Текст книги "Похищение Луны"

Автор книги: Константин Гамсахурдиа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 40 страниц)

СКАЧКИ

Предложение Гванджа Апакидзе – назначить пробег на традиционную абхазскую дистанцию в двадцать километров – вызвало в жюри и между заядлыми лошадниками долгие и страстные споры. Кое-кто требовал английского дерби – беговой дорожки в две тысячи четыреста метров.

Может быть, многие читатели не знают, что на абхазских скачках роль жокея гораздо более пассивная, чем на английских.

Абхазцы на хорошего коня сажают мальчугана. Владелец коня скачет на другой лошади. Заметив, что конь от утомления или неумелости седока начинает отставать, он нагоняет его, выхватывает у наездника поводья, перекидывает их через голову и гиканьем, пальбой и свистом плети горячит коня и гонит его к финишу.

Не только приверженность старине руководила Гванджем Апакидзе. С тех пор, как старик увидел Арабиа, он жил точно одержимый. А еще сильнее, чем ему, хотелось заполучить жеребца Арлану, будущему зятю Апакидзе.

Отсюда понятно, почему Гвандж добивался поражения Арзакана на скачках.

Кто будет скакать на Гунтере, этого не знал никто, но в данном случае всадник не имел значения. На Гунтера можно посадить любого наездника. Сам же Гвандж Апакидзе, старый мастер верховой езды, поскачет на Зарифе – кобыле, известной во всей Абхазии, не раз обгонявшей лошадей Шервашидзе, Эмхвари, Маршаниа.

Накануне больших скачек Гвандж изложил Арлану продуманный план на случай, если бы Арлану удалось вместо английских отстоять мегрело-абхазские скачки. В этом случае Арзакан, конечно, не сядет на Арабиа. Он должен будет выбрать другую лошадь, а Гвандж постарается посадить на Арабиа гвасалиевского парнишку, служившего раньше у его брата. Гванджу стоит моргнуть Гвасалиа, и тот отстанет, и Арабиа потеряет первенство.

Арзакан – человек азартный, он охладеет к жеребцу и, может быть, даже продаст его.

Гвандж не мог простить себе, что в порыве восхищения прожужжал уши Арзакану о достоинствах его коня. Лишь вернувшись домой, сообразил, что, быть может, сумеет купить Арабиа.

Говоря по совести, на эту мысль его навел Аренба Арлан.

Арлан работал в Сванетии, где пользоваться автомобилем невозможно. Поэтому он собирался купить для себя породистого коня.

Дни скачек совпали с отпуском Арлана.

В бывшем дворце Дадиани, в кабинете секретаря Зугдидского райкома, шло совещание.

Решался вопрос: какие устроить скачки – мегрело-абхазские или английские?

Секретарь райкома вначале не вмешивался в это дело, не считая его значительным. Он предоставил его решение знатокам-лошадникам и секретарям ближайших районов. Но получилось что-то странное: два секретаря были за мегрело-абхазские скачки, двое других отстаивали английские. К первым присоединился местный старшина скачек, ко вторым – представитель тбилисцев Брегадзе.

Отец и сын тоже разошлись во мнениях. Арзакан был за английские скачки, Кац Звамбая – за мегрело-абхазские.

Шардин Алшибая не примыкал ни к тем, ни к другим. Он крепко держался правила: не идти против течения, быть всегда на стороне победителя. Если же трудно определить заранее, кто победит, то лучше выждать, пока выяснится, кто сильнее, храня до этой минуты благоразумное молчание. И Шардин молчал.

Наконец секретарь Зугдидского райкома Шаматава и Брегадзе разрубили запутанный узел.

Шаматава разъяснил свою мысль:

– Мы устраиваем скачки не для забавы, как это делали дворяне. Мы хотим поднять наше коневодство, повысить культуру ухода за лошадью. Скачки должны наглядно показать населению, что прадедовская школа устарела, пора переходить на современные методы, улучшать породу, установить в конном хозяйстве научно обоснованный режим.

Брегадзе категорически заявил:

– Старые мегрело-абхазские скачки являются пережитком прошлого. Заставить лошадь скакать без передышки двадцать километров – это просто преступление. Если будут устроены скачки по старинке, я не выпущу ни одной чистокровки, ни одной полукровки! Таковы, кроме того, и директивы из Тбилиси.

Тогда взял слово Шардин Алшибая.

Он повел речь очень осторожно. Соглашался с секретарем райкома, что старое наездничество умерло, что все хозяйство переводится на новые рельсы. Не желая обижать ни абхазцев, ни тбилисцев, предложил: устроить английские скачки, то есть установить дистанцию пробега в три тысячи метров, и вместе с тем, чтобы уважить съехавшихся на скачки абхазцев и мегрелов, позволить им провести состязания согласно их традициям.

Совещание затянулось. Чтобы не задержать начало скачек, сторонники английской системы, махнув рукой, отказались от споров. Одержали верх сторонники комбинированных англо-абхазских скачек. Брегадзе был недоволен таким половинчатым решением, но предпочел промолчать.

Когда старшины скачек вышли из дворца, все уже было готово. Шардин Алшибая, заранее выведав точку зрения секретаря райкома, распорядился еще до окончания совещания отмерить на чинаровой аллее три тысячи метров и обнести дистанцию веревкой.

Поэтому движение по аллее было прекращено. Народ прохаживался по огороженным веревкой тротуарам.

Стартом была выбрана маленькая площадь перед зугдидским театром.

Здесь скучились лошади и наездники.

Гвандж Апакидзе потерпел поражение. Но он не такого закала был человек, чтобы сдаться легко. Выйдя из дворца, он тотчас же смекнул, что на Гунтера следует посадить Тараша Эмхвари.

Ничто не могло разубедить Гванджа в превосходстве князя над «мужиком». Да и вчерашнее состязание, по его мнению, подтвердило это.

Гвандж не сомневался, что если Тараш будет скакать па Гунтере, то он победит Арабиа и его хозяина.

«Тараш – прежде всего абхазец, но в нем есть и закваска европейского спортсмена…» – думал Гвандж. Он был убежден, что Тараш не погнушается принять участие в скачках и приложит все усилия, чтобы отпрыск старого рода Эмхвари еще раз и в новые времена одержал верх над дворовым челядинцем своих предков.

Так рассуждал Гвандж Апакидзе. Ему и в голову не приходило, что Тараш Эмхвари относится к скачкам только как к забаве.

Времени оставалось мало, надо было торопиться.

Разглядев за оградой сада Тараша, гуляющего с Тамар и Каролиной, Гвандж стремительно бросился к ним. Осведомился о здоровье дедушки Тариэла, сказал несколько комплиментов Каролине, восхитился ее новым платьем.

Он знал, как угодить Каролине, которая привыкла к лицемерным любезностям старых князей. К тому же она держалась того взгляда, что лучше слышать приятную ложь, чем грубую правду.

Гвандж еще раз напомнил дамам, что ждет их вечером на свадьбу своей дочери.

Затем уже обратился к Тарашу:

– Тараш, голубчик, сегодня ты должен скакать на Гунтере.

– На Гунтере? Тоже, нашли наездника! – смущенно отмахнулся Тараш.

– Ты же Эмхвари!

– Ну, так что же? Разве этого достаточно?

– Как же можно допустить, чтобы Эмхвари не был наездником!

– А если он этому не учился?

– Душа моя, – разливался красноречивый Гвандж, – кто учит орла парить в небесах? И виданное ли дело, чтобы лососю давали уроки плавания?

Он произнес это так выразительно, что Каролина залилась веселым смехом.

– Тараш, радость моя, если ты хоть чуточку меня любишь, заклинаю тебя памятью отца, поступись своей гордостью, уважь мои седины, прими участие в скачках!

Он провел длинными пальцами по своей седой бороде и выразительно посмотрел на Тамар, точно просил ее: «Замолви хоть словечко! Прикажи, наконец!» Тамар поняла, но промолчала.

– Памятью отца клянусь, дядя Гвандж, – ответил Тараш, – я отказываюсь не из гордости. Я страстно люблю лошадей… Сколько раз, бывало, я лишал себя обеда, тратил последние деньги, чтобы взять лошадь напрокат. Но я не считаю себя настолько искусным наездником, чтобы тягаться с лучшими джигитами. Я думаю, что уважающий себя человек не должен браться за дело, в котором у него нет крепких знаний или уверенности, что он может его сделать хорошо.

– Но ведь Арзакан один из лучших джигитов, а ты вчера не уступил ему. Это ничего, что он сказался ловчей тебя на бурке. Ведь ты не упражнялся, да и Гунтеру было непривычно. А на Арабиа не раз ездил старый колдун Кац Звамбая, он и научил его всем нашим фокусам.

Тараш продолжал упорно отказываться. Тогда вмешалась Каролина:

– Допустим, что вас победят. Что же, после этого отнимут у вас докторскую степень? Неужели вы хотите подражать тем интеллигентам, которые не решаются прыгнуть с аршинной высоты и объясняют это не своей неуклюжестью, а почтенностью?

– Да нет же, – оправдывался Тараш. – Но, помимо всего остального, я не в спортивном костюме. Разве годится скакать в брюках навыпуск? А пока я пойду домой переодеться, пожалуй, и скачки кончатся…

– Об этом не беспокойся, – живо возразил Гвандж. – Сейчас же пошлю мальчишку за платьем. Мой старший сын точно такого роста, как ты, велю мигом доставить его чоху. Зайдем в гостиницу, там и переоденешься.

– Конечно, – подхватила Каролина. – Кстати, увидим, к лицу ли вам чоха, – и она посмотрела на Тамар.

Тамар ничего не сказала, но лицо ее просветлело. Тараш сдался. Покорно взглянув на Апакидзе, он пробормотал:

– Ладно.

– Ну, вот! – радостно воскликнул Гвандж. – Через десять минут приходи в гостиницу. И не забудь, голубчик, когда будешь в седле, заткнуть полы чохи за пояс. А то будут болтаться всем на посмешище!

– Хорошо, хорошо дядя Гвандж! – кивнул Тараш.

Толпа, запрудившая проспект, нетерпеливо гудела.

Детвора взобралась на крыши. Мальчишки облепили телеграфные столбы, ветви чинар.

Стоял несравненный полдень ранней весны.

Наши друзья все еще прогуливались по саду бывшего дадиановского дворца. Под ослепительным виссоном неба порхали желтокрылые бабочки. Воздух был легок, как сон невинной девушки.

Осторожно, вкрадчиво заглядывал Тараш то в бирюзовые глаза Тамар, то в глаза Каролины – цвета меда.

Одна походила на весну, постучавшуюся в дверь, – в пору цветения роз, когда над миром, пронизанным солнцем, блещет сапфировое небо Востока. Другая напоминала плодоносное лето, когда в садах переливает золотом персик, а ночи темны, как тайные желания женщины, выданной за немилого.

На Тамар любимое платье Тараша – голубое. Две косы, отливающие медью, спускаются до самых бедер.

Каролина – в светло-сером крепдешине, плотно облегающем ее высокую грудь и широкие бедра. Она без шляпы, волосы цвета расплавленного золота коротко подстрижены.

Тараш развлекает дам рассказами о древнегрузинском наездничестве, о том как отличался в этом искусстве иверийский царь Парсман. Конная статуя этого царя была воздвигнута в Риме на Марсовом поле, где император Адриан любовался великолепным зрелищем джигитовки, в которой участвовал сам Парсман, его сын и придворные…

Гвандж прислал сказать, что чоха доставлена.

Переодевание Тараша продолжалось довольно долго. Он не носил чоху с детства; прошло больше получаса, а он, все еще не справился с застежками. Так как дамы ждали в коридоре, он поторопился надеть шаровары и стянул их внутренней тесьмой на поясе.

Даже Гванджу не терпелось, и он ввел дам в комнату.

Каролина по обыкновению звонко смеялась.

– Бог мой, дайте вспомнить, на кого вы похожи! Но никак не могла вспомнить.

– Эти застежки, – говорил Тараш, обращаясь к Каролине, – выдуманы, безусловно, для религиозной медитации. Наверное, верующий, застегивая каждую из них, произносил по одной молитве.

Мальчишка, принесший одежду, забыл захватить гусиное перо. А без пера Тарашу никак не удавалось застегнуть ворот.

Тамар вызвалась помочь. Легкое прикосновение ее рук было ему приятно, но не помогло делу.

После долгих стараний Тамар махнула рукой.

Попытался осилить застежки Гвандж, но тоже тщетно.

– Давайте я попробую, – предложила Каролина, но и она скоро отказалась, сказав – Теперь я убедилась, каким огромным терпением обладают абхазцы и мегрелы!

Гвандж отправился в ресторан в надежде раздобыть у буфетчика гусиное перо.

Тараш снова подошел к зеркалу. Напрасные мучения…

Кто спешит при застегивании архалука или завязывании галстука, тот наверняка опоздает.

Тараш забыл мудрое правило деловых людей – не спешить, когда дело срочное. Он сам не замечал, как дрожали его руки. Застегивание архалука еще раз показало ему, как истрепались у него нервы за последние годы.

Наконец подоспел запыхавшийся Гвандж. Он достал гусиное перо.

Ворот удалось застегнуть. Теперь очередь за рукавами.

Просунув перо через петличку, Тараш нащупывал пуговку, которая коварно ускользала. Гвандж держал рукав. Тамар и Каролина хохотали.

Только просунет Тараш перо через петличку, пытаясь поймать пуговку, только Гвандж подтолкнет ее, как она – мимо!

Каролина взглянула на часы:

– Уже четверть первого!

Тараш решил отказаться от чохи.

– Вы идите, я снова надену свой костюм…

Но женщины заупрямились, настаивая, чтобы он продолжал свои попытки.

– Не волнуйся, голубчик, скачки начнутся не раньше часа… Да и без меня все равно не начнут, – успокаивал Гвандж.

– Тогда не смотрите на меня. От женских взглядов притупляется воля, – улыбнулся дамам Тараш,

Засмеявшись, они вышли на балкон.

Наконец кое-как удалось застегнуть все пуговицы.

Началась вторая часть ритуала – натягивание сапог.

К счастью, нога у сына Гванджа была больше, чем у Тараша, и эта операция сошла легко.

Когда женщины вернулись, он был одет.

Тамар и Каролина с восхищением оглядывали его.

– Совсем Эрамхут! – воскликнула Тамар.

Тараш посмотрел в зеркало и был поражен. Он походил на Эрамхута так, словно был его двойником.

Это сходство было ему на руку: не раз приходилось ему слышать, как Тамар говорила: «В жизни не видела мужчины красивее Эрамхута!»

Кроме того, Тараш верил, что человеческая душа эластична, что с годами человек, преображаясь, становится похожим на того, кого любит.

Он снова подошел к стенному зеркалу и ясно представил себе лицо Эрамхута, так искусно написанное неизвестным французским художником. Как знать! Может быть, его душа вселилась в Тараша?

Совсем чужим показался он себе в новом платье.

Отошел от зеркала, прошелся по комнате. И вдруг остро ощутил, что чоха вытеснила не только его парижский костюм, но и тот душевный мир, который он носил в себе еще час назад. Теперь он готов был задорно вскочить на Гунтера и вызвать на состязание в скачках весь свет!

Разве не доказывает это лишний раз, как сильна власть вещей над человеком?

Иным показалось ему все его существо. Даже походка изменилась, он ходил коротким военным шагом. В то время как он смеялся и шутил, в тайниках его сердца вставали образы детства, когда он, впервые надев чоху и несясь верхом на палке, воображал себя Эрамхутом.

Восхищенный Гвандж Апакидзе подошел к нему вплотную и туго затянул его свободно отпущенный пояс, как стягивают подпругу лошади, которой предстоит скакать по ухабам. Оторвав клочок от бумаги, валявшейся на столе, Гвандж послюнявил его и вдел в застежку пояса. Затем поправил ворот, одернул полы чохи и, собрав складки на боках, повернул Тараша.

– Бедани чуть морщит… – пробормотал он, словно оправдываясь.

– А что такое бедани?

– Эхо часть спинки у чохи, от лопаток до пояса. Повернув еще раз Тараша, хлопнул его по плечу:

– Ну вот, голубчик, теперь ты настоящий Эмхвари!

Туманные, тяжелые мысли охватили Тараша как всегда при воспоминании об Эрамхуте. Он перестал замечать своих спутников, спускавшихся вместе с ним по лестнице гостиницы. Ему казалось, будто по ступенькам сходит воскресший Эрамхут, так же спокойно и скорбно, как в тот день, когда, застегнув тридцать две пуговицы своего архалука, он последовал за начальником казачьего отряда, чтобы мужественно встретить смерть на чужбине…

Гвандж подвел к Тарашу Гунтера. Арзакан сидел на Арабиа. На свою Циру Кац Звамбая усадил гвасалиевского парня, а сам сел на лошадь, взятую у Мачагвы Эшба.

Он не собирался принимать участия в скачках, уверенный в том, что сын не опозорит звамбаевского рода. Вчерашняя джигитовка и герулафа убедили его в этом. Арзакан, несомненно, возьмет первый приз.

Но на всякий случай старик приготовился. Если почему-нибудь Арзакан отстанет, тогда вмешается Кац. Он выступит на ристалище и бросит вызов победителю Звамбая.

О том, что Тараш участвует в скачках, Кац и не подозревал.

– Помни, сынок, не мучь лошадь уздой, – наставлял сына Кац, испытанный в абхазской джигитовке.

Он вообще держался убеждения, что ездок значит куда больше лошади, волновался меньше, чем всегда, и даже перестал язвить Арзакана.

– Повод держи покороче, но не слишком натягивай, чтобы не поранить лошади губу. Корпусом пригнись к загривку, опирайся крепко на бедра, икры до щиколоток прижми плотно к бокам.

Арзакан удивился необычно ласковому тону отца.

Еще одно обстоятельство взволновало его сегодня. Он увидел Тараша, стоящего у террасы, подошел к нему и с удовольствием оглядел молочного брата, одетого в чоху.

– Помнишь, Гуча, как твой отец велел сшить нам чохи и как мы ездили на осле?

Тараш был тронут. Уже давно не слыхал он от Арзакана такого дружелюбного слова и своего детского имени – Гуча.

Как у всякого абхазца, у Тараша было еще несколько имен: Гулико, Гуча, Мисоуст.

Гуча его называли кормилица и Кац Звамбая; Гулико – отец с матерью; тетка Армадар звала Мисоустом.

– На осле катались? – от души рассмеялся Тараш.

– Как же! Помнишь, мы назвали его Сико, по имени денщика твоего отца. Чоха очень идет тебе, Тараш. А мою любимую чоху изрешетили разбойники.

– Как это?

– Я ведь был ранен. Когда мы преследовали разбойников в чепрыжских лесах, они всадили в меня две пули. Одна попала в бедро и там застряла, другая, перебив ребро, прошла навылет.

– А раны больше не болят?

– После переправы через Ингур опять заныли.

Пока друзья беседовали, Шардин Алшибая лихорадочно носился в толпе. Он наводил порядок: не позволял мальчишкам пролезать под веревкой, оцеплявшей тротуар, взбираться на чинары и ломать ветки.

Гвандж Апакидзе беседовал с Тамар.

Ему главным образом хотелось разузнать, насколько верны слухи, носившиеся по городу о крестнице: действительно ли она так сдурела, что собирается выйти замуж за бывшего дворового Джамсуга Эмхвари? Правда, слухи были разноречивы. Одни уверяли, что Тамар выходит замуж за Тараша, другие же – что Арзакана переводят в Тбилиси на ответственный пост и что он обручился с Тамар Шервашидзе.

Гвандж решил одним выстрелом убить двух зайцев.

Сперва он начал расхваливать Тараша.

Но Тамар уже была искушена. Ей часто хвалили или порицали Тараша, чтобы выведать, как она относится к нему.

– Хороший парень Тараш, но вот одно только – он Эмхвари!

– Ну так что ж, что Эмхвари? – не удержалась Тамар.

– Разве не знаешь? Эмхвари всегда враждовали с Шервашидзе…

– Ну-у, когда это было! Да и какое это имеет значение? Мы с ним просто в приятельских отношениях.

– Не хитри со мной! Все в один голос расхваливают Тараша.

Тамар молчала, разглядывая лошадей. Гвандж взял крестницу за подбородок, заглянул ей в глаза.

– Говорят, милая, что ты невеста Арзакана? – сказал он и притянул ее к себе. – Не позорь нас, девочка, не погуби окончательно и без того отравленную жизнь твоего отца. Мое дело иное, семья моя рушится. К тому же Арлан – большой человек, он секретарь райкома.

Долго я спорил с дочерью, раза два выгонял ее из дому, но раз уж она дала слово, – сама знаешь, абхазцы этого не спустят. Весь род Арланов стал на ноги. В другое время, конечно, Арланы не посмели бы даже поднять глаза на мою дочь, а теперь что я могу?..

И вернувшись к разговору об Арзакане, стал порицать в нем злобность, жадность, несдержанность… Наглый он, назойливый и очень необузданный. Такого человека надо остерегаться. Он из самолюбия способен пожертвовать всем миром.

Не сегодня-завтра снимут его покровителя Чежиа. Он ставленник Чежиа. Чежиа – тоже чей-то ставленник. Какую же цену может иметь ставленник ставленника?

Тамар покоробило, что Гвандж так резко осуждает Арзакана. В глубине души она была уверена, что ее крестный отец преувеличивает, но из вежливости не решалась возражать убеленному сединой Гванджу.

Она уверяла старика, что не выйдет ни за Тараша Эмхвари, ни за Арзакана. Этот город полон сплетен.

– Послушать их, так меня в месяц по семи раз выдают замуж, – говорила Тамар.

Потом отвела разговор, посмотрела на коней, стоявших неподалеку, и спросила:

– Какая масть считается лучшей, крестный?

На площади перед театром стояло около двадцати лошадей, еле сдерживаемых всадниками. Тут был и мухрованский жеребец цвета львиной шерсти – Дардиманди, прославленный герой грузинского коннозаводства, и рыжий жеребец Яралихан, текинец Лахвари, англо-араб Гиви, ясноглазый Норио, и Зарифа – чистокровная английская кобыла; тут был Гунтер, жеребец Лакербая, и много других.

– В Карабадини[15]15
  Карабадини – грузинская древняя медицинская книга.


[Закрыть] о лошади сказано, голубушка: есть кони вороные и лоснящиеся. Вот такого цвета, как тот конь, которого держит низенький жокей, – объяснял Гвандж. – Хорошая масть – гнедо-бурая, с ярким отливом. Храп у таких лошадей с краснотой, а ляжки в подпалинах, рыжеватые, золотистые… Вон, посмотри на грузинскую надпись на ярлыке: «Норио», – видишь? Эта лошадь шафранной масти.

Хороша лошадь цвета львиной шерсти, очень ценится рыже-гнедая, если хвост и грива темные или черные, как гишер.

Хороша и та, которую держит жокей в желтой блузе… Грива у нее ярко-рыжая, словно ее выкрасили хной. Некоторые масти с прожелтью тоже добрые, голубушка! Лошадь, у которой цвет повеселее, чалую, серо-чалую, иранцы называют «зартом». Особенно хорошо, когда хвост и грива цвета мускуса. В древней Грузии такую лошадь называли «зердаги», подшерсток у нее черный, а хвост и глаза – темные.

А вон черноватая кобыла, в мелкую белую мушку. Арабы называют ее «рашифэ» – «ветроносная». Если же белая полоска, что тянется по хребту, не достигает темени, тогда лошадка называется «ягсуфом».

А там еще, видишь, – у того, который в мышиной чохе, лошадь с белой отметиной на лбу. Отметина-то малюсенькая, звездочкой. Такую лошадь зовут «шублвар-сквлава» – теменнозвездная.

Но мне больше всего по нутру караковая масть «рахси», – так закончил Гвандж и указал на стройного жеребца.

Тамар внимательно посмотрела на него. Она узнала Арабиа. Глаза ее встретились с глазами Арзакана, стоявшего рядом с конем.

Арзакан давно заметил Тамар. Девушка прочла в его взгляде покорность, какую-то почти детскую восторженность. Тамар улыбнулась, продолжая разговор с Гванджем. И Арзакан понял – она простила вчерашнюю обиду. Это придало ему бодрости.

– Значит, Арабиа – хороший конь? – спросила Тамар, с уважением глядя на жеребца, которого так расхваливал великий знаток лошадей Гвандж.

– Слов нет, прекрасный конь. Но хорошему коню и уход нужен хороший. Арзакан все время пропадает на собраниях, когда ему ухаживать за Арабиа? А ведь за ним, радость моя, требуется больше ухода, чем за ребенком. Как зеницу ока надо беречь хорошую лошадь.

И отец Арзакана со мной согласен. «Парень не то что за лошадью, за собой не может доглядеть, – говорил мне Кац Звамбая. – Его жалованья не хватает ему даже на папиросы, а один я едва кормлю свою Циру».

Арабиа к тому же пуглив, когда-нибудь да свернет шею своему хозяину. Он боится и автомобиля, и трактора. Недавно я сам видел, как он несколько раз срывался и нес парня. Чуть не скинул.

Я советовал Арзакану продать коня. Зять мой Арлан собирается купить себе лошадь; пожалуй, возьмет, если продадут.

До начала скачек оставалось минут десять. Взволнованный Шардин Алшибая, торопливо расталкивая толпу, напиравшую на ограждение, пробирался к театральной площади.

И вот стало известно: Лакербая выздоровел и заявил, что примет участие в скачках, а Брегадзе отказался выступать. Таким образом, на Гунтера сел его владелец. Таранту достался Дардиманди.

Ровно в час дня с театральной площади поскакали четверо: Арзакан Звамбая, Тараш Эмхвари, Лакербая и тбилисский жокей Абдулла Рамаз-оглы на гнедом Норио.

Разыгрывалось три приза.

Первый – для больших скачек, за семикратный пробег по три тысячи метров, второй – для средних, за пятикратный, и третий – для малых скачек, за троекратный.

Тамар, Дзабули, Каролина и Гвандж Апакидзе стояли у подъезда театра.

Карты Гванджа оказались спутанными этими неожиданными изменениями, и он решил ограничиться ролью зрителя.

С восторгом следили женщины, как с площади рванулись кони: караковый, цвета львиной шерсти, гнедой и огненный.

– Хайт, дурной ты этакий! – взвизгнул Гвандж Апакидзе.

– Что случилось, крестный? – испугалась Тамар.

– Разве не видишь, что у Тараша спустились полы чохи?

Тамар рассмеялась.

– Тебе смех, а это большой позор! В старое время не то что с Эмхвари, даже с каким-нибудь дворовым никогда не случилось бы такого!

Караковый, цвета львиной шерсти, гнедой и огненный летели вровень. Великолепный день, рокот толпы, из недр которой вырывались шумные возгласы восторга, все больше возбуждали всадников.

Дардиманди цвета львиной шерсти и караковый Арабиа неслись рядом, голова к голове.

Арзакан испытывал ощущение счастья от того, что скакал рядом с другом детства; ему казалось, что это тот самый маленький Тараш, с которым в далекие годы они вместе носились верхом. Точно время пошло вспять, точно возмужалые Арзакан и Тараш снова превратились в детей и снова беззаботно гонят своих коней по окумским лугам, как в те ночи, когда их радовали первые весенние всходы, темные ночи, проведенные на мельнице, возвращение домой в сумерках, теплое молоко перед сном и беспечный сон на коленях матери.

Справа и слева от них скакали коренастый Рамаз-оглы и долговязый Лакербая. Отстав на длину лошадиной шеи, Лакербая начал по абхазскому обычаю стегать жеребца справа и слева.

Абдулла Рамаз-оглы съежился в седле.

На голове у него таджикская тюбетейка. Пригнувшись к шее лошади, он щурил свои раскосые глаза. Лицо сияло задором. Он торжествовал. Его Норио шел вровень со знаменитым Дардиманди и с прославленным на всю Абхазию Арабиа.

Вдруг Тараш услышал детские крики и возгласы. И сразу вспомнил наставление Гванджа Апакидзе. Слегка наклонившись, он заложил правой рукой полы чохи за пояс. Из-за этого он чуть замешкался, и Арзакан опередил его на заячий прыжок.

Тараш припал к гриве коня, пришпорил его пятками.

Знаменитый тбилисский жеребец, задетый тем, что его обогнал герой Абхазии, рванулся и, помчавшись быстрее ветра, опередил Арабиа на олений прыжок,

«Как, опередить меня на прыжок оленя?»

Арабиа заволновался сильнее хозяина. Он больше, чем Арзакан, не выносил, чтобы кто-нибудь обгонял его.

Арзакан замахнулся плетью на своего любимца. Разгоряченный конь чуть дернулся в сторону. Воспользовавшись этим, Дардиманди поскакал к финишу по кратчайшей прямой. Гром дружных аплодисментов приветствовал финиш первого заезда.

Но не успел Дардиманди пролететь дистанционную черту, как его настиг Арабиа, отставший всего на длину лошадиной шеи.

Норио и Гунтер следовали на расстоянии лошадиного корпуса.

Арзакан и Тараш мчались почти вровень, так что аплодисменты относились к ним в равной мере.

Вспылив, Арзакан сильно хлестнул своего жеребца.

Дардиманди не привык к плети. Даже свист ее пугал коня, и поэтому, еще более разгоряченный, он опередил Арабиа на длину циновки.

Арзакан разъярился. Снова свистнула плеть. Но распаленный Дардиманди несся как бешеный, копытами выбивая искры.

Злость охватила Арзакана. Огонь соперничества, возникшего еще в детские годы, снова вспыхнул в его сердце здесь, под сенью чинаровой аллеи.

Вот маленькие Арзакан и Тараш, шаля, ластятся к груди Хатуны. Правую грудь сосал Тараш, левую Арзакан. Вдруг Тараш ухватился за левую.

– Это моя грудь! – крикнул Арзакан и шлепнул его по щеке. Избалованный кормилицей Тараш возмутился и ущипнул молочного брата за щеку. Арзакан вцепился в лицо Мисоусту, и оба заревели.

Не то же ли повторяется и сегодня?

Тараш во всем опередил Арзакана. Успев объездить весь мир, получив европейское образование, он добивается Тамар, заигрывает и с Дзабули. «Ему мало звания ученого, ему нужна еще слава мастера наездничества», – пронеслось в сознании Арзакана.

Подхлестнув Арабиа, он нагнал Дардиманди. Морда Арабиа была на одной линии с мундштуком Дардиманди. Лакербая несся вслед за ними, Абдулла Рамаз-оглы отстал на два лошадиных корпуса.

Во второй группе Джото Гвасалиа скакал последним на Цире Каца Звамбая.

Арзакану случалось несколько раз арестовывать Джото за контрабанду. Старая ненависть против Арзакана вспыхнула в душе Гвасалиа. Он пронзительно гикнул.

Кац дожидался его у поворота. Когда Гвасалиа поравнялся с ним, он выхватил у него повод, перекинул себе через шею и, гикая, пришпорил Циру. Вскоре Кац стал нагонять всадников.

В третьей группе первым скакал Малазониа. За ним Иналыпа Чичаги на белой кобыле, рядом – его молочные братья. Они стреляли из пистолетов и кричали как оглашенные, подзадоривая изможденных коней.

Последнюю группу вел Беслан Тарба. Семеро братьев Тарба подбадривали лошадей возгласами «ахахаит» и взмахами плети, распаляя чалого мерина Беслана. Решид Гечь, в красной чохе, исступленно выкрикивал что-то по-абхазски.

Неожиданно из этой группы вырвался Эдирбей Чанба на низкорослой абхазской кобыле. Стремительно перегнав пятерых всадников, он очутился рядом с Кац Звамбая.

Обоих перегнал Малазониа.

Кац оставил позади и Иналыпу Чичаги и Решида Гечь. Бросив взгляд на Эдирбея Чанба, вспомнил, как некогда обскакал его в Очамчире… Стегнул плетью Циру и догнал Малазониа.

Зычно гикнув на Циру, он пронесся мимо Рамаз-оглы. Тот пронзительно крикнул на свою лошадь по-тюркски и наверстал потерянное расстояние. Но Кац зарычал и перегнал его на прыжок горного тура.

Кац Звамбая решил побить и воспитанника, и сына. Пусть посмеют когда-нибудь назвать его стариком!

Арзакан услышал клич отца.

Изо всех сил хлестнув Арабиа, обогнал и отца и Малазониа.

В первой паре летели Арабиа и Дардиманди, узда к узде, шея к шее, голова к голове.

И в седьмой раз раздались аплодисменты.