Текст книги "Блитвуд (ЛП)"

Автор книги: Кэрол Гудман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Автор: Кэрол Гудман

БЛИТВУД

Серия: Блитвуд. Книга 1

Переводчик: Marina_lovat, _Kirochka_

Редакторы: svetik99, Marina_lovat

Вычитка: Marina_lovat, Lianak

Переведено для сайта http://booksource.fun/

и группы https://vk.com/booksource.translations

При копировании просим Вас указывать ссылку на наш сайт!

Пожалуйста, уважайте чужой труд.

ГЛАВА 1

Этим утром, как только я вступила в парк Вашингтон-Сквер, я услышала звоны. Я остановилась, когда вошла под арку и поглядела на юг, дабы убедиться, что звук мог исходить от трамвая, но не увидела ни одного трамвайного вагона. Затем я посмотрела на север, сквозь арку и по направлению к Пятой Авеню, стараясь расслышать колокольный звон, которым церковь «Грейс» отбивала четверть часа – но этот мотив был иной, нежели наигрывала церковь. А если звоны исходили не из церкви «Грейс» и не от трамвая, значит, это были мои собственные звоны, те которые я слышала в своей голове; те, которые мне приходилось слышать последние шесть месяцев всякий раз, когда нечто плохое вот-вот произойдёт.

Я почувствовала озноб на тыльной стороне шеи и поняла, что позади меня кто-то стоял. Я резко развернулась и обнаружила улыбавшееся лицо Тилли Куперманн; её только что умытые щёки были румяными в холодном зимнем солнечном свете, а рыжие локоны уже успели выбиться из высокой прически в стиле «Девушки Гибсона». В накрахмаленной белой блузке, аккуратно заправленной в узкую тёмную юбку, Тилли можно было бы принять за «Девушку Гибсона», пока не заметишь штопальные стежки на воротнике или то, что вместо теннисной ракетки или клюшки для гольфа, в руках она держала оловянное обеденное ведро.

– Снова прислушиваешься к ангелу на своём плече? – спросила она.

– Откуда знаешь, что я не прислушиваюсь к дьяволу на своём плече? – ответила я.

– Не то плечо, – заверещала она, сунув руку в мою ладонь. – Всем известно, что дьявол сидит на левом плече. И, кроме того, я знаю тебя, Авалайн Холл. Ты на стороне ангелов.

Я рассмеялась на это и позволила Тилли повести меня через парк, мимо группы молодых людей – юристов-студентов, как я предположила, из-за книг, зажатых в их руках, и помятого вида твидовых жакетов и брюк, на их пути в библиотеку юридических материалов, которая находилась по соседству с нашим зданием. Один из парней скинул шляпу, открыв заглаженные назад волосы с огромным количеством бриолиновой помады, и когда мы пробегали невдалеке от него, он окликнул Тилли:

– Мне понравилась ваша речь в «Юнион Холл» прошлым вечером, мисс Куперманн. Вы изменили меня своим благородным делом.

Рот Тилли растянулся в улыбке. Я усилила хватку на её руке и попыталась заставить её идти дальше, но она завертелась, пожелав встать лицом к парню; её юбка, зашуршав, поднялась выше ботинок, которые высотой были до лодыжки, открыв вызывающий проблеск её красных чулок.

– Значит, в следующий раз, когда мы объявим забастовку, вы будете с нами на пикете? – спросила она с наглой улыбкой.

Напомаженный молодой человек прижал шляпу к груди.

– На пикете, в здании суда Джефферсон Маркет, собственно вплоть до самых глубин городской тюрьмы, я клянусь защищать вашу честь, миледи.

Тилли откинула голову, её тонкое горло белело в утреннем солнце.

– Я не нуждаюсь в чьей-либо защите, сэр. Но если вы когда-нибудь попадёте в неприятную ситуацию, пожалуйста, не постесняйтесь обратиться ко мне!

Его спутники заухали как филины на комментарий Тилли, в то время как она изящно развернулась на своих каблуках, и я услышала, как напомаженный джентльмен что-то пробормотал на идише, что очень походило на farbrente maydlakh. Тилли громко рассмеялась и продолжила идти настолько быстро, что мне пришлось вприпрыжку поспевать за ней.

– Тилли, – зашипела я, – разговоры о забастовках могут тебе стоить работы! Мне казалось, забастовка проводилась в прошлом году. И что по поводу того о чём ты с речью выступала прошлым вечером?

– Забастовка была проведена без учёта и половины наших требований. Мы всё ещё не имеем профсоюза…

Тилли составляла список своих жалоб, пока мы пересекали Вашингтон-Сквер и направлялись к Вашингтон Плейс, мимо коробейников, продавших блестящие медные горшки и кастрюли, и тележек с едой, торговавших вразнос жареным картофелем, каштанами и маринованной селёдкой.

– Над этим требуется ещё поработать! Ты должна приходить на собрания.

Я покачала головой. Тилли знала, что я никогда не приду на её собрания профессионального союза или в её марксистский кружок. Мама воспитывала меня держать голову опущенной вниз и никогда не разговаривать – особенно, с молодыми людьми, к которым она относилась с серьёзным подозрением. Я никогда не буду вести шутливую беседу с молодыми студентами-юристами, как это делала Тилли. Они могли проводить свои дни всего лишь через одно здание от фабрики, где мы с Тилли работали, но держались они как можно дальше от подобных нам девушек, и я не разделяла надежду Тилли, что между нашими мирами будет возведён мост.

– Что означает то, как он назвал тебя? – спросила я, когда мы подошли к фабрике, расположившейся на углу улицы Грин.

– Farbrente maydlakh, – произнесла она, накручивая на палец локон моих каштановых волос, гораздо менее бросающегося оттенка красного, нежели у самой Тилли. – Он подразумевал нас обоих, девочка моя, из-за наших волос. Это означает «пламенные девушки».

* * *

В холле находилось несколько грузовых лифтов; нам недозволенно было пользоваться пассажирскими лифтами.

– Пошли, – сказала Тилли, подтолкнув меня в сторону лестницы. – Если мы опоздаем, мистер Бернстайн запрёт двери прямо перед нами. Я быстрее тебя.

Она исчезла вспышкой красных чулок, и оставалась вне досягаемости все девять лестничных пролётов. Мы выдохлись и согнулись вдвое, корчась от смеха и хватая ртом воздух, но умудрились проскочить внутрь буквально за минуту до того, как мистер Бернстайн, прораб, закрыл за нами дверь и запер её на замок. Мы повесили свои пальто в раздевалке и поспешили к своим машинам. Рабочее место Тилли было в конце заднего ряда, и оно было гораздо лучше, нежели моё – напротив стены, под окнами, открывавшими вид на Вашингтон Плейс. Оно позволяло раньше выходить во время окончания работы, когда все девушки собирались у двери, в ожидании проверки сумочек на наличие украденного кружева или лент, которую проводил мистер Бернстайн. Сев на своё место, я воспользовалась минуткой и посмотрела на длинный швейный стол, где сидела Тилли. Она помогала новой девочке найти своё место – болезненного вида худой девчушке, одетой в платье слишком большого размера, которой на вид не могло быть больше двенадцати лет. У неё затряслись руки, когда Тилли вложила в них ножницы.

– Не волнуйся, Этта, я буду присматривать за тобой, – сказала она девочке с улыбкой, которая согревала неотапливаемый этаж.

Это были те же самые слова, что сказала мне Тилли в мой первый рабочий день здесь четыре месяца назад.

В отличие от маленькой Этты, я была в ещё более бедственном положении, вынужденная устроиться на работу на шумной, многолюдной фабрике после смерти своей мамы. Единственная работа, которую я умела делать, так это подрезать шляпы. У моей мамы были клиенты среди богатейших женщин города – из «четырёх сотен», так она называла сливки Нью-Йоркского светского общества. У неё были искусные руки и проницательный глаз, чтобы понимать, куда именно добавить перо и где поправить поля, и какая лента к какому цвету фетра лучше всего подходит. У нас не было много денег, но мы справлялись. Мама всегда говорила, что лучше быть бедняком, чем рабом денег, и, несмотря на то, что она иногда впадала в меланхолическое молчание, она всегда овладевала собой, когда замечала, что я выгляжу обеспокоенной.

Вплоть до дня, когда она увидела мужчину в накидке.

Это был день моего шестнадцатилетия. Мама пообещала мне прогулку в Центральном Парке после того, как мы доставим одну из последних шляп клиенту на Пятой Авеню. Когда мы уходили от клиента, мама внезапно остановилась на тротуаре и стала внимательно всматриваться на другую сторону Авеню у входа в парк. Проследив за её взглядом, я увидела мужчину в накидке, который поднял свою фетровую шляпу Хомбург в приветствии. Его лицо, испещрённое тенью от листвы, было расплывчатым, но я смогла почувствовать силу его взгляда. Я ощутила себя не в состоянии отвернуться. Когда я пристально посмотрела на него, я услышала, как начал звонить колокол. Я подумала, что звон мог исходить от Собора Святого Патрика. Мама схватила меня за руку и потянула в сторону приближавшегося автобуса. Она затолкнула меня в автобус, несмотря на все мои протесты о том, что она обещала мне погулять в парке. Она отказалась отвечать, когда я спросила кем был тот мужчина.

– Никто, – настаивала она, и затем повторила: – Никто.

Каждый раз, когда она говорила «никто», я слышала колокольный звон. Он продолжал звонить, пока мы ехали в автобусе по Пятой Авеню, и со временем я осознала, что звук исходил не из одной из церквей – он исходил из моей головы. После того как мы направились в сторону Четырнадцатой улицы, звон постепенно заглох, оставив слабый трезвон в ушах.

Той ночью мама пожаловалась на озноб в груди и послала меня к аптекарю за пузырьком с настойкой опия. Начиная с того дня она начала пить его постоянно. Она всё меньше и меньше стала выходить на улицу, отправляя меня одну доставлять шляпы нашим клиентам, но всегда предупреждала меня не разговаривать с незнакомцами. До того как она заболела, мама проводила часы в местных библиотеках – в библиотеке Астора, Сьюард Парк, в отделении библиотеки Гудзон Парк – просматривая странные и малопонятные книги, в то время как я читала исторические книги, романы и поэзию, которую она рекомендовала мне почитать. И все те романы миссис Мур о женской школе, что смогла найти. Но после того как мама заболела, она посылала меня за книгами и проводила свои дни за чтением на кресле-лежанке, которое стояло у окна. Неважно как много раз мы сменяли место жительства, она всегда умудрялась найти такие апартаменты, окна которых выходили на реку; как она говорила, это напоминало ей об её любимом Блитвуде – закрытой школе для девушек, расположенную к северу от города, на реке Гудзон, которую она посещала. На прикроватном столике, где другая женщина, возможно, хранила бы фотографию своего мужа, она держала гравировку школы. Но у моей мамы не было фотографий моего отца, равно как она никогда мне о нём ничего не рассказывала.

И она мне так и не сказала, кем был тот мужчина в накидке.

– Никто, – повторяла она, когда я спрашивала. – Никто.

Когда я сообщила ей, что услышала звон в голове, в ту секунду как посмотрела на него, она выглядела напуганной, но затем сжала мою руку и сказала:

– Это всё потому, что ты родилась в полночь в канун Нового года. Ты колокольный ребёнок. Звон будет предупреждать о том, что ты в опасности.

Я посчитала, что она бредила от настойки опия – ведь в моём свидетельстве о рождении было указано время 12:15. Но однажды, месяц спустя, я доставляла шляпу клиенту и снова услышала звон. Я поспешила домой и обнаружила маму на кресле-лежанке, сбоку от неё лежали пустой пузырёк настойки опия и длинное чёрное крыло от одной из её шляпок, её тело было таким же холодным и безжизненным, как зимний ветер, врывавшийся внутрь дома через открытое окно.

Когда я сказала клиентам мамы, что она умерла от чахотки, они закрыли свои двери для меня и нашли кого-то ещё, чтобы покупать шляпы. Если бы я рассказала правду – что умерла она от передозировки опиума – они бы сделали то же самое, даже, несмотря на то, что употребление опия заразным не было.

Хотя, может быть, и было.

В течение нескольких недель после её смерти я иногда брала в руки пустой зелёный пузырёк, который обнаружила лежавшим рядом с ней, и вертела его в руках, всматриваясь в отверстие, как в зелёный омут в солнечный день. «Какое забвение мама искала в этом? Может быть, я найду освобождение от звонов, которые слышу?»

Я достаточно хорошо знала куда сходить и что сказать аптекарю – я делала это достаточно часто для мамы – но пока я так и не сходила. Вместо этого я убрала пузырёк вместе с чёрным пером, которое как оказалось не подходило ни к одной шляпе, которую она украшала, и нашла работу на фабрике «Трайангл Вейст».

В свой первый день я была настолько неуклюжа в обращении с ножницами, даже удивительно, что я не отрезала себе пальцы. Возможно, я бы не пережила тот день, если бы Тилли Куперманн не взяла меня под своё крыло и не показала бы мне как обрезать вылезавшие нитки без надрезов на материи. Позже, после перевода на другую должность, я была поставлена на работу на швейной машине, и она научила меня делать ровные швы. Она прикрывала меня, когда у меня были приступы – хотя если бы я внимательно обдумала все те моменты, происходило это, когда я слышала звоны – и никогда не спрашивала меня, что их вызывало. Случались они гораздо реже, когда я была с ней.

Как только маленькая Этта устроилась на своём новом рабочем месте, Тилли подняла взгляд и, увидев меня, показала мне язык и скосила глаза. Подавив смех, я склонила голову и взяла рукав из стоявшей у моих ног корзины, положила на машину и разгладила его, сосредоточившись на шитье прямых швов. Когда этот рукав был готов, я кинула его в желоб, который двигался по инерции в середине стола, и взяла ещё один рукав. А затем и ещё один, и ещё. Каждый день я шила один и тот же шов на сотнях рукавов, словно была девушкой, родом из одной маминой истории, осуждённой ревнивой богиней на непрерывное выполнение одного и того же глупого задания – отделять ячмень от проса или снимать овечью шерсть с кровожадной овцы, чтобы разрушить проклятие и вернуть себе прекрасного принца. Но в конце каждого дня всё, что я получала от своих мук, так это покрытые мозолями кончики пальцев и постоянную боль в спине.

Кроме того, как принц найдёт меня здесь? Даже если у меня получится заставить себя ослушаться маминых правил, запрещающих вести беседу с парнями, единственными мужчинами здесь были надменные закройщики на восьмом этаже, сутулые портные и мальчики на побегушках, которые доставляли корзины с незаконченными рукавами – мальчики «кожа да кости», только что сошедшие с корабля из Италии или Польши, и которые едва говорили по-английски. Я крайне редко проводила время, подняв вверх взор, когда они выгружали мою корзину. Тем не менее, сегодня один из парней привлёк моё внимание, опрокинув корзину.

– Неуклюжий мальчишка! – воскликнула я, склонившись, чтобы собрать выпавшие рукава. – Если эти рукава перепачкаются, мистер Бернстайн вычтет это из моей зарплаты.

Когда я попыталась их схватить, он поймал меня за руку. По всему моему телу прошлась вибрация, электрический разряд, который ярко вспыхнул и зажёг искру, подобно тянущимся над трамваями проводам, и в моей голове раздался звон – не низкий басовый звук, который я слышала, когда нечто плохое должно было произойти, а мелодичное высокое сопрано.

– Ты должна уйти, – прошипел он мне на ухо, его тёплое дыхание, которое пахло яблоками, бархатом растеклось по моему телу.

Я подняла взгляд на его тёмные, испещрённые золотом глаза, кожу цвета свежего персика и чёрные локоны волос, ниспадавшие на высокий, скульптурный лоб. Всё моё тело содрогнулось, словно колокол, по которому ударили. Моя рука, которая казалась маленькой в его ладони, задрожала. На мгновение шум фабрики – жужжание швейных машин; поторапливающие крики прораба; шум улицы, лившийся через открытые окна – всё это отступило. Представилось, словно мы в одиночестве стояли на зелёной поляне, усеянной дикими цветами, и единственным звуком был ветер, шелестевший в окружающем поляну лесу…

Но затем звуки фабрики стремительно вернулись, и я вспомнила, где находилась – и кем была. Бедная девочка, зарабатывавшая семь с половиной долларов в неделю на фабрике «Трайангл Вейст». Я никуда не пойду.

– Я не та, кто должен уйти – а ты!

Я впихнула корзину в его руки и быстрым взглядом осмотрела помещение, стремясь убедиться, не был ли поблизости мистер Бернстайн, но он находился на дальней стороне цеха, ведя разговор с мистером Бленк, одним из владельцев, который сегодня привёл своих дочерей, показать им, где их папа зарабатывает все свои деньги, чтобы обеспечивать их красивыми платьицами и кружевными сарафанами. Вид этих девушек, с их приятными, безмятежными лицами и чистыми нежными руками, ожесточил меня. Я вновь обернулась на темноглазого юношу, который – идиот – всё ещё присев, находился рядом со мной.

– Нам повезло, что все смотрят на милых девушек, но вот-вот мистер Бернстайн посмотрит сюда и увидит, что эти драгоценные секунды в производстве его богатства растрачиваются. Я буду уволена и затем умру от голода – но прежде чем умру, я выслежу тебя и вырву все до единого эти дурашливые локоны из твоей головы. И… – я взяла ножницы, – я не могу гарантировать, что пожалею твой скальп. Понятно?

Я щёлкнула ножницами для большей выразительности, и он отпрянул назад, его рот приоткрылся от изумления. Я склонила голову к швейной машине и, желая, чтобы мои руки перестали трястись, прострочила ещё один шов. И ещё один и ещё один, пока тень, которую он отбрасывал, не исчезла.

Я неотрывно работала до обеденного перерыва, когда пришла Тилли, чтобы разделить со мной свою фаршированную капусту. Я сказала ей, что должна работать во время обеда, так как мне необходимо выполнить свою норму, поскольку новый парень-идиот выбил меня из строя.

– Появился новый парень? – спросила Тилли с полным ртом капусты.

Обычно незамаскированный интерес Тилли в мужском поле забавлял меня, но сегодня у меня не было времени на это.

– Тёмноволосый парень, – ответила я, проглатывая слова, пока кидала рукава в желоб. – Итальянец, мне кажется, или может быть грек. Совершенно полный идиот.

– Ох, – произнесла Тилли. – Я буду следить за ним. Ты видела дочерей мистера Бленк? У них такие красивые платья, – она вздохнула. – А их шляпки! У одной целая птица на макушке! Посмотри на них, если они снова будут проходить через цех. Может быть, ты сможешь сделать для меня копию.

Я задолжала Тилли гораздо больше, чем копию шляпки, но страстное желание в её голосе заново воспламенило сильную тоску, которую я ощутила в ту минуту, когда смотрела на этих девушек; не из-за их платьев и шляпок, а из-за их жизней, которые, как я представляла, им соответствовали. Время на чтение книги, или на набросок картины, может быть даже посещение школы. Моя мама попыталась дать мне образование посредством старых книг и походов в библиотеки и музеи, но я понимала, что оно было совсем не таким, каким было образование в настоящей школе, в такой как описывала миссис Мур. И мама рассказывала мне достаточно много историй о своём любимом Блитвуде, вызывая в воображении образы девушек в белых чайных платьях и соломенных шляпках, попивавших чай в саду или занимавшихся в восхитительных, шикарных комнатах, заставленных книгами… Но сейчас, когда мама умерла, какая бы то ни была хрупкая мечта о том, что я когда-нибудь поеду в Блитвуд, выгорела дотла.

– Состряпанная на скорую руку шляпка не сделает тебя похожей на тех девушек, – сказала я, слова покинули мой рот, прежде чем я осознала, что собиралась произнести их вслух.

– Ох, – промолвила Тилли, прозвучав как раненная птица. – Конечно, нет… Я не подразумевала…

А затем она ушла, я подняла взгляд и заметила её удалявшуюся спину, нехарактерную сутулость в её узких плечах, и почувствовала резкую боль в своей собственной спине, непосредственно под грудной клеткой. Я начала было идти за ней, но затем вспомнила, что если не выполню свой сегодняшний норматив, у меня не будет денег на оплату аренды за этот месяц. Я заглажу свою вину перед ней после работы. Я сделаю ей такую шляпку из старых маминых обрезков.

Я снова склонилась над своей работой, мои мысли были забиты перьями и лентами, и я позволила ритму машины убаюкать меня до ступора, который заблокировал звоны, и идиота-парня на побегушках, и обиженный голос Тилли. В следующий раз, когда я подняла взгляд на настенные часы, было уже пол пятого вечера. Оставалось пятнадцать минут до закрытия. У меня оставалось всего два рукава на прошив.

Отведя взгляд от часов, я заметила мужчину, стоявшего рядом с дверью, выходящей в сторону улицы Грин, и ведущего разговор с мистером Бернстайн. Высокий мужчина в накидке и фетровой шляпе Хомбург. Мужчина, который выглядел точно так же, как и тот, чьё появление привело к угасанию мамы от пагубной зависимости к настойке опия и к её смерти.

ГЛАВА 2

«Нет, – сказала я самой себе, – этого не может быть. Наверное, я начала перенимать склонность мамы быть подозрительной».

Мужчина отвернулся от мистера Бернстайна и перехватил мой взгляд. Под полями фетровой шляпы Хомбург я мельком разглядела сверкающие чёрные глаза, такие же холодные и чёрствые, как глыбы угля. Я попыталась отвести взгляд, но оказалась пригвождена к месту, не в состоянии сдвинуться. Глубокий низкий звон зазвучал в моей голове, неизменный погребальный звон, как в траурной песне. Пока я пристально смотрела на него, напуганная своей неподвижностью, он поднял в приветствии шляпу в мой адрес и улыбнулся. Затем, не сводя с меня глаз, он склонил голову в сторону мистера Бернстайна и что-то тому сказал. Мистер Бернстайн посмотрел в мою сторону, хмурость измяла его грузное, вкрадчивое лицо.

«Боже мой, они говорят обо мне». Моё сердце начало биться чаще. Отчаявшись, я попыталась отвести взгляд в сторону, вернуться обратно к шитью, но мои глаза и руки оказались застывшими. Мужчина в накидке начал идти по проходу между швейными столами и вентиляционными шахтами. Самое меньшее, я могу потерять работу, но я уже поняла, что нечто неизмеримо худшее вот-вот должно произойти. Об этом меня предупреждал звон в моей голове.

Мама настолько боялась этого мужчины, что была вынуждена накачивать себя до беспамятства. «Он пришёл за мной с целью увезти меня в работный дом, или тюрьму… или в психиатрическую больницу». Я сидела, застыв на своём месте, в то время как мужчина в накидке свернул в проход между моим швейным столом, и вдруг, глубокий низкий звон исступленно зазвенел в моих ушах. «Он подойдёт ко мне в считанные секунды…»

Мужчина сильно содрогнулся, остановившись, подобно куску материи, который зажало в гладильном прессе, но создалось впечатление, что прессом был он сам. Его конечности дёрнулись и сократились, как бывает у роботов, которые разрядились или у марионеток, когда рука кукловода сдвинулась. Он резко развернулся, дабы выяснить, что остановило его продвижение.

Это была Тилли. Отворот его накидки попал в её машину. Я увидела, как она придала своим чертам вид невинности, но когда она подняла взгляд на мужчину, вся кровь отлила с её лица. В своё время я наблюдала, как Тилли смело общалась с самим мистером Бленк, когда посчитала, что размер новой зарплаты девушек был несправедливым. Я слышала истории о том, как она смело осаждала головорезов, нанятых для разгона пикетов во время забастовки. Теперь же она выглядела не просто испуганной, а приведённой в ужас.

Я начала вставать, стремясь отвлечь внимание мужчины от Тилли, но кто-то дёрнул меня назад. Это был темноглазый парень на побегушках, присевший под швейный стол.

– Видишь, – прошипел он. – Говорил тебе, уходи.

– Откуда?.. – но времени на вопрос, откуда он узнал о мужчине в накидке – или что он о нём знает – не было. – Куда? – вместо этого спросила я.

Он схватил меня за руку и затянул меня под стол, за наваленные корзины с принадлежностями для шитья.

– Не останавливаясь, ползи к раздевалке. Я о нём позабочусь.

Я не могла представить, как этот парень собирается «позаботиться» о мужчине, который напугал Тилли Куперманн, но я сделала то, что он сказал. На четвереньках я поползла под столами, будучи уверенной, что в любую секунду меня схватят за шкирку, как ястреб вырывает мышь.

Пока я ползла, я осознала, что колокольный звон прекратился, а затем вдруг началось паническое бегство всех девушек, поспешивших оказаться первыми на выходе. Добравшись до конца ряда со столами, я подняла взгляд и увидела, что все они столпились у двери, ведущей на Грин Стрит. Мужчина в накидке был вытеснен к двери толпой девушек. Он осматривал зал; взгляд этих угольного цвета жестоких глаз рассекал воздух, подобно крыльям чёрной вороны. «Где был парень, который сказал, что «позаботится» о нём?..» Вслед за тем я заметила его. Он стоял прямо за спиной мужчины в накидке. Ужасная мысль пришла ко мне в голову: «А вдруг, парень работает на мужчину в накидке и его миссия была уловкой, чтобы я лишилась своей работы».

Я наблюдала за тем, как парень что-то прошептал мужчине на ухо. Что бы он ни сказал, это незамедлительно привлекло внимание мужчины. Его голова резко повернулась, двигаясь со скоростью броска змеи, его шея изогнулась сильнее, чем должна была бы в состоянии повернуться. Созерцание этого одарило меня тошнотворным чувством, но я использовала его минутное отвлечение и побежала к раздевалке. Краем глаза я увидела кружение тёмного плаща, когда мужчина покинул зал, преследуя темноглазого парня. Стало быть, вполне возможно, что парень и не работал на мужчину…

В раздевалке находилось порядка десяти или около того девушек, надевавших свои шляпки и пальто, болтая о своих планах на вечер. Эстер Хочфилд хвасталась, что её жених собирался встретить её у выхода из фабрики и повести её на ужин. Йетта Лубиц посмотрела на свой чек с зарплатой и опечалилась, что ей не хватало на покупку шляпки её мечты. Неожиданно меня за руку схватила Тилли и прошептала на ухо:

– Кто этот мужчина? – поинтересовалась она, её лицо было бледным, а руки тряслись.

– Не знаю, – ответила я. – Но моя мама однажды увидела его и была им напугана.

– Конечно, она была напугана им! Что-то… с ним не так. Папа рассказывал мне истории о злом духе, который может завладевать телом мужчины. Вот так этот мужчина и ощущается – словно им завладел диббук¹. Но каким-то образом твой друг умудрился увести его на лестничную клетку. Мы воспользуемся другой лестницей.

Я собиралась возразить, что темноглазый парень не был моим другом, когда Тилли вытолкнула меня из раздевалки и повела нас в сторону лестницы, ведущей на Вашингтон Плейс, но как только мы вышли на этаж, я заметила суматоху. Группа девушек бежала в сторону двери на Грин Стрит, их голоса были взволнованными и… перепуганными. Глубокий низкий звон вновь зазвонил в моей голове так громко, что я не смогла расслышать о чём они говорили, но как только заговорила Тилли, я совершенно чётко её услышала.

– Пожар!

Как если бы слово вызвало явление само по себе, окна вентиляционной шахты разбились вдребезги и языки яркого пламени прорвались сквозь них. Пламя, похожее на стаю огненных крыс, переливалось через подоконники и расползалось по полу фабрики. Пригвождённая к месту, я ошеломлённо наблюдала за ним до тех пор, пока прозвучавший в моем ухе голос Тилли, не вырвал меня из транса.

– Нам надо убираться отсюда! – закричала она. – Дверь на Грин Стрит заблокирована – нам надо пробовать выбираться через эту дверь!

Она потянула меня через зал в сторону двери, ведущей на Вашингтон Плейс, но я не могла избавиться от заблуждения и отвести глаза от огня, который распространялся по столам разбраковки, которые располагались под окнами вентиляционной шахты, хватаясь за кучи блузок. Воспламенившиеся лоскуты материи наводнили воздух и перемещались по залу, подобно тому, как управляемые торпеды несут свои разрушения. Они приземлялись на рабочие корзины под швейными столами, и каждая корзина вспыхивала пламенем. Вздымавшийся от тлевших корзин дым был похож на стаю чёрных ворон.

Я моргнула, попытавшись рассеять иллюзию, но когда открыла глаза, зал уже был наполнен густым дымом. Напуганные девушки метались от двери к двери, от окна к окну, кружа по комнате, словно птицы, бьющие крыльями об клетку. Огонь ревел, как бешеный зверь, жаждущий нашей плоти. Миниатюрная фигура порхнула мимо нас, и я распознала в ней маленькую девочку, которой сегодня помогала Тилли. Она бежала с группой девушек в сторону раздевалки.

– Этта! – закричала Тилли, выдернув свою руку из моей хватки и побежав за девочкой. Я последовала за ними в раздевалку. Тилли склонилась перед невысоким шкафчиком: – Я не могу оставить её! – воскликнула Тилли. – Я обещала присмотреть за ней сегодня.

Это было то же самое обещание, что она дала мне в мой первый рабочий день. Тогда я в это поверила, не подозревая, насколько серьёзно она относится к своим обещаниям.

Я встала на колени рядом с Тилли и посмотрела в шкафчик, прямо в напуганные до ужаса глаза. Когда я усилием воли придала своему голосу спокойствие, то услышала, как лязгающий низкий звон в голове замедлился до равномерного звона, который отражался во всём моём теле и вибрировал по поверхности моей кожи.

Я никогда раньше этого не чувствовала. Со времени, как звоны появились в моей голове, они всегда бесконтрольно звучали, если я была напугана или когда в скором времени должно было случиться нечто плохое. Я никогда не пыталась контролировать их. Но я сделала это сейчас, ради Тилли и Этты. Я потянулась к шкафчику и положила свою ладонь поверх руки девочки.

– Всё хорошо, – сказала я, сравнивая свой голос с уже равномерным, медленным звоном в своей голове. – Тилли не позволит ничему с тобой случиться. Выходи, и мы вместе пойдём домой.

Глаза Этты широко распахнулись – я даже не была уверена, что она говорит по-английски – но своей ладонью я смогла ощутить, как её мускулы расслабились, и её маленькая ручка скользнула в мою ладонь. Я сомкнула ладонь и потянула её из шкафчика. Она выскочила, как если бы пробка вылетела из бутылки, и незамедлительно ухватилась за Тилли, обвив руками её шею, а ногами – талию. Тилли встала и посмотрела на меня поверх плеча Этты, затем перевела взгляд на других девушек, съёжившихся на полу.

– Вы собираетесь ждать здесь, как агнцы на заклание? – завопила она чётким строгим голосом. – Или мы будем спасать себя сами? Я убираюсь отсюда. Кто со мной?

Не дожидаясь ответа, Тилли широким шагом вышла из раздевалки, прямиком через дым, направившись в сторону двери на Вашингтон Плейс. Несколько женщин из раздевалки взбудоражились и последовали за ней, но когда мы достигли двери, обнаружилось, что она была заперта.

Я повернулась, чтобы посмотреть через зал. Пламя уже поглотило вентиляционную шахту у пожарного выхода и двери на Грин Стрит. Огонь подталкивал нас к высоким окнам, которые открывали вид на Вашингтон Плейс. Они были открыты, маня к себе видом неопороченного дымом голубого неба. Одна из женщин забралась на край окна и закричала: «Пожар!», как будто это стало бы для кого-то новостью. Я выглянула из окна и увидела, что улица была наводнена гужевыми пожарными машинами и толпами зевак, наблюдавшими за нами. Их рты были открыты, выкрикивая что-то, но я не смогла расслышать, что они кричали.