Текст книги "Похищение Луны"
Автор книги: Константин Гамсахурдиа
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 40 страниц)
КНИГА ТРЕТЬЯ
ДЖОКИА
Кому приходилось забираться в горные районы Грузии, тот, без сомнения, знает, что такое конский маклер.
Еще в древние времена был известен в Грузии этот персонаж, когда-то выполнявший роль теперешнего представителя туристских баз и бюро путешествий.
Нынче уже не встретишь его на Военно-Грузинской дороге. Там автомашина отбила клиентуру у конских маклеров.
Случай свел меня с одним из них в 1931 году, когда я второй раз путешествовал по Сванетии. И по милости этого пройдохи прекрасное путешествие мое было отравлено. Мало того: он чуть не отправил меня на тот свет.
Впервые я услышал о нем в Тбилиси от английского ученого, только что вернувшегося из путешествия по Западной Грузии.
– Сванетия не только прекрасна, – говорил он мне. – Это живой, созданный природой и историей музей, еще совсем не изученный.
Поистине чудесная страна.
Индия, Африка, Китай уже сколько столетий исследуются фольклористами, мифологами, лингвистами, археологами, приезжающими из-за тридевяти земель. А у вас такие чудеса под боком!
Какие только культуры не оставили своих памятников в Сванетии: тут и иранский маздеизм, и халдейский культ Луны, и древнегреческие мистерии.
Беда в том, – продолжал он, – что Сванетия почти недоступна. Даже в Тибете не приходилось мне преодолевать столько трудностей и опасностей.
– Я тоже собираюсь ехать в Сванетию. Но не для того, чтобы искать чудеса. Чудесное можно обнаружить даже в своем саду. Да, наконец, любой из нас, если вглядится в свою собственную душу, может найти там немало удивительного и неожиданного.
Ученый, только что проделавший ради науки изнурительное путешествие, промолчал. Он был разбит верховой ездой по тропам для мулов, карабканьем по ледовым скалам, ночевками в охотничьих пещерах, бездорожьем и безлюдьем.
И он поминал недобрым словом конского маклера, некоего Джокиа из Джвари.
Я, конечно, не сказал ему, что в нашей благословенной стране есть любители приврать. Обещая что-нибудь, не выполняют; назначая срок, подводят. Или расскажут какую-нибудь небылицу, уверяя, что видели «собственными глазами» и слышали «собственными ушами». Напротив, я постарался его убедить, что ему повстречался единственный лгун во всей Грузии – конский маклер Джокиа.
Впрочем, этот жулик ничего не потерял от того, что был изобличен как бессовестный обманщик.
Когда пострадавший от его проделок ученый будет писать свой труд о Сванетии, бьюсь об заклад, что он упомянет в нем о Джокиа. Так, с помощью лжи, Джокиа стяжает себе известность. И это будет не первый подобный случай.
Бывает, человек никогда ничему не учился, а разгуливает в звании мудрейшего из мудрых. Спрашивается, как он ухитрился добиться этого? Ясно, – ложью.
Бывают и более удивительные явления. Например, писатель, не написавший ни одной книги, или профессор, не имеющий ни одного научного труда.
Так и Джокиа: у него нет ни одной собственной лошади, однако он всем поставляет лошадей. Мне говорили в Джвари, что когда Джокиа нуждается в деньгах, то он берет задаток на поставку коней, каких еще не создавала природа.
Однажды он запродал трехлетнего жеребца буланой масти в белых «чулках», а жеребец-то, оказывается, еще и не родился.
Когда я спросил Джокиа об этом диковинном жеребце, – «в том-то и искусство, – сказал он, – чтобы продать лошадь, которая не существует, а настоящую всякий дурак продаст».
Итак, я собирался в середине октября выехать в Сванетию. У меня заранее было решено: по приезде в Джвари не прибегать к услугам Джокиа.
Мои тбилисские друзья говорили, что в это время года нельзя пускаться в такое путешествие, пугали меня метелями и обвалами. Но я не отменил своего решения. На мой взгляд, риск и опасность придают поездке еще большую прелесть.
В Тбилиси стояла чудесная погода, и трудно было поверить, что где-то поблизости валит снег и люди погибают под обвалами.
Это было в те дни, когда мои герои исчезли из Окумы.
Я не знал, как мне закончить свой роман.
Что может быть мучительнее вынашивания еще не созревшего творческого замысла! Непередаваемо томление художника, пока смутно шевелящийся в его душе миф не оторвется от сердца, как отрывается от черенка спелый плод.
В этот период величайшая тревога овладевает мною, я начинаю метаться, и тогда – не удерживайте меня, я должен путешествовать!
Не знаю почему, но, находясь в движении, я лучше воспринимаю и самого себя, и внешний мир.
Движение дает мне творческую зарядку; потому я охотнее всего рисую идущего, бегущего, мчащегося и борющегося.
Очамчирским поездом я доехал до Зугдиди, оттуда на машине добрался до Джвари и попросил лошадей, чтобы немедленно отправиться в Сванетию.
– Обратитесь к Джокиа, – посоветовал мне Теймураз, мой хозяин.
Я невольно рассмеялся. «Наверное, – думаю, – Теймураз еще не знает о последней проделке Джокиа». Я обратился к председателю сельсовета.
– Сейчас сваны перевозят соль, запасаются на зиму. Вьючные лошади заняты на строительстве дороги.
Вы поищите Джокиа, конского маклера, – посоветовал председатель сельсовета.
Встретил заведующего школой, моего старого знакомого.
– Разве что Джокиа раздобудет для вас лошадь, – сказал он мне.
«Видно, другого исхода нет», – решил я и принялся за поиски Джокиа. Спросил о нем в духане, сказали, – ушел на почту. Пошел на почту, говорят, – домой ушел. Дома заявили, что он в сельсовете. Выло уже поздно, сельсовет оказался запертым.
Вечером я поделился своей неудачей с Теймуразом.
– Хоть опишите мне, – говорю, – этого проклятого Джокиа. Носится, как ртуть, целый день ищу его и не могу нигде найти. Может быть, и встречал, но не узнавал.
– О, Джокиа легко узнать, – ответил Теймураз. – Он рыжий, огненно-рыжий; в веснушках, скрюченный, как оставленная без присмотра лоза, и нос кривой, как соха.
Неладный он человек, Джокиа, неладный! Больше ничего не могу вам сказать. Встречая утром, плюем ему вслед; «Чур меня!» Когда он проходит мимо овина, мальчишки кричат: «Обойди сторонкой, не то подожжешь!»
Все ненавидят его, и в то же время он всем необходим. Не бывает дня, чтобы человек двадцать не спросили о Джокиа. Ищешь его в Джвари, – говорят, он в Сванетии. Когда же сваны уверены, что он у них, Джокиа оказывается уже в Тбилиси.
– Но все же, что за человек этот Джокиа? – спрашиваю я Теймураза.
– Поставщик лошадей и волов, сводник, бывший торговец, мошенник и черт его знает кто еще!
На другой день, утомленный поисками, я шел проселочной дорогой. Гляжу: шагает человек с огненно-рыжими волосами; через плечо перекинут башлык, к поясу подвешен кинжал. Идет, напевает. Подойдя к нему вплотную, спрашиваю: – Не вы ли Джокиа?
– Он самый.
И, не дав мне сказать, говорит:
– А я вас ищу.
– ??? Откуда вы знаете, кто я?
– Я всех знаю. Вы – Константина Гамсахурдиа, не так ли?
– Да.
– Я уже приготовил для вас четырех лошадей.
Мне стало смешно.
– На что мне столько? Я ведь один.
– А багаж?
– Багаж? У меня с собой один рюкзак, охотничье ружье, около сотни патронов, альпеншток и десяток блокнотов.
Джокиа задумался; уставившись на кончики своих чувяков, он покачал головой.
– Одну, говорите? Нельзя одну. Я должен всех четырех коней доставить их владельцу в Местиа.
Я опечалился.
Вдруг, часто заморгав глазами, Джокиа говорит:
– Коли повремените, я найду еще трех клиентов, если, конечно, у вас есть счастье. А если нет, – уж не обессудьте.
И с этими словами он исчез, оставив меня одного на проселочной дороге.
На другой день я опять шел к сельсовету искать лошадь.
Смотрю, – проносят покойника. За гробом, впереди подавленных горем родственников, шествует Джокиа, бъет себя обеими руками по голове, причитает.
Я посторонился, обнажил голову.
А Джокиа вдруг прекратил свои причитания и кинулся ко мне.
– Ну, достал-таки для вас коня, и какого!
– Одного?
– Да, одного, но он стоит десяти.
– Кто это умер, Джокиа? – спрашиваю я соболезнующе.
– Некий Кобулиа, большой прохвост и грубиян. Утром, еще не поздоровавшись, он уже успевал выругать вас. Бывало, спрашивает: «Как поживаешь, паршивец?» Или передает привет семье и тут же угощает отборной бранью.
Я невольно засмеялся.
– Почему же ты причитал над ним так громко, Джокиа?
– Да обидно, что на свете еще остались бездельники похуже его и что они околевают так медленно.
На третий день меня разбудили чуть свет: пришел Джокиа. Он привел мне такую лошадь, что когда она закрывала глаза, то казалась дохлой. Вся в парше, спина натерта, места живого не было на вей.
– Нет, милый Джокиа, – сказал я, – лучше пешком идти, чем сесть на такую клячу.
И холодно выпроводил его. Через час он привел другую.
– Вот эта – что надо, клянусь детьми! – хвастал Джокиа.
Лошадь на вид была недурна.
Но я бывал в горах и знаю, что не всякий конь годится для горных переходов. Тут самое главное, чтобы у коня были крепкие ноги и чтобы он не был пуглив, – не то сбросит тебя в пропасть, так что и костей не соберешь.
Я сел на лошадь, проехался. Она пугалась каждого камня, тяжело дышала (без сомнения, была с запалом), ни за что не хотела взойти на мост.
Пришлось забраковать и ее.
Вечером я зашел в духан. Сижу, просматриваю тбилисские газеты.
Духан был полон людьми. За большим столом сидело человек десять. Джокиа стоя произносил цветистый тост в честь одного из них – бритого человека с жирным подбородком.
Он восхвалял его мудрость, щедрость, энергию, проницательность и под конец даже сравнял его с орлом.
При этом Джокиа изъяснялся на таком правильном грузинском языке, что я был поражен. Прикрыв лицо газетой, я стал наблюдать за ним.
Но он все же меня заметил и, бросившись к моему столику, стал просить от имени своих друзей присоединиться к их компании.
Я сухо ответил, что тороплюсь, и отклонил приглашение. Тогда он стал извиняться, что до сих пор не доставил мне коня.
– Ты, оказывается, замечательный оратор, – заметил я. – К кому относился этот столь длинный тост?
– Какой я оратор! Просто попал к косноязычным, вот и заставляют меня говорить, а сами знай себе лопают.
Этот вот плешивый, похожий на кабана, – большой жулик, работает где-то в Батуми. Теперь прикрепили его к сванскому лесному промыслу.
– Почему же ты называл его орлом?
– Эх, батоно, каждого человека надо сравнивать с тем, на кого он не походит. Если же всех сравнивать с теми, кто на кого похож, тогда придется бежать отсюда.
– А тот, рыжий, что сидит с краю, кто такой?
– Это поп-расстрига из Джвари, развратнейшая личность. При Николае был сослан в Сибирь за выдачу фальшивых метрик; при большевиках уверял, что он политкаторжанин, но его раскусили и сослали. Отбыл срок и опять притащился сюда.
Обрисовав в таких же красках остальных собутыльников, Джокиа простился со мной.
На другой день я уже собирался возвратиться в Тбилиси. Но прибежал Джокиа и еще с порога начал расхваливать лошадь: жеребец, иноходь, с крепкими ногами, спокойный, золотистой масти. Клялся Хахульской богоматерью, уверял, что сам Георгий Илорский не сиживал на лучшем коне.
Я осведомился о стоимости проката. Оказалось – триста рублей!
– Да лишусь я жены и детей, пусть мне придется своими зубами грызть кости покойного отца, пусть я увижу гроб своего единственного сына, если не должен заплатить двести рублей хозяину лошади! А овес? Пуд овса стоит пятьдесят рублей!.. Триста рублей – только для тебя. Для других и цена была бы другая.
У меня не было выбора; пришлось согласиться и дать ему задаток.
Лошадь, действительно, оказалась превосходной,
«Хорошо, что хоть раз Джокиа сказал правду», – подумал я.
Поддерживая мне стремя, Джокиа обратил внимание на мои гетры и рейтузы.
– Неужели вы думаете в этих вот носках взбираться на наши ледники и охотиться на туров? – спросил он.
– Не беспокойся, Джокиа, – ответил я, – в таком виде я исходил Альпы.
– Но Альпы одно, а Сванетия – другое, – заметил он.
Джокиа вприпрыжку следовал за лошадью, бежавшей иноходью.
– Шагом езжайте, шагом, а то им не поспеть за нами, – кричит он мне и бежит с развевающимися на ветру огненными волосами.
– Кому «им»? – спрашиваю я.
– Ведь я вам говорил, что нашел для вас трех попутчиков. Трех лошадей дал им, а четвертую, самую лучшую, оставил для вас.
– Да кто же они?
– Вот догонят, и увидите. А имен и фамилий их я и сам, право, не знаю.
«Впрочем, для меня это безразлично, – подумал я. – Ехать одному скучно. Не все ли мне равно, в конце концов, кто они?»
И придержал лошадь.
Через реку Манагу строили новый мост. На противоположном берегу пыхтел трактор.
На опалубке стучали молотки рабочих.
Лошадь заартачилась. Огрев ее нагайкой, я въехал в воду.
– Какая глупость строить здесь мост! – говорит злорадно Джокиа. – Вот эта, сейчас высохшая, Маната весной вздуется, как Ингур, и в два счета снесет мост.
Так проехали мы еще несколько километров.
Я уже был уверен, что разговор о трех попутчиках – миф.
Но тогда почему этот проклятый Джокиа заставил меня просидеть целых три дня в Джвари?
– Где же твои всадники, а, Джокиа? – кричу я ему.
– Клянусь прахом матери, – начал Джокиа и, рысцой нагнав моего коня, продолжал, понизив голос: – Дело в том, что… Я знаю, кто вы, и уверен, что вы меня не выдадите. Недавно с моим кумом Кац Звамбая стряслась беда: сын его убил Ломкаца Тарба.
В праздник малануров дом Звамбая навестил его воспитанник Эмхвари, и в ту же ночь Тарба напали на них. Были убиты еще два брата Тарба. В схватке участвовали Кац с сыном Арзаканом и Эмхвари.
Теперь я должен всех троих переправить в Сванетию, Тарба – могущественная семья, они изведут Звамбая. Вы же знаете абхазцев: ни одной капли крови не оставят без возмездия. Когда Тарба были в кровной вражде Малазониа, то они ухитрились в Москве укокошить одного из них.
– Но почему же они не поехали с нами от самого Джвари?
– Я долго их уговаривал. Молодые-то вас знают, но Кац Звамбая не захотел. Кац – старый абрек и чересчур осторожен. «В дороге, говорит, догоним…»
Я попросил Джокиа укоротить мне стремена. Мы остановились. Только кончил он возиться со стременами, как на недавно проложенной шоссейной дороге показались трое верховых.
Впереди скакал старик, голова его была повязана башлыком. Двое молодых гнали взмыленных коней, но опередить старика не хотели.
Когда они приблизились, я заметил, что молодые обросли густой бородой.
На них были старые, поношенные чохи, очевидно, с чужого плеча. Головы повязаны башлыками. Сапоги до колен покрыты грязью; полы одежды облеплены репейником.
Их добрые сванские кони неслись во весь опор, тяжело дыша. Меня тоже подмывало пустить коня карьером по этой новой дороге, но здесь было опасно ехать даже рысью.
Обломки взорванных динамитом скал валялись вдоль шоссе, по которому, пыхтя, двигались почерневшие роллеры.
Грохот взрывов сливался с ревом Ингура. Если на такой дороге лошадь испугается и понесет, – тогда прощай жизнь!
Старик, точно не замечая меня, проехал вперед, прикрикнул на молодых, чтобы они не держались края. Он казался озабоченным.
Так, в молчанье, продвигались мы некоторое время. Джокиа, запыхавшись, едва поспевал за вами, порой спускался по тропинкам и шел напрямик, оставляя нас далеко позади себя, потом мы снова настигали его, и он опять плелся за нами понуро, словно усталая дворняжка.
У поворота дороги около сотни рабочих возились со свалившейся сверху каменной глыбой, стараясь столкнуть ее в Иигур.
Остановив здесь коня, Кац Звамбая нагайкой подал нам знак спешиться. Осколки сорвавшейся глыбы разнесли деревянный мостик, и нам ничего не оставалось, как переправиться через Ингур верхами.
Насколько спокоен Ингур в Мегрелии, где его волны свободно катятся к морю, настолько же буен он в Сванетии, стесненный в своем узком, извилистом ложе.
Какой чудовищной силой должна обладать эта река, сумевшая пробить гранитную породу на глубине в несколько километров и все еще кидающаяся на разбитые ею твердыни!
Не раз приходилась мне переправляться верхом через наши реки, но взглянув на Ингур, я остолбенел.
Я и Арзакан были против того, чтобы переправляться верхом. Производитель работ тоже советовал нам переждать, говоря, что за три дня мост будет восстановлен, а до тех пор предлагал нам отдохнуть в бараке для рабочих.
Вначале и Кац Звамбая был не прочь подождать, но его раззадорил Джокиа, уверявший, что тут даже баба не испугается переправы. Заладил: «Опозоримся на весь мир!»
Кац перешел на его сторону и уже не слушал наших увещеваний. «Молодо-зелено, что вы понимаете в этом!» – таков был смысл его слов.
Тараш Эмхвари присоединился к решению Кац Звамбая.
По абхазскому обычаю, в пути впереди всадников едет старший, при переправе же через реку молодежь должна выказать свою удаль.
Дело обернулось уже вопросом чести и мужского достоинства. Поэтому Арзакан, спешившись, стал медленно спускаться по тропинке, ведя лошадь на поводу.
Долгий час спускались мы таким порядком. Приблизившись к берегу, Арзакан снова вскочил в седло и вытянул лошадь плетью. Дважды кидал он коня к скалистому обрыву, дважды отступал, и наконец оба исчезли во вспененных водах Ингура.
Затем в нескольких метрах показалась голова всадника. Кац Звамбая стоял на берегу. Сложив руки рупором у рта, он кричал Арзакану, чтобы тот держался по течению реки.
За Арзаканом вошел в воду Эмхвари. Кац Звамбая подсадил Джокиа на круп своей лошади и подал мне знак.
Я взмахнул нагайкой. Мурашки побежали у меня по телу, когда я бросил коня в Ингур.
Ледяная пучина сразу поглотила меня. Но конь был опытный, и я, оглушенный, мокрый до нитки, всплыл над водой.
Ничего подобного не приходилось мне переживать в жизни.
Ингур швырял моего коня, точно мяч. От блеска стремительно мчавшейся реки закружилась голова, и я не различал, куда нас несет. Волна вырвала у меня из рук поводья; вцепившись в гриву лошади, я отдался течению.
Кац Звамбая раньше всех очутился на том берегу реки. Пронзительно гикнув, он кинулся в мою сторону. Уж не знаю, лошадь ли моя изловчилась или случилось что-либо другое, но меня вынесло к берегу. Кац повернул назад.
Я был в безопасности и протирал глаза, отуманенные брызгами. Только успел заметить сведенное судорогой лицо Джокиа, примостившегося за спиной Кац Звамбая.
Рыжий, носатый, он походил на дьявола, впившегося в человеческое тело. И я подумал: «Живи Джокиа в средние века, его объявили бы сотрапезником сатаны и, конечно, сожгли бы на костре!»
ДАЛИ
Тараш Эмхвари иногда опережал меня, время от времени хмуро перекидываясь со мной словом. Арзакан – тот больше держался в стороне и скупо отвечал на вопросы.
Он исподволь окидывал взглядом мой необычный костюм, потом переводил задумчивый взор на развороченные скалы, все время держась тропы, усеянной осколками взорванной породы.
Недолгие минуты удавалось нам ехать по ровному месту; то и дело рабочие разбегались в стороны, и мы тоже вынуждены были укрываться где-нибудь в расщелине скалы. Гремел взрыв. С грохотом низвергались утесы, стонало и содрогалось все огромное ущелье.
Как тур, прыгал по камням разъяренный Ингур и бился о скалы, словно радовался близкой гибели этих исполинских громад.
На протяжении десяти километров мы видели десятки тысяч деревьев, сброшенных вниз с громадной высоты. Стволы сосен, елей, карагача, цепляясь друг за друга, запрудили Ингур.
И еще много тысяч их гнило, сваленных на берегу.
Мы въехали в маленькую деревню. Нас обступили зобатые дети с живыми, блестящими глазенками. Пожилая женщина с большим зобом сидела на балконе за ткацким станком.
Ехать становилось все труднее. Вновь проложенная дорога местами обрывалась. Чтобы сократить путь, мы переезжали на тропинки, узкие, как спина козы.
Порой мы с Кац Звамбая спешивались, так как дощатые мостики разнесло скатившимися сверху глыбами. Молодые хорохорились, не сходили с коней; они заставляли их перескакивать через провалившиеся мосты и обрывавшиеся тропинки, буквально на волоске от смерти.
– Почему вы так спешите? – спрашиваю я Эмхвари.
– Вам, без сомнения, известна наша история: не такой фрукт Джокиа, чтобы не проболтаться. Мы должны до наступления темноты проехать зунтарские теснины, иначе наши преследователи настигнут нас, а в этих стремнинах даже ребенок может перебить мужчин, швыряя сверху камни.
– Ничего, нас четверо; я думаю, они не решатся, – заметил я.
– А я вообще советую вам отстать немного или опередить нас, – вставил свое слово Арзакан. – А то, неровен час, случится что-нибудь. Этот Джокиа – грязная личность. Возможно, он уже дал знать Тарба, где мы находимся.
– Во всяком случае не следует горячить коней, когда едешь над такими пропастями, – говорю я.
– Знаете, уважаемый Константинэ, ничто не волнует меня так, как горы, – сказал Эмхвари. – Техника лишила море его былой грозности и величия. Это уже не всевластная стихия времени Одиссея. На комфортабельном океанском пароходе чувствуешь себя как дома.
Вид степей наводит на меня сон.
А горы – они непреодолимо влекут к себе. Когда я вижу гору, мне хочется непременно перевалить через нее. А перевалишь, – покажется другая, еще выше, чем эта, потом третья…
Опять загудело ущелье. Взревели утесы, поросшие елью, взлохмаченные, как щетина вепря. Мы увидели, как огромная глыба отделилась, от скалы и ринулась в Ингур.
Кони вздрогнули. Лошадь скакавшего впереди меня Эмхвари еле удержалась на тропе.
– Это салютует наступающая цивилизация, и горы отвечают ей, – крикнул сквозь грохот Тараш Эмхвари. – Проведут дорогу, и тогда прощай первозданность Сванетии!
Арзакан придержал коня и обернулся к нам.
– Может, ты хочешь, чтобы зоб доканал сванов? – иронически спросил он.
– Ну, какой там зоб! – возразил Эмхвари.
– Но вы же видели зобатых на дороге… Кто сочтет, сколько их в этой стране! – заметил я.
– Тебе и моему отцу не нравятся взрывы, – сказал Арзакан. – Еще вот Джокиа тоже – конскому маклеру.
– Прокладка этой дороги не нравится сванам, – ответил Эмхвари.
– Смотря, каким сванам! Кулакам и конским маклерам, конечно, не нравится, – отрезал Арзакан и уехал вперед.
– Знаете, – говорит Тараш Эмхвари, перегнувшись ко мне, – каждый народ должен сохранять в себе запас первобытной энергии, иначе мы все сделаемся такими же субтильными, как французы.
– Разговоры о субтильности французов – это выдумка журналистов, которые не высовывали своего носа дальше Парижа. А вот поездите по западной или северной Франции!
– А я думаю, что развитая индустрия уничтожит своеобразие малых народов. Авиация упразднит горы как препятствие, и тогда…
– Авиация и вообще техника сводит на нет пространство и тем самым устраняет разобщенность народов.
Но Эмхвари отстаивал свое, и на этой почве мы поспорили. Под конец он рассердил меня резкостью своих суждений.
– Сколько вам лет? – спросил я.
– При чем тут мои лета?
– При том, что вам еще многому надо поучиться, много надо выстрадать. В ваши годы я рассуждал так же, как вы.
– А вам сколько лет?
– В Сванетии не найти камня, которому было бы столько лет, сколько мне, – ответил я.
Ландшафт меняется. Мы поднимаемся все выше и выше.
– Уже 2.500 метров, – говорит Эмхвари.
Ингур остался внизу. От самой высокой вершины до ложа реки теперь было, пожалуй, не меньше двух километров.
Показались ястребиного цвета горы, устремленные вверх подобно готическим храмам. Воздух сделался еще прозрачнее, открылся Кавкасиони в аметистовых отблесках, ослепительно красивый.
С каштановых деревьев, посаженных вдоль дороги, падают плоды. Иногда попадаются скелеты животных, растерзанных медведем. Высоко-высоко на скалах сидят коршуны и орлы-стервятники и спокойно выжидают добычу. Заметив наши ружья, они медленно поднимаются и начинают описывать в воздухе круги. Сваны в папахах, с неизменными кинжалами на боку, несутся вскачь вниз по круче. Вид вооруженных до зубов местных жителей невольно наводит на мысль: не попал ли я случайно в военный лагерь? Они приветствуют нас и скачут дальше. Навьюченные мулы уверенно пробираются по узенькой, извивающейся, как веревка, тропинке.
Джокиа торопится. Он идет впереди; умышленно избегая шоссе, водит нас по этим чертовым тропам. С неимоверными усилиями карабкаются лошади по скалам.
Приближаемся к царству ледников и вечных туманов. Темными башлыками обмотались вершины гор.
Опять медленно начинаем спускаться. По тропинке не шире спины ишака возвращаемся к Ингуру, к его обрывистому берегу, разбитым мостикам. Попадаем в полосу дождя и так едем несколько километров.
Вот размытый ливнями берег совсем оборвался. Снова подъем. Извивающиеся, словно драконы, корни деревьев цепляются за камни. Порой прошмыгнет ящерица, вспугнутая конским топотом, или прошумит на ветке белка.
Опять мы высоко над Ингуром, опять слушаем раскаты взрывов.
На краю дороги рабочие варят асфальт.
Много тысяч жилистых рук борется с неприступными бастионами этих скал. Рабочие в сванских шапках – это кряжистые парни.
Мужествен язык сванов. И хоть отягчен он гортанными и горловыми звуками, все же приятен моему слуху.
Сваны встречают Джокиа с улыбкой, чуть насмешливой.
– Джокиа, тебя спрашивали Тарба, – говорит ему по-свански статный юноша.
Джокиа становится багровым.
– Где, где Тарба?
Ни Арзакан, ни ехавший впереди Кац Звамбая не слышали этих слов.
При упоминании о Тарба Эмхвари насторожился.
Взглянув на меня, спросил, о чем они говорили. Я перевел.
– Правду сказал Арзакан: Джокиа поддерживает связь с Тарба.
– Пустое, еще до наступления темноты мы будем в Хаиши, а там дорожное управление и милиция. Что-нибудь сообразим, – говорю я Эмхвари, но сам этому не верю. Я знаю, что милиция в таком деле не может помочь.
Род Тарба многочислен. Они живут в Мегрелии и в Абхазии; в Сванетии они занимаются скотоводством.
Эмхвари заговорил с Арзаканом по-абхазски. Я немного понимаю этот своеобразный язык: порой похожий на птичье щебетанье, порой журчащий, как ручеек. Но Эмхвари говорил так быстро, что я не разобрал его слов.
Арзакан хмурился. Было видно, что он угрожал Тарба.
Осерчав почему-то на коня, он вытянул его плетью. На свист нагайки с противоположного берега Ингура взлетел огромный хищник. Арзакан выхватил маузер, и подстреленная птица, перевернувшись в воздухе, упала в реку.
Выстрел вспугнул сидевшего на утесе орла.
Теперь вскинул ружье Эмхвари. Сначала в воздухе закружился пух, потом орел упал на камни совсем близко от нас.
Алая кровь брызнула па белый камень, пористый, как сванский сыр.
Тут уж я догадался о смысле этой стрельбы: мои спутники давали знать врагу, как метка и тверда их рука.
В хорошенькую же историю втянул меня окаянный Джокиа!
Отстать от своих попутчиков теперь было бы неудобно. Да и Джокиа не доверит мне лошадь, а другую здесь не достать. Известно мне и то, что предпочтительнее самому участвовать в драке, нежели разнимать дерущихся.
Я был занят этими размышлениями, когда окрик Кац Звамбая заставил меня вздрогнуть. Кац что-то взволнованно кричал сыну, по-видимому отчитывая его. Арзакан надвинул башлык на самые брови и заворчал, не глядя на отца.
Старик обернулся ко мне и Эмхвари и сердито крикнул, чтобы мы ехали быстрей. Мы молча повиновались и стали подстегивать тяжело дышавших коней.
Выехав на шоссе, мы с рыси перешли на галоп и, не замедляя хода, доехали до дорожного управления.
На равнине был разбит лагерь рабочих. В двух бараках горел огонь. На полянке стояли роллеры, ожидавшие ремонта. Мотки проволоки, части механизмов, рельсы, телефонные аппараты, дизели, медные, алюминиевые, железные, стальные и фарфоровые части, электроарматура, бетонные формы были доставлены в эту страну, где еще не видели даже аробного колеса.
Посреди лагеря возвышался единственный телеграфный столб и ослепительно светила двухсотсвечовая лампа. Триста сванов, набранные из Верхней Сванетии, плясали «перхули».[63]63
Перхули – грузинский хороводный танец.
[Закрыть]
То попарно, то всем строем наступали широкоплечие исполины, позвякивая длинными кинжалами о посеребренные бляхи поясов, притоптывая ногами в мохнатых ноговицах.
Мелькали остроконечные шапочки, похожие на головки пушечных снарядов; двигались плечи; зычные голоса разносились над ущельем.
Одна группа запевала:
Что делать, не могу я петь песню…
Другая отвечала:
Пожаловала царица Тамар…
Снова первая:
Голова ее украшена шлемом…
Вторая в ответ:
Голова ее украшена шлемом…
И вдруг, выпрямившись, танцующие хватались за широкие кинжалы.
Стоял непрерывный звон оружия. Поблескивая друг на друга глазами, сваны подхватывали хором:
Голова ее украшена шлемом…
Неистово отплясывали великаны. (Иль, может, то гнулся и трещал дубняк, сотрясаемый ураганом?)
Из могучих глоток вырывался то рев Ингура, то гул снежных обвалов, то треск рогов дерущихся туров, то грохот взорванных скал.
Джокиа пошел устраивать лошадей. А мы нашли поблизости стога сена и, разбитые усталостью, расположились на ночлег.
Перхули продолжался. В глазах танцующих играл электрический свет. Не ему ли, только что появившемуся здесь, пели сваны свои гимны многовековой давности?
Вот они начали «Беткилис перхули».
– Не знаете, что они поют? – спросил меня Тараш Эмхвари.
– Дали, богиня с золотыми волосами, почитается у сванов как покровительница охоты. Она полюбила охотника Беткили, который был влюблен в свою невестку Тамар. В ночь на праздник Ламарии Беткили удалось соблазнить Тамар. На другой день он участвовал в перхули. Дали послала на землю белую самку тура. Во время танца она пробежала между ног Беткили…
Но я не успел досказать. Показался Джокиа.
– Здесь будете ночевать? – спросил он.
Кац Звамбая поднял глаза.
– Да, – буркнул он, мотнув головой.
