Текст книги "Невольничий караван"

Автор книги: Карл Фридрих Май

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 35 страниц)

– Господин, – обращаясь к Абдулмоуту, гордо начал Охотник на слонов, – по какому праву твои люди?..

Внезапно он осекся на полуслове и буквально остолбенел, уставившись на предводителя отряда широко раскрытыми глазами, в которых застыло выражение ужаса. Увидев своего нежданного гостя, Абдулмоут, в свою очередь, подскочил как ужаленный, но, казалось, не от страха, а скорее от радости. Лицо его покраснело, а глаза вспыхнули недобрым огнем.

– Эмир! – вскричал он голосом, в котором звучало мрачное торжество. – О, суровый эмир Кенадема!

– Абдурриза бен Лафиз, работорговец! – прошептал Охотник на слонов.

– Да, это я! – ликовал Абдулмоут. – Узнаешь меня ты, сукин сын?

– Аб-дур-риза… бен… Ла-физ!.. – повторил охотник, едва шевеля бескровными губами. – О, Боже! Это он, да, это он!

– Да, это я, я! Посмотри на меня, вглядись получше, если не веришь! Я тот, кого ты приговорил к смерти, у кого велел отобрать всех рабов! Я тот, которого дважды выпороли по твоему приказу, который чуть не умер под твоим кнутом! Я тот, который из-за тебя должен был сменить имя и навсегда покинуть свою родину: ведь ты подал на меня жалобу, и, если бы я вернулся туда, меня поймали бы и казнили! Я тот, кто в течение пятнадцати лет мечтал лишь о том, чтобы встретить тебя и стереть в порошок. И вот мои мечты стали явью: Аллах привел тебя прямо к мне. Бесконечная хвала ему за это!

– Где… где мой… сын? – выдавил из себя Бала Ибн, не обращая внимания на оскорбления и угрозы Абдулмоута.

– Твой сын? – зловеще расхохотался Раб Смерти. – Тебя, значит, интересует, где он? Ты действительно хочешь это знать?

– Да. Скажи мне, скажи скорее! – попросил несчастный отец, задыхаясь от волнения.

– Он среди негров.

– Где?

– Далеко вниз по реке отсюда, на юге, у людоедов.

– Значит, он еще жив! Слава Аллаху, милостивому и милосердному! Он заслуживает вечной благодарности!

– Не торопись со своей благодарностью! Для твоего щенка было бы лучше умереть, потому что он стал самым жалким рабом черного вождя, которому я его подарил с условием, что он будет держать его впроголодь и нещадно пороть каждый день. Я недавно видел мальчишку. Его тело сплошь покрыто ранами, глаза выколоты, он медленно умирает в страшных мучениях и при этом не может никому пожаловаться на свою судьбу, потому что я тогда исполнил свое обещание и вырвал ему язык; слышишь – не вырезал, а вырвал!

Весь этот монолог араб выпалил на одном дыхании, торопясь как можно сильнее унизить врага. Последний хотел что-то ответить, но не мог произнести ни слова, только страшный, нечеловеческий крик сорвался с его губ.

– Итак, радуйся тому, что он еще жив! – продолжал издеваться Абдулмоут. – Потому что его смерть будет ужасной, несмотря на то, что она избавит его от невыразимых страданий. И все же даже его смерть будет блаженством по сравнению с той, которой умрешь ты. Теперь ты всецело в моей власти, и нет на свете таких мучений, которых тебе не придется испытать.

– О, Аллах! – простонал эмир. Ноги его подкосились, и он рухнул на колени на траву.

– А, ты уже ползаешь передо мной на коленях, умоляя о пощаде? Прекрасно! Ты будешь скулить и целовать мои ноги, но скорее шайтан выпустит из преисподней душу грешника, чем я внемлю твоим жалобам!

Леденящий душу рассказ о положении, в котором находится его сын, заставил Охотника на слонов на миг потерять самообладание, но последние слова араба привели его в себя. Он рывком вскочил на ноги, выпрямился и ответил, гневно сверкая глазами:

– Что ты сказал? Это я должен плакать и причитать перед тобой? Это я буду молить тебя о милости? Пес, как ты осмелился вымолвить такое? Я, эмир Кенадема, и я преклоняю колени только перед Аллахом. А ты, Абдурриза бен Лафиз, – жалкая падаль, которой побрезгует даже гиена. Никогда тебе не дождаться, чтобы я склонил перед тобой голову хотя бы на дюйм!

Как известно, назвать мусульманина «псом» – значит страшно оскорбить его. Говорить так с Абдулмоутом было огромной дерзостью со стороны Охотника на слонов и ловцы рабов замерли, ожидая, что их предводитель придет в ярость и немедленно расправится с чужаками. Однако этого не произошло. Араб уже сжал кулаки и подался вперед, как будто хотел броситься на своего врага, но потом взял себя в руки и сказал насмешливым тоном:

– Это ты неплохо придумал, но я разгадал твое намерение, и оно тебе не удастся. Ты хочешь избежать тех пыток, которые тебе предстоят, и нарочно выводишь меня из себя, чтобы я в гневе убил тебя на месте. Но можешь говорить что хочешь, тебе не удастся вывести меня из терпения. Я убью тебя, это правда. Но ты будешь умирать не сразу, а в течение долгих месяцев, чтобы я мог вполне насладиться твоим страданием. Если же ты еще раз посмеешь говорить со мной в непочтительном тоне, я прикажу вырвать тебе язык, запомни это!

– Вырывай! – ответил охотник. – Я все равно готов повторить, что ты пес и притом шелудивый, поэтому тебя избегают все остальные псы!

Абдулмоут остался спокойным и на этот раз.

– Да, – качнул он головой, – язык будет у тебя вырван, но не сейчас, не сегодня, а тогда, когда у нас будет на это время. Во время похода раненый мне не нужен. Но твоих слов я не забуду: за них тебя будут каждый день сечь до костей. А теперь я хочу знать, откуда и куда ты направляешься?

– Спрашивай сколько угодно, от меня ты ответа не получишь! – заявил Бала Ибн и отвернулся.

– Ничего, я научу тебя отвечать, когда с тобой разговаривают! – ухмыльнулся Абдулмоут. – Принесите для него шабах!

Шабахом называется приспособление, которое ловцы рабов используют для транспортировки своего черного «товара». Он представляет собой тяжелый сук, на одном конце которого имеется разветвление в виде вилки. В эту вилку вставляется шея раба и закрепляется сзади поперечной палкой. Руки невольника привязываются к суку спереди, так что несчастному приходится самому нести свое орудие пытки. Таким образом, он не может убежать, хотя нога у него и остаются свободными. После того, как шабах был надет на эмира, Абдулмоут со злобой сказал немцу:

– А ты кто такой? Но не смей лгать, иначе отведаешь моего кнута.

Чувства, которые испытывал в этот момент Шварц, не поддаются описанию. Ненависть и отвращение с такой силой нахлынули на него, что он не сразу смог перевести дух. Он понимал, что по причинам, которые только что изложил Абдулмоут, ловцы рабов вынуждены до поры до времени беречь и его. Самое страшное, что они могли сделать, – это тоже надеть ему на шею шабах. Поэтому он не старался смягчить своим поведением гнев араба: окинув его презрительным взглядом, он спросил:

– Какое ты имеешь право задавать мне подобные вопросы?

На лице Абдулмоута отразилось крайнее изумление и растерянность. В первый момент он даже не нашелся, что ответить, затем натянуто рассмеялся:

– Пути Аллаха неисповедимы. Может быть, он привел ко мне стамбульского султана или, по меньшей мере, каирского хедива? Судя по твоим словам, я должен предположить что-нибудь подобное. Я допрашиваю тебя, потому что ты мой пленник.

– А по какому праву ты велел схватить и связать меня?

– Мне так захотелось. Теперь понятно? Ловцы рабов не терпят шпионов во время похода.

– Я не шпион!

– Не лги! Вы ехали в Омбулу, чтобы предупредить беланда о нашем приходе.

– Кто тебе это сказал?

– Вы сами. Мои солдаты подслушали вас внизу, у высохшего русла реки. От кого вы узнали, куда направился наш отряд?

– От людей, которым было об этом известно.

– Кто эти люди?

– Спроси у кого-нибудь другого. Я не собираюсь давать тебе справки.

– Ах, вот как? – зарычал Абдулмоут. – В таком случае, тебе тоже не нужен язык. Я прикажу вырвать его и у тебя.

– Ба! На это ты не осмелишься, если тебе дорога твоя жизнь.

– Это еще почему?

– Я не раб, а европеец. Твои действия противозаконны, и мое правительство может привлечь тебя к ответу. Я требую моего немедленного освобождения, и если ты сию минуту не выполнишь этого требования, тебя ждут тяжкие последствия!

Абдулмоут издал ехидный смешок и закричал:

– Ты совсем глуп, как я погляжу! Неужели ты думаешь, что меня могут испугать твои угрозы? Ты франк, значит, ты христианин?

– Да.

– Разрази тебя Аллах! Христианин, гяур! И ты еще осмеливаешься угрожать мне! Кто помешает мне пристрелить тебя на месте?

– Закон.

– Здесь нет законов, кроме моей воли. Если я убью тебя, как, интересно, об этом узнает твое правительство? И даже если узнает, ему не удастся схватить и наказать меня. Даже власть хедива не распространяется на эти края, а уж тем более власть неверующего шакала, который стоит во главе твоей страны. Мы нашли тебя вместе с эмиром. Ты его друг, следовательно, тебя ждет та же участь, что и его. Смягчить ее ты можешь только тем, что ответишь на все мои вопросы и открыто во всем сознаешься. Как твое имя?

– Я не назову его, потому что оно слишком честное!

– С каких пор ты находишься при эмире?

– Это тебя не касается!

– Где и от кого вы узнали, что мы выступили в Омбулу?

– Если бы я сказал тебе это, я был бы точно таким же негодяем, как и ты.

– Эй, гяур! – вскипел Абдулмоут. – Ты слишком много себе позволяешь! Эмир может меня оскорблять, и я не убью его на месте, потому что я должен ему отомстить и хочу продлить его мучения. Но в отношении тебя у меня нет никаких особых намерений, и я не боюсь лишить себя удовольствия, убив тебя сразу. Поэтому запомни: если ты оскорбишь меня хоть один-единственный раз, ты погиб!

– Ты действительно можешь меня убить, потому что я сейчас связан и беззащитен. Если бы мои руки были свободны, я показал бы тебе, как следует говорить и вести себя с европейцем! Но не думай, что тебе удастся безнаказанно отнять у меня жизнь! Знай, что я нахожусь в этой местности не один. Со мной люди, которым достаточно одного взмаха руки, чтобы уничтожить тебя и всю твою шайку!

Этот козырь подействовал: голос Абдулмоута звучал уже менее уверенно, когда он спросил:

– И кто же эти люди?

– Это тоже не твое дело. Я уже говорил тебе, что не считаю нужным что-либо тебе сообщать. Но я, пожалуй, снизойду до того, чтобы добровольно сообщить тебе, что мои друзья знают, куда и зачем я отправился. Если я не вернусь в срок, они сразу догадаются, кто этому виной.

– Почему ты хотел предупредить беланда?

– Потому что я их друг.

– По пути с тобой могло произойти что угодно, даже если бы ты не встретил меня. Никто не сможет ничего доказать!

– Не обманывай себя! Каждого из твоих людей строго допросят; ты можешь поручиться за их верность? И как ты собираешься отвечать за мою смерть перед Абуль-моутом? Если я не вернусь в течение четырех дней, его схватят; ты его подчиненный, и все твои поступки будут расцениваться как действия, совершенные с его одобрения.

– Ты знаешь Абуль-моута? – удивился Раб Смерти.

– Да.

– А он тебя?

– Нет. Но даже если ты меня убьешь, он сразу же узнает обо мне и, конечно, с ним встретятся мои спутники.

Уверенность, с которой держался Шварц, произвела впечатление. Немец заметил это и поспешил воспользоваться минутным замешательством араба, чтобы облегчить положение своего товарища, которому грозила еще более серьезная опасность, чем ему.

– Итак, я требую, чтобы меня развязали и вернули мое оружие и все вещи, которые твои люди отобрали у меня, – продолжал он. – Но это еще не все. Эмир Кенадема мой друг, и я отвечаю за его судьбу. Он будет отомщен так же, как был бы отомщен я.

Он тут же понял, что на этот раз зашел слишком далеко. Краска бросилась в лицо Абдулмоуту, и он закричал:

– Берегись, гяур! Требовать и приказывать здесь могу я один! Почему я должен тебе верить? Кто докажет мне, что ты не лжешь, пытаясь спасти свою шкуру? Так ты говоришь, что вы с эмиром – большие друзья, единое целое? Отлично! В таком случае, и я буду рассматривать все, что делает он, так, будто это исходит от тебя. Если я должен обращаться с ним, как с твоим другом, то я и с тобой буду обращаться, как с ним. Итак, тебя ждет точно такая же судьба, как твоего дружка, и, откровенно говоря, я тебе не завидую! Принесите-ка шабах и для этого христианского пса и накрепко свяжите эту парочку друг с другом! А я тем временем подожду, дадут ли о себе знать их могущественные друзья, которые могут отомстить мне за них.

Солдаты принесли второй шабах и укрепили его вилку вокруг шеи Шварца. Затем концы обоих шестов связали вместе. Когда с этим было покончено, Абдулмоут сказал с глумливой усмешкой:

– Ну вот! Теперь вы настоящие неразлучные друзья, и я с удовольствием позволю вам взаимно облегчать вашу участь. Я очень сожалею, что в данных обстоятельствах вы никак не можете выполнить свою миссию и предупредить беланда. Но взамен этого я подготовил вам другой сюрприз: вы будете присутствовать при нашем нападении на деревню. Я по дружбе укажу вам место, откуда вам все будет прекрасно видно. А пока вас привяжут к дереву, чтобы вам не пришло в голову сбежать.

Шварца и эмира аль-Кади подвели к большому дереву и крепко привязали к стволу таким образом, что надетые им на шеи деревянные «хомуты» торчали теперь вперед под острым углом. Конечно, в таком положении думать о бегстве было бы просто безумием. Ловцы рабов понимали это, поэтому они вскоре перестали обращать на пленников внимание и занялись подготовкой к вечерней операции. Друзья поспешили воспользоваться этим и начали вполголоса переговариваться между собой.

– Что за новая насмешка судьбы! – проскрежетал эмир, задыхаясь от боли и гнева. – Разве так я рисовал себе тот миг, когда увижу наконец похитителя моего сына! Я думал, что буду выступать перед ним судьей, мстителем – и вот, я нахожусь всецело в его власти. Вместо того, чтобы погибнуть от моей руки, он будет медленно истязать меня до смерти!

– Вряд ли он на это осмелится, – не очень уверенно предположил немец, желая ободрить своего товарища.

– Он осмелится, можешь быть уверен, – возразил охотник, – но я не боюсь. Так хочет Аллах – что ж, я отдаю себя на его волю. Меня огорчает только одно: ведь из-за меня тебя тоже ждет неминуемая гибель!

– Не говори так! Я виноват не меньше, чем ты. Мы вели себя так неосторожно, что я ничуть не удивляюсь тому, что с нами случилось. Как мы могли не осмотреть местность, прежде чем устроить привал? А потом еще повернулись спиной к той стороне, откуда скорее всего могла прийти опасность! Не понимаю, как я мог допустить такое: ведь я так долго жил среда диких племен и, казалось бы, должен был знать, как надо вести себя в подобных ситуациях!

– Если бы только они не напали на нас так внезапно!.. – вздохнул эмир.

– Это все равно бы нас не спасло. Мы могли бы справиться с относительно небольшой шайкой негров, но не с несколькими сотнями этих чертей, которые к тому же очень хорошо вооружены. Счастье еще, что они не отняли у нас нашу одежду: иначе нам, пожалуй, пришлось бы вдвое тяжелее, чем сейчас!

– Клянусь Аллахом, я с радостью умер бы и безропотно вытерпел бы все пытки, которые только может придумать этот человек, если бы мог прекратить страдания моего сына!

– Ты, значит, веришь тому, что Абдулмоут рассказал тебе о нем?

– Да. А ты нет?

– Нет.

– Я не сомневаюсь в том, что он сказал правду.

– А я убежден, что он солгал. Неужели ты не понимаешь, что он хотел сломить твою силу воли, увидеть тебя поверженным к его ногам!

– Ты думаешь? Вообще-то это очень похоже на него.

– Верь мне, я знаю, что говорю. Я абсолютно уверен, что Сын Тайны и есть твой Мазид. Если хочешь, я даже попробую тебе доказать, что на самом деле Абдулмоут ничего не знает о твоем сыне.

– Как ты собираешься это сделать?

– Подожди только того момента, когда он снова заговорит с нами!

– Ты разрываешь мне душу! Впрочем, даже если ты прав, если Сын Тайны действительно тот, кого я ищу, – чем это теперь может мне помочь? Я все равно его не увижу, и он никогда не узнает, кто был его отец. Нас обоих скоро убьют, а кроме нас, некому рассказать ему обо всем.

– Но пока-то мы еще живы!

– Сейчас, сегодня – да, но, боюсь, это ненадолго!

– Конечно, о бегстве в данных обстоятельствах не может быть и речи, но ведь Абдулмоут сам признался нам, что в течение нескольких дней нас не тронут. Он хочет насладиться зрелищем твоих страданий, а это «удовольствие» ему придется отложить до возвращения в селение. Мы должны выдержать этот поход, значит, он пока будет беречь наши силы. Теперь давай подсчитаем. Сегодня состоится нападение на Омбулу, завтра ловцы рабов будут праздновать свой успех, а послезавтрашний день уйдет на подготовку к отправлению. Далее: дорога назад с захваченными рабами и товарами займет едва ли не в два раза больше времени, чем путь сюда. Таким образом, пройдет не меньше семи-восьми дней, прежде чем караван достигнет селения. За это время мы успеем что-нибудь придумать. Но и это еще не все. Вспомни о том, что в селении восстал гарнизон! Мы, разумеется, ни слова не скажем об этом Абдулмоуту.

– Ты думаешь, что из этой ситуации можно будет извлечь какую-нибудь выгоду для нас?

– Конечно! Если будет удачным нападение бунтовщиков, которые подстерегают отряд на равнине, то с Абдулмоутом будет покончено, и мы получим свободу.

– Бог милостив! Ты льешь бальзам на мои раны!

– Может быть, нам удастся избавиться от шабаха. Для этого одному из нас нужно только освободить руки.

– Сомневаюсь, что это возможно. Мои так прочно привязаны к бревну, что веревка врезается прямо в тело.

– Да, со мной то же самое, но веревка постепенно ослабевает, и я лучше сотру себе с рук мясо до самых костей, чем позволю себя убить, не предприняв попытки освободиться.

Тем временем ловцы рабов принялись седлать своих лошадей, верблюдов и быков: до захода солнца оставалось неполных два часа. Абдулмоут вновь подошел к своим пленникам и сказал:

– Я пришел попросить у вас прощения за то, что никак не могу позволить вам ехать верхом. Но за это вам будет оказана большая честь: вы будете привязаны к моей собственной лошади. Видите ли, друзья мои, я вас так сильно полюбил, что не в силах расстаться с вами ни на минуту. А тебе, эмир, может быть, приятно будет лишний раз вспомнить при этом своего сына, который, да будет тебе известно, так же бежал за моей лошадью.

– Это мы знаем и без тебя, – невозмутимо ответил Шварц.

– Что ты можешь знать, гяур?

– То, что ты сделал с мальчиком Мазидом.

Абдулмоут бросил на немца долгий, испытующий взгляд, а потом сказал язвительным тоном:

– Ты бредишь! Где ты был в то время?

– Дома, в моем отечестве. Но Господь всемогущ и всеведущ, по его воле совершаются тысячи чудес. Знаю мальчика, которого ты похитил.

– Не может быть! – вскричал араб, отшатнувшись.

– В отличие от тебя я говорю правду. Желая усугубить страдания эмира, ты достиг противоположной цели: ты, можно сказать, снова вернул его к жизни.

– Я тебя не понимаю.

– Хорошо, я буду говорить яснее. Я знаю эмира только три дня, и за это время он ничего не рассказывал мне о своем прошлом. Ваш разговор о его сыне очень заинтересовал меня, и после того, как нас привязали здесь, я подробно расспросил его обо всем. Всевышнему было угодно, чтобы благодаря мне его боль превратилась в радость, потому что, как я уже сказал, я знаю его сына.

Абдулмоуту не удалось скрыть свое волнение, он весь подался вперед и закричал:

– Где он?! Где он находится?

– Совсем не там, где ты сказал.

– Это понятно, но где же?

– У очень хороших людей – у моих друзей. Он вовсе не болен и не слеп, и он прекрасно может говорить, потому что ты не вырвал ему язык. Он стал замечательным юношей, и его отец с гордостью прижмет его к своему сердцу.

– Ну, эту надежду ему придется оставить, – оборвал его Абдулмоут, – пока что вы еще мои пленники, и я сумею позаботиться о том, чтобы в этой жизни отец не встретился со своим сынком. Но кто мог подумать, что эта сука, жена вождя, убежит вместе с мальчишкой?!

Только этого Шварцу и надо было. Надеясь, что в гневе у Абдулмоута вырвутся еще какие-нибудь неосторожные слова, он продолжал его поддразнивать:

– Ты тогда поступил не очень-то умно, – заметил он. – Должно быть, Аллах обделил тебя разумом, если ты не догадался увезти мальчика подальше!

– Молчи, шакал! По-твоему, Мукамбассе расположена недостаточно далеко от Рунга? Разве не нужно несколько месяцев, чтобы добраться из Кенадема до народов мамба?

– Этого я не отрицаю. Но его побег доказывает, что нужно было увезти его еще дальше на юг. Это была глупость – продать его одному из вождей мамба.

– Не смей так говорить со мной, иначе я покажу тебе, на что я способен! Вождь отсчитал за него кругленькую сумму, больше, чем можно получить за десять черных рабов. Он хотел его как следует откормить, чтобы хоть раз в жизни попробовать мясо белого человека. Разве я был виноват, что его жена, которую он похитил, его не любила, что она убежала от него и взяла с собой мальчишку! За что только она так привязалась к этому щенку?!

– Ты мог бы отправиться на поиски этих двоих.

– Не давай мне советов! Они мне не нужны, я и сам знаю, что мне надо делать. Женщина не вернулась в свои родные места, к своему народу. До сих пор я был уверен, что она погибла в пути вместе с ребенком.

– Ну, так я должен тебя разочаровать. Они оба живы и здоровы. Именно эта женщина рассказала мне, что ты продал мальчика вождю. Совсем недавно она видела и узнала тебя.

– Где? Где она теперь? – вскинулся Абдулмоут.

– Я еще не выжил из ума, чтобы сообщать тебе это.

– Говори, я приказываю тебе!

– И не подумаю. Я люблю мальчика, или, точнее, уже юношу, а теперь я совершенно случайно нашел его отца, и скоро они оба наконец будут вместе.

– Они отправятся вместе в самую глубокую яму преисподней, и ты тоже, проклятый гяур! – полностью потеряв самообладание, завизжал Раб Смерти и, выхватив нож, замахнулся на немца.

Тот спокойно посмотрел ему в глаза и ответил:

– Ну что ж, ударь, если посмеешь! Но после этого удара ты распростишься со своей жизнью, потому что, убив меня, ты лишишься единственной надежды на спасение.

Изумление, в которое привели Абдулмоута эти слова, невозможно передать.

– Что? – оторопело переспросил он. – Ты можешь спасти меня, ты? Но от кого или от чего?

– От мести Мазида – украденного тобой мальчика. Это по его просьбе я поскакал вслед за вами, чтобы предупредить беланда и погубить тебя. Ты видишь, я не боюсь тебя и говорю откровенно. Богу было угодно, чтобы по пути я встретил его отца, которого безуспешно искал все эти годы. У него есть могущественные покровители, которые позаботились о нем, потому что он сын эмира. Если ты вернешься назад, можешь считать себя мертвецом, и твоя кончина будет вдвойне ужасной, если они не увидят с тобой меня, а, напротив, узнают, что я пал от твоей руки.

Все это звучало так убедительно, что Абдулмоут окончательно растерялся. Некоторое время он молчал, затем сказал полувопросительно, полуутвердительно:

– Ты лжешь, чтобы спасти себя?

– Думай, что хочешь, – пожал плечами Шварц, – твоя судьба в твоих руках.

– Значит, меня поджидают твои люди?

– Да.

– Где?

– Не понимаю, зачем ты задаешь вопросы, на которые сам не стал бы отвечать на моем месте. Ты считаешь, что я глупее тебя?

– О нет, ты умен! Ты так умен и хитер, что невозможно разобрать, когда ты лжешь, а когда говоришь правду!

Абдулмоут мрачно уставился себе под ноги. Он не знал, что и думать. Конечно, у этого гяура были все основания стараться ложью запугать своего врага, но он говорил с такой уверенностью… Наконец араб поднял голову, смерил Шварца пронизывающим насквозь взглядом и спросил:

– Если все так, как ты говоришь, как же ты собираешься меня спасти? Куда мне деваться после того, как окончится этот поход? Я должен вернуться назад, к Абуль-моуту, в Умм-эт-Тимсу, ведь там все мое имущество. Если бы я поверил твоим словам и убежал отсюда, я стал бы нищим!

Итак, араб заглотнул наживку. Шварц внутренне возликовал, но не подал виду и спокойно ответил:

– Теперь, когда стало известно, что ты и есть похититель мальчика, что тогдашний Абдурриза бен Лафиз и нынешний Абдулмоут – одно и то же лицо, ты уже не можешь убежать. Тебя разыщут везде, куда бы ты ни скрылся, и пятнадцать лет чужих слез и скитаний отольются тебе сполна. Но если я скажу своим, что мы находились в твоей власти и ты пощадил нас, с тобой обойдутся более мягко.

– Да, но не этот негодяй!

Абдулмоут показал на эмира, который на протяжении всего разговора сохранял молчание. Он никак не прореагировал и на последнюю реплику араба, и тогда тот спросил, обращаясь прямо к нему:

– Что бы ты сделал, если бы я сейчас подарил тебе свободу? Ты отказался бы от мести?

Это был серьезный вопрос. Ответ на него должен был решить судьбу обоих пленников. Если бы эмир обещал своему кровному врагу прощение, тот, по всей вероятности, немедленно освободил бы его и его друга. Но неужели страшное преступление этого человека должно было остаться безнаказанным? Нет, лучше смерть! – так решил эмир, а вслух неопределенно пробормотал:

– Только Аллах знает это!

– Это значит ни «да», ни «нет», – возразил Абдулмоут. – Я спрашиваю тебя перед лицом Пророка и халифа и требую, чтобы ты сказал мне правду. Если я тебя отпущу, простишь ты меня или будешь продолжать мстить?

– Аллах знает это! – повторил эмир аль-Кади.

– Это единственный ответ, который ты можешь мне дать?

– Да.

– Тогда мне больше нечего сказать. Пусть Аллах нас рассудит.

Абдулмоут круто повернулся и пошел прочь. Тогда эмир глубоко, прерывисто вздохнул и горячо зашептал:

– Друг, брат, ты оказался прав! Мой сын жив, жив! Он не убит и не изувечен!

– Я так и знал, – кивнул Шварц, искренне радуясь счастью своего друга. – Все-таки нам удалось провести этого негодяя, и он даже не заметил, как все нам рассказал!

– Сказать по правде, я на его месте тоже позволил бы тебе все у себя выпытать. Ты и в самом деде хитрее, чем лиса! Если бы ты был кади [123]123
  Кади – судья в мусульманских странах, вершит судопроизводство на основе шариата – мусульманского свода законов; в прошлом нередко осуществлял контроль и за исполнением приговоров.


[Закрыть], ты раскрывал бы все преступления. Но скажи, действительно ли жива еще та женщина, которая убежала от своего мужа вместе с моим мальчиком?

– Этого я не знаю. Я вообще впервые услышал о ней от Абдулмоута. Но скажи теперь и ты: почему ты не ответил ему на последний вопрос?

– Потому что я не мог этого сделать.

– Одно твое «да» могло тут же вернуть нам свободу!

– А открытое «нет» означало бы верную смерть, – кивнул эмир. – Я не мог сказать ни того, ни другого! Или ты хотел бы, чтобы я согласился быть обязанным лжи моим и пусть даже твоим спасением?

– Так ты не можешь его простить?

– Нет!

– Ни в коем случае?

– Никогда! Это был бы грех против закона пустыни и закона Пророка. И даже если бы я согласился нарушить обе эти заповеди, моя клятва все равно не дала бы мне их преступить. Я поклялся отомстить, и я отомщу. Разве ты не так же поступил бы на моем месте?

– Нет. Наши библейские заповеди советуют нам предоставить месть Богу.

– Даже если вы поклялись?

– Ни один истинный христианин никогда не даст такой жестокой клятвы, потому что Иисус повелел нам: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающие вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь, за обижающих вас и гонящих вас». И если бы кто-то в ослеплении яростью все же дал такую клятву, как ты, потом он просил бы Бога позволить взять ее назад.

– Ваше учение прекрасно, – подумав, сказал эмир аль-Кади. – Оно хорошо для вас, если, конечно, вы действительно можете прощать ваших врагов, но эти заповеди не подходят для здешних мест, для пустыни, для наших народов. Око за око, кровь за кровь, жизнь за жизнь – вот наш закон, и мы должны повиноваться ему. Ты не можешь осуждать меня за то, что я его выполняю!

– Значит, мы остаемся пленниками?

– К сожалению. Я очень полюбил тебя, но даже ради твоего спасения я не могу пойти на грех. Если я буду повинен в твоей смерти – да простит мне это Аллах, который является также и богом христиан!

– Ну, за это тебе пока рано себя упрекать. Мои слова крепко засели в голове Абдулмоута, они наверняка подействуют, пусть даже и не сразу. Я заронил в нем искру сомнения, и теперь нам остается только спокойно ждать результата.

Не успел он договорить, как к ним снова приблизился Абдулмоут. На этот раз он спросил уже без прежней насмешки в голосе:

– Через несколько минут мы выступаем. Вы хотите есть или пить?

– Нет, – ответил Шварц.

– По пути вы ничего не получите, так что если вас начнет мучить голод или жажда – пеняйте на себя!

Он сам отвязал пленников от дерева и подвел их к вьючным животным. Затем, обмотав веревку вокруг наконечников обеих вилок шабаха, он прикрепил другой конец ее к седлу одного из волов. Шварц бросил на товарища удовлетворенный взгляд: его ожидания оправдывались. Раз Абдулмоут предложил им подкрепиться и не стал исполнять свою угрозу привязать их к собственной лошади, значит, надежда на спасение все же оставалась.

Стоя около своего вола, друзья слышали, как Раб Смерти громко отдавал приказы солдатам. С этого момента он собирался действовать в точности по плану, который недавно эмир изложил Шварцу. Двадцать разведчиков были посланы вперед на самых быстрых лошадях, за ними следовала сотня всадников, которые должны были оцепить деревню. Остальная часть отряда двигалась медленнее, некоторые пешком, а другие на волах.

Надо заметить, что арабский вол – вовсе не та упрямая и медлительная скотина, с которой привыкли иметь дело европейцы. С дикими буйволами они не имеют ничего общего, так как волов здесь разводят столетиями. При первом взгляде на этих животных поражают их умные и, если можно так выразиться, «интеллигентные» глаза, а главным их достоинством является довольно быстрый и в то же время очень размеренный и надежный шаг.

Вол, к которому были привязаны Шварц и эмир, не составлял исключения из общего правила, и пленникам приходилось почти бежать, чтобы не отстать от него. Шабах, разумеется, неимоверно мешал им при этом. Он был сделан из цельных веток и весил более пятнадцати килограммов. Сам по себе этот груз был совсем не тяжелым, но неудобное положение, в котором приходилось его нести, удваивало его вес. Вдобавок вилки шабаха скоро натерли шеи пленников до крови, а руки, туго перетянутые в локтях, затекли и онемели.

По дороге друзья почти не разговаривали, и если делали это, то шепотом, чтобы не услышал Абдулмоут. Он все время старался держаться вблизи от своих пленников, хотя делал вид, что не обращает на них никакого внимания. Поперек живота он повесил ружье Шварца, а его револьвер заткнул себе за пояс. По тому, как он поминутно хватался за это оружие – то поглаживал рукоятку револьвера, то с видимым удовольствием снимал ружье и озабоченно разглядывал его дуло – видно было, как он гордится своей новой добычей. Часы, кошелек и остальное имущество Шварца он тоже забрал себе, а из его седельной сумки выглядывала подзорная труба.