Текст книги "Невольничий караван"

Автор книги: Карл Фридрих Май

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 35 страниц)

Всю эту картину Серый наблюдал при быстро тающем свете дня, а потом на улице стало совсем темно, и в хижину вошел присланный лейтенантом негр-слуга. Он зажег лампу, а потом снова удалился, чтобы принести гостю кувшин маризы и несколько свежеиспеченных лепешек.

Немного погодя к Пфотенхауеру заглянул Сын Тайны. Он пришел спросить, как немцу нравится его новая квартира.

– Она превосходна! – отвечал тот. – А где поселили тебя?

– В токуле Храпуна. Я думаю, он будет очень рад узнать об этом, когда вернется со своего дежурства.

– Я был немного изумлен, когда понял, что тебя здесь все знают. Ты, значит, уже бывал в Магунде?

– Да, как ты уже слышал.

– А как долго ты здесь жил?

– Несколько месяцев.

– Это было давно?

– Четыре года назад.

– Что привело тебя сюда?

– Прости, господин, это тайна.

– Вот как! Храпун упомянул что-то об Абдулмоуте. Выходит, ты и раньше знал его и Отца Смерти?

– Да, эфенди.

– И не сказал мне об этом ни слова!

– Не обижайся! Об этом я никому не рассказываю.

– Я ни в коем случае не собираюсь вмешиваться в твои дела. Скажи мне только одно: в тот раз ты приходил сюда один или с кем-нибудь?

– Об этом я тоже не могу говорить.

– Хорошо. Тогда давай поговорим о другом. Ты видел чужаков, которые недавно явились сюда?

– Да. Я был как раз в токуле лейтенанта, когда они пришли. Офицер прибыл на дахабии и спрашивал, можно ли бросить якорь в гавани.

– Откуда он идет?

– Он спускается по реке. Он интересовался у лейтенанта, не знает ли он, вернулся ли Абуль-моут в свое селение.

– Ты не спросил у этого офицера, есть ли на его корабле пассажиры?

– Нет. Он говорил с комендантом, а не со мной.

– Вполне возможно, что на этой дахабии находится брат моего товарища. Я хочу пойти к капитану и расспросить его.

– Его уже нет, он ушел вместе со своими солдатами, чтобы подогнать корабль к берегу.

– Тогда я подожду, пока он вернется.

– Может быть, ждать и не придется: его спутник, тот, что похож на попугая, остался здесь. Прислать его к тебе?

– Да, позови его, пожалуйста!

Сын Тайны вышел, и вскоре после этого в дверях появился человек в красном мундире. Все его лицо был испещрено оспинами, и, может быть, вследствие той же болезни его усы состояли всего из нескольких волосков, которые, несмотря на явную заботу хозяина, торчали, как щетина, в разные стороны. «Усач» отвесил весьма замысловатый поклон и сказал:

– Я слышал, что ты эфенди и желаешь со мной говорить. Что тебе нужно?

– Я хотел бы знать, откуда идет дахабия, на которой ты приехал?

– Из Фашоды.

– А! И ты прямо в Фашоде сел на этот корабль?

– Да.

– Кто еще на нем находится?

– Солдаты.

– А штатских там нет?

– Есть несколько человек.

– Кто эти люди?

– Ну, прежде всего я!

– Значит, ты не солдат?

– Нет.

– Но носишь форму?

– Да, потому, что мне так нравится, и потому, что мое путешествие – военный поход.

– Могу я спросить, как тебя зовут?

– Моего настоящего имени ты не смог бы выговорить. Здесь меня обычно называют Абуль-хадашт-шарин. Отец Одиннадцати Волосинок. Со мной также находится мой товарищ Абу Дих – Отец Смеха.

– И больше никого?

– С нами находится еще великий ученый и эфенди, чьим адъютантом и лучшим другом я являюсь.

– Как его имя?

– Абуль-арба-уюн, Отец Четырех Глаз.

– Четырех глаз? Он что, носит очки?

– Да.

– Куда он едет?

– К ниам-ниам, а перед этим он собирается навестить селение, которое принадлежит Абуль-моуту.

До сих пор Пфотенхауер слушал спокойно, но при последних словах собеседника он вскочил и взволнованно воскликнул:

– Он ведь чужестранец, немец, и зовут его Шварц, правда?

– Да, это он, и зовут его именно так, да. Ты его знаешь?

– Нет, но я знаю его брата, который едет ему навстречу. Итак, он здесь, здесь, на дахабии?

– Да. Я сейчас как раз пойду вниз, к гавани, чтобы его встретить.

– Я пойду с тобой. Я должен быть там, когда он высадится на берег! Мне не терпится его увидеть и поприветствовать!

– Тогда пойдем вместе.

Последние слова были сказаны тоном высокого покровителя, который находится в благодушном расположении духа. Пфотенхауер воспринял их спокойно и лишь удивленно улыбнулся, после чего новые знакомые покинули токул и сериба и зашагали к реке.

Храпун со своими людьми по-прежнему стоял на берегу. Неподалеку от них лежала лодка. Пфотенхауер и Отец Одиннадцати Волосинок забрались в нее и принялись ждать прибытия дахабии.

– Ты сказал, что ты его друг и адъютант, – снова заговорил Серый, – с каких же пор?

– С Фашоды. Но познакомились мы еще раньше, в пустыне. Там мы вместе убили двух львов и победили шайку хомров, которые хотели на нас напасть. Шварц – необычайно смелый и умный человек.

– Это я знаю.

– И он никогда ничего не делает, не посоветовавшись со мной, – с важным видом прибавил малыш.

– Даже так? Тогда вы, должно быть, являетесь действительно очень близкими друзьями.

– Очень, очень близкими! Мы с ним все равно что братья. Я думаю, мне не надо вам объяснять, что я тоже ученый?

– Ты?!

– Ну да, я! Ты что, сомневаешься в моих словах?

– Да нет, у меня пока нет оснований сомневаться, потому что ты не доказал мне противоположного.

– О, этого никогда не произойдет! Стоит тебе послушать мою латынь, и ты поймешь, что немного на свете таких образованных людей, как я!

– Латынь? Откуда ты знаешь это слово?

– Слово? – презрительно фыркнул Отец Одиннадцати Волосинок. – Ты, кажется, не понял: я в совершенстве владею латинским языком.

– Невероятно! Где же ты его изучил?

– Меня научил знаменитый Маттиас Вагнер, с которым я обошел весь Судан. Он был моим земляком.

– То есть как земляком? Насколько я знаю, Вагнер был венгром из Эйзенштадта.

– Это верно. Я тоже жил в Венгрии. Доктор Шварц был невыразимо счастлив, что может на чужбине поговорить со мной по-немецки.

– Как, ты и по-немецки говоришь?

– Конечно, и превосходно!

– В самом деле? Нет, ты правда не шутишь? Это меня тоже страшно радует, потому что я тоже немец!

Отец Одиннадцати Волосинок вскочил на ноги и в восторге вскричал, немедленно перейдя на немецкий язык:

– Что? Как? Вы – немец?

– Так оно и есть! – ответил Серый на своем сочном диалекте.

– Где вы родились?

– Я сам родом из Баварии.

– О, это есть хорошо-прекрасно! Я бывать в стороне баварной.

– Да? Мне приятно, что вы знаете мои родные края.

– Да, я в Мюнхене быть, где пью пиво, баварное, и ем редьку, черную, и сосиски, горчичные.

– Да уж, что правда, то правда, глоток доброго пива с редькой и сосиску с горчицей у нас в Баварии получить можно, в этом у нас толк знают! Но коли вы венгр, не могли же вы с самого начала называться Отец Одиннадцати Волосинок! Как будет ваше настоящее имя?

– Меня звать Иштван. А какое имя ваше будет?

– Я – Пфотенхауер. Но… вы уж простите меня, коли я спрошу: что это за диалект, на котором вы говорите? Я ничего подобного отроду не слыхал!

– Диалект? Я не говорю диалектом, а на немецком языке, безупречно чистейшем!

– Ах вот оно что! Ну, в этом я, пожалуй что, усомнюсь. Ежели ваша латынь так же чиста, как ваш немецкий, вы можете за ее прослушивание загребать хорошие барыши!

– Да, это я бы смогу, – со скромным достоинством согласился малыш. – Я всегда есть филолог, поразительный, и помолог, значительный!

– Черт побери! Так вот она, латынь-то ваша! И что ж тогда, по-вашему, филология?

– Филология наука о деревьях есть, с яблоками и грушами, вкуснейшими.

– Так-так! А помология?

– Это наука другая, об учении, премудром.

– Ну, дружище, вы уж попали впросак! Ведь дело-то обстоит совсем наоборот.

– Тогда это была путаница, научная. Я держу столько знаний в голове моей умной, что когда одно хочет выскочить наружу, то часто застревает, и вместо него выходит другое знание.

– Да, так уж нередко бывает, когда учишься сам, а академии посещать времени-то и не находится!

– О, академия, это я изучить, и апоплексию тоже!

– Да ну? Ну, в таком разе вы и точно умный плут! И что ж вы понимаете под апоплексией?

– Это школа высокая есть, университетская.

– Ох, Боже милосердный! А академия?

– Это был удар, который попал в голову и парализовал вначале руку, левую, или ногу правую.

– Тысяча чертей! Этакой чуши я за всю мою жизнь не слыхивал! Перво-наперво, что это за немецкий?! Какой бедолага разнесчастный должен разбирать эту кашу, что выливается из вашего рта? И потом вы опять все с ног на голову перевернули! Ведь высшая школа – это как раз академия, а апоплексия – это кровоизлияние.

– Это была только ошибка случайная! – защищался маленький человек. – Такое может случиться с любым и каждым!

– Но с вами это, сдается мне, случается сплошь и рядом! – рассмеялся безжалостный Пфотенхауер. – И вы еще называете себя другом и адъютантом доктора Шварца? С чем его и поздравляю! Не хотел бы я, чтоб мне такого помощничка Бог послал!

Отец Одиннадцати Волосинок почувствовал себя оскорбленным и спросил, гордо выпрямившись во весь свой небольшой рост:

– Под этим подразумевается персона, моя?

– Ну да, а что же еще? – веселился Пфотенхауер. – Конечно же, я подразумевал персону, вашу!

– Тогда протест я должен заявить. Я никогда не позволил оскорбить человек быть, респектабельный. Я никогда не позволил оскорбить честь, мою, и если вы не попросите извинения, срочно, то я буду сатисфакция требовать на пистолетах или саблях!

Серый расхохотался еще громче, чем прежде, и ответил:

– Эй, дружище, что это еще взбрело вам в голову? Никак вы меня вызываете? Подумать только, дуэль на саблях или пистолетах! Нет уж, лучше оставим это! У меня вовсе нет настроения подпортить ваши прекрасные познания и вашу латынь порохом или свинцом. И ежели вы чувствуете себя обиженным, я уж тут ничего поделать не могу. Я всего-навсего орнитолог, а не бретер [126]126
  Бретер – человек, склонный по любому, даже самому незначительному, поводу прибегать к дуэли как средству разрешения конфликта; в переносном смысле слова – забияка, скандалист.


[Закрыть]какой! С пташек я шкуры снимаю, что верно, то верно, но с людей – это уж дудки!

– Если вы есть орнитолог, – отвечал маленький человек, свирепея не на шутку, – то я был ученым еще намного главнее, чем вы! Я выучил орнитологию и орографию!

– Этого еще не хватало! Пари держу, вы точно знаете, что значат оба эти слова!

– Я это знаю, и уж получше, чем вы! Если вы не знаете этих двух наук, то я могу вам сразу дать объяснение!

– Ну валяйте, выкладывайте! Что такое орнитология?

– Это описание горы, карпатской и гигантской.

– А орография?

– Это естественная наука, важная, птичья и пернатая.

– Но, милейший, вы же снова все переврали! Да вы настоящий фокусник, и ваши фокус-покусы кого хочешь с ума сведут! Я от вас скоро вконец одурею. Слышите, я знать больше не желаю, что вы там говорите!

Тут разъяренный Отец Одиннадцати Волосинок выскочил из лодки и патетически вскричал:

– Вы одурели и так, совсем! Вы сами фокус-покус есть персоной, собственной, вашей! Не можете говорить и понимать немецкий! Вы сказали, вы есть ученый? Не насмехайтесь! Я могу только пожалеть вас за духовное банкротство. Я больше не желаю быть знакомым с личностью вашей! Адье, добрай ночь, гуте нахт! Я откланиваюсь!

Он повернулся и побежал прочь.

Увидев, какое сильное впечатление произвели на Отца Одиннадцати Волосинок его насмешки, Пфотенхауер раскаялся, что так сурово обошелся с этим чудаком. Он тоже выбрался из лодки и закричал беглецу вслед, чтобы тот вернулся. Никакой реакции не последовало, и Серый уже собрался было бежать вдогонку за строптивым «мудрецом», когда вдруг увидел какой-то силуэт на воде пониже мишра. Это не могло быть ничем иным, кроме дахабии, и, отложив примирение с маленьким строптивцем до лучших времен, Пфотенхауер вновь присел на край лодки и принялся глядеть на реку.

Свет становился все ближе и ближе и в конце концов оказался костром, который горел на палубе корабля и освещал парус. Гонимая ветром, дахабия медленно прошла мимо гавани, затем спустила парус и, кормой причалив к берегу, встала на якорь. Матросы бросили на берег канаты, которые были пойманы и Укреплены подоспевшим Храпуном и его людьми. Когда трап коснулся берега, Серый подошел поближе и крикнул по-немецки:

– Алло! Доктор Шварц на борту?

– Что я слышу? – прозвучало в ответ. – Немец в деревне Магунда? Вот так сюрприз.

– Так точно, земляк, самый натуральный немец стоит здесь и приветствует вас. Ежели хотите меня обнять, давайте, лезьте сюда! Но только уж постарайтесь не раздавать меня на радостях!

– Из Баварии, как я слышу? Подождите минуту, сейчас я к вам спущусь.

Едва Шварц оказался на берегу, Серый без долгих церемоний обхватил руками его широкие плечи, смачно чмокнул его в щеку и сказал:

– Итак, добро пожаловать, я, ей-Богу, от всей души рад вас видеть! Вы меня, правда, не знаете, и я, может, и не должен лезть к вам со своими нежностями, но все ж примите этот поцелуй, если и не от меня, так по крайности от вашего брата!

– От моего брата? От Йозефа? Так вы знакомы?

– С Зеппом-то? Ну, еще бы, я, можно сказать, его закадычный друг. А вы разве не встретили в Фашоде его посыльного?

– Встретил. Мальчик передал мне письмо от Йозефа.

– Ну, так я и есть тот самый Пфотенхауер и птицелов, о котором он хоть одним словом, да наверняка обмолвился. Или он ничего обо мне не написал?

– Как же, написал и очень много. Я счастлив с вами познакомиться. Но по моим представлениям вы оба должны быть сейчас в стране ниам-ниам. Что вы делаете здесь и где, собственно, мой брат?

– Он уж очень сильно о вас беспокоился, ну, мы и поехали вперед. С вами ведь легко могло в дороге приключиться что-нибудь неладное. Вот он и решил встретить вас пораньше, чем было договорено.

– Да. Это на него похоже. Так он, значит, тоже здесь? Почему же его до сих пор не видно?

– Потому, что он сюда пока не доехал. Я отправился вперед, а уж он последует за мной.

– Но почему он остался сзади? Где он находится?

– Об этом мы еще успеем потолковать. Вначале скажите мне, где вы намерены нынче ночевать: наверху, в деревне, или здесь, на корабле? Мне отвели расчудесный токул, в котором хватит места для нас обоих.

– Благодарю вас, я все же предпочел бы остаться на борту, у меня великолепная каюта, с которой ни один токул не сравнится. Надеюсь, вы окажете мне честь своим присутствием и не станете возвращаться в деревню?

– Ну, если вам так угодно, я останусь. По мне – так без разницы, в деревне или на корабле мы будем – лишь бы вместе!

– Тогда прошу вас на борт!

Оба немца прошли на ют, где чернокожий слуга распахнул перед ними дверь каюты. Украдкой Шварц бросал на своего гостя любопытные взгляды: ему было интересно познакомиться с этим Отцом Аиста, которого брат описывал ему как удивительного чудака, талантливого ученого и человека прекрасной души.

Каюта состояла из нескольких роскошно обставленных помещений. Свисавшая с потолка бронзовая лампа освещала разбросанные там и сям мягкие подушки, высокое зеркало и блестящие инструменты, которыми были увешаны стены и уставлен маленький стол.

– Лопни мои глаза! – изумленно воскликнул Серый, останавливаясь на пороге. – Да у вас тут не корабль, а дамский будуар! И это в Судане, на Верхнем Ниле? Вы никак стали миллионером?

– Нет, – улыбнулся Шварц, продолжая незаметно рассматривать земляка, – все это великолепие принадлежит не мне, а вице-королю Египта. Этот корабль – правительственная дахабия.

– Ей-ей, неплохо! Но вы-то как здесь оказались? Может, еще скажете, на борту находится паша, который взял вас с собой на прогулку в качестве почетного гостя?

– Нет, пашу я на этот раз не захватил. Дахабия предоставлена в мое полное распоряжение. Так что в данный момент я фактически распоряжаюсь кораблем. Мне подчиняется даже капитан.

Серый покачал головой, как будто желая призвать к порядку свой нос, который уже давно беспокойно вертелся во все стороны, а потом сказал:

– Что ж, вы, видать, счастливчик! Нам, немцам, а тем более таким книжным червям, как мы с вами, нечасто удается устроиться с таким шиком!

– Вы, конечно, правы. Но садитесь же и будьте как дома!

С этими словами Шварц хлопнул в ладоши, и в дверях показался слуга-негр, который впустил господ в каюту. Он нес в руках два чубука. За ним вошел другой слуга и протянул Пфотенхауеру серебряную чашку с ароматным кофе. Шварц вполголоса отдал неграм какие-то распоряжения, после чего они бесшумно удалились.

– Ну, доложу я вам, – сказал Серый, потягивая изысканный напиток, – у меня сейчас точь-в-точь такое чувство, будто я один из персонажей сказок Шехерезады. Мы-то здесь ничего не видим, окромя маризы да черствых лепешек. А у вас здесь не кофе, а просто нектар. Похоже, у вас неплохой запас продуктов, а?

– Вы уже ужинали? – вместо ответа спросил Шварц.

– Нет еще.

– Тогда я приглашаю вас отужинать вместе со мной, и вы убедитесь в верности вашей догадки.

– Но как вам удалось получить эту дахабию? Сколько вы платите за нее в день или там в неделю?

– Она мне не стоит ни одного пиастра, ни пфеннига.

Кончик носа его собеседника изумленно вздернулся вверх, когда он спросил:

– Ничего? Совсем ничего не платите? И вы хотите, чтобы я вам поверил?

– Да, не скрою, я надеюсь на это, – рассмеялся Шварц.

– Тогда я совсем ничего не понимаю. Что это за чудеса с вами творятся?

– Чуда здесь никакого нет, и все объясняется очень просто. Когда я гостил у Али-эфенди Абулгази, мидура Фашоды, его маленький сын, играя, случайно проглотил кубик из слоновой кости. Я как-то говорил мидуру, что немного смыслю в медицине, и, вспомнив об этом, он послал за мной. Приди я немного позже, ребенок бы умер от удушья, но мне все же удалось извлечь застрявший в пищеводе кубик. Радости и благодарности отца не было границ, он готов был исполнить любое, самое невероятное мое желание, так что просьба о плавании на его корабле показалась ему ничтожным пустяком. К тому же ему и самому было выгодно предоставить мне эту дахабию: ведь заполучить в свои руки Абуль-моута всегда было самым его заветным желанием.

– Что-что? Абуль-моута? Объясните мне это поподробнее! – попросил Пфотенхауер, никак не ожидавший услышать из уст Шварца это имя.

– Так зовут одного человека, который меня очень интересует. Вы его пока не знаете, но, если вы останетесь со мной, думаю, вам придется с ним познакомиться в ближайшие дни.

– А вы, значит, с ним знакомы?

– К сожалению, да. Он самый знаменитый ловец рабов на Верхнем Ниле и, кроме того, время от времени занимается разбоем в пустыне. Недалеко от Фашоды он напал на меня, чтобы ограбить и убить.

– Да?! И что же, у него ничего не вышло?

– Нет, как видите, – снова засмеялся Шварц, – я же сижу перед вами живой и невредимый.

– А, ну да, – сконфузился Пфотенхауер, – но как же вы умудрились оставить его в дураках?

– Это было не очень сложно, но, к несчастью, мне не удалось с ним покончить. Я поймал его сообщников и доставил их в Фашоду. Они получили по заслугам, но самому Абуль-моуту удалось ускользнуть.

– Экая досада! Ежели б вы его схватили, он бы на своей шкуре испытал все «прелести» своего ремесла.

– Совершенно верно. Он бы поплатился за него головой. Мидур просто горит от нетерпения увидеть наконец пойманным этого негодяя. Там, в пустыне, я подслушал разговор Абуль-моута и его людей, и как вы думаете, что я узнал?

– Думаю, не больше, чем они сказали, – отшутился Серый.

– Он уже давно запланировал набег на ниам-ниам, а некоторое время назад его шпионы сообщили ему, что сейчас у этого племени гостят двое белых ученых-естествоиспытателей. Он поклялся убить их обоих.

– Черт подери! Речь, как я смекаю, шла обо мне и вашем брате?

– Да. Сначала я в этом сомневался, полагая, что мой брат путешествует один, но когда из его письма я узнал о вас, то окончательно понял: вы – те самые, о ком говорил Абуль-моут. Уяснив это, я начал тотчас же собираться в путь, чтобы опередить разбойника. Мидур, которому я изложил суть дела, обещал мне свою помощь. Он хотел дать мне отряд солдат, а за это я должен был постараться поймать Отца Смерти и отправить его в Фашоду. Тут как раз случилось несчастье с мальчиком, и, желая отблагодарить меня за его спасение, мидур увеличил число солдат до двухсот. По удачному стечению обстоятельств в тот день, когда мы отбывали из Фашоды, туда из Хартума прибыла эта дахабия, и мидур отдал ее мне. Так я и оказался на этом корабле. Солдаты под командованием капитана, разумеется, тоже остались на борту. Да вы их, наверное, видели?

– Ну еще бы! Ими вся палуба кишит! Так вы, значит, охотитесь за этим Абуль-моутом. Интересно!

– Интересно, но не совсем безопасно. Он – настоящий злодей без чести и совести, и он способен на все. К сожалению, для того, чтобы получить корабль и подготовить его к отплытию, я вынужден был на целый день задержаться в Фашоде. В результате Абуль-моут получил преимущество во времени, которое нам было трудно наверстать. Ветер, слава Богу, был попутный, и кроме того, мы наняли шиллуков, а потом нуэров, чтобы они тянули судно на канате, и все же, когда мы достигли Диакина, выяснилось, что Абуль-моут ушел оттуда два дня назад. Я узнал, что он завербовал к себе на службу более трехсот нуэров, без сомнения, для набега на ниам-ниам. В Диакине он нанял сандал и нуквер и продолжает свое путешествие по реке. Теперь вопрос только в том, кто плывет быстрее – он на своих кораблях или мы на нашей дахабии.

– Ну, и кто же двигался быстрее?

– До сих пор он, раз мы его еще не догнали.

– Но вы, по крайней мере, знаете, далеко ли он от вас ушел?

– Нет. Если бы я преследовал его на суше, то по следам легко мог бы определить, на каком расстоянии от меня он сейчас находится. Но на воде не остается никаких следов. Мы развили самую большую скорость, на какую были способны. Когда позволяет берег, мы работаем с помощью тяговых канатов, и, так как наша дахабия – превосходный парусник, я думаю, что мы уже довольно близко подошли к ловцам рабов.

Серый с довольным видом кивнул головой, на губах его заиграла загадочная улыбка, а кончик носа беспокойно задергался, как будто и сам едва удерживался от желания огорошить собеседника эффектным сообщением. Наконец, Пфотенхауер справился с собой и поспешил переменить тему разговора.

– А где же тот мальчик, которого мы с Зеппом к вам отправили? – спросил он.

– Тоже здесь, и я должен поблагодарить вас за него. Несмотря на свою молодость, этот Сын Верности – необычайно дельный и полезный человек. Если бы не он, мы были бы еще далеко отсюда, потому что он знает Нил и его фарватер так же хорошо, как я – содержимое моих карманов.

– Это все результат таинственных поездок по Нилу, которые он совершал со своим закадычным дружком Сыном Тайны.

– Сын Тайны? А это еще кто такой?

– О, о нем вы еще услышите! Скажите-ка мне лучше, кто этот гайдук, который называет себя вашим другом и адъютантом?

– Моим другом и адъютантом? Не знаю. У меня нет никаких адъютантов. Кого вы имеете в виду?

– Ну, того разукрашенного индюка, который пыжится от сознания собственной значительности.

– Ах, так это Отец Одиннадцати Волосинок?

– Ну да, он самый!

– Это удивительный человек!

– Шутите?

– Да нет, я абсолютно серьезен. Он верный, самоотверженный, толковый и очень храбрый паренек. Представьте себе, он вместе со мной уложил в пустыне двух львов!

– Ну, это он, ясное дело, рассказал мне в первую очередь, и мне, кстати сказать, до смерти любопытно, как это все было. Но он что, и вправду умный? Мне что-то не очень в это верится.

– Почему?

– То есть как «почему»? – снова начал кипятиться Серый. – Да он несет такую околесицу, что нормальный человек уж не может разобрать, что к чему. Она опутывает его, как паутина, и в два счета сводит с ума! Этот малый заявляет, что знает латынь, и при этом говорит на таком немецком, от которого у него изо рта должны были бы к черту повыскакивать все зубы.

– Так значит, он уже и с вами успел перемолвиться? Этот парень – большой оригинал и носится с идеей прослыть великим ученым. Вы его еще узнаете получше, и я уверен, что он вам понравится. Тут у меня есть один чудак, большой его друг. Его зовут Хаджи Али, а прозвище у него – Отец Смеха. Так вот, он утверждает, что знает по именам все страны и народы, города и деревни земли. Я советую вам относиться к этим двоим снисходительно, потому что если простить им их невинные «пунктики», то оба они – прекрасные люди и настоящие друзья.

– Фу ты, черт! Мне, ей-богу жаль, что я не знал всего этого раньше, потому как я успел здорово отругать этого мальца.

– Жаль, – только и мог сказать Шварц.

– Да, так уж оно вышло. Я, сказать по совести, довольно грубо с ним обошелся. Поэтому он вскочил и убежал. Но я, право слово, вовсе не хотел его обижать, даже чуть было не стал извиняться.

– Это необязательно. Если вы будете держать себя с ним по-дружески, он сразу забудет свою обиду. Вообще все это довольно весело. Я обычно позволяю ему болтать все, что ему в голову взбредет, а когда у меня иссякает терпение, я говорю себе, что ведь и у меня есть свои слабые стороны и я тоже не всегда веду себя очень умно.

– Да уж, тут вы в точку попали! – воодушевился Серый. – Мне бы и самому иной раз следовало поумнее быть, особенно тогда…

– О чем вы говорите? Что случилось?

– Это было, когда я еще в третьем классе был.

Многозначительный тон, с каким Пфотенхауер произнес последнюю фразу, окончательно заинтриговал Шварца, и он спросил:

– И что же тогда с вами произошло?

– О, одна очень-очень злая шутка. Я вообще-то об этом никогда не говорю, так как это тайна, но уж с друзьями-то можно быть откровенным, а? Этот случай связан с моим профессором естествознания. Он, знаете ли, терпеть меня не мог, потому как на вопросы, что я ему задавал, никакой ученый бы не ответил.

– В самом деле? Интересно, – вставил Шварц, уверенный, что сейчас ему расскажут какую-то удивительную историю.

– Да, так-то вот дело и обстояло. И он, этот профессор, только и ждал случая, чтоб посадить меня в лужу. Ну, а тут как назло и экзамен нагрянул. Я с утра, как осел распоследний, облачился в свежую сорочку, стянул себе горло праздничной удавкой и думаю: «Ну, теперь-то за ответом дело не постоит!» Спрашивали нас всех по очереди. Как мою фамилию выкликнули, я встал и стал ждать, какой мне вопрос достанется.

Тут Пфотенхауер выжидающе замолчал.

– Ну рассказывайте же, что было дальше? – умоляюще сложив руки, попросил Шварц.

– Дальше-то? Дальше под ногами моими разверзлась пропасть, и я в нее упал, – с трагическим пафосом проговорил Серый. – Отвечайте-ка, что он захотел у меня узнать?

– Я?! – изумился Шварц. – Вот уж воистину не могу предположить.

– Еще бы! Я и сам мог предположить что угодно, по не это. Ему, понимаете, нужно было обязательно от меня узнать, откуда у птиц взялись перья.

Пфотенхауер рассказывал свою историю так серьезно, будто речь в ней шла о важной государственной афере. Поэтому теперь, когда он умолк, ожидая, какой эффект произведет на слушателя кульминация его душераздирающего рассказа, Шварц почувствовал себя разочарованным и одураченным. Он не знал, плакать ему или смеяться, но все же из вежливости счел своим долгом поинтересоваться:

– Какой же ответ вы дали своему учителю?

– Ну, поначалу-то я просто онемел.

– Со мной на вашем месте, наверное, случилось бы то же самое.

– Правда? Тогда вы ясно понимаете мое состояние. Я тогда только глаза выпучил да рот открыл, чтоб мне туда правильный ответ влетел, а потом я…

В этот момент в дверь постучали, и в каюту вошел с гордо поднятой головой Отец Одиннадцати Волосинок. Он не удостоил Серого ни единым взглядом и сразу обратился к Шварцу:

– Я сообщаю сведение, пришедшего, – сказал он по-немецки, чтобы лишний раз дать клеветнику-Пфотенхауеру убедиться, как блестяще он владеет этим языком.

– Кто хочет меня видеть? – спросил Шварц, поразив Серого легкостью, с какой он расшифровал донесение своего «адъютанта».

– Лейтенант селения, здешнего.

– Ах, вот как! Это очень кстати. Он уже здесь?

– Еще не полностью совсем. Он пришел сюда за спиной, моей.

– А ты только что был наверху?

– Да. Я уйти наверх, потому что внизу сидела персона, невежливая.

При этих словах маленький человек бросил на Серого уничтожающий взгляд.

– И лейтенант спрашивал тебя обо мне?

– Да. Он хотел знать, живете вы на корабле, этом, или в сериба остановиться будете. Он имел намерение, дружелюбное, зазвать вас на еду, вечернюю. Он послал меня сюда, чтобы рассказать вам о его прибытие, скором.

– Хорошо. Открой ему дверь, когда он придет!

– Это будет сделано с удовольствием, величайшим!

Отец Одиннадцати Волосинок поклонился и собрался уходить, но внезапно снова обернулся и спросил Шварца;

– Вы учитель все специальности, мои, я прошу, дайте мне свидетельство, правдивое!

– Свидетельство? О чем?

– О латыни, моем.

– Я считаю, что для твоих нужд того, что ты знаешь, более чем достаточно.

– Я объявляю благодарность, сердечную! – торжествующе воскликнул малыш, покосившись на Пфотенхауера, а потом продолжил: – И еще вопрос о цензуре языка, моего, германского. Как я на нем выражаться умею? С незнанием, печальным, или с легкостью, чрезвычайной?

– Я без труда понимаю все, что ты говоришь.

– Хорошо! Больше слышать не буду ничего и никогда! Вы спаситель, благородный, чести, моей. Персона, враждебная, обращена в бегство, позорное!

Он круто повернулся и зашагал к двери, причем постарался пройти так близко от Пфотенхауера, что едва не отдавил ему ноги. Дверь за ним с шумом захлопнулась, но тут же приоткрылась снова, и голос малыша прокричал:

– Он пришел, комендантский лейтенант деревни!