Текст книги "Сплетающий души"

Автор книги: Кэрол Берг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)

Глава 23

Перед самым заходом луны я пустил Джослин пастись на сладкой траве Лидийской долины. Белый камень башни П'Клор перламутрово сиял в лунном свете. Пока я устало взбирался по деревянной лестнице в единственную комнату на самом верху башни, ленивый влажный ветер шелестел в пустых оконных проемах.

Башня П'Клор была моим убежищем, местом уединения, где я мог «обнажить» себя, оставив лишь самое необходимое: хлеб, воду, солнце, ветер, лес и слова. Для Заклинателя нет потребности важнее подобного приюта, где он может вслушиваться в истинный смысл слов, незамутненный обществом и делами, прийти к пониманию их оттенков и подготовить место для них внутри самого себя.

Госпожа Сейри стояла у одного из узких окон, словно следила за скольжением облаков, гнавшихся за заходящей луной. Казалось, кроме нее, в комнате никого нет, но бдительный Паоло возник в тенистом углу за моей спиной, едва я поднялся на верхнюю ступеньку.

– Это всего лишь Вен'Дар Тщеславный, – сообщил я, бросив один из запасных плащей ему, а второй накинув на плечи леди. – Думаю, у нас пока есть время малость передохнуть.

– Вы можете это сделать?

– Помочь госпоже Сериане? Если ее разум заперт тем же ключом и если она не ушла чересчур далеко, чтобы слышать меня, думаю, смогу.

– Тогда вы должны поторопиться. Я не могу…

Напряженный, встревоженный юноша стоял у самой лестницы.

– Не можешь что?

– Я не могу остаться с вами. Не спрашивайте объяснений. Просто поторопитесь.

Настойчивость юноши не оставляла места для споров, даже если бы я и подумывал о промедлении. Я снял оружие и положил его на пол у стола, где я хранил запас свечей, чернил и бумаги.

Даже если бы Паоло и не настаивал, я все равно попытался бы. Жизнь госпожи Серианы казалась менее вещественной, чем угасающий лунный свет, и мне не верилось, что она доживет до рассвета, как и косые лучи, льющиеся через окна башни.

Я подвел ее к деревянному стулу с высокой спинкой, который некогда сделал собственными руками. Сам присел на бочонок с мукой, придвинув его поближе, положил руки ей на виски и ворвался в ее сознание.

Сударыня, простите мне непрошеное вторжение. Все, что я знаю о вашем характере и судьбе, подсказывает мне, что вы дали бы на это свое соизволение, если б только могли. Я сам побывал там, где вы странствуете сейчас, и знаю, насколько невозможной кажется сама идея связного мышления, но, ради вашей свободы и жизни, я прошу вас попытаться. Всем, что вы есть, и всем, чем вы были, схватитесь за слова, которые я дам вам, и не выпускайте их.

И я открылся ей.

«Вазрин Творящий, Вазрина Ваятельница!»

Я едва не утонул в тумане бессвязных видений – и едва не отпрянул. Она ушла уже очень далеко.

Что ж, остается только начать и надеяться.

Певец, Целитель, Оратор, Заклинатель…

Одно за другим я называл ей имена, сопровождая каждое всем, что я знал о его сути, точно так же, как несколькими часами ранее сам вырывал их из хаоса, объявшего меня. Каждое я силой вталкивал в поток ее мыслей и крепко удерживал, пока не чувствовал, как поток выдергивает его из моей хватки и уносит прочь.

Никогда прежде я не произносил ничего с таким напряжением. Дважды я едва не сбивался с последовательности. Не успел я произнести и четверти списка, как запнулся. Голова моя гудела немилосердно; руки налились свинцом, плечи, казалось, умоляли меня позволить им упасть. Она ушла так глубоко, а у меня заканчивались силы. Несказанной глупостью с моей стороны было не отдохнуть немного, прежде чем пытаться. Мне придется остановиться и попробовать снова.

«Сосредоточься, Вен'Дар. Говори в самую глубь. Выжги список огненными письменами, словно маяк, который она не упустит из виду. Что идет в списке двадцать седьмым? Говори».

Двадцать седьмое – Каллиграф…

Так же как и ранее этой ночью, во мне восстала несокрушимая воля, словно магнит, собравший воедино все осколки стальной решимости, которой я обладал, так что я уже не мог ни ослабеть, ни сбиться, ни сдаться.

Семьдесят пятый – Обитатель Морей, кто дышит водой и оберегает сады и стада глубин…

Казалось, у меня вдруг стало четыре руки, две из них – невидимые, но сильные и неутомимые, поддерживавшие другую дрожащую пару, чтобы она не выпустила печального, прелестного лица передо мной. Но чьи это были руки? Госпожа и Паоло были людьми. Их руки – бледные и тонкие, безвольно лежащие на коленях госпожи, и другие – крепкие и умелые, принадлежащие юноше, что безмолвно и недвижно сидел в тени.

«Подходишь к концу… что там дальше? Встань-ка на голову…»

Девяносто девятым идет Искатель, который смотрит глубже видимого и способен отделить одну сущность от другой в великой путанице мира, зовущейся жизнью. А сотым в списке значится Сплетающий Души, легенда.

И как только мой внутренний голос договорил последние слова, волна изнеможения захлестнула меня с головой, словно из моей плоти выдернули кости и отбросили прочь. Ноющие руки упали вниз, и прочерченная лунными лучами тьма медленно закружилась вокруг моей головы. Паоло спрыгнул со стола и поддержал меня за плечи прежде, чем я свалился с бочонка. Из дальнего леса донеслось ясное уханье совы, разбившее выжидательную тишину – тишину неудачи, подумалось мне. Госпожа не шевелилась.

Но в следующее мгновение она глубоко вздохнула, а большие карие глаза, которые четыре месяца отражали только бездонную пустоту, моргнули и сосредоточились на мне. Она улыбнулась, а когда взгляд скользнул дальше, к тому, кто стоял у меня за спиной, ее лицо озарилось искренней нежностью.

Но едва я вздохнул и начал проваливаться в счастливое забытье, улыбка померкла. Скорбь и ужас завладели ее взглядом.

– О дорогой мой, что же ты наделал?

Я надеялся насладиться сном, полным удовлетворения от свершенных дел и выигранных битв, но потрясенное лицо госпожи обернуло меня в покрывало тревоги, и лишь страшные видения сопутствовали мне во сне.

* * *

Тихий, скребущийся звук замер на миг, потом возобновился снова, то у самой моей головы, то вдали. Время от времени он прерывался ритмичным постукиванием, потом хлопаньем, и щекочущая струя воздуха проносилась над моим лицом. Ах, воробьи, постоянные обитатели башни, такие ручные, что замри ты достаточно надолго, и они совьют гнездо у тебя в волосах.

Ноющие кости умоляли меня не двигаться. Только одеяло отделяло меня от пола, и кто-то набросил мне на плечи плащ в студеные предутренние часы, после того как меня одолел сон. Теперь же стоял теплый день, солнечные лучи падали почти вертикально. Я уже чувствовал себя куском сырого мяса, которое проволокли по улицам голодные псы, а если я еще задержусь под теплым плащом, то начну вонять, как это самое мясо, – то есть еще хуже, чем сейчас. Я отбросил плащ и поднялся на ноги.

Госпожа спала на моем тощем тюфяке, ее рыже-каштановые волосы свободно разметались, щеки цвели живым румянцем. Сверху был накинут плащ. И Паоло в таком же глубоком сне свернулся на голом полу возле лестницы, словно верный пес, охраняющий вход. Я отчего-то ожидал, что мальчика не окажется здесь, когда я проснусь.

Сняв пустое ведро с крюка на стене, я обогнул спящего юношу и прокрался на цыпочках вниз, где на опушке стоял бочонок с дождевой водой с ковшиком на боку. Вода оказалась прохладной и сладкой. Затем, презрев все законы скромности, я разделся донага и вылил на себя три полных ведра. Отчего-то вода на спине казалась холоднее, чем во рту, однако подогревать ее заклинанием возле башни П'Клор я всегда считал неуместным. Так что я проглотил взвизг и подхватил грязную рубашку, чтобы вытереться ею досуха.

По окончании испытания, вполне освеженный, я облачился во влажную рубашку и брюки, поклявшись сжечь их при первой же возможности вместе с бельем, которое и сама Вазрина не заставила бы меня надеть снова. Затем я снова наполнил ведро и отнес его наверх, к своим спутникам, намереваясь сообразить завтрак из скудного содержимого моей сумки.

На рабочем столе рядом с ней лежал свернутый лист бумаги, взятый из моих собственных скромных запасов и надписанный: «Госпоже». Странно. Я сомневался, что во сне меня одолела тяга к сочинительству или что госпожа сочла бы целесообразным писать самой себе послания. И насколько мне было известно, Паоло грамотой не владел.

– Что так озадачило вас этим утром, мастер… Вен'Дар, я полагаю?

Я едва из кожи не выпрыгнул при звуке этого тихого голоса.

– О сударыня, как же я рад – рад до глубины души – наконец-то встретиться с вами. – Я поклонился, протягивая к ней ладони. – И вы совершенно правы, именно он я и есть.

– Моя благодарность бесконечна, мастер, – ответила она любезностью на любезность, поднявшись с постели, когда я подал ей руку.

Она улыбалась искренне и с добротой, но разум ее был далек от всех этих условностей, а внимание поглощал юноша, неподвижно лежащий на полу у лестницы. Она склонилась над ним, положив руку ему на спину, словно чтобы убедиться в том, что он дышит. Прошло немало времени, прежде чем она поднялась и подошла к окну, чтобы взглянуть на наше зеленое пристанище. Она сложила руки на груди, в задумчивости прижала к губам большой палец. Ее взгляд то и дело возвращался к мальчику.

Мне не хотелось нарушать ее раздумья, но вечности в запасе у нас не было.

– Прошу вас, сударыня, разделите со мной завтрак: вяленая рыба, немного сухарей и фрукты. Вам надо подкрепиться. А что до моей маленькой загадки – только вы можете ее разрешить. – Я протянул ей послание. – Меня озадачило не содержание – не в моих привычках читать чужие письма без приглашения, – а автор. Послание было написано прошлой ночью, здесь, в башне, поскольку я узнаю бумагу, а чернила еще свежие. Но гостей мы не принимали, а это значит, что, исключая вас и меня, написать это мог только юный Паоло. Но я был уверен, что мальчик неграмотен.

Она повертела в пальцах листок, но так и не развернула его.

– Паоло не умеет читать и писать, – произнесла она тихо. – Вам придется объяснить мне, как стало возможным, что он сделал это.

– Я не уверен… Могу ли я спросить, что происходило прошлой ночью после того, как я столь нелюбезно заснул?

– Я тоже очень устала; все было похоже на сон. Он уложил вас на одеяло, накрыл плащом, а потом подвел меня к постели. Следующее, что я помню, – это то, как я проснулась, когда уже было светло. – Она бросила письмо на стол. – Это невозможно. Невозможно. Не хочу в это верить.

Ее горячность, казалось, имела мало общего с тем, что Паоло оказался способен писать.

– Возможно, в самом послании содержится ответ на ваши вопросы.

Я озаботился тем, чтобы согреть заклинанием чашку воды и отмерить ромашки и таволги из скромных запасов кожаной сумки. Потом предложил госпоже чай с кусочком древнего чернослива, о который, я надеялся, она все же не сломает зубы. Но она снова взяла письмо и принялась теребить его. Чего она боялась? В конце концов, еще раз взглянув на спящего мальчика, она развернула листок.

Хотя это была всего одна густо исписанная страничка, госпожа Сериана изучала ее около получаса, если не больше, а потом молча протянула мне. Я отставил чашку в сторону и взял письмо.

Дражайшая моя матушка!

Я всем сердцем надеюсь, что этим утром ты проснешься полностью исцелившейся от своего скорбного недуга. Я умоляю тебя не рвать письмо в отвращении к моему лицемерию или к правде, которую ты узнала прошлой ночью. Я прошу в последний раз одарить меня той любовью и доверием, которыми ты так щедро – так несомненно – согревала меня в прошлом.

Паоло расскажет тебе обо всем, что обрушилось на нас, и вместе с тем об открытии, которое я сделал слишком поздно. Клянусь тебе собственной жизнью, я не искал сознательно твоей погибели и не выдавал умышленно защиту Авонара. Я не могу ожидать, чтобы кто-то в это поверил, кроме разве что тебя, всегда желавшей видеть во мне только лучшее. Даже Паоло, несмотря на свою преданность, и тот сомневается. И сам я сомневаюсь в себе, хотя оба этих поступка так чужды моим желаниям, что я не могу признать их возможными. Но конечно же, я должен, ибо будущее миров снова под угрозой из-за меня, а спасение – снова в твоих руках и, через твое заступничество, в руках моего отца.

Мир, который Паоло опишет тебе, – не Гондея и не знакомый нам дом, где мы родились. Пределье – третий мир, мир еще незавершенный, еще растущий, населенный странным и чудесным многообразием существ, которые, пусть и не слишком красивы и изящны, не более злы по природе своей, – чем любая из человеческих рас. Этот мир зародился в хаосе Пропасти, когда мы пересекали ее, совершая побег из Зев'На. Каким-то образом – я сам пока не понимаю как – мои действия и состояние рассудка в том путешествии создали глубочайшую связь между мной и Предельем, так что я знаю, чувствую и воспринимаю его жизнь, как если бы оно было частью меня.

К несчастью, магия Пределья открыла мне истину о том, что я подозревал и чего боялся все эти четыре года. Лорды так и не выпустили меня из рук. Думаю, они сами осознали это, когда я четыре месяца назад пересек Мост, и теперь грозят разрушить все миры, с которыми я соприкасаюсь. Если все останется так, как есть, лорды наверняка смогут достичь того, чему мы не дали свершиться четыре года назад. Как справедливо опасается принц, они обретут власть надо мной, а значит, и над Пропастью. Похоже на то, что им уже удается использовать меня, выпуская на волю разрушение; ты, советники и подданные моего отца горько пострадали от этого. Я говорю об этом не затем, чтобы оправдать себя, ведь в конечном счете я ответствен за это, как и за все зло, которое я сотворил.

Путь к спасению представляется мне крайне простым. Моя смерть устранит эту опасность, и, если бы дело касалось лишь этого, я охотно преклонил бы колени перед принцем и позволил ему завершить то, чего он столь страстно желает. Но я убежден, что из-за моей странной связи с Предельем тысячи невинных погибнут вместе со мной. Я словно сточная канава лордов; когда против них направляют свою силу дар'нети, через меня она обрушивается на эту землю в виде огненной бури. Чем более изранена она, тем слабее становлюсь я сам, и потому мне кажется, что, если меня не станет, погибнет и Пределье со всеми его обитателями.

Две вещи должны быть сделаны.

Во-первых, атаки Авонара на Зев'На должны прекратиться до тех пор, пока я не буду мертв. Лорды все равно не страдают от них, а отражают на меня, чтобы вернуть Пределье к хаосу и тем самым усилить себя.

Во-вторых, мой отец должен проникнуть в мое сознание и разорвать эту связь с Предельем прежде, чем убьет меня. Я не могу сам просить его, поскольку не знаю, как найти своего отца в принце Д'Нателе, а принц не выслушает меня прежде, чем ударить. Ты должна убедить его сделать это если и не по собственному желанию, то из сострадания к людям, которых у него нет причин ненавидеть и нет причин уничтожать.

Теперь я буду ждать. У меня не хватает сил, чтобы задержаться дольше, а Паоло подвергается опасности каждый миг, пока я делаю это. Он сможет показать, где я, когда убедится, что все случилось именно так, как я и сказал. Но если пройдет слишком много времени, больше пяти дней, мне останется лишь один путь. Мне придется отправить одиноков в тот мир, где мы родились, в надежде, что они смогут найти там пристанище, когда меня не станет. У меня есть подруга, обладающая некоторым влиянием, которая обещает сделать все возможное для их безопасности.

Знаю, что твоя вера и любовь бессчетное число раз спасали меня от отчаяния. Я хотел бы думать, что, когда все закончится, ты сможешь навестить Пределье и взглянуть на его чудеса. Пусть Паоло познакомит тебя с Вроуном и его друзьями, которых я повстречал во сне, с Нитеей, всю свою жизнь дарящей другим то, чем она никогда не сможет обладать сама, и с Томом, сыном овцевода, по чьим следам я пришел туда. Он сыграет для тебя такую музыку, какой ты еще никогда не слышала.

Верь мне.

Твой любящий сын,

Герик.

– Значит, он был здесь. Пока мы спали? Поразительно, что он смог пройти сквозь мои охранные чары…

Госпожа опустилась на колени рядом с юношей, качая головой, и слова замерли у меня на губах. Как глупа бывает уверенность, так легко уводящая нас от очевидного. Она смотрела на него полными слез глазами, гладила его по волосам, и только тогда я начал понимать. Я вспомнил, как изменилось выражение ее лица, когда она прошлой ночью взглянула на Паоло, и как сорвались с ее губ слова: «О дорогой мой…» Она обращалась не к юному Паоло, а к своему сыну, узнав Герика в теле его друга. Ее сын завладел Паоло, вытеснив живую душу ради своих целей.

Я уронил письмо на пол, охваченный отвращением – чувством, взращенным во мне за пятьдесят лет выслушивания рассказов о лордах Зев'На и их омерзительных играх.

– Есть ли хоть малейшая возможность, что Паоло сумеет это пережить? – прошептала госпожа.

– Я не слышал, чтобы кто-либо пережил подобное насилие. Паоло погибнет, когда… существо… покинет его. Если только я не убью его сам, чтобы уничтожить того, кто владеет им.

Я был в ужасе, меня мутило. И все же…

Я снова взял листок и изучил его. Несомненно, это ловушка. Дьявольское отродье просит отца проникнуть в его сознание… раскрыться… сделать себя, принца Авонара, уязвимым.

И все же слова никак не вязались с подобной низостью. Слова… Толкование слов было моей жизнью. И никогда прежде я не читал слов, переполненных таким одиночеством и болью, отчаянной честностью, скрывавшей нежный возраст автора. Я не мог примирить то, что я предполагал… что знал… чему меня учили… с тем, что я прочел.

Мог ли мальчик, которого я знал как Паоло, действительно быть гнусным воплощением злобного лорда Зев'На? Я мысленно вернулся в нашему первому знакомству в моей палатке в пустыне, потом – к погребу, который стал нашей темницей. Он явно был собой во время нашего первого разговора. Когда же произошло замещение? Его забота обо мне в дни моего безумия была искренней и доброй, и единственное изменение в его поведении произошло после… нет, как раз перед тем, как я сломал заклинание Раделя, когда его руки стали холодными как лед, голос стал тихим, а я… я изменился…

– Великий Вазрин!

Я склонился над спящим юношей и потряс его с силой, которая подняла бы и мертвого, – и госпожа, несомненно, предположила, что именно это я и пытаюсь сделать.

– Мастер Вен'Дар, будьте милосердны. Оставьте его с миром.

Я не обратил на нее внимания.

– Паоло! Просыпайся! Я знаю, что это ты.

– Проклятье, неужели нельзя маленько поспать без того, чтобы тебя не начали дергать туда и…

Долговязый, взъерошенный мальчишка сел, потирая лицо и позевывая, но, увидев госпожу, потрясенно разинул рот и осекся.

– О сударыня, как здорово… как здорово видеть вас.

– Так ты не… – Она внимательно всмотрелась в него, потом взглянула на меня, словно я сыграл с ней какую-то школярскую шутку. – Он в порядке. И он – это он. Должно быть, мы ошиблись.

Она выхватила письмо из моей руки и вчиталась в него снова, пока я пытался сдержать возбуждение. Если это правда…

– Паоло, мы боялись за тебя, – сообщил я, присев, чтобы заглянуть ему в глаза. – Прошлой ночью ты был не вполне собой.

Мальчик прислонился к изогнутой каменной стене, поскреб в затылке и вздохнул.

– Он не хотел вредить мне. Он знал, что это опасно, и даже думать не хотел об этом, о такой злой штуке. Он даже не знал, как у него это выходит. Он дал решать мне. Я согласился, что другого выхода нет.

– Так ты знаешь, что произошло, – уточнил я. – Что он сделал с тобой.

– Конечно знаю. Мы так и задумали. Ну, мы не думали, что ему придется выходить настолько вперед. Только то, что он спрячется… внутри меня… чтобы помочь, если понадобится.

– Значит, он оставил собственное тело и обосновался в твоем. А когда увидел, что я не могу освободиться, покинул тебя, чтобы перебраться ко мне.

Поддерживающие руки. Сила и рассудочность, которых я сам не смог бы добиться. Направляющий, но не управляющий мыслями и действиями, хотя и разделивший мои воспоминания и способности. И когда дело было сделано, он отступил, вернув мне разум и душу невредимыми. Не искаженными. Не погибшими. Свободными.

– Мы не ожидали, что госпожа окажется в такой беде. А потом вы оказались единственным, кто мог помочь. Ему пришлось вас освободить.

Его решительный взгляд встретился с моим, и я ничего… ничего не прочел в нем, кроме простой правды.

– О чем вы говорите? – потребовала объяснений госпожа. – Я думала, Герик овладел Паоло так же, как Гар'Деной. Почему Паоло не погиб?

– Сударыня, юный Паоло живет, дышит и радует нас своим обществом даже после того, как поделился своей личностью, потому что ваш сын не в большей степени является лордом Зев'На, чем вы сами. Это легенда, миф, сотый талант. Дважды в эту ночь я перечислял дары, не подозревая о том, что мне помогла проговорить этот список сама его вершина, его загадка. Кто способен столь полно отринуть собственную жизнь и принять взамен тело, разум и дух другого – взяв взаймы его силу или отвагу, умения или знания, – а после вернуть ту, другую, душу неповрежденной? Кто сможет совершить это и сам сохранить целостность? Ваш сын, сударыня, – дар'нети, ему шестнадцать лет, и, как случается почти что с каждым из нас, его дар пришел к нему с нежданной, ошеломляющей и таинственной внезапностью. И в чарующей прихотливости Пути он, по всей видимости, оказался Сплетающим Души, обладателем редчайшего из талантов дар'нети, носителем дара, который таит в себе великолепнейшие возможности и сложнейшие последствия. И он даже не подозревает об этом.