Текст книги "Невольничий караван"

Автор книги: Карл Фридрих Май

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 35 страниц)

– Кажется, вы полны высокомерия по отношению к нему, – сказал Шварц, – но скоро ваша надменность уступит место смирению. Итак, вы отказываетесь сказать мне, о чем вы договорились с жителями Уламбо?

– Мы не раскроем рта, несмотря на все пытки.

– Что ж, посмотрим, сдержите ли вы слово.

С хомрами обошлись так же, как днем раньше – с Даувари. Их ноги привязали к копью таким образом, чтобы босые ступни были направлены вверх. После первых же ударов арабы сознались, что были в Уламбо, и сообщили, что тамошние ловцы рабов отказали им в помощи. Правда, это вполне могло быть и ложью, но Шварц поверил пленникам, рассудив, что в случае успешного исхода переговоров они вряд ли выступили бы навстречу Абуль-моуту одни. Хомрам развязали ноги и оттащили их в сторону вместе с Даувари.

Среди ниам-ниам нашлось несколько воинов, которые отлично знали дорогу к ущелью эс-Сувар. Имеющихся у ниам-ниам лодок оказалось достаточно, чтобы вместить все разросшееся войско Шварца. Небольшой отряд сандехов должен был остаться в лагере для охраны кораблей. Поход решено было начинать сразу после ужина.

Недостатка в пище люди не испытывали. Перед отправлением из страны ниам-ниам сандехи как следует запаслись провиантом, у солдат же оставалось еще более чем достаточно мяса, которое было еще достаточно свежим. Все, что солдаты не съели за ужином, Шварц распорядился взять с собой, предполагая, что похищенные Абдулмоутом негры наверняка будут нуждаться в еде и питье.

Мясо было зажарено на кострах: в таком виде оно могло храниться дольше, чем в сыром. Затем король назначил людей, которые должны были остаться на кораблях. Лодки были нагружены и спущены на воду, и все заняли свои места. В преддверии ночной поездки ниам-ниам заранее приготовили факелы, которые должны были освещать реку. Шварц, Пфотенхауер, их друзья и король ниам-ниам сели в первую, самую большую, лодку, вмещавшую почти сорок человек. На ее носу, в небольшом, сложенном из камней очаге горел костер. Лодки оттолкнулись от берега и тронулись вперед, к ущелью эс-Сувар.

Фельдфебель и его люди остались на кораблях. Шварц взял с собой Даувари и обоих хомров, полагая, что они могут ему пригодиться. Арабам оказалось достаточно нескольких часов, проведенных во вражеском лагере, чтобы понять, как сильно отряд их хозяина уступает в численности войску Шварца. Поэтому последнее время они вели себя очень тихо.

Была уже глубокая ночь, и на фоне звездного неба вырисовывались причудливые очертания девственного леса, возвышавшегося на обеих берегах реки. Все живое давно уснуло крепким сном, и лишь тысячи светлячков, словно искры, прорезали мрак, и сотни тысяч, даже миллионы жигалок и комаров слетались на пламя факелов.

Король сидел у костра с неизменной приветливой улыбкой и не обращал ни малейшего внимания на насекомых, которые скоро стали сыпаться с неба сплошным дождем. Шварц и Пфотенхауер натянули на головы москитные сетки. Позади немцев тихонько шептались о чем-то Хаджи и Отец Одиннадцати Волосинок. Блики костра освещали ближний берег и дрожали на листьях тропических растений, которые росли у самой воды.

– Верите ли, – негромко сказал Отец Аиста, – мне уж иногда кажется, я сижу в театре, а лес – это декорации, где феи да эльфы всякие водятся. Вы гляньте только, как свет на ту вон пальму взбирается и бегает вокруг ее кроны. У этих южных растений совсем не такой вид, как у наших северных, и все ж таки по мне наш родной еловый или там буковый лес в тысячу раз милее, чем эти вот тропические заросли. Верно я говорю?

– Я с вами полностью согласен, – подтвердил Шварц.

– Само собой! Различие-то между ними как между небом и землей, это и мне понятно, хоть я и не ботаник. Мне-то, правду сказать, гораздо больше по душе зверюшками всякими заниматься, а особливо птицами. Эх, кабы вы знали, что за птиц я здесь отыскал и препарировал. Чистое великолепие и красотища… А все ж не сравнить с тем, что у нас на родине можно увидать в лесу или даже услышать приводится! Вы слышали здесь что-нибудь подобное, что хотя б отдаленно птичьим пением обозвать можно? То-то же, ничего похожего на птичье пение здесь нет. А дома! Дома я могу часами валяться в траве и зябликов слушать, и… Опля! Что это было такое? Видели этого молодца?

Большая темная птица бесшумно перелетела с правого берега на левый прямо над самым костром. Отец Аиста вскочил и повторил свой вопрос, бессознательно протягивая руку вслед птице. При свете костра было отчетливо видно, что нос Серого стремительно отклонился влево, как будто вознамерился пуститься вдогонку за мимолетным пернатым гостем.

– Да, разумеется, я его видел, – ответил Шварц.

– И вы его уж знаете?

– Конечно. Это был филин, чрезвычайно редкая в этих краях птица.

– Да уж, это точно, тут он не слишком часто попадается, по крайней мере, я его покамест ни разу не видел. Ну вы небось знаете, как его здешние жители называют?

– Свидетель.

– А почему?

– Из-за голоса. Его крик звучит похоже на слово «шухуд», а это по-арабски означает множественное число от «шахид» – «свидетель».

– Верно! А латинское название у него какое?

Слово «латинское», конечно же, не могло незамеченным пролететь мимо ушей Отца Одиннадцати Волосинок. Малыш тут же вскочил, весь вытянулся в струнку и торопливо ответил, пока Шварц не успел его опередить:

– Филин по-латыньски зовется Bubalus! Я это знаю уже давно, очень!!!

Пфотенхауер повернулся в сторону словака, немного подумал, а потом спросил:

– Вот, значит, как? Филин, по-вашему, называется Bubalus. А что тогда, скажите мне на милость, обозначает латинское сочетание Bubo maximus?

– Bubo звался буйвол, рогатый, – не моргнув глазом, ответил Отец Листьев.

– Ого, что вы, оказывается, знаете! Никогда бы не подумал! Жалко только, что опять все наоборот: Bubo-то название филина, a Bubalus – как раз-таки буйвол!

– Этому я не могу верить. Вы, должно быть, ошиблись.

– Нет, я не ошибся. В чем, в чем, а в этом-то я собаку съел!

– А вы не могли забыть?

– Нет. Если уж вы мне не верите, Фома вы неверующий, спросите у господина доктора Шварца, кто из нас прав.

Отец Одиннадцати Волосинок так и поступил. Шварц, конечно, вынужден были признать правоту Отца Аиста, и тогда словак пробормотал недовольным тоном:

– Значит, это есть с моей стороны ошибка, наименьшая. Голова, ученая, по временам исчезает из дома. Но она тут же снова возвращается домой и снова тут же быстро во всем разберется. Я хорошо учил мою латынь, гимназическую. У меня всегда был даже открытый капюшон.

– Капюшон? – с недоумением переспросил Пфотенхауер. – Это еще что за чертовщина?

– Вы это не знавать?

– Что это обозначает, я, ясное дело, знаю, но уж что вы под этим понимаете – ума не приложу!

– Capuz, латиньское, называется же голова, немецкая! [159]159
  Здесь игра слов: die Kapuze (нем.)означает «капюшон», Caput (лат.)«голова» (прим. авт.).


[Закрыть]

– Ах, вот оно что! А как же вы в таком случае слово Caput переведете?

– Caput есть колпак, чепчик на воротнике. Вы же должны это знать!

– Да, это я уж должен был бы знать, только, любезный друг, все это снова наоборот! Голова по-латыни испокон веку «Caput» зовется, а под вашим капюшоном подразумевается нечто другое, чепчик или колпак.

– Как вы меня называть? «Любезный друг»? Оставьте при самом себе этого друга! Если вы позорите латынь, мою, то я не друг, ваш. Друг признается всегда по знаниям, обоюдным. Вы отказали мне в признании, заслуженном, тогда я обязан всегда рассматривать вас, как врага, противного. Всегда я должен быть тот, кто ошибается в путанице! Я лучше прошу, не говорите больше по-латыни, потому что каждый ребенок может услышать и понять, что вы в вашей жизни не учить ее по-настоящему.

Этот совет заставил Пфотенхауера расплыться в широкой улыбке, которая привела малыша в такую ярость, что он затопал ногами и закричал:

– Что вы ухмыляетесь? Вы смеетесь над мной или зубоскалите над собой? Если над мной кто-то издеваться вздумает, я беру ружье и делаю из моего врага труп, мертвый!

Не помня себя от гнева, словак действительно схватился за свое ружье и взвел курок.

– Что? – спросил Пфотенхауер, который иногда в минуты волнения переходил со своего баварского диалекта на чистый немецкий язык. – Если я вас правильно понял, вы хотите меня застрелить?

– Да, я застреляю вас с потрохами, всеми! Я тоже иметь честь в сердце, моем!

– Этого я и не оспариваю. Но поверьте мне. Не стоит доводить дело до стрельбы. Вы хотите убить того, кто только вчера спас вас от страшного бегемота?

Тут малыш выронил ружье, ударил себя по лбу и воскликнул:

– Я сам бегемот! Гнев мой, теперешний, был больше, чем гиппопотам, вчерашний! Вы спасли мне жизнь, а я хотел за это вас застрелить со злости. Вот я протягиваю руку, мою, и прошу прощения, снисхождающего!

Отец Аиста сердечно пожал протянутую ему руку. Только что Отец Листьев чувствовал себя всерьез оскорбленным; то, что он смирил свою гордость и извинился, еще раз показало Серому, какое у него на самом деле доброе сердце.

Недоразумение было улажено, и оба немца продолжали прерванную беседу, но теперь старались говорить тише, чтобы не провоцировать Отца Одиннадцати Волосинок на новые дискуссии. Около полуночи все, кто не должен был сейчас грести, закрыли глаза и вскоре заснули, убаюканные непрерывным монотонным плеском весел.

Когда Шварц и Пфотенхауер проснулись, стояла еще темная ночь. Вокруг царила полная тишина, весла грудой лежали на дне лодки: путь был окончен. Люди высадились на берег и привязали лодки к стоявшим у самой воды стволам деревьев.

Здесь тоже пришлось оставить небольшой отряд, который должен был стеречь лодки, остальные разобрали оружие и провиант, взяли в руки по факелу, и последний переход начался.

Дорога вела сквозь высокий лес, деревья стояли довольно далеко друг от друга, и пробираться между ними не представляло особенной сложности. Факелы горели ярко, так что проводники не могли заблудиться. Люди старались избегать малейшего шума, так как существовала вероятность того, что кто-то из отряда Абдулмоута может находиться поблизости.

Так, медленно и осторожно, солдаты двигались вперед в течение неполного часа, затем шагавшие впереди ниам-ниам остановились и о чем-то вполголоса доложили королю. Тот подошел к немцам и сообщил, что ущелье уже совсем близко, и воины спрашивают, следует ли им спускаться вниз.

– Нет, ни в коем случае, – возразил Шварц.

– Почему нет?

– Потому что это было бы неразумно. Если наши враги уже там, что, конечно, маловероятно, то, спустившись в ущелье, мы свалились бы прямо к ним в объятия. Однако скорее всего, они еще не подошли, и мы можем вполне не торопиться, а подождать наступления утра. Вели потушить факелы! Мы останемся здесь до рассвета, это самое умное, что сейчас можно придумать.

Огни тотчас были потушены, и теперь ни один человек, по воле случая оказавшийся в этом пустынном месте, ни на секунду не заподозрил бы о присутствии здесь нескольких сотен готовых к бою людей.

Утренние сумерки в Судане столь же коротки, как и вечерние. Было еще совсем темно, когда где-то глубоко внизу, на самом дне ущелья, раздался громкий птичий крик. В тот же миг, как будто утро проснулось по этому сигналу, мрак стремительно начал рассеиваться. В неясном сером свете стали постепенно проступать стволы деревьев, потом кустарники, вскоре можно было различить уже отдельные маленькие ветки, листья и цветы. Через какие-нибудь три минуты лес залил свет, и сотни, даже тысячи радостных птичьих голосов приветствовали восходящее светило.

Шварц и Пфотенхауер первыми поднялись с земли и дали солдатам знак отправляться дальше. Оказалось, что проводники прекрасно знали свое дело: стоило им ночью сделать еще хотя бы сотню шагов, и люди врезались бы в высокую, почти отвесную стену гранитных скал. Все горы Гута сплошь состоят из этого камня.

Основная часть отряда все еще находилась под сенью густых крон, которые так тесно переплетались между собой, что сквозь них едва просвечивало небо. Но над головами шагавших впереди немцев уже не было сплошной лиственной или хвойной крыши: они только что вышли на открытое пространство и остановились на краю ущелья эс-Сувар.

По краям оно было уже, чем в середине, и достигало около восьмидесяти шагов в ширину, длина же его была раз в десять больше. Стены ущелья так круто вздымались вверх, что по ним, казалось, невозможно было спуститься. Однако напротив того места, где стояли сейчас Шварц и Отец Аиста, вниз вел узкий коридор, вход в который находился приблизительно на одном уровне с дном долины; оттуда можно было проникнуть в ущелье без особых сложностей. Лес подступал к скалам почти вплотную, сами же они были абсолютно голыми, на их ровном сером фоне не было заметно ни единого стебелька или травинки. Однако на дне ущелья колыхались на утреннем ветерке верхушки стройных пальм; это говорило о том, что там, внизу, должна была иметься вода.

Король и Вахафи подошли ближе, и последний сказал, указывая себе под ноги:

– Это и есть сто четырнадцать пальм глав Корана, которые посадил имам, чтобы снять с ущелья проклятие. Во всей округе вы не встретите больше ни одной пальмы; они не растут в здешних краях, и это служит доказательством чуда, которое пожелал сотворить Аллах, вняв молитвам своего преданного слуги.

– Кажется, внизу нет еще ни одного человека, – сказал Шварц. – Таким образом, нам действительно удалось опередить Абуль-моута, и я думаю, у нас есть время осмотреть ущелье. Где здесь есть спуск вниз?

– Вон там, впереди, напротив нас. Это единственный вход в ущелье, другого нет.

– Ты в этом уверен?

– Да. Я неоднократно бывал здесь и много раз тщетно пытался вскарабкаться на скалы. Сейчас я провожу вас к тому спуску, и вы все увидите сами. Прикажите своим людям следовать за нами!

– Погоди, погоди, не так быстро! Ты что, думаешь, что мы отправимся в ущелье в полном составе?

– Конечно!

– И там будем ждать прибытия Абуль-моута?

– А разве нет?

– Разумеется, нет, иначе мы пропали!

– Почему?

– Потому, что Абуль-моут подойдет к краю ущелья, заметит нас и перекроет нам выход. Тогда мы окажемся запертыми среди скал, и он сможет перебить нас как котят.

– Что за мысль, господин! Ты разве забыл, сколько у нас воинов? Сколько голов и рук?

– Чего может стоить даже миллион рук, если головы, которым они служат, не научились думать? Посмотри, как узок этот вход! Достаточно будет двадцати человек, чтобы перегородить его!

– Так мы нападем на них!

– Это может нам дорого обойтись: видишь, там повсюду разбросаны обломки скал, за которыми могут укрыться ловцы рабов. Они будут стрелять в нас, оставаясь при этом в безопасности за камнями.

– Какое значение имеет, если мы и потеряем тридцать, сорок, пусть даже пятьдесят человек? С нашими сотнями Абуль-моуту все равно не совладать.

– Послушай, Вахафи, я ведь христианин, а моя вера учит, что жизнь каждого отдельного человека должна быть свята для нас. Поэтому я сделаю все возможное, чтобы ни один из наших солдат не пострадал в предстоящем бою.

– Но, господин, это невозможно.

– Давай не будем сейчас об этом спорить! Прежде всего мне нужно осмотреть ущелье, только после этого я смогу понять, как нам действовать дальше. Я спущусь туда с несколькими моими друзьями. Остальные останутся здесь и будут ждать нашего возвращения. Против того, чтобы в ущелье отправился весь отряд, я категорически протестую, потому что тогда случилось бы именно то, чего так ждет Абуль-моут: мы попали бы в западню!

– Но тогда каким образом ты собираешься его победить?

– Там будет видно. Может быть, Отец Смерти сам захочет войти в ущелье и подкараулить нас там. Тогда мы заняли бы вход, и он попался бы в свою собственную ловушку. Впрочем, не думаю, что он способен на такую безумную выходку; я считаю его слишком умным человеком для этого.

– Почему, собственно, вам это кажется столь нереальным?

– Потому что, если бы он это сделал, его бы стали презирать все ловцы рабов.

– Да, если бы он мог предположить, что мы уже здесь. Но он-то не ждет нас раньше завтрашнего дня! Поэтому вполне возможно, что на сегодня он решит остановиться в этом удобном для лагеря месте.

– Гм, об этом я не подумал. Пожалуй, что вы и правы!

– Конечно, ставку можно делать только на то, что он будет рассчитывать на успех своего плана, в противном случае я совершенно согласен с вами. Но вы, помнится, собирались спуститься вниз и провести рекогносцировку. Давайте-ка сделаем это, не откладывая, потому что Абуль-моут может появиться довольно быстро.

Оставив солдат на опушке леса, предводители двинулись вперед по левому краю ущелья. Отсюда оно хорошо просматривалось. Со всех сторон долина была окружена пальмами, в центре ее лежал зеленый травяной ковер, однако ни ручья, ни какого-либо другого источника видно не было. Шварц выразил свое удивление по этому поводу, на что Вахафи ответил:

– Когда мы спустимся вниз, ты увидишь, что там все же имеется вода.

Путь к входу в ущелье преграждал большой вертикальный обломок скалы, и друзьям пришлось немного углубиться в лес, чтобы обойти его слева. Это, впрочем, было совсем нетрудно; уже через десять минут путники почувствовали, что склон стало полого понижаться. Лес кончился, уступив место кустарнику, а потом Шварц с изумлением увидел перед собой ровное, лишенное травы поле, посреди которого возвышалась гора в форме подковы. Внутренняя сторона этой горы и образовывала ущелье.

Вход в него составлял в ширину всего двенадцать шагов. Оказавшись внутри, люди на миг замерли, пораженные открывшимся перед ними зрелищем.

Ровные, голые стены ущелья достигали в высоту не менее ста футов, за ними приветливо кивали верхушки деревьев. Вдоль подножия скал, вокруг всей долины, шло своеобразное возвышение, напоминавшее дамбу. Сочившаяся сверху вода стекала в желоб, который имелся посередине дамбы _;и образовывала маленький ручеек. Чуть поодаль от входа в ущелье в ручеек впадала подземная речка, выходившая наружу через дыру в камне. Эта вода и питала пальмы, которые росли прямо на дамбе, на равном расстоянии друг от друга.

– Сосчитай их! – предложил Вахафи Шварцу. – Справа и слева по пятьдесят, сзади семь и здесь, впереди, тоже семь – вместе получается ровно сто четырнадцать. А теперь подойди поближе и посмотри, как каждая называется.

Он подвел немца к ближайшей пальме. На ее стволе, на уровне человеческих глаз было вырезано слово на арабском языке, подобные надписи были на других пальмах. Вздутые, крупные буквы толщиной в палец разобрать было нетрудно. Их можно было перевести примерно так: «Открывающая Книгу», «Корова», Семейство Имрана», «Женщины», «Трапеза» и «Скот». Они соответствовали заглавиям пяти первых сур Корана. Неудивительно, что такое ущелье считалось среди мусульман священным местом. Так же воспринимали его и ниам-ниам, которые, хотя и не были последователями Пророка, но в постоянном общении с таковыми бессознательно усвоили очень много идей ислама. Охваченные благоговейной робостью, они остановились у входа, Шварц же и Пфотенхауер двинулись дальше. Тем, кто хотел было последовать за ними, Шварц коротко приказал:

– Оставайтесь на месте! Здесь много камней и щебня, на котором отпечатков ваших ног видно не будет, но дальше, в траве, вы можете оставить следы и тем самым выдать нас Абуль-моуту. Помните: он ни в коем случае не должен заподозрить, что сегодня здесь кто-то уже был. Мы же с Отцом Аиста умеем ходить по траве, почти не приминая ее, и ликвидировать даже немногие, еле заметные следы нашего присутствия.

Дойдя примерно до середины ущелья, немцы окончательно убедились в том, что даже самому ловкому и отчаянному тирольскому охотнику на горных козлов не удалось бы вскарабкаться по одной из этих отвесных скал. Больше друзьям ничего не нужно было знать, и, они, удовлетворенные, вернулись назад, причем, как и обещали, не забыли заботливо уничтожить оставленные в траве следы.

Глава 19
В ЛОВУШКЕ

Шварц и Пфотенхауер были правы, когда решили поторопиться с осмотром ущелья: не успели они снова выбраться наверх, как Отец Одиннадцати Волосинок, указывая в сторону равнины, закричал на своем тарабарском наречии:

– Внимание давайте! Там показалась точка, черная и двигающаяся. Что там могут идти за люди, не дружелюбные, а враждебные? Мы давайте спрячемся, чтобы они не могли видеть нас стоящими.

Солдаты быстро спряталась под прикрытие кустов и деревьев. Оттуда они могли, оставаясь незамеченными, видеть все, что происходило на равнине.

За первыми четырьмя или пятью точками следовали все новые и новые, и вот уже длинная, тонкая и очень прямая, будто по линейке вычерченная линия протянулась к подножию гор от самого горизонта.

С каждой секундой точки увеличивались в размерах, через десять минут можно было уже различить пятерых ехавших впереди всадников и поспевавших за ними пеших. Еще через пять минут показался весь караван. Он двигался в строгой последовательности: небольшие группки пеших людей перемежались всадниками.

– Это караван Абуль-моута со своими ловцами людей и похищенными неграми, – сказал Пфотенхауер.

– Они пунктуальны, как немцы, – не заставили себя долго ждать! Ну, теперь-то начнется настоящее веселье!

– Печальное веселье, если не для нас, то для них, – заметил Шварц и, обернувшись к королю и ниам-ниам, продолжил по-арабски: – Мы с моим другом останемся здесь наблюдать за караваном, а вы возвращайтесь в наш лагерь и сообщите солдатам о прибытии тех, кого мы поджидали. Никто из солдат не должен покидать своего места, пока мы не придем за ними. Обоим хомрам и Даувари заткните рты кляпами, чтобы они не вздумали подать голос и предупредить своих единомышленников.

После того, как их спутники удалились, оба немца снова направили свое внимание на приближавшийся караван. Они увидели, как один из всадников галопом промчался от его хвоста к голове, без сомнения, для того, чтобы отдать ехавшим впереди людям какой-то приказ.

– Бьюсь об заклад, это Абуль-моут, – сказал Пфотенхауер. – Он хочет кого-то послать в ущелье на разведку, чтоб разнюхать, все ли там в порядке.

Он не ошибся: двое из пяти возглавлявших караван всадников отделились и во весь опор поскакали к горам. Это были бородатые парни с разбойничьими лицами. Казалось, они и мысли не допускали о том, что им здесь может повстречаться хоть одна живая душа: не соблюдая ни малейшей осторожности, они совершенно открыто подъехали к ущелью и углубились в него, а через некоторое время снова выбрались из него и так же поспешно вернулись к своему вожаку.

Между тем караван подошел уже так близко, что можно было разглядеть каждую отдельную фигуру, хотя лица все еще сливались в расплывчатые бледные или темные пятна. Не в силах сдержать волнение, Шварц судорожно сжал руки и с глубоким вздохом сказал:

– Через десять минут я узнаю, там ли мой брат или его уже нет в живых. Горе этому сброду, если я его не увижу! Пусть не ждут тогда от меня пощады!

В этот момент перед друзьями открылось зрелище, которое заставило содрогнуться даже их закаленные сердца. Они впервые видели невольничий караван в походе.

К лошади одного из передних всадников был привязан конец каната, обвитого вокруг шей пятнадцати шагавших друг за другом негров. Несчастные были полностью раздеты, их руки были скручены за спиной веревками, а тела сплошь покрыты шрамами и лопнувшими нарывами – следами плетей, которые они получили за свою непокорность.

За этой группой три всадника тащили за собой двенадцать негров, привязанных также к одной веревке. Кроме того, ноги невольников были закованы в тяжелые деревянные колодки, которые натирали им огромные кровавые мозоли и врезались в мясо до самых костей.

Далее следовал длинный ряд рабов, несших на шее устрашающий шабах – тяжелую деревянную вилку, в которую продевается голова пленника.

Следующую часть каравана составляли слабые женщины и девушки, которые едва не падали с ног под непомерной тяжестью грузов, навьюченных им на спины. Лодыжки рабынь были связаны короткими веревочками, так что женщины могли передвигаться только очень мелкими шажками. Тут должны были исчезнуть всякие мысли о бегстве, если таковые приходили им в голову.

За женщинами шли крепко-накрепко связанные друг с другом мальчики. Их лица были изуродованы страшным клеймом рабства, которое они должны были отныне носить всю жизнь. Длинные, глубокие ножевые раны на их щеках еще даже не начали затягиваться, они гноились и над ними роем кружились насекомые.

Перо отказывается описывать все зверства, которые измышляли ловцы рабов, чтобы принудить своих жертв к покорности и помешать им бежать. Некоторым они привязывали руки к голеням таким образом, что несчастные на протяжении всего пути вынуждены были оставаться в скрюченном положении, с вывернутым туловищем. На спину одной женщине был намертво прикручен веревками разлагающийся труп ее восьмилетнего сына. Всю дорогу она с плачем умоляла своих мучителей вернуть ей отнятого у нее ребенка, и тогда эти изверги застрелили мальчика и таким страшным способом вновь объединили его с матерью.

Все невольники от голода, жажды и усталости еле волочили ноги; видно было, что они шагали всю ночь.

Конечно, Шварц далеко не сразу заметил все эти подробности, так как мысли его были заняты другим: он напряженно искал среди пленников своего брата и до сих пор его не видел. По мере того, как караван скрывался за входом в ущелье, пульс Шварца бился все лихорадочнее, а его дыхание становилось все более тяжелым и прерывистым. Пытаясь взять себя в руки, он заскрипел зубами с такой силой, что Пфотенхауер услышал это.

– Только не теряйте надежды, – прошептал он, желая его успокоить. – Вожаки-то еще мимо не прошли, а таких важных пленников, как ваш брат да Охотник, они, как пить дать, от себя ни на шаг не отпускают.

Теперь к ущелью приблизились два всадника в белых накидках. Шварц еще издалека узнал лицо одного из них и воскликнул вполголоса:

– Абуль-моут! Это он, наконец!

– Точно, он, собственной персоной, – кивнул Отец Аиста, – а другой – сам Абдулмоут. Но гляньте, посмотрите, кто идет сразу за ними. Он жив, жив! Сеяд Ифъял с ним!

Действительно, это были они, Йозеф Шварц и Охотник на слонов. Судя по всему, ловцы рабов обращались с ними далеко не так жестоко, как с чернокожими невольниками; им даже оставили их одежду. Оба пленника выглядели сравнительно неплохо и держались с достоинством. Несмотря на плачевное положение, в котором находились друзья, лица их не выражали ни тени покорности.

– Слава Богу! – облегченно вздохнул Шварц. – Как бы мне хотелось броситься к нему и вырвать его из рук этих негодяев.

– Но тогда вы погубите все наши планы! – не на шутку испугался Серый.

– Конечно, я это знаю! Я должен сохранять хладнокровие. Но не сообщить ему о своем присутствии я все же не могу.

– Ради всего святого, не делайте глупостей! – шепотом взмолился Пфотенхауер, хватая товарища за руку.

– Не беспокойтесь! Я подам Йозефу знак, который он хорошо знает.

Охотник на слонов и его товарищ по несчастью были крепко связаны одной веревкой, так что они не могли ни на шаг отойти друг от друга. Руки их также были прикручены к телу, а вокруг туловища каждого был обмотан толстый канат, другой конец которого ловцы рабов прикрепили к стремени Абдулмоута. Тот уже въезжал в ущелье, и пленники вот-вот должны были скрыться в скалах вслед за ним, когда из лесу раздалось характерное карканье коршуна. Никто не обратил внимания на этот звук, так как коршуны встречаются в Судане на каждом шагу, однако Йозеф Шварц вскинул голову и прислушался. Его глаза заблестели, щеки разрумянились; он посмотрел направо, в сторону кустов, откуда донесся крик птицы, и заметил среди ветвей руку, которая махнула ружьем и тотчас исчезла. У Шварца хватило самообладания ничем не выдать охватившее его волнение. Он не сбился с шага и снова опустил голову. Но в тот момент, когда они с Охотником на слонов подошли ко входу в ущелье, Йозеф склонился к своему товарищу и тихонько прошептал ему на ухо:

– Какое счастье, что Абуль-моута не насторожил крик этого коршуна!

– А почему, собственно, он должен был… – начал Охотник.

– Это была не птица, а крику коршуна подражал мой брат.

– О, Аллах! Кто же…

– Ради Бога, не говорите так громко! Нас могут услышать! Мне очень хорошо знакомо это карканье, оно не раз выручало нас во время опасных путешествий по чужим странам. Если нам на короткое время приходилось разлучаться, с помощью этого сигнала мы снова находили друг друга. Итак, мой брат здесь! Один он или с ним есть еще кто-нибудь, это совершенно не важно: он найдет способ вызволить нас отсюда, прямо из каравана, причем сделает это еще сегодня вечером или самое позднее ночью. Единственное, что остается делать нам – это не дать ловцам рабов заметить, что у нас появилась надежда.

Увидев, что брат понял его знак, Эмиль Шварц несколько успокоился. Теперь он был уверен, что завтра Йозеф будет уже свободен. Дождавшись, пока последние рабы и всадники исчезли в ущелье, он вместе с Пфотенхауером поспешил назад, к лесу.

– Ну, с чего мы теперь начнем? – спросил Серый, когда оба друга начали взбираться по крутому склону горы. – Сразу нападем на них?

– Нет, потому что тогда они сразу убьют моего брата. У меня уже созрел план, я сообщу вам его, как только мы поднимемся наверх. Но у меня до сих пор в голове не укладывается, как этот всегда такой хитрый и осторожный Абуль-моут мог легкомысленно завести свою шайку в ущелье, где мы можем их так великолепно накрыть! Для того, чтобы блокировать выход, нам понадобится совсем небольшое количество людей. Таким образом, превосходство в численности по-прежнему останется за нами, и мы можем спокойно перестрелять их всех сверху, не подвергая при этом себя ни малейшей опасности. Да, они обречены, в этом нет сомнения, но все же мы пока не должны применять против них силу, чтобы не подвергать опасности моего брата и Охотника на слонов, а также всех похищенных ими рабов. Находясь на пороге гибели, такой человек, как Абуль-моут, способен на самые ужасные поступки: когда поймет, что попал в ловушку, он наверняка захочет, чтобы все его пленники отправились на тот свет вместе с ним.

Король прекрасно справился с данным ему поручением: когда немцы вернулись в лагерь, все солдаты были на месте и в полной боевой готовности. Сын Тайны подошел к Шварцу и сказал:

– Господин, я знаю, что невольничий караван прибыл, и очень волнуюсь за моего отца. Скажи, там ли Охотник на слонов?

– Да, мы его видели.

– И как он? Здоров ли, как он выглядел?

– Хорошо, насколько это возможно в его положении.

– Хвала Аллаху! – воскликнул юноша. – И горе этим мерзавцам, если нам не удастся освободить его.

– Все будет хорошо, можешь быть уверен. Впрочем, твой отец уже знает, что спасение близко. С ним был мой брат, и я подал ему сигнал, что нахожусь рядом.