаюсь с кем-то совсем другим. Будет ли это лучше – неизвестно.

– Я говорил, что тебе не понравится мой ответ. Ты сказала, что тебе всё равно. Один из нас солгал.

Я хмурюсь.

– Ты хочешь детей.

– Думаешь если сказать это дважды, это станет более правдиво? – спрашивает он, его пальцы касаются челюсти. Он улыбается, ему это слишком нравится.

– Почему ты хочешь детей? Ты – это ...ты.

– Ты права. Я – это я. И я хочу восемь кричащих детей, которые будут прыгать на нашей кровати по утрам, которые будут умолять тебя заплетать им косички, у которых будут твои красивые глаза и твой блестящий ум. Я хочу всего этого, Роуз. И однажды у наших детей тоже всё это будет.

– Восемь детей?! – меня заклинивает. – Я не могу представить, что выношу хотя бы одного ребенка, а ты хочешь, чтобы я родила целое потомство? Я не королева Англии, размножающаяся, чтобы обеспечить нашу империю наследником.

Он озаряется смехом, его зубы почти слишком великолепны, чтобы на них смотреть. Он прижимает меня обратно к матрасу и целует в щеку.

– Но разве ты не хочешь, чтобы сын и дочь стали твоими преемниками, – спрашивает он, – не хочешь воспитать их как своих собственных, чтобы знать, что твое наследие останется надолго, надолго после того, как тебя не станет?

– Мы говорим всё ещё о тебе, – говорю я, осознавая теперь все до конца. – Сможешь ли ты вообще любить своих детей?

Его улыбка снова исчезает, и он становится бесстрастным, безучастным.

– Я бы полюбил их.

Больше всего на свете я хочу, чтобы он не пытался мне лгать. Это злит меня больше, чем услышать правду.

– Ты любишь только себя.

– Я люблю тебя.

Он практически издевается надо мной.

Я снова отталкиваю его и поднимаюсь на колени. Мои губы находят его ухо, мой голос горячий и холодный одновременно.

– Я тебе не верю, – я пододвигаюсь к краю кровати, чтобы слезть с неё.

Он снова ловит меня за руку.

– Я имел в виду то, что сказал, – говорит он мне с серьезностью, – до того, как ты ввела в уравнение любовь.

– В том-то и дело, Коннор, – я отстраняюсь от него. – Любовь всегда должна быть в уравнении, когда речь идёт о детях. Тебе просто повезло, что я не придерживаюсь этого условия, – я спускаюсь с кровати и поправляю ночнушку.

– Куда ты идешь? – спрашивает он, настороженно сдвигая брови. Мы часто ссоримся. И ещё чаще миримся. Не то чтобы мой уход был чем-то необычным.

– В душ.

– Сейчас пять утра. Возвращайся в кровать.

– Нет, – говорю я. – Я хочу принять душ, пока никто не зашёл в ванную.

Я направляюсь к двери.

– Роуз… – начинает он, но останавливает себя прежде, чем заходит слишком далеко.

Я чувствую, что мне снова восемнадцать.

А Коннор – это тот девятнадцатилетний парень, который одолжил мне свой пиджак с логотипом колледжа.

Я жду, когда он заговорит, но, как и тогда, он просто смотрит на меня этими глубокими суровыми глазами, в которых за голубыми лучами прячутся тени правды.

Поэтому я говорю: – Я не против того, что ты не любишь меня так, как я тебя, – я заправляю волосы за ухо, – спасибо, что хотя бы пытаешься.

И я ухожу.

Но он знает, что я вернусь.

За почти десять лет знакомства с Коннором мы всегда возвращались друг к другу: даже когда находились за тысячи километров друг от друга, на двух разных плоскостях существования, даже когда казалось, что наши судьбы разошлись.

Он может быть и не верит в судьбу, но я верю.

И я знаю, что мне суждено быть с ним.

12. Роуз Кэллоуэй

Мама: 5 месяцев и 10 дней.

Я засовываю мобильник в сумочку, собираясь направиться в офис Calloway Couture. Саванна держится рядом со мной, не сводя глаз с камеры. Как только я направляюсь к двери, она распахивается, и входит Дэйзи с белым мотоциклетным шлемом под мышкой.

– Привет, Роуз, – она кладет шлем на кожаный диван и закручивает свои длинные светлые волосы в свободный пучок на голове.

Но она не одна. Входит Бретт со своей камерой, и Райк закрывает за ними дверь, его черный шлем болтается в руке. Райк опускается на диван и проводит пальцами по своим густым взъерошенным волосам.

– Хорошо, что я тебя поймала, – говорю я Дэйзи, на секунду забывая про свои планы. – Я хочу дать тебе кое-что, пока не забыла, – мне действительно стоит позвать Лили в гостиную. Но её гораздо труднее уговорить. – Оставайся тут.

Я иду к шкафу в прихожей и возвращаюсь с пакетом покупок.

Прежде чем передать ей пакет, я замечаю, как Райк и Дэйзи обмениваются осторожными взглядами. Она качает на него головой, и он стискивает зубы, его челюсть сжимается в жесткую линию.

– Все в порядке? – спрашиваю я с легким раздражением.

Мне не нравится не быть в курсе событий. Если дело касается моих сестер, я хочу быть в центре этого гребаного круга.

– Всё отлично, – говорит Дэйзи с яркой улыбкой.

Я ей не верю, и у меня есть подозрение, что Райк хочет всё рассказать, так как сейчас он качает головой. Она выхватывает пакет у меня из рук, чтобы отвлечь меня.

Я отпускаю эту ситуацию, только потому, что у меня нет на это времени сегодня. Мне нужно разобраться с делами в офисе, и если я буду зацикливаться на своей младшей сестре, то буду волноваться до тех пор, пока кто-нибудь не расскажет правду. Возможно, все не так уж плохо. Уверена, что она просто мчалась по шоссе на своем Ducati и чуть не погибла. В мире Дэйзи Кэллоуэй, переполненном адреналином, эта ситуация подобна восходу и заходу солнца.

– Ооо, – говорит она. – Какой из них мой, с tie-dye или с леопардовым принтом?

Райк хмурится.

– Что за хрень ты ей подарила?

Я бросаю на него взгляд.

– Не то, о чём ты подумал.

– Трусики, – говорит ему Дэйзи.

– Именно об этом я, блядь, и думал.

Она улыбается.

– Я знаю, – она достает целлофановый пакет, в котором нет трусиков. – Перцовый баллончик, – она смотрит на меня, – думаю, я возьму вот этот, – она поднимает баллончик с tie-dye.

– Поскольку вы с Лили отказались от телохранителей на время шоу, я подумала, что было бы неплохо иметь какую-то защиту.

Для съемок Скотт поставил условие, чтобы Дэйзи и Лили отказались от своих телохранителей, которые оберегали их от папарацци после того, как мы перешли от анонимности к известности.

– Я также записала нас на курсы самообороны.

– Разве ты не посещала эти занятия все время в Принстоне? Почему ты хочешь пойти на них ещё раз?

– Потому что вам, девочки, нужно научиться этому.

– Я не знаю, есть ли у меня время, – честно отвечает Дэйзи. – На этой неделе у меня много съемок.

– Я думаю, это хорошая идея, – говорит Райк с дивана.

– Правда?

– Конечно, – говорит он, его глаза не смягчаются, как мои. – И если у Дэйзи нет чертового времени для посещения занятий, то Ло, Коннор и я можем помочь обустроить всё здесь. Мы можем отодвинуть мебель к стенам, чтобы освободить место.

Я бы с удовольствием выбила все дерьмо из Лорена. Но более привлекательной выглядит попытка прижать Коннора к полу. Я бы упивалась этой победой несколько месяцев.

– Ты хочешь помочь? – спрашиваю я у Райка.

– Почему всем так, блядь, трудно в это поверить?

– Мне не трудно, – говорю я. – Просто интересно, почему ты вдруг так обеспокоился.

– Я всегда обеспокоен. Я просто не высказываю своё мнение каждые пять секунд, как ты.

– Ты мудак, – кидаю я вскользь.

– А ты сука.

– Спасибо, – я достаю свой телефон из сумочки, – и, кстати, я принимаю твою помощь. Лили действительно нужно научиться защищать себя, не прячась за спиной Ло.

– Да, – говорит Райк, – но вы, девочки, должны признать, что не сможете защитить себя от толпы разъяренных парней с помощью перцового баллончика и пинка по яйцам. Будет лучше, если мы тоже будем рядом.

Я набираю номер Лили.

– Я с тобой не согласна, – говорю я. – Удар каблуком по твоим яйцам парализовал бы тебя.

– Я говорю про целую чертову толпу парней, – подчеркивает Райк. Он нарочито ставит свои грязные ботинки на мой кофейный столик.

Я решаю не ломать ему шею. На этот раз.

Дэйзи вскрывает пластик и достает баллончик из упаковки.

Я прижимаю телефон к уху, не переставая звонить. Дэйзи встряхивает перцовый баллончик.

– Может, мне его испытать? – она ухмыляется и направляет распылитель на Райка. – Держись подальше, извращенец!

Лицо Райка мрачнеет, ему не смешно.

Она опускает руку и подходит к дивану, садясь рядом с ним. Они ведут напряженный разговор шепотом, который Бретт пытается уловить, придвинувшись вплотную к Дэйзи. Райк физически кладет руку на объектив камеры и отталкивает Бретта назад, создавая между ними пространство.

Бретт огрызается.

– Ты не можешь прикасаться к камерам, Райк. Сколько раз мы должны тебе это повторять?

– Отойди назад, и тогда я не буду.

Бретт качает головой, но отходит назад.

Я сосредотачиваюсь на телефонном звонке, и после последнего гудка раздается сигнал на голосовую почту. Я стону и нажимаю кнопку «выкл».

– ЛИЛИ! – кричу я.

Я знаю, что она наверху, и хочу отдать ей баллончик с перцовым спреем, прежде чем уйду.

Когда я перевожу взгляд на свою младшую сестру, я внимательно слежу за тем, как она наклоняется к Райку, что-то шепча ему. Её глаза скользят по его чертам любопытным, импульсивным взглядом, и мое сердце начинает биться учащенно.

Она собирается поцеловать его.

И когда её губы перестают двигаться, Райк прикладывает руку к щеке Дэйзи. И отталкивает её лицо от своего. Это легкий толчок, от которого она со смехом пытается повалить его на диван. Они на грани флирта, даже когда его угрюмые черты лица говорят о том, что он зол на неё.

Он изо всех сил пытается сдержать её, когда она проскальзывает под его рукой и выхватывает у него шлем. Она быстро надевает его себе на голову, а он пытается стянуть его с неё, его губы медленно приподнимаются. Но она вырывается из его рук и в считанные секунды оказывается у него на коленях. Он поднимает козырек своего шлема и сурово смотрит на неё, пряча частичку улыбки.

Я беспокоюсь, что камеры поймают какую-либо химию между ними. Моя мама не одобрит связь между Райком Мэдоузом и Дэйзи Кэллоуэй. По многим причинам.

– Вы оба, прекратите.

Райк приходит в себя и полностью спихивает её со своего тела. Её спина падает на подушки.

Его взгляд перебегает с меня на лестницу.

– Ло! – кричит он. – Лили! Тащите свои задницы вниз! – его голос намного громче моего.

Сверху доносится топот ног, но потом они останавливаются и затихают, не решаясь вступить на землю людей и настоящих, взрослых вещей. Ло и Лили держатся сами по себе, живя в своем собственном туманном, зависимом мире. Здесь немного страшно.

– Лорен чёртов Хэйл! – зовет Райк.

Ничего. Дэйзи поднимается на колени и хватается за спинку дивана. Она смотрит на лестницу позади меня.

– Ло! Лили! Вам по почте пришел комикс! – она снимает мотоциклетный шлем.

Выманить Ло чем-то, чего здесь нет – это испортит ему настроение.

Но это срабатывает.

Ло и Лили спускаются по лестнице.

– Это мне! – кричит ему Лили. – Я заказала новый комикс про «Людей Икс», – она пытается оттолкнуть его к стенке, но они блокируют друг друга на середине лестницы.

– А я заказал последний выпуск «Новых мутантов», – он делает шаг вперед, и она прыгает перед ним, вытаращив глаза.

– Ты уже читал его! Мой важнее, – она поворачивается и бежит к двери.

Дэйзи прячется за диваном.

Прежде чем Лили достигает последней ступеньки, Ло хватает её за талию и перекидывает через плечо.

– Нечестно! – отвечает она, пытаясь вырваться из его крепкой хватки.

Он несет её к двери, даже не взглянув на нас в гостиной. Когда дело доходит до комиксов, секса и выпивки, мысли в их голове коррелируются.

Бен спускается по лестнице, держа камеру под мышкой. Он выглядит слегка ошарашенным от того, что остался с ними наедине, его глаза выпучены, а ноги дрожат.

Должно быть, они были в кабинете, а не в спальне, иначе он не смог бы их заснять. И я уверена, что они целовались с большим запалом, чем у возбужденного кота, – просто, чтобы сказать камерам идите нахуй. Они занимались этим всю неделю. Ситуация становится только хуже, чем дольше Ло приходится терпеть Скотта.

Лили сказала, что она целенаправленно пытается отдалить Ло от продюсера и найти способы удерживать их на расстоянии как можно дольше. Я думаю, это блестящая идея.

Бен чуть не роняет камеру.

– Надежные руки, – говорит ему Саванна.

Бретт закатывает глаза. (Я не большая поклонница Бретта).

Бен издает нервный смешок. Снимать Лили и Лорена – это все равно что быть экстремальным вуайеристом, подглядывающим за их интимными делами. Держу пари, что после этого он чувствует себя немного мерзко и неправильно. Даже читая о сексуальной жизни Лили в интернете, я чувствую себя осквернённой. Представляю, что для Лили это в десять раз хуже.

– Подождите… – говорит Лили у двери. – Здесь ничего нет.

Я беру пакет с покупками и направляюсь к ним двоим.

– Это для тебя, – говорю я Лили.

Ее лицо озаряется, пока она думает, что это комикс. Но когда она перебирает содержимое пакета, ее лицо печалится во второй раз.

– Перцовый баллончик?

– Для защиты.

– Да что ты, а она подумала, что это для смазывания сковородок, – отвечает Лорен.

Я яростно щурю глаза.

– Будешь обращаться с нами как с идиотами, – говорит он, – получишь тоже самое ответ.

Тушé.

– Я ухожу.

– Посмотри на это, Лил. Королева объявила о своем уходе. Мы должны поклониться?

– Ло, – предупреждает Лили и бросает на него свирепый взгляд, а у Лили такие взгляды бывают нечасто.

Он закрывает рот, что, должно быть, требует очень больших усилий.

– Иди посиди со своим засранцем-братом на диване, – говорю я ему. – И, чтобы ты знал, этот засранец мне нравится больше, чем ты, а я знаю его на пятнадцать лет меньше, – я одариваю Лорена сухой улыбкой. – Увидимся завтра.

Обычно последнее слово остается за Лореном, но я захлопываю за собой дверь, прежде чем он успевает что-то сделать. Препирательства с Ло – это то, что делаем мои дни обычными. Дни не очень – это те, когда их нет. Пока что всё хорошо.

Я сглазила.

Я знаю, что Коннор не верит в такие вещи, но я знаю, что я чёрт возьми сделала что-то не так. Я сказала, пока что всё хорошо. И, КОНЕЧНО, что-то решило взорваться у меня перед носом.

Скотт здесь.

В моем офисе.

Он появился, когда я перекладывала свои вещи в пластиковые контейнеры. Я распределяла их по сезонам, пытаясь найти весенние и летние коллекции, которые нужно будет надеть в ближайшее время для реалити. Я разрешала сестрам носить свою одежду в определенное время, просто потому что у меня не хватает вещей на шесть полных месяцев, даже если надеть один наряд дважды. Надеюсь, Скотт покажет в эфире кадры, где мы все одеты в Calloway Couture, а не в Old Navy, к которому тяготеет Лили.

– Ты слишком много работаешь, – говорит мне Скотт, ставя целлофановый пакет на мой белый стол.

Коробки и контейнеры занимают большое пространство лофта. Кроме них, моего стола и этого нахала, здесь больше ничего нет. О, подождите, здесь ещё Бретт, который снимает нас.

Доброта Скотта, должно быть, результат того, что камера стоит у него перед лицом, пытаясь запечатлеть кадры того, как он мил. Должно быть, для него это мучительно.

– Это не так, – говорю я. – Люди, которые много работают – это те, кто посвящает себя защите нашей страны, кто делает её лучше. Я просто создаю одежду.

Я захлопываю крышку одного из контейнеров и вытираю руки о свое черное плиссированное платье, шов которого касается моих бедер (не очень хорошо) и ключиц (слава Богу). По крайней мере, на мне тонкие черные колготки.

– Я принес тебе ужин.

Я смотрю, как он достает два пластмассовых контейнера для еды, отчасти заинтересованно. Я игнорирую свой желудок, который грозится заурчать прямо сейчас.

Он открывает коробки, и я вижу ряды суши, маленькую порцию васаби и пучок имбиря. Я едва слышу, как он произносит название моего любимого суши-ресторана в Нью-Йорке. Я слишком поражена тем, что он что-то сделал правильно. Может быть, я была слишком суровой, слишком стервозной и осуждающей только потому, что он из Калифорнии и говорит несколько мерзкие вещи.

Я гримасничаю, пытаясь примириться с тем, что я тоже должна быть милой. Я прочищаю горло и выпрямляю позвоночник.

– У меня только один стул.

Я подхожу к своему столу и заглядываю в пакет, доставая палочки для еды и соевый соус.

– Все в порядке. Ты можешь посидеть у меня на коленях.

Я щурю глаза.

– Шучу, – смеется он. – Я сяду на твой стол.

Превосходно. Я устраиваюсь в своем кресле на колёсиках и выбираю контейнер с радужным роллом, также моим любимым. Коннор обычно приносит мне ужин в городе, и тот факт, что его заменил Скотт, меня раздражает.

– Так кто тебе сказал, что я люблю суши? – спрашиваю я его.

Как и было обещано, он садится на половину моего стола, его ноги свисают вплотную ко мне.

– Я всегда знал, что это твое любимое блюдо, малышка.

Я делаю паузу, мои палочки застыли над имбирем. Значит, он определенно играет в наши фальшивые старые отношения. В эту игру могут играть двое.

– Я никогда не ела суши с тобой, – отвечаю я. – Ты говорил, что ненавидишь их, и всегда заставлял меня есть в одиночестве.

Его губы подергиваются в гримасе, которую он очень хорошо скрывает. Он ставит свою коробку на колени.

– Все изменилось.

– Теперь тебе нравятся суши?

Он откусывает кусочек, жует и сглатывает.

– Теперь я люблю суши.

Он улыбается, и я впитываю его черты лица, светлые волосы, уложенные в беспорядочную, неряшливую прическу. А еще легкий слой щетины вдоль челюсти, из-за которого он выглядит немного старше своих лет.

Я ненавижу то, что он не урод. Я бы хотела, чтобы у него была тысяча бородавок и волосатый нос. Вместо этого он мог бы быть актером в мыльной опере для домохозяек, а не продюсером.

– Ты скучаешь по мне, – вдруг говорит он.

Мои глаза настораживаются.

– Ни секунды.

На столе жужжит мой телефон.

Скотт выхватывает его раньше, чем я успеваю.

– Это невероятно грубо, – говорю я ему, когда он открывает мое сообщение.

Он смеется.

– Мэрилин Монро, Пол Ньюман, Джеймс Дин. Твой парень такой чертовски странный.

Он бросает телефон обратно мне, и я едва успеваю поймать его, не уронив палочки для еды.

– Иногда странное лучше, чем нормальное, – говорю я. – Нормальное может быть скучным.

Он дотрагивается до своей груди.

– Я не скучный, милая.

Почему он должен говорить всё так снисходительно?

– Я засыпала каждый раз, когда ты хотел заняться сексом. Как ты это назовешь?

– Личной проблемой.

Я закатываю глаза и быстро пишу Коннору ответное сообщение.

Роуз: Трахну. Выйду замуж. Убью.

Мне больше нравится идея секса с женщиной, чем с мужчиной, как бы странно это ни казалось. Коннор, скорее всего, поймет это, но мне все равно. Я нажимаю кнопку «отправить» и кладу телефон обратно на стол, подальше от хватающих клешней Скотта.

– Я виделся с твоею матерью вчера, – говорит он.

– Правда? – я стараюсь не выглядеть удивленной, но мое сердце на секунду застряло в горле. Зачем ему встречаться с моей матерью?

– Мы пообедали и пообщались. Это было как в старые добрые времена, – он передает мне бутылку с водой, а затем делает глоток своей Cherry Fizz. – Она сказала, что хотела бы, чтобы Дэйзи была рядом, что в доме слишком тихо без всех вас, девочек.

– Прекрати, – говорю я, вставая и кладя суши на стол.

Это похоже на наживку для дураков, на ловушку, которую дают трехголовому псу перед тем, как пробраться в бухту с сокровищами.

Он хмурится. И я не могу понять, по-настоящему или фальшиво. Честно или лживо.

– Что случилось?

– Ты меня не знаешь, – опровергаю я.

Я возвращаюсь к своим контейнерам с одеждой, но не хочу опускаться перед ним на корточки.

– Я знаю тебя, – лжет он.

Я поворачиваюсь и понимаю, что он небрежно прислонился о край моего стола.

– Не мог бы ты уйти?

– Я не понимаю. Я только начал говорить о твоей матери, а ты уже закатываешь истерику.

Я смотрю на камеру. Я не хочу очернять свою мать на всю страну. Я не хочу причинять ей боль. Она хорошая женщина, даже если иногда поступает плохо. Но чем больше он меня пилит, тем больше всплывают эти мысли и чувства, тем больше я не могу прикусить свой язык. Это отличительная черта Коннора. Он – река, которая вхолостую течет между гор. Я – вулкан, который разрушает деревню.

– В чем дело? – насмехается он, его голос совсем не любезен. Он улыбается враждебной улыбкой. – Она не купила тебе бриллиантовое ожерелье? Она забыла о твоем восемнадцатом дне рождения?

– Моя мама никогда бы не забыла о моем дне рождения, – говорю я. – Она всегда была рядом со мной.

Скотт пожимает плечами, как будто я сумасшедшая. Может быть, так и есть. Может быть, мои чувства иррациональны. Может быть, я схожу с ума от всего этого стресса в моей жизни.

– Она была расстроена тем, что все её дети покинули родительское гнездо. Это нормально, Роуз.

– Я не хочу, чтобы она забирала Дэйзи обратно, – неожиданно выпаливаю я.

Скотт снова хмурится.

– Почему? У тебя есть какая-то извращенная фантазия о том, чтобы вырастить её, став матерью, потому что Коннор не хочет иметь детей от тебя?

– Пошел ты нахуй, – ругаюсь я. Я хватаю свою сумку и неловко поднимаю один из контейнеров на руки. Скотт не предлагает понести его за меня (не то чтобы я ему позволила). – Выпроводи себя сам.

– С удовольствием.

Я с трудом открываю дверь одной рукой. На этот раз у меня нет Коннора за спиной, чтобы взять коробку и помочь. Сначала мне это удается. Я проскакиваю в дверь и направляюсь по коридору, делая прерывистые вдохи, которые проскальзывают в мое горло, как хрупкие ножи.

У лифта контейнер выпадает из моих рук. Крышка трескается, и я торопливо складываю каждый предмет одежды, прежде чем поместить его обратно.

Я не хочу копаться в своей голове, но чем дольше я это делаю, тем больше чувствую, как прошлое шепчет мне в шею, словно холодный, знакомый призрак. Я вижу свою старшую сестру, Поппи, которая выросла раньше всех нас, которая практически в мгновение ока оказалась за бортом, вышла замуж и забеременела.

Когда она ушла, мама сосредоточила всё свое внимание на мне, заставляя меня продолжать заниматься балетом, посещать каждую тренировку и сольный концерт, заполняя моё расписание ужинами и приемами. И я хотела, чтобы она мной гордилась. Как ещё можно отблагодарить того, кто дает тебе всё, что ты хочешь? Кто осыпает тебя всевозможными вещами? Ты становишься той, над кем они могут торжествовать; ты становишься их главным призом.

Коннор прав. Он говорит о финансовых ценностях. О выгоде. О стоимости возможностей. Есть цена, которую ты платишь, вырастая в роскоши. Ты чувствуешь себя недостойным всего, что тебя окружает. Поэтому ты находишь способ быть достойной этого: быть умной, талантливой и успешной.

Создавая свою собственную компанию.

С Calloway Couture я могла заставить отца гордиться собой, показать ему, что я могу пойти по его предпринимательским стопам. Провал моей компании ощущается не только как провал моей мечты, но и как провал моего положения в семье. Моё право иметь всё прекрасное.

Но я должна помнить, что ещё значит для меня моя компания. Чем она была. Как она меня спасла. Она была отдушиной, где я могла заниматься творчеством, несмотря на постоянные придирки моей матери. Я приходила домой, растирала пальцы ног, вымученные пуантами, и делала наброски на кровати, наедине с собой. Мне было двенадцать. Тринадцать. Четырнадцать. Я находила утешение в моде. Я находила покой и счастье.