Текст книги "Одержимый (СИ)"

Автор книги: Кира Шарм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

Он шагнул ближе ко мне, и когда его голова опустилась, я потеряла всю свою браваду.

– Я целую тебя только потому, что хочу. А потом? Я хочу.

Потом он зашагал прочь, к своей машине, к своей клиентке, чтобы дать ей ключ, который позволит ей попасть в гостиничный номер ее все еще изменяющего мужа.

ГЛАВА 11

В канун Рождества я проснулась рано, вдохнула дорожку кокса и пробежала по холоду пять миль, в шортах. Я добавила на холст 6 завитков, а потом отложила его в сторону, чтобы сосредоточиться на чем-то более абстрактном.

Я снова сидела в своей квартире на полу, единственном удобном месте – помимо уродливого мягкого кресла, стоявшего посреди того, что должно было быть гостиной.

Я не любила людей. Быть рядом с людьми – значит полагаться на кого-то. Для разговора, для дружеского общения, для чего-то глубокого и эмоционального, что значило бы, что мне придется вырезать кусочек своего собственного сердца, когда они уйдут.

Потому что они уйдут. Всегда уходили. И потеря людей превратила меня в Миру, которую я ненавидела. Миру, которая не была неуместно смешной или хитрой. Миру, которая от нужды была абсолютно безумной, раздражающей. Она говорила жалкие вещи и пресмыкалась. От одной мысли об этой Мире мне становилось дурно.

Нет, людей нужно игнорировать. Рассматривать просто как украшение комнаты, что-то, добавляющее цвет, шум или свет в пространство. Не больше.

Вот почему в моей студии не было сидячих мест, кроме одного – мягкого, но сломанного кресла, и по размерам оно было скорее детским, чем взрослым.

Оно большими буквами кричало: «УХОДИ».

Это кресло не могло бы еще больше походить на Миру, даже если бы я набила себя ватой.

Стулья и стол, которые Шесть купил мне несколько месяцев назад, прослужили недолго. После того как я достаточно долго смотрела на них, я нашла для них новый дом.

Мусорный контейнер.

Он стремился организовать мне место для еды. Место, где можно поговорить с глазу на глаз. Я не хотела этого, не на моей территории. Поэтому я их выбросила.

Стук в дверь вырвал меня из моих мыслей. Я посмотрела на дверь, мысленно перебирая список людей, которых я ждала. К моей двери подходили только трое: арендодатель (чтобы узнать, издаю ли я какой-то шум), сосед – перед тем, как пожаловаться арендодателю, или… с недавних пор… Шесть.

Это было как раз перед обедом. У меня были планы по поводу еще одной дорожки кокса, и того, чтобы набросать немного краски на холст, но эта мысль не особо привлекала, поскольку у меня не было такой установки, как у матери Шесть. Стук в дверь, скорее всего, сорвет все мои планы.

Бросившись к двери, ступая босыми ногами по дереву, я как можно недружелюбнее крикнула через дешевую металлическую дверь:

– Кто это?

– Я.

Я открыла дверь как раз в тот момент, когда во мне затрепетало нечто тревожное. С каких это пор Шесть стал «Я», а не «Шесть»? С каких пор ему достаточно было сказать «Я», чтобы я поняла?

– Привет.

В руках у него были пакеты, а на голове черная шапочка, скрывающая непослушные темные волосы, которые были под ней.

Я отступила в сторону, пропуская его.

– У тебя есть для меня работа?

Он поставил пакеты на пол и сбросил кожаное пальто. Мои глаза заметили, как напряглись мышцы его спины под кожей, натягивая хлопчатобумажную майку, потом мои глаза метнулись к его голове.

Он посмотрел на меня через плечо.

– Вообще-то, да.

Я сощурилась, пытаясь вспомнить, рассказывал ли мне Шесть о планах на еще одного своего клиента. Но сколько я ни пыталась найти в мозгу информацию – ничего не приходило.

– Что?

Я закрыла дверь и подошла к пакетам, пытаясь заглянуть внутрь. Его руки вцепились мне в предплечья, не давая мне подглядеть, и я снова посмотрела на него.

– Что за работа?

– У тебя есть отвертка?

Я склонила голову набок, чувствуя, как подозрение поднимается по моим плечам.

– Нет, – соврала я.

В ответ на мои слова Шесть кивнул, но, проигнорировав их смысл, прошел мимо меня на кухню и, присев на корточки под раковиной, открыл шкафчик и маленький набор инструментов, который я хранила внутри. Его, казалось, не смутила моя ложь. Очевидно, он познакомился с моей отверткой во время своих предыдущих визитов в мою квартиру.

– Ты не должна лгать, – сказал он, его голос был спокойным и тихим. Он присел на корточки и вытащил из пакетов коробки. – Особенно мне.

Он недолго смотрел на меня, прежде чем выхватить перочинный нож и открыть одну из принесенных коробок.

– Почему особенно «не тебе»?

Он провел ножом вдоль скотча, осторожно открывая его.

– Потому что я не люблю лгунов.

Я облизнула губы и скрестила руки на груди.

– Но я все равно тебе не нравлюсь.

Это был вопрос, но мой тон заставил это звучать как утверждение.

Он взглянул на меня из-под темных бровей, ничего не сказал, просто смотрел – губы – линия, одна бровь приподнята. Когда я больше ничего не сказала, он снова вернулся к пакету.

Он методично расставил все детали в ряд, собираясь собрать то, что, как я поняла, было столом, состоящим из дюжины частей.

– Мне не нравится, что ты лжешь, потому что у тебя ужасно получается врать мне, – сказал он, снова тем же спокойным, тихим голосом. Несмотря на тихий голос, я поняла, что это было предупреждение. И всё моё нутро зачесалось, чтобы проверить это.

– Ты недостаточно хорошо меня знаешь, чтобы так говорить.

Он мгновение молчал, прежде чем поднять на меня свои ярко-зеленые глаза.

– Я знаю, что мое присутствие здесь в канун Рождества нервирует тебя. Я знаю, что ты видишь этот стол и, – он указал на пакеты, которые принес, – стулья, которые я планирую собрать, и для тебя они не просто дерево. Это угроза. И мне нужно будет убедить тебя не выбрасывать их.

– Если боишься, что я их выброшу, тогда зачем принес?

Взгляд его зеленых глаз стал мягким – мать твою – и он сказал:

– Потому что я надеюсь, что ты будешь достаточно мне доверять, чтобы оставить.

И тогда я поняла, что он говорит не о стульях.

Он снова сосредоточился на своей задаче, и я, как угрюмый ребенок, сложив ноги под себя, в тишине наблюдала за тем, как он собирает стол.

После того как он прикрепил к столу две из четырех ножек, я заговорила:

– Что еще ты принес?

– Еду.

– Бекон и яйца? – спросила я с легкой надеждой.

– Вообще-то, гребаные бекон и яйца, – процитировал он меня. – И еще кое-что.

Я грызла ноготь, чтобы не улыбнуться.

– Зачем?

– Потому что сегодня канун Рождества, – он махнул рукой в сторону пакетов. – Сделай что-нибудь полезное и разбери часть пакетов.

Я вскочила, подняла сумки и понесла их на кухню. Я вытащила коробку с яйцами и положила их в холодильник, потом залезла в тот же пакет, чтобы достать бекон.

– Ты принес много еды.

– У тебя никогда ничего нет.

Я пожала плечами.

– Еда стоит денег.

– Как и наркотики, но ты, кажется, можешь себе их позволить.

Я услышала стук дерева о пол и скольжение металла, когда он сменил одну отвертку на другую.

– Покорми свою гребаную рыбу.

Несмотря на то, что он ругал меня, я улыбнулась. Раздраженный Шесть был сексуальным.

Я посмотрела на Генри, который выглядел так, будто излучал жизнерадостность, и вывалила в него, вероятно, слишком много рыбьего корма, не упустив из внимания тот факт, что Шесть очень тонко ушел с темы об употреблении наркотиков.

Шесть не говорил со мной о наркотиках с тех пор, как сказал, что ему это не нравится. Я особо это не скрывала, но ни один идиот не хвастался не-наркоманам, что они получают кайф.

Я делала работу для Шесть, но он не платил мне наличными. Он платил за мою квартиру, непосредственно арендодателю. На самом деле он заплатил за три месяца вперед. А еще оплатил мой счет за электричество, и каждый раз приносил продукты. Он оплачивал мои повседневные расходы, но не платил мне.

Я никогда не возражала. Сложно было сказать ему «нет», когда мне грозило выселение. Может, у меня и была гордость, но я знала, когда сказать ей, чтобы она заткнулась.

И, признав мое пристрастие к наркотикам, он подтвердил мое убеждение, что он не хочет давать мне наличные, подозревая, что я потрачу половину из них в течение одного-двух дней.

После того как Шесть собрал стол и стулья, он приготовил нам предрождественскую яичницу с беконом, а я поджарила тосты. Мы сели на стулья друг напротив друга, позволив звукам рожков и рождественской музыке моего соседа стать первым треком на альбоме того, что, как я позже узнала, было истинным началом для нас.

Убрав со стола тарелки, Шесть схватил два черных пакета для мусора, которые он оставил у двери, и принес их мне, протягивая один, чтобы я открыла.

– Отличная обертка, – с кривой усмешкой прокомментировала я, протягивая руку и дотрагиваясь до чего-то твердого.

– Это сделала моя мама, – сказал он, но я поняла это в ту же минуту, как вытащила солнечный холст из пакета для мусора.

Мои пальцы проследили за солнцем, вся картина была покрыта прозрачным лаком, который делал ее блестящей и гладкой в одних местах, и блестящей и приподнятой в других, где я применила импасто под руководством Элейн. Это было действительно потрясающе. Я этого не заслужила.

Я посмотрела на Шесть, сдвинув брови.

Шесть пожал плечами.

– Она сказала, что, по ее мнению, холст должен быть у тебя. Ты сделала это.

Я покачала головой, но спорить с ним не стала, прижимая картину к груди, где в глубине грудной клетки начиналось жжение. Я сильно моргнула, чувствуя, как влага покалывает мои веки, даже когда я сглотнула, пытаясь унять жжение.

– Я не должна его держать, – сказала я, глядя ему в глаза. – Но сейчас я это не отдам.

– Вижу. Один из твоих щупальцев обвился вокруг него.

– Что?

Не ответив, он протянул мне второй пакет.

Сунув в него руку, я обнаружила там кучу всякой всячины.

– Можно мне это вытряхнуть? – спросила я, двинувшись, чтобы сесть на пол.

– Можно, если нежно.

Я рассмеялась. Нежность не входила в мой лексикон. Губы Шесть изогнулись в кривой улыбке, и он сел на пол напротив меня.

Я наклонила пакет, позволив его содержимому рассыпаться по полу. Тюбики шлепнулись, банки покатились, кисточки звякнули о стекло. На дне пакета лежала небольшая застекленная палитра. Все было новым.

Я снова посмотрела на Шесть, чувствуя, как жжение в груди распространяется на руки. Какого хрена?

Он пожал плечами, но продолжил настороженно смотреть на меня.

– У тебя нет нужных принадлежностей.

Одним заявлением он ответил на два моих вопроса. Сказал, что купил это для меня. И что он обратил внимание на мой скудный арсенал для рисования.

Сидя на полу моей квартиры, мы смотрели друг на друга. Я остро ощущала, как тихо было в комнате, единственным звуком была слабая рождественская музыка, доносившаяся сквозь тонкие стены. Я открыла рот, чтобы заговорить, и он тоже, но прежде чем мы успели что-то сказать, нас прервало мерцание лампочки над головой. Я видела, как Шесть поднял глаза, прежде чем выпрямиться и уставиться на нее. Он схватил один из стульев и встал на него, вкручивая лампочку на место, позволяя свету светить, сильно и непрерывно.

Я схватилась за спинку стула, когда он поднялся.

– Кто ты? Санта-Клаус, или как?

– Нет, – он с минуту смотрел на меня, оценивая мою реакцию, прежде чем обошел вокруг стула. На этот раз я не отступила, впустила его в свое пространство, в свой воздух. Он положил одну руку мне на талию, а другую на шею. – Я просто Шесть.

Когда его руки коснулись моей кожи, его губы встретились с моими, наконец, сильно прижавшись ко мне, язык раздвинул губы. В какой-то момент он повернулся, усадил меня на стол и крепко поцеловал. Руки потянули меня за волосы, достаточно сильно, чтобы я не могла думать ни о чем, кроме его губ на моих, его языка, исследующего мой рот, и гладком теплом дереве под моей задницей.

Я целовалась сотни раз. Много раз мои губы встречались с чужими, много раз я пробовала губы, которые целовали меня с намерением чего-то более интимного, чем поцелуй. Но Шесть просто крепко держал меня и просто целовал. Он давал мне больше, чем я могу дать ему, поэтому я брала. Брала и брала. Как будто я долго голодала и наконец-то попробовала нечто настоящее и полноценное.

Это все, что мы делали. Целовались на столе, который собрал Шесть.

Но в отличие от первого стола, который он принес в мою квартиру, этот я выбросить не могла.

***

Ближе к полуночи Шесть принялся мыть посуду, на что я, похоже, была совершенно неспособна. Он не сказал об этом, но я почувствовала. Если пустая тарелка стояла передо мной слишком долго, ему не терпелось скорее убрать ее. И я позволяла ему это делать.

Я ткнула пальцем в принесенные им краски, зачарованно читая этикетки. Коллекция сделала набор, купленный моей мамой, похожим на тот, что можно найти в кабинете дошкольного учреждения.

Я сунула большой палец в отверстие палитры и повернула. Из-за того что большой палец был так далеко от центра, он не давал мне этого приятного сбалансированного вращения – более шаткого, более неуклюжего. Я положила его на стол и, взяв кисточку, провела пальцем по кончику. Она была такой мягкой.

Взглянув на свой нынешний набор красок, я увидела засохшую кисть и грязную воду, которую никогда не меняла.

– Ты настоящий Санта-Клаус, – сказала я ему. Я провела кисточкой по руке, по шрамам, покрывающим мою кожу.

Он что-то сказал в ответ, но мои слова вернули меня в детство. Посещал ли меня когда-нибудь Санта? Не могу сказать. Я не винила жирного ублюдка, потому что это была не его вина. Когда моей матери удавалось вспомнить про Рождество, подарки, которые она мне дарила, обычно были вещами из ее шкафа или что-то из того, что дарили нам. Я не возражала, потому что лучшего не знала. Пока не стала старше, пока не увидела, что есть у других людей, и это так резко контрастировало с тем, чего не было у меня.

– Мира?

– Хм? – я отложила кисточку, сложила руки на груди и выбросила из головы мысли о матери.

– Ты в порядке?

Я рассмеялась лающим смехом.

– Какое бессмысленное слово. Ты вообще понимаешь, что оно значит?

Он повернул голову набок, мокрый до локтей от мытья посуды.

– Полагаю, его значение зависит от употребления. В данном случае, я спрашиваю, хорошо ли тебе по сравнению с плохо.

Уже не в первый раз я задалась вопросом, что, черт возьми, он во мне нашел. Почему он подчинил себя мне, тому беспорядку, который был моей жизнью.

– Зачем ты вообще здесь?

Он не перестал мыть посуду, но вздохнул.

– Тебе нравится отталкивать, да?

– Да.

– Я здесь, потому что хочу быть здесь. С тобой. Если бы не хотел, меня бы здесь не было.

– Как когда ты целовал меня.

– Я целовал тебя, потому что хотел этого.

– У всех есть скрытые мотивы.

Он легонько рассмеялся.

– Это не похоже на тебя – рисовать людей одной кистью, Мира. Ты гораздо умнее.

– Откуда ты знаешь, насколько я умна? Может быть, я идиотка и все это время обманывала тебя.

Я не напрашивалась на комплименты. Я искала правду. Мне было это от него нужно. Потому что мы становились тем, от чего я регулярно убегала. Но вот он здесь, в моей квартире, кормит мою рыбу, моет мою посуду и дарит мне подарки, о которых я просила не губами, а сердцем.

Он выдохнул еще раз.

– Ты самый утомительный человек на поверхности земли, ты это знаешь?

– Вау, ты, должно быть, чертовски стар, раз знаком со всеми, чтобы утверждать это так уверенно.

– Именно об этом я и говорю, Мира. Ты не позволяешь словам согнуть тебя. Ты быстро соображаешь. И ты всегда выглядишь так, будто оцениваешь потенциальный ущерб от каждой встречи.

– Последнее не совсем правда. Я очень импульсивна.

– Да, но когда мы встретились, когда мы только начали… это, – он махнул рукой между нами. – Скажи мне правду – ты боялась?

Мне не нравилось направление, в котором шел этот разговор. Я взяла тюбик с краской и закрутила колпачок, одновременно сжимая его, так что, когда колпачок был снят, краска полилась на мои пальцы.

– Ты делаешь это сейчас. Отключаешься, защищая себя. Зачем тебе защита? Ты сильная. Ты борец. Но притворяешься, что то, что я говорю, пропускается мимо ушей.

– Ты мудак, – говорю я ему. – Если ты пришел сюда, чтобы покопаться в моих мозгах, то можешь вынести свою задницу прямо за дверь. Мне хватило этого от людей, которым моя мать платила за анализ моих мыслей, чтобы понять, почему я такая хреновая дочь. Мне не нужно это от парня, которого я впустила в свою жизнь.

С немалым сожалением я засунула тюбики с красками, кисти и другие мелочи в мусорный пакет, который он принес с собой.

– Вот, забери свое дерьмо.

Он вышел из кухни и направился ко мне. На этот раз я отступила.

– Не беги от меня.

Он присел передо мной на корточки, и я представила себя ребенком, смотрящим на взрослого, способного причинить мне боль.

– Иди.

Я хотела казаться сильной, но мой голос звучал слабо.

– Нет.

– Мудак.

– Мира. Я здесь не для того, чтобы причинить тебе боль.

Он мягко протянул руки, сжимая мои запястья, удерживая меня неподвижно. Как будто он знал, что я могу почувствовать намерение просто от соприкосновения с чьей-то кожей.

Голоса стихли, оставив меня в одиночестве. В кои-то веки. Было легче слушать их, следовать их командам, когда я чувствовала себя такой потерянной, как сейчас.

Но то, что говорил Шесть, было похоже на правду. Других намерений у него не было. По крайней мере, не в этот момент. Он был так же честен, как и всегда, хотя, возможно, все еще скрытен. К секретам я была терпима, потому что у меня была целая куча своих.

К тому же, что еще он мог получить от меня? Я помогала ему с работой. Он имел мое тело, когда хотел. Мне было нечего ему дать, а он мог дать мне все.

– Тогда чего ты хочешь?

Он устроился так, что теперь сидел, скрестив ноги, на полу передо мной. Наблюдая за тем, как его нависшее, мощное тело перемещается, чтобы наши глаза оказались на одном уровне, я прониклась к нему симпатией. Страх снова заполз на задворки моего сознания, и мое дыхание больше не было таким поверхностным.

– Как я уже сказал, я здесь, потому что хочу этого.

– Ты хочешь, чтобы я была твоей девушкой.

Это прозвучало так по-детски, как будто он передал мне записку с выбором «да» или «нет».

– Я не хочу от тебя больше, чем ты можешь дать.

– Мне больше нечего дать.

– Я не согласен.

Его руки скользнули вниз по моим запястьям. Они были такими холодными, такими твердыми, что я поймала себя на том, что хочу еще немного прижиматься своей плотью к его.

– Ты не совсем друг, ты нечто большее. Я буду возвращаться сюда, и не по какой-то другой причине, кроме того факта, что я этого хочу. Мне нравится быть рядом с тобой.

– Почему?

– Потому что ты бодришь. Потому что ты выматываешь.

Когда я рассмеялась, он перевернул мои руки так, что обнажились запястья. Я немного потянула, чтобы забрать руки. Прежде чем вспомнила, как он всегда обращался со мной – лечил мои шрамы. Не то чтобы я была уродом.

– Я не психолог, не психиатр, не какой-нибудь другой врач или консультант, который более квалифицирован, чтобы дать тебе то, в чем ты нуждаешься. Но я видел демонов и раньше.

Он не шевелил пальцами, но его взгляд был прикован к линиям, оставившим блестящие следы на моих руках.

– А демонам нужна энергия, чтобы процветать.

Я не следила за ним.

– Может, мы попробуем кое-что?

Мы.

Я кивнула, захваченная его нежным объятием, его более мягкими словами.

– Мы можем попробовать поработать над этим? Чем больше беспокойной энергии ты таишь в себе, тем больше ее для голосов, как ты их называешь, для использования.

– Что ты предлагаешь? Кому?

– Нет. Я предлагаю поработать над обузданием твоей энергии. Несколько упражнений. Возможно, уроки самообороны – раз уж ты так хорошо их усвоила ранее. Используй то, что внутри тебя, для себя; не отдавай все это тому, что не дает тебе ничего взамен.

Это была не самая плохая идея. Но все же я была настроена скептически.

– Думаешь, пробежки утомят голоса?

– Нет, я думаю, что пробежка утомит тебя – их хозяйку.

– Ты говоришь так, словно во мне живет инопланетянин.

Он пожал плечами.

– Хорошо.

Но он не закончил мысль.

Я приподняла бровь, вспоминая свое последнее пребывание в психиатрической лечебнице.

– Я имею в виду, что не могу отрицать твою логику. Но признаю, что чувствую тревогу по этому поводу.

– Я не прошу тебя взбираться на гору Уитни, – он бросил на меня многозначительный взгляд. – Ради меня.

Я повернула голову к окну.

– Что, прямо сейчас? Хочешь пойти на пробежку в темноте?

– Завтра утром, – он переплел наши пальцы. – Мы пойдем на пробежку. Я отведу тебя завтракать.

– О, как свидание? – я сжала пальцами его руку.

– Да, раз уж мы теперь парень и девушка.

– Я не говорила такого.

– Тебе и не нужно.

Он наклонился и поцеловал меня в губы. Поцелуй не было кратким, но и не был прелюдией к чему-то большему. – Счастливого Рождества, Мира.

– Ты любишь Рождество, да?

Я обвила руками его шею, удерживая его прежде, чем он смог отпустить меня.

– Это мой любимый праздник.

– Так вот почему ты принес мне кучу подарков?

– Я принес подарки, потому что захотел.

– Потому что захотел, – передразнила я его. – Это твой ответ на все?

– Это мой ответ, когда это то, во что я верю.

Я закатила глаза. Он не уклонялся от ответов, но все они были до странности просты.

– Должна признаться, я впечатлена, что ты справился, – я кивнула в сторону мусорного пакета с подарками. – Мне даже не пришлось сидеть у тебя на коленях и рассказывать, чего я хочу, Санта.

Он откинул мою дикую гриву с лица.

– Эта опция еще доступна, хотя и с опозданием.

Я толкнула его в грудь.

– Да ладно тебе. Это была настоящая шутка? Серьезный Шесть умеет шутить?

– Я прибегаю к шуткам только в экстренных случаях, – он провел пальцем по моей челюсти. – От чего этот шрам?

Мое тело было изъедено ими. Некоторые случайные, большинство намеренные. Но то, что натянуло мне кожу чуть ниже подбородка, было ошибкой моей матери.

– Моя мама однажды съехала на машине с моста. Мне было… шесть, – я прикоснулась к шраму в памяти. – Я ударилась головой о приборную панель. Рассекла кожу.

– Она съехала на ней с моста? Нарочно?

Он выглядел напуганным – что бы это ни значило для обычно мужественного Шесть. Но его глаза расширились, и он посмотрел куда-то поверх моего плеча, его взгляд был рассеянным.

Я кивнула.

– Один из ее многочисленных моментов: «Почему я не сделала аборт?» И для нее съезд с моста исправил бы эту ошибку.

Увидев его взгляд, я обвила руками его шею.

– Не надо меня жалеть, хорошо? Просто… не делай этого.

– Мне очень жаль.

Хотя я и отпустила его, он не отпустил меня.

– Так вот почему ты боишься любви, Мира?

– Я никогда не говорила, что боюсь любви. Я боюсь начала.

– Потому что у всякого начала есть конец, – тихо сказал он, повторяя мои слова, сказанные несколько недель назад.

Опустив глаза, он погрузился в свои мысли.

– О чем ты думаешь?

Он быстро поднял их.

– Лемниската.

– Ты меня запутал.

Он сунул руку в мусорный пакет у наших ног и вытащил тюбик фиолетовой краски. Одной рукой он стянул с себя майку. Мгновенно моя рука нашла его обнаженную плоть. Его тело было так прекрасно. У него были шрамы – тонкие, белые. При правильном освещении на фоне его оливковой кожи они казались опаловыми. Большим пальцем я провела по одному из шрамов, прежде чем Шесть сунул мне в руку тюбик с краской.

– Что?

– Выдави себе на палец немного краски.

Я склонила голову набок, но, выдавливая краску на палец, смотрела на него.

– Это что, какой-то извращенный арт-проект?

Под его раздраженным взглядом я продолжила:

– Потому что я могу с этим смириться, но ты не производишь впечатление чокнутого.

– Вот.

Его гораздо большая по размерам ладонь накрыла мою и двинулась вверх, пока он крепко не сжал мой палец. Он прижал мой указательный палец к своим ребрам, а затем, используя фиолетовую краску, провел меня через рисунок на своей груди.

Когда он отпустил меня, я села.

– Это восьмерка.

Я склонила голову набок.

– Восьмерка на боку, – я удивленно подняла бровь. – Что за одержимость цифрами, Шесть?

– Иногда ты настоящая заноза в заднице, Мира.

– Семь, помнишь? Если ты Шесть, тогда я Семь.

– Нет, – он покачал головой. – Ладно, если использовать этот ход мыслей – если я Шесть, а ты обманываешься, полагая, что ты Семь, – тогда то, что следует после – восемь, верно?

– Да.

Но я знала, что мой взгляд все еще был растерянным.

Он коснулся пурпурной восьмерки на ребрах.

– Это лемниската. Символ бесконечности. Смотри, у нее нет начала.

Я прижала палец к тому месту, где начала боковую восьмерку.

– Я начала здесь.

– Верно, но ты закончила петлю здесь, скрыв ее начальную точку. Я знаю, что это грубое представление, но отличительной чертой лемнискаты – символа бесконечности – является то, что у нее нет ни начала, ни конца.

– О чем ты?

– Я говорю, что мы не должны думать об этом как о начале, потому что это не он сам по себе – конец – а то, что ему предшествует. Итак, если мы исключаем начало, мы исключаем и конец.

– Не думаю, что я достаточно пьяна для такого разговора.

Это вызывало у меня зуд. Бессознательно я почувствовала зуд в запястьях.

– Я заставил тебя нервничать.

– Да, – я схватила пачку сигарет и быстро закурила. Все это время я не смотрела на него. – Ты сегодня ужасно болтлив. Чем больше ты говоришь, тем больше я думаю, что мне нужно бежать от тебя к чертовой матери.

– Хорошо, – он легонько похлопал меня по бедру и встал, закрывая тюбик с краской. – Ты сможешь попрактиковаться в этом завтра, когда мы пойдем на пробежку.