Текст книги "Похищение Луны"
Автор книги: Константин Гамсахурдиа
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 40 страниц)
СИМФОНИЯ БЛЕКЛЫХ КРАСОК
Тараш Эмхвари лишний раз убедился, что приобретенные им в Европе познания далеко не достаточны для того, чтобы понимать экспонаты Музея Грузии. Он не мог разобраться в древнегрузинских, арабских, иранских, армянских надписях на капителях, фресках и колоннах. Не мог определить даты грузинских, римских и греческих монет.
Белые халдейские орлы, грузинские овцы из красного гранита, барельефы, изображающие грузинских царей и эриставов,[54]54
Э р и с т а в (эристави) – высший царский военно-административный чиновник в Грузии.
[Закрыть] – эти остатки древних культур повергали его в раздумье.
Любознательная Каролина расспрашивала его о заинтересовавших ее памятниках. Тараш то отмалчивался, то нерешительно повторял существующие в науке предположения.
Для Тамар все это было китайской грамотой. Она по обыкновению слушала Тараша молча, с нетерпением ожидая, когда же он окончит свое повествование о предметах, вынырнувших из мрака забвения. Иногда украдкой смотрела на часы, потому что в половине седьмого должна была встретиться с Анули.
Точно кадры на экране, мелькали перед ней лица византийских кесарей и грузинских царей, иранских шахов, бесчисленных князей, святых, монахов, феодалов Грузии.
Они вошли в хевсурский зал этнографического отдела. Здесь у Тараша развязался язык. Он хорошо был знаком с Хевсуретией, отчасти по собственным исследованиям, отчасти благодаря трудам других этнографов. А перед Каролиной открылся новый, неведомый ей мир. Она не могла поверить, что на расстоянии ста километров от Тбилиси сохранилось племя, которое поклоняется языческим идолам и в век авиации носит кольчугу и металлический башлык.
Тараш прочел вырезанные на дереве стихи, рассказал о «цацлоба»,[55]55
Цацлоба– древний обычай интимного общения мужчины женщины, исключающий половые сношения; бытовал в прошлом в горных районах Восточной Грузии.
[Закрыть] о хевсурском рыцарстве, о кровной мести, о замкнутости и удали хевсуров.
Потом он повел их в сванский зал.
Обстановка сванского крестьянского дома привела Каролину в восторг.
– Я с удовольствием пожила бы в таком доме! – воскликнула она. (Аккуратная немка не знала, что вблизи все это далеко не так чисто, как кажется на музейных макетах.)
Пусть читатель представит себе обыкновенный очаг, отверстие в потолке для выхода дыма и спущенную сверху цепь, оканчивающуюся крюком для медного котла. Вокруг очага в определенном порядке расположены сиденья разных размеров и треногие стулья.
– Самое большое из кресел, украшенное резьбой, принадлежит старейшему рода – Кора Махвшу, – объяснил Тараш. – Дальше по старшинству рассаживаются остальные члены семьи.
Возле дома была макетная перегородка с маленькими окнами. И здесь соблюдена та же иерархия: из первого окна хлева выглядывает голова лучшего быка, затем идут бычки, в самом конце – коровы и телята.
– Это забавно, – говорит Каролина. Осмотрели и сванскую одежду.
Тараш обратил внимание Каролины на великанскую чоху Константина Дадешкелиани, последнего владетельного князя Сванетии.
– Этим огромным кинжалом Дадешкелиани снес голову Гагарину – кутаисскому губернатору.
Затем он стал рассказывать о древних культах, указал на расположенные в ряд глыбы с наименованиями божеств – остатки почитания камня.
Тут был «камень-сердце» и «камень-мать», окруженный крошечными камешками – «детками». «Детки» ютились под выветренными краями глыбы, словно цыплята под крылом наседки.
Каролина смеялась. Тараш стоял в задумчивости. Тщетно пытался он отыскать аналогию этому культу в греческих мифах.
Тамар не произносила ни слова, прикрывая молчанием свое незнание и отсутствие интереса ко всем этим мудреным вещам.
Когда подошли к отделению рукописей, она стала жаловаться на головную боль.
– Отложим этот раздел на завтра, – просила она.
– Нет, завтра я должна вести Татию к доктору, – возразила Каролина. – Раз пришли, то уж осмотрим все до конца.
В отделении манускриптов их встретил хранитель – высокий седобородый человек с ясными глазами, чем-то походивший на монаха. На миниатюрах грузинских евангелий Тарашу приходилось видеть вот таких же седых и согбенных апостолов.
– Странно, – сказал Тараш Каролине, когда хранитель рукописей пошел за ключами, – сотрудники библиотек и музеев постепенно становятся похожими на тени. Ступают так беззвучно, точно, ожив, они сошли с книжных иллюстраций или миниатюр.
Раскрылись массивные двери сейфов.
– Какой эпохи ваши памятники? – спросила Каролина.
– С V по XIX век, – ответил хранитель. Он развернул пергаментный палимпсест.
– Прочтите-ка первые строки, – попросил Тараш. Хранитель прочел первую попавшуюся строку: «Итак, возлюбленные, я папишу скорее, чем слово вымолвить успеете»…
– Эта рукопись переписана в X веке грузинскими монахами в Палестине… В XIX веке ее купил какой-то русский путешественник, потом она была приобретена Петербургской публичной библиотекой как «Эфиопский кодекс». А большевики привезли ее в Грузию.
– А теперь прочтите вы, – предложила Каролина Тарашу, когда хранитель показал им «Обращение Грузии в христианство».
Тараш с трудом разобрал:
«…И оставил кесарь Ираклий Джибго Эристави для осады крепости, сам же пошел войной на царя иранского.
Спустя немного дней опый Джибго крепость взял и, схватив цихистави, наполнил ему рот золотом, потом же с живого кожу содрал»…
И Тараш рассказал своим спутницам, как начальник крепости предрек кесарю Ираклию победу над иранцами.
– За доброе предсказание наполнили ему рот золотом, а за непокорность содрали кожу.
Каролина наугад положила палец на строку астрологического свитка. Тараш перевел:
«И есть их двунадесять созвездий:
Овен, Телец, Близнецы, Рак, Лев, Дева, Весы, Скорпион, Стрелец, Козерог, Водолей, Рыбы…»
На грамоте царя-энциклопедиста Вахтанга VI был изображен двуглавый орел рода Багратиони, держащий в когтях саблю и перо.
– Даже Багратиони знали ту истину, что перо может быть не менее смертоносным, чем сабля, – заметил Тараш.
Он взял в руки одну из книг, переписанных для царицы Тамар, пощупал пергамент. Спросил, почему он такой мягкий.
– Это написано на коже ягнят-недоносков. Многие сотни ягнят понадобились, должно быть, для одной этой книги.
Каролина, охваченная любопытством, рассматривала миниатюры.
Любуясь апостолом, склонившимся над рукописью, она заметила:
– Как величава поза человека, севшего за писание.
Несокрушимой твердостью духа веяло от этой чудесной рукописи.
Ангелы, изогнувшиеся, как грузинское? служили заглавными буквами строф; женщина-кентавр играла на чонгури; фазаны, серны, джейраны, кречеты, крылатые львы, обезьяны, павлины были изображены с виртуозным искусством.
– А вот знаменитая «Пархальская хрестоматия», – торжественно объявил хранитель. – Удивительна судьба этой книги. С X века она хранилась в юго-западной Грузии. Весь край впоследствии был отуречен, население переменило вероисповедание, а книга все-таки сохранилась. В XVII веке ее выкупила царица Мариам.
Затем хранитель снял с полки Евангелие, заказанное в XVII веке переписчику одним крестьянином.
– Две десятины отдал крестьянин переписчику за его работу.
Еще больший интерес вызвало «Чтение», переписанное в XI веке в Константинополе для императрицы Мариам – дочери грузинского царя Ваграта IV и жены Михаила Дука, византийского императора.
Взяв в руки большой фолиант, Тараш прочел приписку:
«Спаси мя, господи, и помилуй, – просил раб божий Габриел Патарая, переписчик этого огромного труда. – …Габриел Скавели и Габриел Хорга премного мне помогли, когда нуждался я, и хлеб мне подали, Иоанн же Оборванец поднес мне вина», – слышался со страниц рукописи его жалобный голос.
– Каким великим смирением отличались старинные писатели, – удивлялась Каролина.
– Кого не мучили голод или любовь, тот никогда ничего не создавал, – заметил Тараш.
Он взял переписанную микроскопическим почерком рукопись, украшенную фантастическими виньетками и миниатюрами. Двенадцать фигур, символизирующих двенадцать месяцев, были полны нежнейшей грации. Женственно-грациозный Марс был изображен в бурке.
– И это Марс, грозный бог войны?! – воскликнула Каролина. – Сколько прелести придал ему грузинский мастер.
Подле Марса голубоглазый пастух (тоже в бурке) с белым агнцем в руках, – такой, каким его изображает в своих стихах Вергилий. На левой руке у него кречет. Он смотрит на птицу, чьи пылающие, как угольки, глаза полны дикой лесной радости.
Затем хранитель разложил перед ними рукописные списки «Витязя в тигровой шкуре» Руставели, украшенные миниатюрами.
– Из тумана столетий глядит на нас этот чародей. И то, что мы не знаем его происхождения, таинственным ореолом окружает царя грузинской поэзии, – говорит хранитель. Он кладет рядом с поэмой Руставели рукописи Сулхана-Саба Орбелиани и Давида Гурамишвили,
Скорбное лицо смотрит с автопортрета Давида. Глаза устремлены вверх, точно он жалуется небу.
И с болью душевной вспомнил Тараш, что все трое вынуждены были покинуть свою родину.
Зашелестели списки Свода законов царя Вахтанга, его трактаты, стихи, ценнейшие документы его сына Вахушти.
Тамар бросает взгляд на часы, но не решается поторопить своих спутников.
Тараш показывает Каролине и Тамар гербы грузинских провинций: герб Абхазии – козел, Гурии – серна, Мегрелии – кабан со знаменем (на знамени почему-то изображен и голубь), Имеретии – олень и луна, Картли – два льва, держащих хитон Христа, овен со знаменем – Южной Грузии, Пегас – Кахетии…
Тяжелые двери сейфов закрылись. Хотя Тамар жаловалась на головную боль, Каролина все же настояла на том, чтобы осмотреть отдел рукоделий.
Тараш взял дам под руки, но мысли его были далеко. За один час его воображение пробежало пятнадцать столетий. Ему мерещились книжники, согбенные над письменами, перед ним развертывались и свертывались века, как только что виденные пергаментные свитки, и слышались робкие голоса авторов и переписчиков, которые в своих смиренных приписках просили помолиться о спасении их душ.
«Помяните нас и помолитесь за спасение наших душ, ибо мы были такими, как вы, вы же будете тем, чем стали мы», – запомнилась Тарашу жалостная приписка на одном из пергаментов.
Хранитель повел их в зал рукоделий.
Стеклянные шкафы были завешаны серым полотном. Белые, выстроенные в ряд, они напоминали мраморные саркофаги.
Хранитель откинул занавес первого шкафа и снял свадебную фату искуснейшей работы. По белому шелку, затканному золотыми пластинками, были вышиты темно-красные бутоны с лазурными листьями и зелеными шипами. Словно только что сорванные розы рассыпались по снегу.
Этот убор привел Каролину в восторг. И даже усталая Тамар встрепенулась при виде роз.
Тараш взглянул на Тамар и в своем воображении накинул на нее златотканую фату.
Хранитель сдернул занавес со второго шкафа.
– Это старинная подушка, чтобы подкладывать за спину, – пояснил он Каролине.
На кизиловом фоне белый бисер придавал слепящий блеск многоцветному шитью. Переливчатая игра красок составляла главную прелесть узора.
На другой подушке, более поздней эпохи, вышиты гладью белые венчики ромашек. Вокруг разбросаны дубовые листья того желтовато-зеленого цвета, какой бывает у них в пору цветения дерева.
Потом взору посетителей предстали лечаки с золотой каймой, вязанные крючком.
– А это вуаль работы XIII века.
На фарфоровом фоне золотыми нитями вышито лучистое солнце, окруженное сонмом серебряных звезд.
– Какая прелесть! – воскликнула Каролина, залюбовавшись голубым шелковым гулиспири, расшитым мелкими сапфирами и изумрудами.
Тамар понравился еще один нагрудник: на белом шелку златотканые индийские узоры, по краям – листья платана.
Хранитель показал Тамар атласные платья – голубые, светло-зеленые, цвета увядшего листа. Возле них лежали яркие гулиспири.
Платья прекрасно сохранились, но было заметно, что отошедшие поколения красавиц носили их, и хотя они украшали теперь музей, все же имели вид погребальных одеяний.
Златоткань древнейших образцов от времени стала еще желтее, белый парчовый фон напоминал теперь лепестки чайной розы (найденные между страницами «Чтений» умершей возлюбленной). Но хотя краски увяли, их гармоничное сочетание все еще дышало нежностью…
– А вот и воспетые в нашей народной поэзии рубашки, – сказал Тараш, показывая Тамар на пунцовую шелковую сорочку с жемчужными застежками, которую надевала невеста в первую брачную ночь.
Каролина указала на шейдиши[56]56
Шейдиши – женские шаровары.
[Закрыть] темно-красного цвета.
– Такие шаровары наши женщины носили вплоть до XIX столетия, – объяснил хранитель. – На них вышивали внизу виноградные листья, оленей с ветвистыми рогами, фазанов, скачущих ланей.
Затем перед посетителями были разложены купальные халаты, расшитые золотом, серебром и разноцветными нитками, – одни ярко-красные, другие телесного цвета. С редкостным мастерством были исполнены узоры, казалось, обладавшие способностью метаморфозы: в одном и том же рисунке глазу чудился то олень, то неведомый заморский цветок.
Хранитель показал женские катиби[57]57
Катиби – верхняя женская одежда.
[Закрыть] и расшитые пояса с золотыми кисточками (пышными, как грива буланого коня), пояса из белой парчи, украшенные золотыми колосьями и медальонами.
В следующем шкафу находились нарядные сюзанэ. На одном из них была вышита по краю наивная надпись: «Носи на здоровье».
Замелькали перед глазами кизиловые рубахи, затканные обшлага рукавов, пояса, платья, работы княгинь и крестьянок.
Каролина изумлялась вкусу деревенских женщин и девушек, нисколько не уступавших в этом отношении аристократкам: то же благородство в подборе цветов, та же изящная простота (соперничающая с утонченностью), гармоничность оттенков, отсутствие кричащих тонов.
Подошли к шкафу с драгоценностями.
Увидев крест из массивного золота, усыпанный рубинами и сапфирами, Тамар с болью в сердце вспомнила о своем крестике.
Каролина рассматривала ожерелья: алмазные, жемчужные, коралловые, бирюзовые.
Сверкали старинные перстни, серьги, браслеты, маленькие нагрудные иконы с грузинскими и греческими надписями, колье с крупным жемчугом, с яхонтами, зла-токрученая бахрома, брокаты, головные бархатные уборы, венчики с жемчужным шитьем.
В шкафу с туалетными принадлежностями разложены золотые чистки для ушей, отделанные серебром перламутровые раковины для разведения белил, шпильки, осыпанные жемчугом, пряжки для волос, разнообразнейшие ручные зеркала, ножницы, чаши для хны, расписные ларцы и крошечные шкатулки, сребротканые головные ленты, ночные сорочки из чесучи.
Тамар загляделась на гишеровые и коралловые чётки, янтарные кресты, платки, шитые серебряным шнуром, кирманские шали, златотканые женские куртки, отороченные соболем, езидские вязания, украшенные горностаем, французские атласные платья, сорочки телесного цвета, голубые тальмы…
Хранитель стал показывать кирманские коврики, обитые бархатом ларцы, нарды из слоновой кости, перламутровые чернильницы, серебряные подсвечники, золотые и серебряные чаши, пиалы, серебряные солонки, тарелки, медные, бронзовые, золотые и серебряные кувшины, украшенные фигурками ланей, фазанов…
Затем он подвел Тамар к платкам, в которые складывали приданое невест.
Сребротканые и златотканые материи сверкали цветными бусами, пестрым шелковым вязаньем.
Там же были сложены стенные коврики – оранжевые, гранатового цвета, сиреневые, расшитые нежными блеклыми шелками.
Потом пошли кисеты, темно-синие и лазоревые, украшенные бусами и серебряными кисточками.
– Это самый древний образец нашей коллекции, работа XIV века, – сказал хранитель, указывая на кисет с изображением тигра и выведенными старинным шрифтом стихами.
Среди конской упряжи – богатая попона царицы Дареджан из малинового бархата, шелковые поводья, раздвоенная плеть из бисера, чепрак, украшенный золотыми кистями, с вышитым на нем диковинным растением.
На паре ноговиц стихи гласят:
Предназначены мы для колен,
Достойны рыцаря, станом тополю подобного,
Ликом – солнцу.
Рядом грузинская люлька с шелковыми темно-красными свивальниками, шитыми золотом.
Среди образцов древнейшего ювелирного искусства Грузии выделялись громадный серебряный крест Баграта Куропалата; серебряный крест Давида Строителя; нательный крест царицы Тамар, украшенный яхонтами и жемчугом; митры и одеяния католикосов; эмали и миниатюры VIII–XV веков.
Хранитель особо остановился на эмалях, рассказал о расцвете этого искусства с IX по XII век и о причинах его упадка, упомянул имена мастеров золотого чекана Бешкена и Бека Опизари.
Каролина направилась было к отделению фресок, но Тараш указал взглядом на Тамар, которая от усталости едва держалась на ногах.
Молча спустились они по лестнице. Лишь у выхода Каролина заговорила:
– Музей – это хранилище поблекших красок. Сколько угасших чувств и отбушевавших страстей скрывается за тем, что мы сейчас видели.
– Вся история есть борьба человеческих чувств и страстей, – сказал Тараш. – В музеях остается от бурной жизни прошедших веков кусочек меди, золота или серебра, рукопись, щепотка пыли…
Как спокойно смотрят друг на друга со стен музея царица Тамар и Тимур, Ираклий II и его кровный враг Ага-Магомет-хан. Спектакль окончен. Осталось лишь несколько масок, а лицедеи ушли со сцены…
На проспекте Руставели ревели машины, точно возвращающиеся с пастбища бугаи. В небе рокотал самолет.
МТАЦМИНДСКАЯ ЛУНА
В тот день Тамар и Тараш пообедали в ресторане на Мтацминда. Было уже поздно, когда они поднялись на гору. Лениво играл оркестр.
На эстраде исполняли приевшиеся всем песни. Потом началась радиопередача.
Они сидели за столиком, изредка перебрасываясь словами, точно многолетние супруги.
Тамар поминутно смотрела на часы, и это раздражало Тараша.
Несколько раз она начинала разговор об Анули, о своем желании поступить в институт.
– Я уже представила документы, на днях узнаю решение.
Тараш отмалчивался. Как мало его занимали Анули и институт!
Бросив взгляд на раскинувшийся внизу город, он сказал:
– Странно, в августе эти горы становятся цвета снегирей. Здешний заяц тоже приобретает осенью такую окраску.
Тамар подняла брови, не понимая, почему Тараш вспомнил о зайце и снегирях.
Она опять настойчиво заговорила об институте. Потом сообщила:
– Анули выходит замуж за Манджгаладзе.
Тараш допил стакан.
– Знаешь, Тамар, я все-таки думаю, что заяц самое способное из всех животных.
Подняв свои изогнутые дугой брови и заглянув Тарашу в глаза, Тамар произнесла:
– Меня очень беспокоит, Мисоуст, что ты вообще не умеешь слушать. При чем тут заяц? Я говорю об Анули, а ты все «заяц» да «заяц».
– Прости, Тамар, я немного рассеян. Запуталась моя жизнь, что же удивительного, если я иногда заговариваюсь? А что касается умения слушать, то я могу относиться со вниманием лишь к тем вещам, которые этого заслуживают.
– Почему ты говоришь так, Мисоуст?
– Потому что я так думаю.
Тамар принялась за еду, опустив глаза в тарелку.
Тараш посмотрел на запад. Солнце заходило, и розовая пелена окутала вершину Казбеги; на ледник Сабдзели упал пурпурный блик.
Горы, уходящие в сторону Кахетии, окрасились лазурью, а развороченные вулканическими извержениями утесы белели, как крупы убегающих ланей. Казалось, акварелью были расписаны кахетинские отроги Кавказского хребта.
Сумерки медленно опускались на широкую степь, опоясавшую Тбилиси. Необозримая, она походила на океан, потемневший и затихший перед бурей.
И подобно тому, как седеющего, но еще бодрого и полного сил человека неожиданно настигнет старость, так незаметно потускнело небо, посерела степь и контуры гор на небосводе стали одинакового яшмового цвета.
Тараш подозвал официанта, потребовал счет. Они молча встали. Было уже восемь часов.
Тамар надеялась, что если они поедут в вагоне фуникулера, то она еще застанет Анули дома. Анули непременно будет ее ждать.
А Тарашу хотелось идти пешком.
Опять разошлись их желания.
Тамар колебалась: уступить ему или нет? Но в это время Тараш подхватил ее под руку. (Он хорошо знал, женщину надо захватить именно в ту минуту, когда она в нерешительности.)
– Пойдем к Анули, Мисоуст, потанцуем. Ну же… – упрашивала Тамар. – Вернемся, поедем фуникулером, мы еще поспеем. Она обещала подождать.
– Пусть ждет, пока ей не надоест.
– Мне хочется потанцевать, Мисоуст, ну право же…
Но Тараш решительно заявил:
– Если после всего, что я показал тебе в музее, тебе хочется танцевать фокстрот, значит, ты не Тамар, которую я любил.
– Ты большой эгоист, Мисоуст.
– Да, эгоист. Альтруизм – лицемерие.
– Опять начинаешь свои афоризмы?
– Если мои афоризмы наскучили тебе, можешь послушать сегодня вечером афоризмы Манджгаладзе.
Тамар закусила губу. Промолчала…
Тараш остановился на тропинке. Подбоченясь, взглянул на Тбилиси.
Будто ураган стряхнул с неба звезды, и они усеяли собой всю долину, что лежала по обе стороны Куры. На холмах мерцали огоньки, как золотые лютики на черном бархате.
Тамар и Тараш под руку спускались с горы. Но Тарашу казалось, что он шагает в одиночестве, и хотя держал правой рукой локоть Тамар, но не чувствовал ее близости.
А Тамар в это время думала: «Застану ли еще Анули?» В ее воображении мелькали силуэты танцующих пар.
– Знаешь, Мисоуст, доктор Теделури, с которым нас познакомила Анули, – лучший танцор в Тбилиси,
– Ты все о фокстроте думаешь?
– Ты тоже мог бы хорошо танцевать фокстрот. Ты строен, одеваешься со вкусом.
– Одеваюсь я со вкусом, а безвкусных танцев избегаю…
– Но почему же тебе не нравится фокстрот?
– Этот танец выдуман сифилитиками.
– А доктор Теделури говорит, что мне идет его танцевать.
О-о! Много они понимают, твои доктора! – Ты всегда упрямишься, если тебе что-нибудь не понравится…
– Я хочу заказать тебе чесучовое платье с грузинскими ажурами, с вышитыми медальонами – такое, как мы видели в музее…
– Я не решилась бы надеть такое платье, Мисоуст.
– Почему?
– Все стали бы на меня глазеть. И так на меня таращат глаза, как на дикарку, из-за моих кос. Анули советует остричься.
Тараш остановился. Отпустил ее руку.
– Если ты острижешься, Тамар, между нами все будет кончено.
– Ты правду говоришь, Мисоуст?
– Правду. Так и знай!
Тамар рассмеялась.
– Не думаю, чтобы мы поссорились из-за таких мелочей.
– В этой жизни нет ни мелочей, ни значительных вещей. В сравнении с мирозданием, вся наша жизнь – мелочнейшая из мелочей.
Тропинка круто пошла вниз.
В стороне, прислонившись к дереву, стояли двое и безмолвно целовались.
Тараш снова взял Тамар под руку, крепко прижал ее к себе.
Они почти бежали по спуску, одурманенные страстью.
От волнения они молчали. Очнулись лишь у белевших ворот Мтацминдской церкви.
На церковном дворе серые ангелы каменели над могильными плитами. Сухие листья шуршали под ногами, усиливая терпкую печаль небытия.
Тараш привлек к себе голову Тамар, поцеловал в губы. Ощутил неприятный привкус помады, но желание было сильнее, и он поцеловал еще раз.
В лунном свете лицо Тамар казалось печальным. Молчаливая, она смотрела на него отчужденным взглядом, точно это была не его Тамар, не та девушка, чьей сладостной близостью он упивался всего лишь несколько дней назад.
Обняв ее одной, рукой за талию, другой обвил шею, закрытую тяжелыми косами, – такими же прохладными, какой была в этот миг земля.
Над ними сияла мтацминдская луна, бледная и бесстрастная, как пылающий уголь, брошенный на снег.
