Текст книги "Невольничий караван"

Автор книги: Карл Фридрих Май

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 35 страниц)

– Что делать-то будем? Может, надо бы нам вмешаться, остановить как-то эту бойню? – обеспокоенно спросил Пфотенхауер.

– Из этого все равно ничего бы не вышло, – печально возразил Шварц. – Если негру однажды удается освободиться от оков, он будет сражаться, пока последние силы его не покинут.

– Да, по правде сказать, из нашей-то помощи ничего, кроме вреда, небось, и не вышло бы. Я, во всяком случае, хоть убейте меня, друга от врага в такой тьме ни в жисть бы не отличил!

Он был совершенно прав, этого нельзя было не признать. Понимая, что им не остается ничего другого, люди уселись вокруг огня и принялись дожидаться окончания битвы.

Мало-помалу вой становился тише, а потом и вовсе смолк. Теперь только изредка тишину пронзал одинокий предсмертный крик, а следом за ним раздавался торжествующий клич победителя. Наконец, и эти ужасные звуки стихли. Одновременно прекратилось и мелькание неясных силуэтов, теперь находившиеся в ущелье люди скучились около костра и, казалось, держали совет. Потом один из них выступил вперед и стал медленно приближаться. Это был Лобо.

– Ну, – спросил Пфотенхауер, когда негр пролез через лаз, – что ты можешь нам сообщить?

– Они мертвы, – просто ответил Лобо.

– Кто мертв?

– Все.

– А если точнее? Кто это «все»?

– Все охотники на рабов. Больше ни одного нет в живых.

– О, Боже! Это, конечно, совсем не входило в наши намерения. Но как это произошло?

– Лобо стал ползти с Толо туда, и их никто не увидеть. Прийти к бедным, хорошим неграм-беланда, все связаны, но всех развязать и ждать. Потом выстрел и потом еще два выстрела, теперь, значит, время. Негры бросить прочь веревки и кидаться на охотников, душить их рукой до смерти, закалывать их своим ножом, пока не стать мертвы, все мертвы!

– Это и вправду была самая настоящая бойня! Удивительно, что ловцы рабов не просили у нас защиты.

– Они не могли; негры встать на их пути, не пропускать никого.

– Но такая схватка должна была стоить жизни многим из вас!

– Многие мертвы тоже и ранены, очень многие, но похищение отомщено. Не поймать снова бедных беланда!

– Тебя послали к нам твои товарищи?

– Да. Должен прийти сюда, чтобы сказать, что битва окончена. Друг должен прийти и руку пожать храброму и благородному негру.

– Хорошо, мы придем. У вас есть еще какие-нибудь желания или неотложные просьбы? Вы голодны?

– Не голодны. Абуль-моут имел в караване много мяса и муки. Негры раньше должны их нести, теперь будут есть.

Лобо вернулся к своим землякам, немцы и их друзья последовали за ним. Негры приняли их с шумным ликованием: Лобо уже успел рассказать им, чем они обязаны этим чужим людям. Место сражения представляло собой неописуемое зрелище, оставаться среди горы трупов и рек крови нельзя было ни минуты. По совету белых, после того, как засека была устранена, негры выбрались из ущелья на равнину и там разбили свой лагерь. Абуль-моута и Абдулмоута предусмотрительно спрятали от их глаз, иначе бывшие невольники разорвали бы своих мучителей на куски.

Когда белые спросили у освобожденных негров, что они теперь собираются делать, те ответили, что с наступлением утра хотят выступить на родину. Восстанавливать деревню им пришлось бы не совсем на пустом месте, так как все отнятое у них разбойниками добро вновь стало их собственностью. Шварц не ошибся и насчет домашних животных: как он и предполагал, похищенные стада, а также некоторые особенно неудобные для транспортировки предметы были оставлены Отцом Смерти неподалеку от ущелья под присмотром пятидесяти ловцов рабов. Негры знали это место и на обратном пути собирались заглянуть туда, чтобы вернуть то, что по праву принадлежало им. Разумеется, пятьдесят солдат Абдулмоута были обречены на столь же мучительную смерть, которую только что нашли их собратья. Справиться с ними неграм было тем более нетрудно, что они захватили себе все оружие отряда.

– Конечно, они поступили очень жестоко, – сказал Эмиль Шварц, когда они с братом снова сидели у костра. – Более пятисот убитых! Впрочем, охоты на людей теперь прекратятся надолго – единственное положительное следствие этой ужасной ночи.

– А мне ничуть не жалко этих мерзавцев, потому что я был их пленником и знаю, что это были за негодяи. В сегодняшнем массовом убийстве виноваты те, кто сделал их такими – два дьявола, которые лежат там, в стороне, и еще имеют наглость взглядами подавать друг другу какие-то сигналы!

– Они недостойны того, чтобы находиться в поле нашего зрения, – громко заявил Шварц. – Надо привязать их к дереву где-нибудь подальше отсюда!

Его брат хотел что-то возразить, но Эмиль сказал по-немецки, в то время как до сих пор они говорили на арабском языке:

– Не беспокойся и предоставь мне действовать, как я считаю нужным. Я давно заметил, что они тайком обмениваются знаками, которых я пока не понимаю. Но по-моему, нам не мешало бы знать, что им так не терпится сообщить друг другу. Итак, оттащи их к тому дальнему дереву и привяжи таким образом, чтобы они не могли шевельнуть ни рукой, ни ногой, но чтобы им было удобно беседовать друг с другом. Солдат, который будет их охранять, пусть, как бы ненароком, сядет на достаточном отдалении от них, чтобы не смущать их своим присутствием. Тем временем я подкрадусь к ним поближе и подслушаю, о чем они говорят.

– Что ж, идея неплохая. Пожалуй, так мы и сделаем.

Пленников, которые лежали у костра с тех пор, как негры удалились в свой лагерь, оттащили к выбранному Шварцем дереву, которое было окружено густыми зарослями кустарника. Пока их там привязывали, Шварц прокрался к этим кустам и затаился в них. Теперь он находился так близко от пленников, что едва не касался их, и ни одно их слово, даже сказанное шепотом, не могло быть им пропущено. Впрочем, ему не приходилось слишком напрягать свой слух: по его приказу арабов привязали к дереву с разных сторон, так что они, если хотели быть понятыми друг другом, вынуждены были говорить достаточно громко. Дерево стояло довольно далеко от костра, и разбойники не могли видеть, что Шварца уже нет на его прежнем месте. Как только приставленный к ним часовой отдалился на порядочное расстояние, пленники решили, что теперь они остались одни, и Абдулмоут воскликнул вполголоса:

– Что за день! Самый несчастный в моей жизни! Мне кажется, будто сегодня под моими ногами разверзлась преисподняя, и эти немцы – самые главные среди чертей! И как ты только мог позволить себя сцапать?!

– То же я могу спросить и у тебя, – огрызнулся Абуль-моут.

– Они кинулись на меня с дамбы, трое на одного!

– А меня они схватили прямо в палатке – не понимаю, как им удалось незаметно прокрасться туда. Эти псы, часовые, должно быть, заснули. Теперь они мертвы, и поделом! Пусть Аллах заставит их вечно сидеть на крутящемся шаре, чтобы им никогда больше не суждено было вкусить сладости сна!

Бывшие вожаки каравана рассказали друг другу, что с ними произошло, а потом Абуль-моут яростно прошипел:

– Будь проклят день, когда я решил связаться с этим Отцом Четырех Глаз! Он ученый, а люди такого сорта обычно – сущие болваны во всем, что не касается их книжек. Я думал, что расправлюсь с ним в два счета, но клянусь Аллахом, все шло совсем по-другому! Если бы он тогда просто улизнул от меня, я навсегда оставил бы его в покое, – но он последовал за мной и полностью уничтожил и опозорил меня.

– Полностью?

– Да.

– Ты уверен?

– Конечно! Я погиб! У меня больше ничего не осталось.

– А как же деньги?

– Разве они у меня есть? Или я могу их достать? Да если бы и мог – что бы я стал с ними делать? Сейчас для меня единственный путь к спасению – это бесследно исчезнуть из этих краев, скрыться в таком глухом и отдаленном месте, где никто не знал бы меня и куда не смог бы добраться ни один из моих прежних соратников. Но ты и сам понимаешь, что теперь это совершенно невозможно.

– Ты действительно считаешь наше положение таким уж безнадежным?

– Да, во всяком случае, мое. Ты знаешь, что со мной собираются сделать?

– Что?

– Этот немецкий пес хочет отправить меня к Али-эфенди в Фашоду.

– К Отцу Пятисот? О, Аллах! Если он действительно выполнит свою угрозу, ты пропал!

– Вот именно. Меня просто запорют до смерти, как запороли моих хомров, которых Отец Четырех Глаз поймал и доставил туда.

– Может быть, он только пугает тебя?

– Нет, этот человек никогда не бросает слов на ветер.

– Но надежда у нас все-таки есть. Фашода очень далеко отсюда, может быть, по пути тебе представится возможность бежать?

– В это я не верю! Скорее всего, меня упрячут так глубоко в трюм корабля и будут охранять так тщательно, что я не смогу даже думать о побеге… Хотя… пожалуй, один шанс вновь получить свободу у меня все же есть.

– Какой же?

– Это может произойти не по дороге, а уже в Фашоде, после того как я буду передан в руки Отца Пятисот. Мидур любит справедливость, но еще больше он любит деньги. Ты меня понимаешь?

– Да. Ты хочешь предложить ему за себя выкуп. Но тогда тебе придется сообщить ему место, где ты хранишь свой клад!

– Ни за что! Тогда он нашел бы эти деньги и все же убил бы меня. Нет, мой доверенный заплатит ему только половину, а остальное я отдам ему только после того, как буду свободен.

– Но где ты возьмешь доверенного?

– Он у меня уже есть.

– Кто же это?

– Ты.

– Но у меня нет никаких денег, и сам я нахожусь в плену!

– О, я думаю, что тебя немного высекут и отпустят: ведь ты был всего лишь моим подчиненным, а стало быть, не отвечаешь за все мои разбои.

– Подумай об Охотнике на слонов! Чувства, которые он ко мне испытывает – это нечто большее, чем кровная месть.

– Сейчас он снова обрел своего сына и переполнен счастьем. Если ты как следует попросишь, он простит тебя. Кинься ему в ноги, поплачь, изобрази раскаяние, и тогда эти немецкие христиане наверняка раскиснут и вступятся за тебя.

– Ах, если бы они замолвили за меня слово, я, конечно же, был бы спасен! Ты даешь мне хороший совет!

– Они так и сделают, если ты сможешь убедить их в том, что полностью раскаиваешься. Скажи им, пожалуй, что ты хочешь стать христианином, и если они этому поверят – считай, что ты спасен. Потом ты пойдешь в селение и достанешь деньги.

– Я не знаю, где они.

– Я скажу тебе. Я верю, что ты не предать меня и сделаешь все, чтобы спасти меня. Ты поклянешься мне в этом?

– Я готов поклясться собой и моим отцом, бородой Пророка и всех халифов!

– Довольно, я верю тебе. Помнишь, когда мы лежали у костра, я подавал тебе знаки? Ты понял, что я хотел сказать?

– Не совсем. Я понял только, что имелись в виду деньги.

– Я пытался объяснить тебе, в каком месте они лежат. К счастью, теперь я могу описать тебе это место на словах, и я хочу сделать это как можно быстрее, потому что нас в любой момент могут снова разлучить. Слушай: когда после пожара я добрался до селения, шейх со своими людьми уже перерыл там все вверх дном. Конечно, он сразу догадался, что я закопал деньги в земле: где же еще может храниться богатство, накопленное за столько лет! Все же они не нашли клада, потому что это было не так-то просто. Помнишь, южнее ограды нашего поселка был расположен загон для скота? Посреди него всегда горел костер. Так вот, если ты начнешь копать землю под костровищем, то через некоторое время тебе покажется, что ты наткнулся на большой камень или скалу. На самом деле это не скала, а застывшая смесь из песка, извести и глины, которую я прочно вбил в землю. Под этим твердым слоем спрятаны шесть больших бурдюков, доверху наполненных звонкими и блестящими монетами. Там все мое состояние. Если тебе удастся меня спасти, один из этих бурдюков будет твоим. Но если ты…

– Если он не захочет тебя спасать, он возьмет себе все? – продолжил за него чей-то голос. – Не беспокойся! Он не получит ни единого талера, но и ты не получишь их тоже. Я сам выкопаю деньги и разделю их между своими людьми. Им же достанутся и стада, которые твой фельдфебель увел из селения.

Не дожидаясь ответа, Шварц выпрямился и пошел к костру, чтобы прислать к пленникам второго часового и таким образом лишить их возможности возобновить разговор.

Абуль-моут испустил громкий крик ярости и отчаяния, потом он опустил голову и больше не шевелился. На душе у него было так скверно, будто он сидел на краю собственной могилы…

На следующее утро, сразу после восхода солнца, освобожденные беланда попрощались со своими спасителями и выступили в обратный путь. Бесконечная радость оттого, что им удалось избежать рабства, несколько омрачалась горькой мыслью о возвращении в пустую, разоренную деревню. Тела своих погибших товарищей негры взяли с собой, чтобы похоронить их рядом с теми, кто был убит ловцами рабов во время нападения на Омбулу.

Через несколько часов собрались в дорогу и остальные. Они разыскали то место, где были спрятаны лодки, и двинулись по направлению к речке Нирре, чтобы пересесть там на ожидавшие их корабли. Трупы ловцов рабов пришлось бросить в ущелье на растерзание хищным зверям и птицам. К Абуль-моуту и Абдулмоуту был приставлен столь мощный конвой, что оба разбойника должны были распрощаться с мыслью о побеге.

Корабли в целости и сохранности стояли на реке возле бывшего лагеря ниам-ниам. За время отсутствия основной части войска, оставшийся здесь отряд никто не потревожил. Шварц и все его люди, в том числе и король со своими сандехами, поднялись на борта кораблей, и флотилия немедленно отплыла к заливу Бегемотов. По прибытии туда был сделан короткий привал. Шварц приказал своим солдатам забить несколько коров из стада фельдфебеля, а остальных животных получили в награду за оказанную ими помощь Абу эн-Нисфи и его доры. Отец Половины остался очень доволен подарком и, пожелав друзьям благополучно завершить свой поход, отправился восвояси.

От залива Бегемотов вся эскадра двинулась вниз по реке в злополучное селение Умм-эт-Тимса. На глазах Абуль-моута Шварц выкопал из земли бурдюки с золотыми монетами и разделил их между всеми своими людьми.

Здесь пути недавних союзников разошлись. Братья Шварцы и Пфотенхауер должны были вместе с ниам-ниам вернуться на юг. Они собирались продолжить свои научные исследования в областях, принадлежавших владениям Эмин-паши, а потом через Занзибар вернуться в Европу. Все остальные двигались дальше на север.

Абуль-моута и Абдулмоута Шварц препоручил Охотнику на слонов; этому строгому и надежному стражу он мог доверять, как самому себе. Сеяд Ифъял должен был на дахабии доехать до Фашоды и там передать в руки Отца Пятисот Абуль-моута вместе с фельдфебелем и его сообщниками. Что же касается Абдулмоута, то о нем эмир сказал:

– Этого я возьму с собой в Кенадем. Там он похитил моего сына, там его должно постигнуть наказание. С тех пор, как я вновь обрел свое дитя, сердце мое – смягчилось, но по отношению к этому сатане я останусь тем же, кем всегда был раньше, а именно Бараком-Судьей, перед которым трепещут непокорные.

Итак, приключение, которое неожиданно свело вместе и сделало друзьями нескольких столь разных людей, было окончено, и настал час испить горечь прощания. Эмиль Шварц дал эмиру свой адрес и просил его писать, если случится оказия. Словак и Отец Смеха пожелали продолжать путешествие с немцами, на что те с охотой согласились. Тяжелее всех расставание далось Сыну Тайны и Сыну Верности, но вот, наконец, и они попрощались. Эскадра разделилась на две части; корабли отправились на север, в то время как лодки ниам-ниам повернули к югу.

Невольничий караван был уничтожен, и победители разошлись в разные стороны, чтобы никогда больше не встретиться. Но несколько дней, прожитые ими вместе, не прошли для них без следа. Каждый унес с собой горячую ненависть к рабству и поклялся себе до конца жизни по мере сил бороться с ним. Только Хасаб Мурад в глубине души думал по-другому. Теперь, когда он освободился от своего самого опасного конкурента, его сомнительное ремесло обещало приносить еще больший доход. Конечно, он не собирался расставаться с торговлей рабами, однако решил впредь вести себя осмотрительнее, а главное, проявлять больше человечности. Очевидно, сцены, которые ему пришлось наблюдать и пережить, произвели впечатление даже на его очерствелую душу.

Если какой-нибудь турист, которого судьба занесет в один из известных университетских городков на юге Германии, возьмет в руки адресную книгу этого городка и раскроет ее на первой странице, в глаза ему сразу бросится необычно длинное и странное имя. Оно гласит: Хаджи Али бен Хаджи Исхак аль-Фарези ибн Отайба Абуласкар бен Хаджи Марван Омар аль-Сандези Хафиз Якуб Абдулла аль-Санджаки. Под этим именем значится краткая справка: «Торговец восточными редкостями, Гартенштрассе, 6, 1 этаж». Тот, у кого возникнет желание пойти по указанному адресу и приобрести себе бутылочку розового масла, турецкую трубку или что-либо подобное, увидит перед собой большой, похожий на дворец особняк, левую половину которого занимает магазин. Над дверью магазина красуется не совсем грамотно, но зато золотыми буквами написанная табличка: «Хаджи Али, ориенталист». Войдя внутрь особняка, в просторной прихожей с высоким потолком и красиво расписанными стенами можно увидеть еще одну табличку: «Ускар Иштван, комендант, учитель языков и орнитологический автор – 1 этаж справа, профессор, доктор Эмиль Шварц – 2 этаж, профессор, доктор Йозеф Шварц – 3 этаж, профессор, доктор Игнациус Пфотенхауер – 4 этаж». И если любопытный прохожий, прогуливаясь по Гартенштрассе, поднимет голову и заглянет в открытое окно четвертого этажа, то он непременно увидит там ярко-красный колпак, из-под которого торчат мундштук суданской курительной трубки и гигантский, тонкий и острый нос, который непрерывно ерзает в разные стороны, стараясь не пропустить ничего из того, что делается на улице. Одно из окон первого этажа, то, что расположено справа, как раз рядом с дверью, тоже почти всегда открыто. Возле него сидит, прилежно склонившись над толстой рукописью, маленький редкоусый паренек. Все свои часы досуга он проводит за обработкой объемистого труда с красноречивым заголовком: «Почему у птиц есть перья». Этот орнитолог, разумеется, не кто иной, как Отец Одиннадцати Волосинок. Когда трое ученых закончили свою работу в Судане, он и Хаджи Али решили вместе с ними переехать в Германию. Отец Смеха посвятил себя торговле, и его дело процветает, причем покупателей привлекает не столько продающийся в лавке товар, сколько забавное лицо хозяина. Стефан же стал комендантом дома, в котором поселились он и его друзья. Однако эту работу он считает скорее дополнительной, чем основной. Не имея ни одного ученика, он именует себя преподавателем иностранных языков, а также вбил себе в голову идею с помощью издания научной книги доказать Отцу Аиста, что он «тоже видел птиц и много думал о них». Теперь он просит величать его «орнитологическим автором», а в качестве темы своего исследования он выбрал знаменитый вопрос из не менее знаменитой истории Пфотенхауера, до конца которой этот последний не добрался и по сей день.

Как раз сейчас Стефан снова корпит над своей рукописью, которую он разослал уже в двадцать различных издательств и всякий раз получал ее назад с замечанием, что язык произведения не соответствует серьезности затрагиваемых в нем проблем. Внезапно рядом с ним открывается маленькое окошко, и почтальон кладет на стол потрепанный, оклеенный множеством иностранных марок конверт. «Комендант и автор» берет его в руки и читает коряво, как будто детской рукой нацарапанный адрес Эмиля Шварца. На обратной стороне стоит написанное по-арабски имя: Барак аль-Кади.

Тогда малыш вскакивает с места и опрометью бежит в магазин, крича еще издалека:

– Есть еще три профессора в саду, заднем?

Хаджи, к которому обращен этот вопрос, отвечает на вполне сносном немецком, который он усвоил в течение двух проведенных здесь лет:

– Да, я их только что еще видел.

– Идем со мной тогда туда, быстрей-быстрей! Пришло письмо, африканское, от Охотника на слонов, пишущего!

Отец Листьев во весь опор несется в сад, расположенный позади дома, Хаджи едва поспевает за ним со своей блаженной улыбкой на лице. Братья Шварцы и Пфотенхауер покуривают послеобеденные трубки в большой беседке. Услышав громкие крики Стефана и Отца Смеха, все трое вскакивают на ноги и спешат им навстречу. Письмо внимательно осматривают со всех сторон и затем вскрывают. Оно, конечно, написано по-арабски и в переводе звучит примерно так:

«Кенадем, 12 раби аль-авваль [160]160
  Раби аль-авваль – третий месяц мусульманского лунного календаря.


[Закрыть].

Моему другу, известному Отцу Четырех Глаз!

Аллах велик и дает ночи росу. Я обещал тебе, поэтому я пишу. У меня все хорошо. О, сын моего блаженства, ведь я нашел тебя в ущелье молитв! Утешение моих глаз, отрада моей души. Финики обильно уродились в этом году, и был собран хороший и большой урожай. Мой любимый верблюд ослеп на один глаз, а как дела у тебя, твоего брата и Отца Аиста? Пророк постился в пустыне – то же самое и вы для меня, и я для вас. Хорошо тому, у кого есть сын! Абуль-моута запороли до смерти. Ты знаешь, что он это заслужил, этот негодяй. Я не проклинаю его. Пусть и твои верблюды хорошо растут, и пальмы на твоих полях тоже. Потому что вино запрещено, и ни один правоверный не принюхивается к бочке. Все же фельдфебеля и его людей настигла судьба. Только дети послушания пожинают достойные плоды. Они, собственно, были высечены и потом брошены в тюрьму, где и сидят до сих пор. А мое богатство умножается, слава Аллаху, день ото дня. Абдулмоут тоже мертв. Вот я тебе посылаю письмо. Теперь пиши и ты! Со следующей пятницы я буду смотреть на юг и восток и ждать, придет ли твой ответ. Пиши четко, так как глаз замечает многое, чего не видит разум. Разорваны также две мои палатки, и несколько овец заблудились. Снимай обувь, когда входишь в мечеть, и исправно подавай милостыню. Остаюсь при сем твой друг —

Барак аль-Кади,

эмир Кенадема».