Текст книги "Похищение Луны"
Автор книги: Константин Гамсахурдиа
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 40 страниц)
ГЛАЗА КВАКШИ
Дни лета прекрати, о вездесущий,
Расплавь скорее тень на солнечных часах…
Прочь убери ковер лугов цветущий
И разгони стада в лазоревых горах!
О, повели созреть пшенице белоярой,
Стогами листья пусть взлохматит ветер ярый!
Сорви в курчавой шерсти облаков смарагд,
Пусть солнечным вином нальется виноград!
Тараш Эмхвари собирался семнадцатого августа поехать в Тбилиси. Еще накануне, с утра, у него испортилось настроение: незнакомый абхазец привез письмо от матери.
«Дурные вижу сны, – писала мать. – Цируния больна. Арзакан упал с лошади и ушиб ногу. Дедовскую липу срубили. Крыша не крыта, некого на селе даже за деньги напять. Молодежь увели на строительство дороги, а старики брюзжат, не хотят чинить даже собственные крыши, а скоро пойдут дожди. С грехом пополам мы с Цирунией засеяли около десятины. Кукуруза созрела, скоро пойдут дожди. У меня ревматизм, у Цирунии ломит поясницу. Уже начался сбор кукурузы, не помешали бы дожди».
И снова о снах, и снова о дождях.
Тараш по почерку видел, что нервы у старушки не в порядке. Не понравилось ему и то, что она выражала свои мысли бессвязно, повторяя по нескольку раз одно и то же.
Взволновавшись, перечитал письмо и решил немедленно отправиться в Окуми. Потом вспомнил о своем исследовании «Фетишизм в древней Колхиде», которое было уже представлено в университет. В конце месяца он ждал ответа. Если ответ будет положительный, он перевезет мать в Тбилиси.
Вечером сидел у открытого окна. Предзакатное солнце – «солнце покойников» – освещало зубчатую башню Сатанджо, гроздья винограда на ветках хурмы, косматую омелу на высохшей груше. Запоздалые лучи ластились к верхушкам акаций, сыпавших пожелтевшие листья на серебристые султаны кукурузы.
Осенняя тишина оцепенила и фруктовый сад и кукурузное поле. Только беспокойные комары во власти экстаза встречали ночь пляской хоруми.
Эта глубокая тишина вселила мир в сердце Тараша.
Стук в дверь заставил его вздрогнуть.
– Войдите!
Вошла женщина в платке, узнал в ней Дашу.
Принесла записку.
Тамар и Каролина приглашали его на пеламуши и сообщали неприятную новость: «Вчера Лукайя влез на дерево за виноградом. Вдруг с ним случился припадок, он упал и сломал себе ребро».
Со дня последней встречи с Тамар Тараш решил не ходить больше к Шервашидзе. К тому же Шардин дал ему понять, что Тариэл косо смотрит на его посещения.
Он дал Даше неопределенный ответ.
– У меня есть дело в городе, если скоро освобожусь, то зайду, – велел он передать дамам.
«Пойти?.. Не пойти?..» – раздумывал Тараш после ухода Даши.
Оделся, дошел до крыльца, вернулся.
Снял шляпу, положил ее на столик, сел в кресло. И тогда заметил, что тут же на столике лежит кинжал с серебряной насечкой.
Это соседство его поразило. Парижская шляпа и кинжал…
Не символ ли это его неприкаянной жизни? Что за странная мысль!
Схватил шляпу, вышел из дому.
Во дворе остановился около тутового дерева. Видит: по стволу ползет лягушка.
Вынув платок, Тараш снял ее с дерева. Пленница недоумевающе смотрит ему в глаза.
– А-а, это ты, голубушка, не даешь мне спать по ночам! Но какой же у тебя разумный, человеческий взгляд.
Квакша вращает глазами, лишенными век. Удивляется.
«Кто ты?» – вопрошает она.
«Нет, не я, а ты, ты кто?» – мысленно спрашивает ее Тараш.
Перевернул лягушку.
Живот белый. А рот? Такой тупой рот часто встречается и у людей.
А лапки? Лапки – настоящие руки, человеческие руки. С помощью этих лапок ползает она по дереву. Ползает и ночи напролет выводит свое бесконечное: кррр… кррр… кррр…
Скрипнули ворота.
По двору проходит пожилая хозяйка Хварамзе. Охая и кряхтя, ковыляет она, волоча по земле свой драный зонтик.
Она идет из исполкома.
Остановилась перед Тарашем и в сотый раз начала изливать свою злобу, проклиная исполком, фининспектора, райком.
– Отобрали лавки, не оставили ни одной мельницы! Эти безбожники не признают ни церквей, ни векселей, ни купчих крепостей. Напиши для меня прошение, может, хоть мельницу вернут…
Тараш ничего не ответил. Раскрыл платок, – и что же видит Хварамзе! С какой осторожностью опустил он в траву квакшу!
Хварамзе не верит собственным глазам.
«Такой славный юноша, и, как видно, тронулся, – мелькает у нее в голове. Она растерянно смотрит на квакшу, прыгающую по траве, затем, опираясь на зонтик, молча идет к дому.
«Впрочем, это у них в роду!» – думала она, вспомнив Эрамхута Эмхвари.
Дойдя до шервашидзевской усадьбы, Тараш окольными тропинками пробрался к чулану Лукайя. Он боялся взбудоражить собак. Если они поднимут лай, Тариэл непременно выглянет в окно.
В чулане было не повернуться.
Каролина, сидя у очага, варила густой виноградный сок. Раскрасневшаяся Даша, пристроившись тут же на корточках, жарила молодую кукурузу.
Тамар, стоя у постели Лукайя, меняла больному компресс. Увидев Тараша, она изменилась в лице (при тусклом свете лучинки он этого не заметил).
Тараш также был взволнован встречей (приятно участилось биение сердца, больше ничего).
Кинув беглый взгляд на распустившиеся локоны девушки, он поспешно отвернулся и машинально положил руку на лоб Лукайя. Старик покоился на огромной подушке; исхудавший до предела, он казался бесплотным.
Прихода Тараша ждали с таким нетерпением, точно он был знаменитый врач.
Лукайя, услышав его голос, открыл глаза. Его необычный взгляд удивил Тараша. А глаза… глаза у него были, как у той холодной, скользкой квакши… И тот же вопрос прочел в них Тараш: «Кто ты?»
Молча вглядывался Тараш, точно впервые видел эти маленькие глазки цвета незрелого винограда…
– Ну, как ты, Лукайя?
– Я вернулся, со вчерашнего дня горю в огне… Не прикасайся, горит на снегу огонь, убери руку… Виноград сойдет сам… Я и мать сегодня ночью отправляемся в Илори.
– Зачем тебе в Илори?
– Как зачем? В Илори лягу… Они придут. Будут петь песни и шагать через меня. Стада идут…
Тараш повернулся к Тамар.
– Не лихорадит ли его?
– У него жар. Не знаю, лихорадка ли это? Вмешалась Каролина.
– Херипс говорит, что у него сотрясение мозга, но что это пройдет. Хотя все равно, рано или поздно, он плохо кончит…
– С какой высоты он упал? – спросил Тараш.
– Меньше трех метров, но для его мозгов и этого достаточно, – тихо сказала Каролина, помешивая виноградный сок.
Лукайя опять открыл глаза и уставился на Тараша.
– А ты кто, шуригэ?
Тараш не ответил. Выпростав из-под одеяла сухую, как кость, руку старика, он старался нащупать его пульс.
Лукайя продолжал бредить.
Никто, кроме Тараша, не слушал, что он говорит: очевидно, все уже привыкли к его бреду.
Даша поставила у огня низенький столик. На столе красовались кувшин, закупоренный пучком кукурузных листьев, жареная кукуруза, тыква, свежий орех и пела-муши.
Каролина просила извинить убогую сервировку.
– Мы боялись, как бы дедушка Тариэл не узнал про нашу затею, – доверительно сказала она, усаживая Тараша на чурбан. Даше она приказала развести сильный огонь.
Та, встав на четвереньки, долго раздувала подтопку, пока пламя не охватило дрова. Огонь, ярко разгоревшись, осветил чулан.
Тараш осмотрелся. Вдоль стен громоздились пирамиды кукурузы. Здесь и там среди тыкв валялся белый, как шелк, кукурузный ус. На стенах висели пучки чабера, взъерошенные, как щетина дикого кабана.
Полки были заставлены сморчками величиной с ручной жернов и целой коллекцией других грибов: белый гриб, опенки, мухоморы, поддубки, волнушки, маслята, но больше всего сморчков, которые так похожи на самого Лукайя.
– Имейте в виду, пеламуши приготовляла я сама, – заявила Каролина, передавая Тарашу полную тарелку. – Виноград для нас собирал Лукайя, но так как случилось это несчастье, то мы заставили Дашу вымыть ноги и спуститься в давильню.
Тамар налила Тарашу из кувшина молодое вино.
– Не думай, что это простое вино, оно дедовских виноградников, – заметила она. – Отец рассказывал, что эту лозу завезли в Мегрелию Эмхвари. Бедный Лукайя упросил Каца Звамбая выкрасть для нас один куст из окумских имений. И никого не подпускал к нему. Сколько мы ни отговаривали, я и Каролина, – он сам полез на дерево, и вот чуть не погиб.
Тараш осушил стакан. Тамар снова налила.
Огонь охватил большую головешку. Дерево зашипело, запищало, и на конце обрубка, подобно слезам, выступила влажная пена.
Каролина, посмеиваясь, уплетала кукурузу.
– Что вас смешит? – спросил Тараш.
– Сколько времени живу в Абхазии, а кукурузы еще ни разу не пробовала.
– Почему?
– Боялась лихорадки.
– Разве лихорадка так опасна?
– Вы все закалены против нее, нас же, европейцев, она валит с ног.
– Мы тоже от нее страдаем, но когда-то лихорадка помогала нам против врагов, – ответил Тараш.
Повернувшись к полкам, он окинул взглядом грибы.
– Интересно, зачем Лукайя столько грибов? Неужели он их ест?
Я сам удивляюсь. Ведь среди них есть и ядовитые. Ах, кто поймет Лукайя?.. Одни грибы идут у него в пищу, другие – на лекарства… Говорят, Лукайя и Зосима умеют вызывать змей из лесу, носят их за пазухой. Возможно, что они едят и змей. Впрочем, о них столько чего говорят, что трудно разобраться, где правда, где вздор.
Угостили вином и Дашу.
– Я Эрехели и Мерехели… – тоненьким, жалобным голоском пел Лукайя. Потом снова стал бредить:
– Эй, Зосима! Ты почему размозжил голову змее?.. Не отрывай, закричит… С нами крестная сила! С нами крестная сила!..
Тамар встала, переменила компресс.
– Кто ты? – спросил Лукайя, обращаясь к Тамар. Узнав, поймал ее руку, стал целовать.
– Вот эти руки должны засыпать землей мой гроб. Тамар спросила, не хочет ли он поесть. Лукайя
скривил лицо, отвернулся к стене.
– А это – за здоровье горемыки Лукайя!
Тараш осушил чашу и, когда Тамар снова наполнила ее, поставил перед Каролиной. Каролина отпила, передала Тамар, та пригубила, а Даша допила.
– Так уж повелось, что один мужчина равен трем женщинам, – пошутил Тараш.
– Прошли те времена! Теперь одна женщина равна одному мужчине, если не больше…
Тараш не стал спорить.
– Известно ли вам, – продолжала Каролина, – что завтра я везу Тамар в Тбилиси?
– Зачем?
– Она поступает в медицинский институт.
– Ах, на что женщине институты? Лучше пусть выйдет замуж и народит побольше детей.
Каролина от возмущения перестала грызть кукурузу.
– Не могу слышать, когда вы говорите такие вещи. Не обижайтесь, но ваши рассуждения о женщинах ничем не отличаются от афоризмов дедушки Тариэла.
Тараш улыбнулся. Отпил вина.
– А вы зачем едете в Тбилиси?
– Надо Татию показать врачам. После коклюша у нее болят железки. Здешние врачи ничего толком не могут сказать.
– Арзакан тоже собирался поехать, но что-то его не видно, – вставила Тамар.
Тараш слышал уже о том, что Арзакан вывихнул ногу.
Но ничего не сказал и молча опорожнил чашу. Тамар снова наполнила.
– За наше путешествие! – сказал Тараш и выпил до дна.
– Значит, и вы завтра едете? – спросила Каролина.
– И я, – ответил Тараш и бросил в огонь обгрызенный початок.
В очаге приветливо гудел огонь. Трещали сухие ветки сосны, горела головешка ясеня и при этом скулила так жалостно, будто пламя сжигало живое существо. Из обломанной ветки сочилась влажная пена.
Вокруг чулана Лукайя, как простуженный буйвол, сопела безлунная ветреная ночь,
СЕНТИМЕНТАЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
(От Колхидской долины до Триалетских высот)
Счастлив тот, кто с удовольствием вспоминает своих предков, кто с радостью повествует чужеземцу об их деяниях, их величии и кто испытывает тайное удовлетворение от сознания, что он – последнее звено прекрасной цепи.
Гете. «Ифигения».
Вы сами делаете себя несчастными.
Стерн. «Сентиментальное путешествие».
Очамчирский поезд отходил из Зугдиди в семь утра. Решили ехать в Сухуми и оттуда морем до Поти, потому что Каролина хотела повидать в Сухуми своих друзей.
– Ну, будет неудача! – шутливо воскликнула Тамар, увидев на перроне Шардина Алшибая. Учитель, с большим букетом в руках, кого-то озабоченно высматривал.
На нем был табачного цвета пиджак, коричневый жилет и брюки в клетку, заложенные в желтые краги. На голове красовалась плантаторская шляпа. Пышный букет цветов, довершавший этот наряд, придавал Шардину вид опереточного героя.
Но цветы были хороши, и дамы с завистью смотрели на них.
– Как видно, жена доктора Килосаниа едет в Тбилиси, – шепнула Каролина.
Весь Зугдиди знал о том, что когда жена Килосаниа собирается в Тбилиси, то Шардин Алшибая неизменно берет отпуск и, нагруженный цветами, фруктами и закусками, сопровождает царицу своего сердца.
До отправления поезда оставалось три минуты. Каролина и Тамар с любопытством следили за незадачливым поклонником, взволнованно бегавшим взад и вперед по перрону.
Наконец поезд тронулся. Запыхавшийся Шардин еле успел вскочить в вагон.
Обнаружив, что в этом вагоне находятся дочь и невестка Тариэла Шервашидзе, он счел неудобным не подойти к ним. Знал, что острый язычок Каролины не пощадил бы его за такое невнимание.
С огорченным видом вошел Шардин в их купе.
– Пропал я! – сказал он Тарашу. – Должны были принести мне к поезду планы нашей школы, но, как видно, опоздали.
Тараш бросил на него соболезнующий взгляд.
Каролина переглянулась с Тамар. Она-то поняла, какие именно планы расстроились у Шардина.
Вдруг учитель ринулся в свое купе, принес цветы и поднес их дамам.
Поезд шел по мосту через Ингур. Сидя у окна, Тараш задумчиво смотрел на крепость Сатанджо.
Шардин развлекал дам.
– Известно ли вам, что Сатанджо – это итальянская крепость Сан-Анджело?
– Да, я слышала, что ее построили венецианцы, – подтвердила Каролина.
В окне проносились чинаровые и пальмовые рощи, камышовые болота.
Стада буйволов лежали в тине.
Лениво поворачивая головы, они кротким взглядом провожали поезд.
Шардин заговорил о железнодорожной линии, связавшей Очамчире с Тбилиси, восхвалял успехи цивилизации.
Потом он снова вышел, и дамы сейчас же начали рассказывать Тарашу о его романтических похождениях.
Каролина только что собиралась сообщить по этому поводу новую сплетню, как открылась дверь и появился Шардин, нагруженный бутылками коньяка и бенедиктина. За ним проводник нес жареную курицу, хачапури и фрукты.
Накрыв на стол, Шардин полушутя, полусерьезно взялся выполнять обязанности тамады. Выпив по очереди за здоровье присутствующих, он перешел к патриотическим темам. Особый тост выпил за Колхиду.
– Да здравствует древняя Колхида, возродившаяся в наши дни, как феникс! – провозгласил он.
Похвалил коммунистов, назвавших эти места Колхидской долиной.
– Колхида должна воскреснуть. И пусть не оскудеет былое изобилие колхидских полей и лесов!
Колхида – благословенная страна, многократно воспетая греческими авторами, – разглагольствовал изрядно подвыпивший тамада. – Кто только не побывал здесь! Кого не приводили в восторг это небо, это море, эти леса, богатства наших недр, наши песни, наша отвага! Фрикс бежал сюда с золотым руном и по велению оракула принес его в дар алтарю Арея.
Говоря это, Шардин, как ученик, смотрел в глаза Тарашу Эмхвари, точно взглядом просил: «Если что спутаю, поправь».
Каролина притворилась совершенно невежественной (она любила дурачить Шардина, щеголявшего своими знаниями).
– А кто такой этот Фрикс? – спросила она, делясь с Тамар хачапури, предложенным ей Алшибая.
– Фрикс? Он был сыном беотийского царя, не так ли? (Взгляд на Тараша.)
– Почему же он очутился в Колхиде?
– Он убежал от мачехи, не так ли?
Тараш, занятый куриной ножкой, молча кивнул. Шардин, осушив стаканчик коньяка за здоровье Татии, продолжал:
– Фрикс бежал из Эллады со своей сестрой Геллой. Когда они пересекали нынешние Дарданеллы, Гелла упала в море и утонула…
На минуту Шардин прервал рассказ.
– Эту курицу зарезали сегодня утром, – обратился он к Тамар. – Кушайте смело.
Затем продолжал свой экскурс в историю.
– Оракул объявил колхидскому царю Аэту; «Когда чужеземцы похитят золотое руно, ты покончишь с собой». Не так ли?
Тараш опять кивнул головой.
– И повелел царь Аэт перебить в Колхиде всех иноземцев. Тогда греки сложили прекрасную легенду, будто царь привязал к жертвеннику Арея огнедышащих быков, золотое же руно охранялось драконом, не так ли?
Тараш подтвердил и эти слова Шардина. Почувствовав, что его начинает мутить, Шардин вышел в коридор и долго не возвращался.
После его ухода в купе воцарилась тишина. Каролина сидела непривычно молчаливая.
Почему вы загрустили? – спросил ее Тараш.
– Вспомнились девические годы: лежишь ночью в темной комнате, и вдруг услышишь вдалеке свисток паровоза… Задрожишь вся, захочется уехать с этим поездом хоть в преисподнюю…
Она замолчала и отвернулась к окну. Мерное гудение доносилось оттуда. На очамчирском шоссе несколько роллеров укатывали дорогу.
В Очамчире нашим героям пришлось пересесть в. машину.
Тотчас же появился Шардин и устроился рядом с шофером.
Каролина была довольна. «Если б он сел рядом с нами, то извел бы своей болтовней».
Шоссе местами подходит к самому морю. С правой стороны, на пригорках, выстроились в ряд мегрельские домики. На севере, на самом горизонте, дремлют бархатные горы. Мимо проносятся тополя, магнолии, мандариновые и лавровые рощи. Лениво ползут арбы.
На дороге показалась группа верховых. Мужчины впереди женщин.
– Это абхазцы едут на свадьбу, – обернувшись, говорит Шардин Алшибая.
Всадники свернули к шоссе. Выехав на тропу, ведущую к селению, они подняли пальбу из пистолетов и поскакали к домику, стоявшему на горке. С лестницы навстречу гостям спускались женщины, разряженные в яркие цвета…
Вдруг Тамар забеспокоилась: на море показался одинокий пароход. Дым, извиваясь, поднимался к облакам, и казалось, будто этот голубой корабль подвешен к небу на бесконечно длинном канате.
Тамар призналась, что ей никогда еще не приходилось путешествовать на пароходе.
– Как же так? Ведь ты выросла так близко от моря, – удивилась Каролина.
– В самом деле, это удивительно, – заметил Тараш, – но наш народ совсем не любит моря. Среди грузинских племен одни только лазы составляют исключение.
Мне кажется, вообще кавказцы не любят воды. Вероятно, это связано с религиозными представлениями. Они считают, что вода населена злыми духами.
Путешествуя по Западу, видишь, как берега рек, озер а морей кишат купающимися. А у хевсуров и сванов разве покойнику омоют тело.
Послышался треск, словно выстрелили из револьвера.
Тамар вздрогнула.
Машина остановилась. Они были около Келасурской крепости.
Шофер поднял крышку. Шардин, как ребенок, с жадным любопытством разглядывал мотор.
«Вот черт, совсем похоже на кишки животного!» – подумал он, но не высказал этого вслух.
Путники сошли на землю. Шофер отвел машину в сторону и коленчатой ручкой стал заводить мотор, дрожавший, как в лихорадке.
Тараш взял женщин под руки.
У самого берега начиналась грандиозная каменная стена. В плюще сновали ящерицы.
– Это Великая абхазская стена, – сказал Тараш. – Она тянется до самого Сатанджо, километров на сто. Когда-то в Келасури была граница между Грузией и Грецией.
– Сколько раз мы с Тамар проезжали здесь и не знали, какое это место, – заметила Каролина. – Херипс не интересуется такими вещами. Нигде, кажется, не знают о прошлом так мало, как у вас. А ведь здесь на каждой скале – печать истории.
После раздумья она добавила:
– Как видно, история наскучила вашему народу.
Море чуть заметно колыхалось. Легкая рябь, точно ветер по нескошенному лугу, пробегала по волнам. Белая кружевная полоска прибоя окаймляла изумительную по чистоте синь. Волны, точно истомленные жаждой, лизали мшистые стены крепости.
Тараш взглянул на Тамар. Ее глаза, устремленные на море, казались синее, чем всегда.
– Тут же находился дворец окумских Шервашидзе, – сказал ей Тараш. – Вот там, в бузине, еще видны его развалины…
Раздался голос Шардина.
– Машина ожила! – кричал он победоносно.
Вечной весной веяло от моря, от неба, от смарагдового сверканья магнолий и мандаринов, проносившихся мимо них. Иногда мелькали платаны, шумевшие пожелтевшими листьями. И эти золотистые пятна, рассеянные в листве, рождали тихую осеннюю грусть…
Сухуми показался Тарашу сильно изменившимся.
Пароход «Грузия» ровно в полдень отходил в Поти. Чайки с криком носились над портом. Стоял нестерпимый зной. Воздух был тяжелый, спертый.
Тараш с удовольствием вдыхал запах моря.
Ему вспомнилась Адриатика, Средиземное море, дальние рейсы.
«Каждого, кто не подвержен морской болезни, не может не волновать запах моря, силуэт корабля.
Запах моря, корабль…
Какую радость порождают они в душе человека!
Пароход совершенно не похож ни на какое другое средство передвижения. При взгляде на него невольно вспоминаешь бумажные кораблики своего детства.
Должно быть, первый мореплаватель был одержим именно этой мальчишеской страстью, мальчишеским озорством».
Такие мысли занимали Тараша Эмхвари. Его огорчало, что путешествие будет недолгим. Он любил во время морских переходов есть крабов, запивать их наперченным коньяком и читать вслух «Одиссею».
Едва пароход отошел от Сухуми, как погода сразу переменилась. Облака потемнели. А небо… оно стало цвета дождевой воды, что застаивается в колхидских трясинах… Зеленое, совсем зеленое. Больше того: цвета квакши.
Потом рухнул облачный бастион на западе.
Пошли, гряда за грядой, черные тучи и закрыли шлем небес цвета древесной лягушки.
Тараш Эмхвари стоял на палубе, с ребяческим восхищением любуясь переливами красок. Пароход с рокотом продвигался вперед, оставляя за собой молочно-белую борозду.
Сильнее закачалось водяное зеркало.
«Как коварно море Понт Евксинский![30]30
Понт Евксинский – древнее название Черного моря
[Закрыть]»
Жалобно скрипели мачты.
Тараш любил эти внезапные перемены на море.
Подымется Посейдон из подземного царства, пойдет хлестать направо и налево, и по открытой, как степь, морской глади начнутся скачки.
С ревом, с топотом понесутся волны.
Взметнутся…
И, ворвавшись на палубу парохода, устроят там чехарду.
Именно так было и на этот раз.
Брызги летели в лицо Тарашу. Он чувствовал, как понемногу промокает его одежда, но продолжал стоять, глядя прямо в глаза морю, «беспричинно» рассвирепевшему…
Вспомнив о своих спутницах, Тараш спустился в каюту. Там он застал такую картину:
Тамар лежала ничком и стонала. Татия плакала. Каролина, полулежа, склонилась над девочкой.
Каюта скрипела и трещала, как дом, населенный бесами.
Через иллюминатор доносился назойливый лязг якорной цепи, звенел графин, приделанный к стенке, качался стоявший посреди каюты стол, с полок падали чемоданы, шляпы. Тараш наглухо закрыл иллюминатор, через который уже хлестала волна. Он растерянно суетился: то подносил Тамар капли, то успокаивал Каролину, подсаживался к Татии (ребенок переживал качку так же трагически, как взрослые – землетрясение).
Войдя в коридор, Тараш наткнулся на лежавшего там Шардина. И он сам, и его плантаторская шляпа, валявшаяся рядом, имели жалкий вид.
Но все имеет конец. Волнение улеглось. Точно в бурке из разорванных облаков, выглянуло солнце. До Поти оставалось всего несколько миль.
Когда показались очертания города, Тараш вывел женщин на палубу.
– Видите эти черные полосы вокруг Поти? Это все трясины, непроходимые чащи – метрополия комаров.
Трясины и болота тянутся на несколько десятков тысяч гектаров. Кто знает, может быть, именно здесь царь Аэт заставил Язона пахать землю с помощью огнедышащих быков и засевать поле зубами дракона? Я не раз охотился в этих местах. Мальтийские и марокканские болота даже сравнить нельзя с ними.
Вон тот мыс, что врезается в море, – он весь торфяной. Под почвой леса – вода, морская вода.
Недавно мы, несколько человек, охотились в этом лесу. С утра было тихо, а часам к десяти вдруг поднялся ураган. За каких-нибудь два часа море залило Поти и его окрестности, окружило наш лес. Началось нечто неописуемое. В этих ольховых лесах и сейчас водятся лани. Испуганные наводнением, они сбились на пригорке. Среди них была одна белая…
– Разве бывают белые лани? – спросила Каролина.
– Очень редко, но встречаются. Это раритеты природы. Но та была бела, как вата. Никогда не забыть мне, как прижалось к моей щеке это прелестное создание. Ничего прекраснее не приходилось мне держать в объятиях… Боже мой, как вздрагивала она! Я не знаю более благородного животного, чем лань. А глаза ее… Это была сама кротость. Кротость, принявшая физический облик.
– И не стыдно вам в них стрелять? – сказала Тамар.
– С того дня я перестал охотиться на ланей, – ответил Тараш. – Если бы вы видели, как она умирает! Плачет, как ребенок, льет слезы. А потом широко раскрытыми глазами так посмотрит на тебя, словно укоряет: «За что ты меня убил?»
С берега донесся гул взрыва… Тамар и Каролина вздрогнули.
– К этим болотам со всех сторон подступили экскаваторы. Десятки тысяч людей ввязались в бой с трясиной, вся долина изрезана каналами. Осушат болота, вырубят лесные чащи…
В Поти было солнечно и в то же время хлестал крупный дождь. Как говорят, «солнышко умывалось». Экипаж лениво трясся по проспекту.
– Такие пальмы растут еще только в Малакке, – говорил Тараш. – А взгляните на лужи: ну, совсем цвета малахита, как глаза Тамар.
Шардин Алшибая ерзал на месте, то и дело оглядывался на молодые саженцы мандаринов и грейпфрутов.
– Не досадно ли, – возмущался он, – что в таком благословенном краю почти всю площадь занимают малоценные культуры. Посмотрите, как хорошо разрослось здесь тюльпанное дерево, итальянская смоковница, японская мушмула, гуттаперчевое дерево…
Фаэтон качало из стороны в сторону. Каролина смеялась, глядя на шляпу и костюм Шардина, пострадавшие от морской качки.
– Эвкалипт… камфорное дерево, хинное, – перечислял Шардин, подпрыгивая на сиденье.
После дождя от всей этой фантастической растительности поднимались неприятные испарения. Стоял запах паровой бани, запах застоявшейся воды, плесени… В глаза назойливо лез зеленый мох, покрывавший стены домов.
– Во времена царя Аэта здесь процветали города фазис, Гераклея и Диоскурия, – вспомнил Тараш. – Страбон насчитал сто сорок мостов на Риони.
Шардин Алшибая тоже предался воспоминаниям.
– Лет двадцать назад на этом углу мы играли в мяч в день первого мая, – сообщил он, когда фаэтон проезжал мимо опытной станции Колхидстроя.
– Опытная станция выдала возраст Шардина, – шепнула Тарашу Каролина.
Тараш и Шардин хотели остановить извозчика, чтобы осмотреть молодой питомник, но Каролина не согласилась. Она боялась за Татию, ей не терпелось поскорее выбраться из «столицы комаров».
Напрасно Шардин уверял, что царству комаров пришел конец, что этого «кровожадного зверя» оттеснили к Палеостомскому озеру.
Каролина стояла на своем. «В таком городе, – говорила она, – следовало бы носить сетки против москитов».
Она успокоилась только когда, наконец, села в вагон.
Татия раскапризничалась, требуя, чтобы ей позволили посмотреть в окно, но пока поезд не отошел от Поти, никто не открывал окон.
Шардин исчез. К большому удовольствию дам, ему не удалось достать билет в их вагон. Найдя себе подходящую компанию, он засел в ресторане.
Поезд шел по мосту через реку Техури. Вода яростно наседала на железные устои абашского моста.
– Здешние реки разливаются сразу, совсем неожиданно, – говорил Тараш. – Когда главный сардар арабов Мирван Глухой переходил Абашу, несколько тысяч человек из его войска пошли ко дну.
Тамар встала и вышла из купе.
Тараш заметил, что ей было неприятно, когда он беседовал с Каролиной, И вообще она старалась держаться в стороне. Тень какой-то молчаливой грусти лежала на ее лице.
Он тоже вышел в коридор и стал у окна, рядом с Тамар. Они смотрели на ольховые рощи, на домики с перильчатыми балконами, на фруктовые сады.
Поезд качало, плечо Тамар касалось Тараша.
Он отрывался от ландшафта и окидывал взглядом ее лицо. И тогда непонятная ему самому боль становилась яснее.
Тамар едет в Тбилиси… И он может навеки потерять ее. И так желанна и мила была в этот миг ускользающая от него Тамар! Ему стало досадно, что с ними едет Каролина.
Он обнял Тамар за талию. Ждал, что она, по обыкновению, высвободится. Но Тамар, казалось, не замечала этого. Когда же поезд качнуло сильнее, она почувствовала, что их тела плотно прижаты друг к другу.
В коридор вышла Каролина, прошла мимо них, потом вернулась и притворила дверь купе.
Тамар отодвинулась от Тараша.
Он продолжал болтать о каких-то пустяках. В шутливом тоне рассказывал миф о прибытии аргонавтов в Колхиду, о похищении Медеи Язоном…
– Несомненно, Колхида и была островом Айа, – утверждал Тараш.
Потом рассказал о том, как царь Аэт устроил пир для Язона, чтобы напоить греков и тем временем сжечь корабль «Аргос». Но Афродита, разбудив в Аэте вожделение к Эврилите, спутала планы царя.
Тамар не раз проезжала по этим местам, но никогда до сих пор не задумывалась над мифами, связанными с ними.
Заслушавшись, она не заметила, как Тараш снова обнял ее.
По коридору проходили пассажиры.
Тамар снова отвела руку Тараша.
Поезд остановился у маленькой станции.
– Кукуруза, кукуруза! – кричали мальчишки.
– Ежевика, ежевика! – слышались женские голоса.
Против мягкого вагона стоял мальчуган, держа круглую плетенку, полную ежевики. Стройные смуглые ноги были исцарапаны колючками. Соломенная шляпа затеняла длинные, как миндаль, глаза, тонкий нос, чистую линию загорелых щек.
Так стоял он, стройный, с прекрасным лицом, и кричал:
– Ежевика! Ежевика!
Тараш протянул рубль, хотя ему не нужны были ягоды.
Мальчик подал корзинку.
Тарашу захотелось взглянуть на его лоб.
– А ну-ка, сними шляпу, – ласково попросил он маленького продавца.
Яркий румянец залил щеки мальчика. Он вспыхнул, но ничего не ответил, только гневно сверкнули его карие глаза.
Поезд тронулся. Тараш бросил ему в окно трехрублевую бумажку. Мальчик смутился, не понимая, за что ему дали так много. Стоял, тараща глаза на деньги.
– А если б он снял шляпу, ты ему, конечно, не дал бы этих денег? – спросила Тамар.
Тараш улыбнулся. Взглядом ответил: «Конечно, не дал бы».
– Кукуруза, кукуруза!
– Виноград, виноград! – кричали мальчишки и бежали за поездом.
– Надо заглянуть к Каролине, – пробормотал Тараш.
Но Тамар не отозвалась. Она внимательно вглядывалась в ландшафт.
Поезд входил в Аджаметский лес.
Пожелтевший дубняк дремал в лучах солнца…
Прошел проводник международного вагона. Тараш вполголоса попросил его открыть купе.
Затем, взяв под руку Тамар, повел ее к себе.
Девушка с любопытством оглядывала обшивку из красного дерева, мягкое кресло, сверкающие зеркала, шкафчик.
Тамар обожала зеркала, мечтала украсить ими все стены своей комнаты.
«Хорошо бы иметь такое купе, собственное, и объездить в нем весь мир!» – подумала она.
Тараш пошел искать проводника.
Тамар, стоя перед зеркалом, поправила волосы, полюбовалась собой. Открыла сумочку, достала помаду, подкрасила слегка губы, хотя Тараш не раз говорил ей: «Не крась губы, это не подобает грузинке».
