Текст книги "Похищение Луны"

Автор книги: Константин Гамсахурдиа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 40 страниц)

И когда снова села на мягкий диван, странным показалось ей, что она сидит здесь, что сейчас войдет Тараш и они останутся одни в этом маленьком купе.

Чтобы рассеять свое смущение, подняла стекло, стала любоваться горной грядой, венчавшей все еще зеленую равнину.

Тараш вернулся.

Несколько минут, что он отсутствовал, показались Тамар долгими. «Не заходил ли он к Каролине?» – мелькнуло у нее в голове, и она испытующе спросила!

– Как Татия, все капризничает?

– Они, должно быть, спят, их купе заперто, – ответил Тараш, садясь рядом с ней.

Поезд остановился. Снова послышались крики ребят:

– Кукуруза, кукуруза! Виноград, виноград, виноград!

Тайной радостью наполнялось сердце Тараша. Это щедрая Грузия устами ребятишек возвещала об изобилии своего благодатного урожая!

Они видели, как прямо против них, на холмистых полях, крестьяне чистили кукурузные початки; в виноградниках мужчины босыми ногами давили виноград, и молодое, пенящееся вино выпирало из чанов и кувшинов.

Совсем близко видели они хижины с узорчатыми резными балконами, рокочущие мельницы, старинные ворота, плетеные кукурузники на сваях.

Между вагонами, около лотков и навесов, шмыгали ребятишки и наперебой кричали:

– Виноград, виноград, виноград!

Тараш любовался профилем Тамар, с увлечением разглядывавшей окружающее.

Почему-то вспомнилась десятилетняя девочка с косичками. Только у теперешней Тамар всегда какая-то затаенная грусть во взгляде, в движениях, в голосе, в очертании плеч.

Его охватило желание проникнуть в тайную печаль этой девушки. В памяти мелькнула газетная заметка о том, что кто-то изобрел аппарат для разгадывания мыслей. И страстно захотелось иметь этот аппарат.

Он обнял ее, приник лицом к ее волосам, вдыхая их аромат.

Тамар продолжала смотреть в окно, не оборачиваясь.

Его удивило, что она не уклоняется от ласки.

Повернул к себе ее лицо, посмотрел ей в глаза.

Тамар молчала, ни один мускул не дрожал на ее бледном лице. Две тяжелые косы обвили ее голову. Тарашу вспомнилось виденное в Лондоне индийское божество с бесстрастным лицом, мраморный идол с кольцами змей вокруг головы и шеи.

Спокойно было в эту минуту лицо Тамар. Спокойно, но не покорно. Бледная, она казалась готовой к любому испытанию.

Глядя на эту надменную девушку, Тараш загорелся. Наклонившись, прижался губами к ее шее.

Ток пробежал по телу Тамар.

Она посмотрела ему прямо в глаза, как бы ожидая чего-то страшного, необыкновенного. Электрический свет еще больше усиливал бледность ее нежного лица.

Тараш чуть вздрогнул: в эту минуту Тамар была так похожа на Элен Ронсер.

– Что ты хочешь от меня, Тараш? – спросила она, и ее чуть припухшая верхняя губа задрожала.

– Любви твоей! – ответил он, сжимая ее плечи.

Но какими бессильными, будто обескровленными показались ему самому эти слова! И точно для того, чтобы помочь им, он стал покрывать поцелуями ее глаза, лоб, щеки. Потом жадно припал губами к уголкам ее рта, отененным пушком.

Тамар видела, как дрожали руки Тараша – его горячие длинные руки… И сама дрожала всем телом. Глаза ее задернуло влагой.

– Не упрекай меня! – прошептал Тараш и крепко прижал ее к груди.

Долго сидели они так. Тараш чувствовал на своем плече подбородок Тамар, потом около уха почувствовал влагу ее слез.

Тамар плакала беспомощными, детскими слезами. Куда исчезла надменность дочери Шервашидзе, холод мраморного идола?

Она сидела, опустив плечи, и казалась Тарашу такой слабой и беспомощной. Еще крепче прижал он ее к себе и опять целовал ее щеки и углы рта, отененные легким пушком, говорил ей тысячи ласковых слов, те, что тайно носил в сердце в продолжение многих годов.

– Пощади меня! – умоляла Тамар.

Так молила о пощаде белая лань своими огромными, беспомощными глазами.

– Виноград, виноград, виноград! – врывались крики ребятишек в потемневшее окно.

Тараш целовал разгоряченные щеки и губы Тамар.

Вдруг услышал запах мазута. Догадался, что поезд вошел в тоннель.

Не вставая, подтянулся рукой к подрамнику. Со стуком опустилось автоматическое окно.

Неожиданно потух свет.

Тамар отвела голову, но Тараш отыскал в темноте ее губы и припал к ним. И поцелуи их стали неистовы.

Оба почувствовали: в темную бездну преисподней мчала их колесница счастья…

До них донесся лязг рельсов: сигнал на середине тоннеля.

– Где мы, Мисоуст? – прошептала Тамар.

Вместо ответа Тараш нежно поцеловал ее в губы. Не хотелось думать ни о пространстве, ни о времени.

Поезд мчался в темноте, и обоим казалось, что этому не будет конца…

Солнечный луч блеснул в окне.

Тараш посмотрел на часы. Они показывали одиннадцать. Потянул шнур, поднял зеленую штору.

В купе ворвался яркий свет, какой бывает в Картли в ясную погоду.

Высокое фарфоровое небо открывалось над землей.

Тараш Эмхвари потянулся в блаженном упоении. Ему казалось, что он снова родился на свет.

Нежная синева небес ласкала его взор.

В окне мелькали ландшафты Картли стального цвета.

Стальные,

солнечные,

цвета моря,

широко раскинувшиеся голые хребты (точно облезлая спина буйвола, с которой вороны выщипали шерсть),

полуразрушенные крепостные башни.

Тараш встал. Тамар, одетая, вышла из умывальной. Свежий, яркий румянец играл на ее щеках. Обычная бледность бесследно исчезла.

Она показалась Тарашу прелестнее, чем вчера. Он поцеловал ее, и Тамар увидела в зеркале, что они похожи друг на друга, как брат и сестра.

Она смотрела на свое отражение с таким чувством, точно это была не она, а вторая Тамар Шервашидзе, начавшая свою жизнь здесь, в зеркале этого купе.

Тараш усадил ее в кресло, сел против нее. Заметив незастегнутую пуговицу на ее груди, бережно застегнул.

– Когда я приезжаю в Картли, – сказал он, – мне все кажется, будто из заколдованного царства малярии и тропических ливней я возвращаюсь домой.

Тамар поглядела в окно.

– Надо пойти к Каролине, – вдруг вспомнила она о невестке и племяннице.

Каролина не спала всю ночь. «Исчезновение» Тамар и Тараша сильно ее обеспокоило. Она спрашивала о них у проводника, но тот, предупрежденный Тарашем, отговорился незнанием.

Каролина прошлась по вагонам, заглянула в ресторан, наткнулась там на Шардина Алшибая, но ничего ему не сказала. Наконец примирилась с мыслью, что они, вероятно, отстали от поезда на одной из станций.

Когда в полдень Тамар и Тараш вошли в купе Каролины, она не стала их ни о чем расспрашивать. Казалось, ее гораздо больше интересовала высившаяся на горе крепость, мимо которой проходил поезд.

– Эта крепость, – сказал Тараш, – образец гармонического сочетания архитектуры с природой. Одна из самых высоких, только Тмогви и Муцо стоят на таких же крутых склонах. И так по всей Грузии: вдоль каждой реки в шахматном порядке расположена система крепостей. Они тянутся по Куре до турецкой границы; по Ингуру – вдоль всей Сванетии до Ценара; по Арагви – до Гвелети; от Мцхета – до истоков Пшавской Арагви и оттуда до Чечни вдоль реки Аргун. Через каждые двести метров – крепость.

Когда в старину из Чечни двигался неприятель, то на башне Муцо зажигали огонь или поднимали стрельбу. И тотчас же крепости, расположенные в шахматном порядке, одна за другой подхватывали боевую тревогу. Последний сигнал подавался из Тбилиси в Бебрисцихе.

После короткой паузы он с грустью добавил:

– Таким образом, этот несчастный народ всю свою энергию тратил на самозащиту.

Встал, подошел к Татии, потрепал ее по щеке. Каролина посмотрела ему в глаза. И в ее взоре промелькнул отсвет тревожно проведенной ночи.

– Wenn meine Tochter erwchsen wäre, würde ich sie schon vor ihrer Liebkosung hüten.

– Warum denn, gnädige Frau?

– Weil Sie durch die westliche Zivilisation verseucht sind.

– Wirklich? Obschon… mag sein.[31]31
  – Если бы моя дочь была старше, я бы оберегла ее от вашей ласки.
  – Отчего же, сударыня?
  – Оттого что западная цивилизация вас развратила.
  – Ну, что вы!.. Впрочем, возможно… (нем.).


[Закрыть]

Тамар был неприятен этот разговор, ей стало грустно, и она вышла из купе.

– So hartherzig hatte ich Sie nicht geglaubt, – сказала после ее ухода Каролина. – Es ahnt mir, dieses arme Mдdchen wird von Ihnen ins Unglьck gestьrzt. Soil-ten Sie doch ihre eigene Lebensart damit enthullt haben, als Sie unlängst sagten, alles Schöne musste zugrunde gerichtet werden.

– Zugrunde gehen damit von neuem aufzubluhen – es ist der Na.tur das unvergängliche Gesetz und so meinte ich,[32]32
  – Вы безжалостный человек. Неужели вы задались целью ее погубить. Вспомните ваши слова, что всякая красота должна быть повергнута.
  – Я говорил о нерушимом законе природы. Все гибнет, чтобы возродиться вновь (нем.).


[Закрыть] – ответил Тараш Эмхвари.

Каролина взяла на руки Татию, поцеловала ее в щечку, посадила перед окном.

– Виноград, виноград! – доносилось в окно.

Тараш вышел и принес Татии длинную связку винограда.

Тамар вернулась в купе.

Каролина продолжала любоваться карталинским ландшафтом.

Чтобы рассеять чувство неловкости, Тараш с особенным усердием принялся за обязанности чичероне.

В окне мелькнула Горийская крепость.

– Посмотрите на эту обрушившуюся скалу, – говорил Тараш. – Там была крепость Горисджвари. В ней заперся со своим гарнизоном царь Симон, прозванный турками «Дэли[33]33
  Дэли – безумный (тур.).


[Закрыть] Симон».

– Да, я помню, вы про него рассказывали…

– Сидел там этот Дэли Симон, попивал себе вино и курил опиум, а в Горийской крепости засели турки.

Глянул Симон на окрестные огороды, и с похмелья захотелось ему тархуна.[34]34
  Тархун – пахучая трава.


[Закрыть]

«Не стыдно ли вам, ибо желаю я тархун, и хоть вижу глазом, но не могу вкусить», – сказал царь своим воинам.

Тогда кинулись, не дрогнув, отважные рыцари, многие из них сложили голову, а все же принесли они своему господину зелень из горийских огородов.

– Я вижу, ваши цари были столь же сумасбродны, как и вы сами.

Дверь купе открылась, и показался Шардин Алшибая, явно навеселе.

– Всю ночь кутил с молодежью. Пили и за ваше здоровье, – сообщил он и окинул взглядом Тамар и Тараша.

Но не успел досказать о вчерашней пирушке, как в дверь просунулась еще одна голова и кивком вызвала его в коридор.

Шардин вскочил, извинился и вышел. Женщины погрузились в разговоры о семейных делах.

Тараш краем уха прислушивался к беседе пассажиров, стоявших в коридоре. Шардин был среди них.

Какой-то военный восхищался Ксанской крепостью. Он предполагал, что ее строил хороший стратег.

Шардин ораторствовал.

– Конечно, – назидательно говорил он, – и Ксанская крепость, и Горийская, и Мцхетский Светицховели, и Бетани достойны восхищения. Они стоят уже тысячелетия; мы умрем, а они все будут стоять. Но сейчас, что могут они нам дать? Сейчас меня больше интересует, какую продукцию выдаст в этом году Агаринский сахарный завод, как работает Каспский цементный завод или суконная фабрика в Тбилиси.

И вообще, не лучше ли иметь курицу на своем дворе, чем летящего в поднебесье фазана?

Пассажиры смеялись, поддакивая разошедшемуся Шардину.

Тараш перевел его болтовню Каролине.

За окном мелькнули серые стены Мцхетского собора.

– Здесь, в Мцхета, жена царя Рева воздвигла некогда статую Афродиты, – заметил Тараш. – А вон там когда-то находился оракул. На Зедазенской же горе помещался идол, и потому в легенде есть упоминание о том, что эта гора населена демонами. А вон на той горке, что пониже, стояли статуи Таинств и Предков – «Гац и Гаим».

ТБИЛИСИ

«Тбилиси же, город и крепость,

были разгромлены».

Джуаншер. «Житие Грузии».

Тбилиси расположен на 41°43 северной широты и 44°48 восточной долготы по Гринвичу.

Город опоясан отрогами Триалетских гор.

Его окружают возвышенности: Мтацминда, Махати, Лило и Сеидабад.

Мтацминда прижала к своей груди белую церковь.

К этой горе обращали взоры грузинские романтики. Поэты посвящали стихи ее нахмуренному, окутанному туманами челу.

В наше время за Мтацминда утвердилась объединенная слава Парнаса и Пантеона.

С горы спускается в город крутая улица Бесики.

Ровно в семь часов вечера шли по ней Тамар Шервашидзе и Тараш Эмхвари.

Только что приехавшая из провинции девушка не могла затмить нарядом тбилисских модниц. И все же Тараш замечал, что прохожие при виде Тамар замедляли шаги, мужчины оборачивались, а те, что посмелее, разглядывали ее без всякого стеснения. Пройдя мимо, останавливались и смотрели вслед, любуясь ее красивым станом и длинными косами.

Даже женщины без стеснения впивались в нее глазами и улыбались, точно были ее нареченными сестрами и радовались встрече.

А школьницы следовали за Тамар гурьбой, в восхищении указывали на нее пальцами и громко восклицали:

– Какая красавица!

Такой шумный успех его спутницы коробил Тараша Эмхвари.

Тараш любил ходить с Тамар под руку, но сейчас оставил ее руку; ему не хотелось, чтобы улица знала, чем была для него эта девушка.

Был один из тех тихих, мягких вечеров, которые так свойственны Тбилиси в начале осени.

Коджорский ветерок одним дуновением развеял дневной зной. Чист и прозрачен был воздух. Высокое синее небо опрокинулось над напоенной солнцем землей.

Выпадают в этой жизни счастливые минуты, когда душа полна внутренней музыки. Никуда не нужно спешить, ничто тебя не тревожит. И ты двигаешься с той восхитительной, безмятежной ленью, с какой плещется река, приближаясь к морю.

Все краски природы, все звуки полны радостью смеющейся жизни!

Даже сигналы автомобилей кажутся приятными на слух, как в лесу – свист вспугнутого дрозда.

Идешь по городу будто во сне, и эта докучная суета, людские треволнения, неумолчный шум – все это вне тебя.

Идешь и так спокойно взираешь на уличную возню, будто рассматриваешь изображенную на гравюре сцену войны или охоты.

Так скользил Тараш взглядом по бесконечному течению людей и экипажей на проспекте Руставели. Вообще-то он не любил толпу больших городов, ибо в ней, по его словам, безобразие всегда преобладает над красотой, а неуклюжесть и грубость – над утонченностью.

«Слишком много развелось людей на свете, – говорил он себе, – улицы, площади, бульвары не в состоянии вместить их».

Его эллинский эстетизм оскорбляли безвкусно одетые люди, толпы с их неотесанными манерами, немощные старики, обиженные судьбой калеки. Раздражали безобразные каменные и железобетонные корпуса, некрасивые фасады, аляповатые плакаты, вывески, афиши кино и театров, нахальные взгляды, вульгарные движения прохожих, запах асфальта и пота.

Особенно ненавидел Тараш трамваи, набитые и обвешанные пассажирами.

Но сегодня он кротко и беззаботно смотрел на блестящие трамвайные вагоны, на морщинистые старческие лица, на ковыляющих инвалидов.

На крыше одного вагона высится грузинская буква?.

Стоит себе на электрическом трамвае спокойно и уверенно.

На другом важно восседает буква? подогнув колени, точно старец. Лишь трубки не хватает во рту у дедушки!

И подобно тому, как только что накормленный шелковичный червь, подняв голову, карабкается по тутовому стволу, медленно и лениво перелезает на ветки настила, переходит с толстых прутьев на тонкие, с тонких – на еще более тонкие, бросит стебель, ухватится за лист, с усиков переползет на черешки, от нижнего листа дотянется до верхнего, а с верхнего достигнет, наконец, самой верхушки, – так двигались буквы грузинского алфавита.

Они карабкались на плечи прохожих, на петлицы почтальонов, кондукторов, железнодорожников, милиционеров, красноармейцев, взбирались на двери, рамы, витрины, на кузова машин, украшали экипажи, красные колышущиеся знамена и высокие штандарты.

Казалось, ожили буквы, вещали, звали кого-то. Сверкали, играли огнями… смеялись, замедляли свой бег и снова неслись дальше.

Вы непременно сказали бы, что на чудесном проспекте Руставели грузинский алфавит устроил скачки…

Обычно в больших городах Тараш особое внимание уделял животным и растительности. В Европе, стосковавшись по лошадям, он провожал взглядом собак, запряженных в тележки. Глаза его с любовью останавливались на липах Унтер-ден-Линден, на каштановых деревьях и платанах Гейдельберга.

На проспекте Руставели Тараш прежде всего заинтересовался саженцами платанов.

Тамар, напротив, заглядывалась на блестящие автомобили, изучала косметику на лицах женщин, отмечала плохо сшитую одежду мужчин.

Перед ними открылась прелестная аллея вязов. Посаженные в два ряда деревья по-братски обнялись верхушками, укрывая прохожих от солнечных лучей.

Тараш остановился у Музея Грузии. Он указал Тамар на этот белый дворец грузинской культуры, пояснял мотивы, изображенные на орнаменте у главного входа.

На Дворцовой улице Тамар увлеклась витринами. Всевозможные меха: горностай, куница, тигр, дикая кошка; элегантные сумочки из крокодиловой кожи, шелковые одеяла, бархатные мутаки и портьеры, абажуры, старинные подсвечники, ковры, паласы, ручные зеркала, широкие браслеты, украшенные изумрудами, старинные серьги с рубинами.

Тараш засмотрелся на пояса и кинжалы. Там же были выставлены нарезные и кремневые ружья, пистолеты, старинные самопалы, пищали, железные кольчуги, ноговицы, шлемы, попоны, длинногорлые кувшины, подносы, вазы, блюда.

При виде этих вещей создавалось такое впечатление, будто все дворянство собрало здесь для распродажи свои фамильные сокровища.

Тараш заторопился, говоря, что Каролина, вероятно, ждет их на площади.

Но следующая витрина снова притянула взоры Тамар. Лаковые туфли, чулки «виктория», джемперы, пижамы, комбинезоны, платья чесучовые, крепдешиновые и файдешиновые, кольца, зеркала, пудреницы…

За стеклами витрин степенно стояли манекены с лицами, окрашенными в светлую бронзу. Одетые в модные европейские костюмы, вытянувшись, как провинциальные актеры, они уставились на толпу таким же бессмысленным взглядом, каким глазела на них толпа.

По самой середине Дворцовой улицы шагали шестеро хевсуров. Трое из них держали в руках щиты. Один – высокий, седой, с мечом, подвешенным на боку, предводительствовал ими. У всех шестерых длинные кинжалы. На полах и на спине чохи вышиты кресты. Тараш остановился, засмотревшись на них. Хевсуры шли по городской улице со степенностью римских сенаторов.

– Погляди на них! – воскликнул Тараш. – Кто бы сказал, что в двадцатом веке в центре большого города, среди водоворота автомашин и трамваев, могут ходить люди со щитами и мечами? В Европе их сейчас же взяли бы на прицел кинооператоры.

Тамар взглянула на хевсуров, засмеялась, потом снова повернулась к витринам.

Меха, белье, шляпы, туфли, флаконы духов…

На минуту она оторвалась от действительности.

Вообразила: она и Тараш уже поженились. У них просторная, красиво убранная квартира в лучшей части города. Тараш Эмхвари приобрел богатство и славу…

Голос Каролины заставил ее вздрогнуть.

– Где вы были, дети мои? Только сейчас вы собираетесь к тете Армадар?

Тамар слегка покраснела. Она знала, что Каролина любит точность. Тараш тоже почувствовал неловкость.

После натянутого молчания он обратился к Каролине:

– Я обещал вам быть вашим чичероне в Тбилиси. Так вот, взгляните: от той горы и вплоть до этого места тянулась крепостная стена. Отсюда она спускалась прямо к реке. В нынешнем Саду коммунаров помещался старый Кабах. Неподалеку от проспекта Руставели стояла маленькая церковь. В ней по приказанию Тамерлана были перебиты грудные младенцы мужского пола.

Свернули на Серебряную улицу. Тут они попали в настоящее пекло. На площади горели костры. Вымазанные сажей рабочие варили асфальт. Гудели роллеры. С лесов, окружавших здания, сыпалась пыль, обломки кирпичей. Каролина поминутно отряхивала свой костюм.

Грохот, разрушение и столбы пыли вокруг.

И подобно тому, как в порт с гудением и ревом входит океанский пароход, отчего маленькие фелюги, парусные лодки, катера и шлюпки шарахаются в стороны и жмутся в страхе перед наступающим голиафом, – так надвигались громады серых зданий и, сбросив леса с той же быстротой, с какой шелковичный червь сбрасывает свою оболочку, поднимались, преображенные, на своих фундаментах.

И между ними погибали старенькие домики, старые деревянные балконы с резными перилами.

Тараш Эмхвари с грустью смотрел на эти ажурные балкончики…

Звонки трамваев, гудки автомобилей, перекличка рабочих, скрип лебедок и грохот от падения спускаемого по желобам щебня и кирпича – все это создавало такой оглушительный шум, что наши герои не слышали друг друга.

Маленькие домики, случайно уцелевшие там и сям, выглядели жалко, как новорожденные буйволята в стаде буйволов. Было видно по ним, что они продержатся только несколько месяцев или дней, а потом исчезнут с лица земли.

Тараш следовал за женщинами. Изредка взгляд его примечал сборчатую длиннополую чоху старожила, длинную бороду грузинского еврея или взлохмаченную шапку лезгина-оружейника. На Сионской улице кое-где мелькали тени лудильщиков, седельщиков, портных, чувячников.

У Сионского собора толпились нищие. Слепой бандурист пел о подвигах царя Ираклия II.[35]35
  Ираклий II (1720–1798) – грузинский царь, выдающийся государственный деятель и полководец.


[Закрыть]

– Купол этого собора был разрушен Джелал-эд-Дином – сказал Тараш.

Уже у входа в храм почувствовался запах ладана. В полумраке мелькали силуэты согбенных людей. В церкви горело всего несколько свечей. Дьякон со встрепанной бородой бубнил псалмы.

– В ваших церквах очень неуютно, – заметила Каролина.

Тараш стал рассказывать ей историю ограбления храма, упомянул о фресках, замазанных известью по повелению царских губернаторов.

Тамар вышла вперед, поставила свечу в память матери, потом скрылась за колоннами.

– Удивительно, – сказала Каролина, – у этого города такая богатая история, а памятников так мало.

Тараш заступился за Тбилиси:

– Разве можно сосчитать, сколько раз сжигали его дотла арабы, монголы, иранцы! В Тбилиси было несколько царских дворцов. Здесь поблизости находился дворец царя Вахтанга, украшенный мрамором и ляпис-лазурью.

Однако надо идти, – перебил себя Тараш, – тетка Армадар рано ложится спать.

Он отыскал Тамар, молившуюся за одной из колонн, и заторопил женщин.