Текст книги "Одержимый (СИ)"

Автор книги: Кира Шарм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

ГЛАВА 9

За неделю до Рождества заговорило мое безумие. Я погрузилась в одну из работ, с которыми помогала Шесть, и у меня лопнула кожа над одной из скул. Мое лицо все еще болело от побоев, нанесенных месяц назад, и напоминание об этой боли вызвало воспоминания о той ночи, когда Шесть спас меня. Они возвращались, туманные, но непрекращающиеся.

Я смотрела в зеркало ванной комнаты, изучая свое лицо. Оно было маленьким, с острыми краями и бледной кожей, натянутой на череп, которым меня наградила мать. Маленький нос, маленький рот, большие глаза. Я была мультяшным персонажем.

Дрожащими пальцами я провела по синяку на скуле. Я снова ощутила мерзкое желание того незнакомца, как клеймо. Меня и раньше насиловали, хотя я ничего не помнила о самом событии. Только последующую боль. Но было несколько мгновений, когда я понимала, что у меня что-то отняли.

И хотя на этот раз на меня напали не так, как в прошлый, воспоминание об этом вызвало у меня желание почистить свои мозги отбеливателем.

Поврежденная. Сломанная. Слабая.

Голоса дразнили меня, как будто сами рисовали слова на моем отражении.

Обременяющая. Уродливая. Глупая. Зависимая.

Я даже не могла утешить себя, назвав их ложью. Это все была я: яд, заражающий все хорошее, что я впустила в свою жизнь.

Не успев понять, что происходит, я ударила кулаком по зеркалу, разбив его на десятки осколков. Мое отражение было сломано, часть меня отсутствовала. Это была идеальная метафора того, как я себя видела. Я отдернула кулак и почувствовала, как кровь стекает по запястью, прежде чем увидела это. Красные ручейки бежали вниз по моей коже.

В бесстрастном тумане я повернула в гостиную. Картина, над которой я работала, смесь голубого и черного – глаза Шесть – внезапно стала надоедать мне. Не раздумывая, я ударила по ней окровавленным кулаком, размазав красное пятно по холсту.

Причина, по которой в прошлом я избегала больницы, заключалась в том, что я могла видеть свое сумасшествие. Я видела, как это было: страшно. Когда я провела кулаком по картине, я знала – если кто-то еще увидит это, они не увидят того, что вижу я. Они увидят безумие, и все.

Они увидят сумасшедшую, размазывающую свою кровь по холсту. Я же видела женщину, истекающую болью, выражающую свою боль. Я понимала, что это неправильно, но это был единственный способ выразить себя, когда вокруг не было никого, кто мог бы выслушать.

Я подняла картину, понимая, что испортила ее. Пнув его, я сбросила мольберт на пол и швырнула картину через всю комнату. Удар оказался совершенно неудовлетворительным. В отчаянии я на мгновение закрыла глаза.

Я подошла к холсту, снова подняла его и швырнула на пол. Треск деревянной рамы отразился в моих руках, сотрясая меня в самом глубоком отделе плечевого сустава.

Я обошла мешанину из дерева и холста, а затем запустила руку за стойку, бросая грязные тарелки и чашки на пол. Я знала, что что-то сломалось, но моя ярость еще не стихла. Я схватила стул, который оставил Шесть – он настоял на том, чтобы взять его с собой – и на мгновение задержала его в воздухе. Не успев пожалеть о содеянном, я с силой ударила стулом о стену.

Светло-белая штукатурка потрескалась, кусочки осыпались на пол. Но стул остался невредим. Я встряхнула плечами, а потом снова опустила его вниз. Ножки сломались в трех местах. Осмелевшая, я ударяла им снова и снова, мои взлохмаченные волосы развевались, когда я разбивала его на сотни кусочков.

Когда я, наконец, легла спать, квартира была в абсолютном беспорядке. Для любого другого это выглядело бы ребячеством. Для меня это был единственный способ справиться с тем, что переполняло мой мозг. Я не могла выключить его; не могла отомстить за причиненное мне зло никаким другим способом, кроме как уничтожить то, что было цельным – а это означало, что все неразрушенное в моей квартире должно было быть разорвано в клочья, как и я сама.

***

Утром я лежала на полу среди развалин и курила сигарету за сигаретой.

Громко играла музыка. Громче, чем подобает, но мне это было необходимо. Я не отреагировала на стук в дверь, но услышала его даже сквозь шум.

Вошел Шесть, и я внимательно наблюдала за ним, ожидая его реакции на беспорядок. Он оглядел разбитые стены, куски штукатурки на полу. Его взгляд скользнул по разбитому дереву и краскам, которые разлились во время моего припадка.

– Затеяла небольшой ремонт? – наконец спросил он.

Последовала долгая пауза, мы встретились глазами, прежде чем я, наконец, нарушила тишину. Я рассмеялась, стирая остатки макияжа с глаз.

– Думаю, можно сказать и так.

Он прошел на кухню и покормил Генри – бедную рыбку – прежде чем открыть мой холодильник и осмотреть его содержимое.

– Ты когда-нибудь покупаешь еду? – спросил он, перекрикивая музыку.

Я пожала плечами и прикурила новую сигарету.

Шесть прошелся по квартире, собирая куски дерева и бросая их в мусорный мешок. Его руки прошлись по дыре в штукатурке. Я представляла, что он археолог, пытающийся разгадать загадку обо мне, о том, как я жила, касаясь того, к чему прикасалась я. Когда он поднял разорванный холст и держал его перед собой, я ждала. Взгляда. Отвращения. Но я ждала напрасно, потому что все, что он сделал, это свернул его и прислонил к стене.

Я заметила, что он, пока убирал беспорядок, который я устроила, не выключил музыку. Он двигался в другом ритме, плавном, мощном – звук, который не жил вне его тела. Мне очень хотелось услышать то, что слышал он среди этого шума. Мне хотелось знать, живут ли у него в голове голоса и что они ему говорят.

Он пошел в ванную и вышел оттуда с полотенцем. Бросив его мне, он сказал:

– Прими душ. Я хочу отвезти тебя кое-куда.

Я прижала полотенце к груди и перекатилась на бок, слепо повинуясь его просьбе.

– Куда же?

– Увидишь, – сказал он спокойно, несмотря на то, что его голос был громким.

Я посмотрела на проигрыватель компакт-дисков, и увидела, что счетчик под ним дрожит из-за интенсивности басов. Сквозь музыку, я крикнула:

– У меня громкая музыка.

Он пожал плечами и поднял еще несколько кусков стула, который я уничтожила.

– Тебя это не беспокоит? – крикнула я снова, чувствуя приносящее удовлетворение горение своих голосовых связок, когда я растягивала их, чтобы перекричать музыку. Я хотела, чтобы это волновало его. Я хотела, чтобы он увидел, кто я есть, чтобы показать страх. Убежать.

Он сидел на полу с открытым и наполовину полным мусорным мешком, потом поднял на меня глаза.

– Я знаю, что ты слишком громкая, Мира.

Он обвел рукой вокруг себя, показывая на оставшийся беспорядок.

– Ты такая. Тебе нужен шум.

Когда я нырнула в душ, он снова принялся собирать осколки.

***

Шесть привел меня в свою квартиру.

– Ничего не трогай, – сказал он, снимая свою кожаную куртку и бросая ее на диван. Я провожала его глазами, оценивая то, как он, двигаясь по комнате, включает лампы на своем пути. Я подняла глаза, посмотрела на верхний свет, который остался выключенным, и последовала за ним на кухню.

Тогда как моя квартира была стандартной, со своими белыми стенами и скрипучими полами, квартира Шесть была темным деревом и тишиной, вспышки света по всей комнате освещали анклавы, но не все пространство. Я прошла к одной из его книжных полок, провела пальцами по книгам по военной истории и остановилась на фотографии женщины с темными волосами, держащей маленького ребенка. Они выглядели так же, как люди из его бумажника. Приготовившись к тому, что он снова проигнорирует меня, я спросила:

– Кто они?

Шесть посмотрела на фотографию, прежде чем снова посмотреть на меня. Он, казалось, некоторое время боролся, прежде чем сказать:

– Лидия и ее дочь.

– Семья? – не знаю почему, но вокруг моих слов крутилась ревность.

– Помимо моей матери, они самые близкие люди, которые у меня есть.

Он сделал паузу и посмотрел на меня.

– Друзья. Хорошие друзья.

– Ты хранишь их фотографию в своем бумажнике.

– Да.

Я кивнула и продолжила ходить по квартире, касаясь всего только потому, что Шесть сказал мне не делать этого.

– Она очень красивая маленькая девочка.

Шесть нахмурился и прошел мимо меня.

– Я вырос вместе с ее мамой.

– Они живут здесь?

– Нет.

Шесть, кажется, не хотел говорить о Лидии и маленькой девочке с невероятными глазами.

На стене висело несколько фотографий Шесть в военной форме, окруженного другими военнослужащими.

– Ты был в армии?

– Спецподразделение.

Я прочитала надпись на одной из более официальных фотографий.

– Уильям?

– Это мое имя. Я не отзываюсь на него.

– Ну, понятно.

На одной из фотографий снизу была нацарапана приписка.

Спасибо, что ты был моим шестым, сражение.

На кухне он вытащил два стакана и налил в каждый виски. Я подняла вверх два разведенных пальца в знак мира, потом щелкнула ими и повернула к себе.

Он поднял бровь, но налил еще немного в каждый стакан, прежде чем протянуть его мне.

Моя рука сжалась вокруг стакана, скользя холодными пальцами по его теплым, и он отпустил стакан, весь его вес упал мне на ладонь.

– Идем к столу, – сказал он, показывая за мою спину.

Рядом с маленьким столиком, на котором среди груды бумаг и фотографий стояла полная пепельница, аккуратной башенкой громоздились коробки.

Он опустился в одно из двух кресел и жестом пригласил меня сесть в другое. Он отхлебнул виски и со стуком поставил стакан на стол. Не глядя, он включил настольную лампу. Вишневое дерево вспыхнуло светом за мгновение до того, как он подвинул мне стопку фотографий.

– Клэр, – сказала я, мгновенно узнав ее. Ее черные волосы были собраны в шиньон, вокруг головы – шарф.

– Она уехала в Сиэтл.

Я взглянула ему в лицо и увидела, что он наблюдает за моей реакцией.

– А?

Я взяла виски и отхлебнула его так же, как Шесть, а через мгновение принялась вертеть его во рту.

Он забрал у меня фотографию.

– Наверное, хорошо, что ты посоветовала ей отправиться за ним в Сиэтл, – тихим голосом сказал он, глядя на фотографию, а потом на меня. – Ты немного ускорила события.

– А?

Он кивнул.

– Клэр удивила мою клиентку в ее доме. А потом Клэр порвала с Клэем.

Я разрезала кулаком воздух и подняла бокал.

– Вперед, команда.

Улыбка тронула его губы, но он не поддался.

– Мой клиент дал Клэю еще один шанс.

Я поставила стакан на стол.

– Оу.

– И на этот раз она наняла меня, чтобы проследить за ним тщательнее.

Шесть открыл папку, перевернул ее и высыпал фотографии на стол.

– Клэр была не единственной.

– Ну, ни хрена себе.

Меня это не удивило.

– У него всюду связи.

Шесть вытащил пачку сигарет, встряхнул ее, вытащил одну и сунул в рот. Я видела, как он нахмурился, похлопывая себя по лбу в поисках огонька.

Я сунула руку в карман пальто и бросила ему золотую зажигалку.

– Моя зажигалка.

– Моя зажигалка.

Его глаза метнулись ко мне, когда он закурил сигарету, пламя отбрасывало тени от его рук. В перерывах между затяжками он спросил:

– Ты можешь изобразить печаль?

Я положила руку на стол ладонью вверх и позволила ему бросить зажигалку в мою руку.

– Могу ли я изобразить печаль? – спросила я.

Он кивнул и вынул сигарету изо рта. Он выпустил дым через пространство между нами, и я вдохнула, позволяя ему покрыть мое горло, наклоняясь ближе к нему через дюймы, которые разделяли нас.

Он облизнул губы.

– Клэй питает слабость к печальным женщинам.

Я слушала, но мой разум был сосредоточен на его губах и волнительном запахе табака, наполнившим воздух.

– Я умею изображать грусть.

Наклонившись вперед, я выдернула сигарету из его губ и поднесла к своим. Я щелкнула кончиком языка по его кончику, пока вдыхала, позволяя вкусу задержаться.

– Ты что, выпрашиваешь у меня сигарету или пытаешься показать, как изображаешь грусть?

Он скрестил руки на груди и наклонился ближе ко мне, опершись на стол.

– Потому что если последнее, то у тебя не очень хорошо получается.

– Я умею играть печаль, доверься мне.

Его глаза скользнули по обнаженной коже моего запястья, но он даже не вздрогнул. Вместо этого он схватил мою руку чуть выше порезов и держал ее неподвижно.

Он смотрел на них без эмоций, не прикасаясь к ним, но я все равно чувствовала беспокойство в его руке. Я не выставляла их напоказ, но когда они обнажаются перед кем-то, я часто вижу, как вздрагивают их глаза, сжимаются челюсти. Я чувствовала смятение и, иногда отвращение. В глазах Шесть я не видела ничего из этого.

– Когда ты это сделала?

Я повернула запястье и посмотрела, но мне не нужно было физическое напоминание, чтобы вспомнить.

– Пару дней назад.

– Зачем?

На этот вопрос был миллион ответов, но поскольку Шесть не осуждал меня, я выбрала самый честный из них.

– Потому что иногда тебе нужно напоминать, что все можно вылечить.

Я говорила о своей голове, о сумасшедшей Мире, которая обитала там. Я затянулась сигаретой и наклонилась ближе, выдыхая дым изо рта в открытый рот Шесть.

С минуту он не двигался, то ли впитывая мои слова, то ли позволяя моему дыму омыть его губы, я не знаю. Но он меня услышал.

– Мне нужно, чтобы ты сыграла грусть.

– Тут эхо?

Под его острым взглядом я вздохнула.

– Хорошо, – согласилась я, испытывая странное удовлетворение от того, как он поднес сигарету к губам, зная, что еще несколько секунд назад она была в моих. Я откинулась назад, чувствуя, как пузырь вокруг нас в этот момент лопнул. – Почему ты не включаешь свет на потолке?

Шесть тоже откинулся назад, но все равно склонился ко мне.

– Потому что я не хочу, чтобы все было освещено.

– Я думала, ты предпочитаешь темноту.

– Если я предпочитаю темноту, зачем мне включать свет?

– Потому что мы не можем все время жить в темноте.

Клочья белого дыма скрывали его глаза от моего взгляда, но я знала, что он смотрит на меня.

– А какое у тебя оправдание?

– Оправдание?

– Ты обнимаешь тьму.

– Я безумна.

Это все, что я знала после множества часов терапии и дюжины диагнозов.

– Я не обнимаю тьму, это она обнимает меня.

Шесть взял пульт дистанционного управления и включил проигрыватель. Из динамиков полилась музыка, и он оставил ее. Он повернулся ко мне с распростертыми объятиями.

– Это твоя песня.

Это была песня «Killer Queen» от Queen. Я какое-то время слушала эту песню.

– Согласна.

Я положила руки на стол и прижалась к его ладоням.

– Я очень шумная, – сказала я, перекрывая музыку.

Он кивнул.

– Тебе это нужно.

– Тебя это не беспокоит?

– Я тебе говорил, громкость – это ты.

– Я ничего не могу с собой поделать, мое безумие делает меня такой.

Я выхватила у него зажженную сигарету и поднесла к губам.

– Я немного перегибаю палку, – призналась я, прежде чем вдохнуть.

– Знаю, – его губы скривились. – Ты так говоришь, как будто это плохо.

– А разве нет? – спросила я.

Он покачал головой и, взяв сигарету обратно, стал вертеть ее в пальцах.

– Не для меня.

Не имело значения, что он думал на самом деле. Он был всего лишь человеком. Не кем-то значимым для меня. Даже если я и испытывала к нему какую-то привязанность, она была непостоянной.

Или, по крайней мере, так я себе говорила.

– Я предпочитаю, чтобы люди думали обо мне, как о слишком сильной, слишком громкой, которой слишком много, чем, как о слишком слабой, слишком тихой, кого слишком мало.

Зеленые глаза изучали на меня.

– Даже если мое безумие делает меня слабой, я борюсь с этим.

Он склонил голову набок, и его рука задела мою, лежащую на столе.

– Ты живешь с безумием, Мира. Как при этом можно быть слабой?

Это был идеальный ответ.

Когда я ничего не сказала, он спросил:

– Ты знаешь, что является причиной твоего безумия?

Любовь. Любовь была двигателем моего безумия. Но я ему не сказала об этом.

– Нет.

Это была моя первая за вечер ложь. И он это знал. Он издал горлом какой-то звук, и я смотрела куда угодно, только не на него.

Я оглядела комнату и увидела несколько ярких пятен света на столах и стульях. Над его головой на стене висела большая деревянная шестерка.

– Что означает «сражение»?

Шесть прищурился.

– Где ты это видела?

– На одной из твоих фотографий была такая подпись. – «Спасибо, что всегда был моим шестым, сражение».

– Сражение – мы так называли друг друга.

– Почему ты называешь себя Шесть?

– Не я. Они.

– Они – это кто?

Шесть долго и усердно затягивался сигаретой, прежде чем затушить ее и выпустить дым через стол, который добрался до меня, несмотря на увеличившееся расстояние между нами.

– Люди, которые во мне нуждаются.

ГЛАВА 10

23 декабря 2000 года

Рождественские огоньки вились вокруг фонарных столбов и освещали улицу теплой атмосферой, которую можно было ощутить только в это время года. Проходили покупатели с сумками, заполненными проявлениями любви, музыка лилась из магазинов на улицу, напоминая нам – если света, холода, суеты было недостаточно – что сейчас самое чудесное время года.

Если не принимать во внимание людей вроде меня – без семьи, с небольшими перспективами нормальной жизни, то сейчас было идеальное время, чтобы воспользоваться этим. Засунув руку в карман своего черного шерстяного пальто, прислонившись к отштукатуренной стене вдали от яркого освещения, и посасывая сигаретный фильтр, я ждала. Палец в моем кармане играл с какой-то мелочью, ноги отстукивали никому не слышимый бит.

Легким толчком я оттолкнулась от стены, заметила свою цель и выбросила сигарету. Я схватила запутавшуюся в мелочи жевательную резинку, и, сунув ее в рот, стала жадно жевать, чтобы избавиться от запаха сигарет.

Вниз по улице в черном Камаро, в тени, сидела фигура. Против воли мои губы изогнулись от знания того, что Шесть поймал меня на курении после того, как попросил этого не делать. Он не стал бы ругать меня сейчас. Не тогда, когда у меня было задание.

Когда я прошла вестибюль отеля и вошла в бар, мне с трудом удавалось вести себя непринужденно, словно я не сразу увидела того, кого искала. Но я сделала это. Швейцар взял у меня пальто, и я подошла к бару, кусая щеки так сильно, что навернулись слезы.

Я села через два стула от человека, которого собиралась заманить. Чтобы привлечь его внимание, я шлепнула сумкой по стойке бара. Красное облегающее платье, которое было на мне, должно было заинтересовать его.

Делая вид, будто ищу нечто важное, я, закусив губу, рылась в сумке, сложив ногу на ногу. Когда мимо прошел бармен, я заказала коктейль Олд Фешн.

Глаза мужчины, пока он изучал мое тело, напоминали свинцовые гири – они двигались вверх-вниз. Он сел немного прямее при упоминании о моем напитке. Хороший мальчик, подумала я.

Когда официант поставил напиток на салфетку с монограммой, я взяла его и отпила, позволив сладкому и горькому вкусу задержаться на языке, а после проглотила. Мои глаза уже изрядно слезились, и я надеялась, что не сильно размазала макияж.

– Из всех женщин, что я встречал, ты первая, кто пьет мой напиток.

Внутри я улыбнулась, зная, что привлекла его внимание. Я думала, что на это уйдет больше времени. Я сделала еще один глоток, прежде чем взглянуть на него, не желая показаться чересчур нетерпеливой.

– Тогда, наверное, ты знаешь не так уж много женщин, – мягко сказала я, стараясь вложить в свой голос достаточно эмоций.

Он усмехнулся.

– Ты ошибаешься.

Боковым зрением я видела, как он поднял свой стакан и легонько постучал тяжелым донышком по стойке.

– Мне кажется, я их знаю даже слишком много.

Я снова отхлебнула напиток и полезла в сумочку, включила диктофон и схватила салфетку, чтобы промокнуть глаза.

– С тобой все в порядке? – я почти сожалела ему, потому что он действительно казался обеспокоенным.

Я шмыгнула носом и посмотрела на размазанный по салфетке макияж.

– Я в полном беспорядке.

Я снова подавила желание истерически расхохотаться. Мира, в этом красном платье, с профессиональной подводкой на глазах даже близко не походила на беспорядок, в котором я пребывала изо дня в день.

– Ты выглядишь… – он замолчал, когда я резко подняла глаза, остановившись на слове, которое, как я подозревала, он собирался сказать: прекрасно. – Ты хорошо выглядишь, – сказал он, наклоняясь ко мне. – Просто немного грустная.

– Мне грустно, – согласилась я, нахмурившись и перебирая в руках салфетку. – Я допустила так много ошибок, – я снова выдавила из себя слезы и заставила дрожать руки, когда поднесла стакан к губам, прикончив его одним глотком.

– Можно? – спросил он, садясь рядом со мной.

Я кивнула и, сглотнув, уставилась на свой бокал.

– Завтра сочельник, – начал он, подав знак официанту, чтобы тот принес ему еще выпить. – Такая женщина, как ты, не должна грустить в канун Рождества.

Я пожала плечами.

– Никто не хочет быть один в канун Рождества, – я посмотрела на бутылки, выстроившиеся вдоль задней стенки бара, как будто погрузилась в свои мысли. – А я буду, впервые в жизни.

– Не плачь, – проворковал он, протягивая мне свой бокал Олд Фешна, когда официант принес его. – Вот, выпей. Похоже, тебе это не помешает.

Взяв стакан, на этот раз я сделала большой глоток. Я практически слышала, как Шесть от злости рычит на меня, явно желая, чтобы я притормозила. Хорошо, что он меня не видит.

– Как тебя зовут?

– Анжела, – сказала я, поставила стакан и протянула руку. – А тебя?

– Клэй, – сказал он, сжимая мою руку в своей и с нежностью держа ее в течение минуты. Он думал, что утешает меня. Но он понятия не имел о моих намерениях.

– Ну, Клэй, а почему ты один в этот праздник?

Клэй схватил принесенный официантом новый напиток и задумчиво посмотрел на него.

– Моя девушка порвала со мной, – сказал он торжественно. Потом взял бокал и отпил.

Положив руку ему на плечо, я слегка наклонилась.

– Мне так жаль.

На самом деле это было не так. Я знала, что Клэр сделала именно это и улетела в Сиэтл. Ее встретила жена Клэя, о существовании которой Клэр и не подозревала. А теперь Клэй рыскал в поисках кого-то на стороне.

Клэй слегка наклонился ко мне.

– Ужасно быть в одиночестве в это время года.

– Да.

Его рука коснулась моей.

– Но нам и не придется.

Наклонив голову набок, я втягивала его в свою ловушку.

– Давай не будем одинокими.

Десять минут спустя я уже шла к черному «Камаро», стоявшему на холостом ходу по улице, с карточкой-ключом в руке.

Я скользнула на пассажирское сиденье.

– Держи, – сказала я Шесть, плотнее укутываясь в шерстяное пальто.

– Это было быстро, – сухо сказал он, держа карту перед собой.

Я пожала плечами и опустила солнцезащитный козырек, чтобы проверить макияж, так я могла начать процесс его снятия.

– Все, что мне нужно было сказать: «Давай не будем одинокими», и он попался на крючок, леску и грузило.

Мгновение Шесть молчал.

– Ты заманила его?

Я перестала стирать помаду, чтобы взглянуть на него.

– Ну да.

– А как насчет того, чтобы позволить ему доказать, что он слизняк?

– Думаю, факт того, что тебя наняли следить за ним, доказывает это, – в моем голосе прозвучал едкий сарказм, и краем глаза я заметила, что Шесть это совсем не понравилось. – А что мне оставалось делать?

– Ты должна была позволить ему командовать, Мира. Не предлагать ему. Ты не проститутка, ты растение.

Его слова не ранили меня, но меня разозлило то, что он злился.

– Ты сказал, чтобы я доказала, что он изменяет. Я это сделала. Не понимаю, почему моя инициатива имеет значение.

– Это мое дело. Я отношусь к нему серьезно.

– Я тоже, – сказала я с ухмылкой, поворачиваясь к нему лицом.

Он ударил по рулю с такой силой, что я вздрогнула, а потом мне тут же стало стыдно за содеянное.

– Ты не сможешь подставить его при неудаче. Ты не понимаешь. Я думал, ты понимаешь, но, видимо, нет.

Прежде чем он сказал что-либо еще, я быстро выскочила из машины, громко стуча каблуками по тротуару, чтобы уйти от него.

– Мира, – позвал он усталым и страдальческим голосом. – Сядь в машину.

– Нет, – ответила я, даже не оглянувшись на него. Я ловила такси.

– Сядь в гребаную машину, Мира.

Мимо пронеслась машина, и я резко вскинула руку, чтобы поймать ее. Услышав, как Шесть бормочет ругательства, я быстро скользнула в такси и назвала свой адрес.

Через несколько минут такси подъехало к моей квартире, открыв клатч, я стала рыться в карманах в поисках наличных, и тут дверь открылась и Шесть, наклонившись, бросил горсть банкнот таксисту, а потом вытащил меня из машины. Мое красное платье задралось на бедрах, и я одернула его, как только мы оказались на тротуаре, лицом друг к другу.

– Ты забыла свое пальто в моей машине, – сказал он, накидывая черную шерсть мне на плечи. Его тон был намного спокойнее, чем когда я уходила от него, но я все еще злилась, что закатила истерику, и еще больше из-за того, что он добрался до моей квартиры раньше меня.

– Оно не мое, – сказала я, и сбросила пальто, хотя от холода у меня стучали зубы. – Можешь забрать его обратно, поскольку я тебе не угодила.

Я перешагнула через кусок шерсти и направилась к своей квартире.

Шесть снова выругался, что для него было довольно впечатляюще. Он догнал меня к тому времени, как я добралась до своей квартиры, и забрал ключи из моих дрожащих рук.

– Что, хочешь забрать и платье? Дай мне секунду, немного холодно.

Он проигнорировал меня, вставил ключ в замок и распахнул дверь. Меня тут же ударил жар, и я чуть не застонала от того, как чудесно он ощущался на моей обнаженной коже. Когда дверь закрылась, я обернулась и увидела прислонившегося к ней Шесть, он все еще держал мои ключи.

– Что? – рявкнула я на него.

– Прости. Мне следовало лучше объяснить тебе, что делать. Это не твоя вина, а моя.

Я потерла ладонями свою покрывшуюся мурашками кожу. Я тоже хотела извиниться, но не могла. Поэтому просто скинула туфли и налила себе бокал вина из открытой бутылки на стойке.

– Неважно.

Я стояла спиной к нему, и не видела, как он идет на кухню, но слышала. В частности, я услышала щелчок крышки от рыбьего корма, а потом нежное шипение хлопьев, высыпаемых из тары в миску.

– Может быть, тебе стоит оставить Генри себе, – лениво сказала я, поворачиваясь и прислоняясь спиной к стойке. – Потому что именно ты – та причина, по которой он все еще жив.

Его взгляд выглядел так, словно заглаживал вину, что забавно подействовало на мое сердце. Я не хотела, чтобы он извинялся. Я хотела, чтобы он разозлился на меня, сказал, как я облажалась. Проще справиться со знакомыми мне реакциями, даже если для Шесть они были редкостью.

– Я лучше буду навещать тебя и кормить Генри.

Это утверждение было таким простым, но в его значении таился безмолвный вопрос. Я переступила с ноги на ногу, стараясь не казаться взволнованной. Он не просил разорвать наше деловое соглашение, как я ожидала. Он просил меня видеться чаще.

– Полагаю, – начала я, кружа вино в бокале, – что если ты так переживаешь по поводу моей пятидесятицентовой Золотой Рыбки, я позволю тебе это.

Мимолетная улыбка скользнула по его губам, такая же мимолетная, как и желание, промелькнувшее во мне – чтобы он улыбнулся снова.

– Для тебя это не просто золотая рыбка за пятьдесят центов, Мира.

Он моргнул, от чего его взгляд стал мягким. А потом у меня внутри все обмякло.

– Это Генри.

– Ну-ууу, – начала я, прежде чем прочистить горло. – Если Генри захочет составить тебе компанию, пожалуйста.

– А что насчет тебя? Тебе нужна моя компания?

Я не знала, что делать, когда он так говорил, задавал мне вопросы, которые касались нашего партнерства, помимо делового. Я открыла рот, но боялась, что если заговорю, то это будет звучать как писк.

Он оттолкнулся от стойки напротив меня и сделал шаг в мою сторону. Внезапно воздух вокруг нас стал плотным. Мой живот скрутило, и это было связано не с вином в моем бокале, а с мужчиной передо мной. Я невероятно сильно прижалась к стойке позади меня, когда он подошел ближе, остановившись всего в нескольких дюймах.

– Прости, – повторил он, поднимая руку, чтобы убрать завитки, спускавшиеся на мои плечи. Он не касался меня, и все же я чувствовала, как мой желудок снова и снова делает это странное сальто, я перестала дышать. Его взгляд упал на мою шею в тот же самый момент, когда я почувствовала нежное прикосновение его пальцев к ключице.

Моя кожа горела огнем, а его пальцы были топливом, мягко ударяющим по кости.

– Я не сказал тебе раньше, потому что думал, что это не уместно говорить сотруднику. Но в красном ты выглядишь феноменально.

Я сглотнула, просто чтобы напомнить себе, что мое тело должно быть в полном рабочем состоянии.

– Звучит как нечто пограничное с сексуальным домогательством, босс.

Я старалась сохранять спокойствие, но его пальцы играли со мной, как будто он был мастером виолончели, а я – его сольной пьесой. Его прикосновение достигло лямки моего платья, но он не пытался отодвинуть ее, просто скользнул под нее пальцами. Так или иначе, это было более эротично, чем если бы его руки оказались внутри моих трусиков.

Его ладонь легла мне на плечо, когда он наклонился.

– Мира, – единственное слово, которое он произнес, нежно касаясь пальцами моей покалывающей кожи. Я почувствовала, как его рука скользнула вниз по моей спине, к волосам, которые он откинул, а затем он схватил мои волосы и потянул. Он был нежен, но настойчив, и я повиновалась его молчаливому указанию, когда мой подбородок поднялся, обнажая шею, как будто это было подношение.

Его губы коснулись моего горла, но не совсем в поцелуе – скорее, он вдыхал меня, поднимаясь вверх по столбу кожи, его горячее дыхание оставляло мурашки по коже. Когда он, наконец, поцеловал меня, это было место прямо под моим подбородком, его щетина восхитительно царапала мою кожу.

Его руки последовали за губами, и он обхватил мое лицо так сильно, что мне показалось, будто я потеряла то место, где заканчивалась я и начинался он. Мне было интересно, чувствует ли он гром моего пульса на шее, когда его губы двигаются к моей щеке, касаясь теплым дыханием уголка моего рта. Если я поверну голову хоть на дюйм, мы поцелуемся. Но было что-то заманчивое в том, чтобы отдаться его прикосновениям в этот момент, и я волновалась, что если даже вздрогну, то потеряю все его планы на меня.

Когда он поцеловал меня в мочку уха, мои глаза закрылись. Неровный вздох вырвался из его рта и пронзил мое самообладание с тонкостью атомной бомбы, мои колени задрожали, и я слегка пошевелилась.

Движение поставило на паузу его внимание, и он отстранился – но не так резко, чтобы я могла подумать, что он сожалеет.

Я открыла глаза и встретилась с ним взглядом, темным и тяжелым. Его хватка на моих волосах ослабла, и я почувствовала, как кровь прилила к голове.

– До свидания, Мира, – пробормотал он, прежде чем сжать мое плечо и отойти.

Мои ноги и руки дрожали, поэтому я прислонилась к стойке, нуждаясь в поддержке. И тут я обрела голос.

– Это был поцелуй «Спасибо» или «Хорошая работа»?

– Ни то, ни другое.

Он на мгновение замер, глаза сузились, рот сжался в тонкую линию.

– Это был просто поцелуй. Я не стану вознаграждать тебя физической привязанностью. Это то, что ты получаешь от других мужчин, но не от меня.